Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Но когда Джон подрос, он стал ближе к Марку, чем к ней. Весь день она ухаживала за ним, заботилась о нем, но он никогда не шел к ней на руки, хотя к Марку шел. Теперь Марк, возвращаясь домой, не шел искать Сюзан, как делал это всегда. Он направлялся прямо в детскую, и иногда только по его смеху, раздававшемуся оттуда, она узнавала, что Марк пришел домой. Было что-то теплое и близкое между ними, и часто, слыша их смех, она не входила к ним, а отправлялась на кухню. В такие минуты она делала паузу в работе, выглядывала из окна, и стены кухни исчезали, ей казалось, что она бредет через тот лес. Она стала более одинокой, чем до рождения Джона. У нее было такое чувство, как будто она что-то уже закончила, но еще ничего не начала. Дни шли в рутине работы для рук, а ее мозг ждал.
– Я совсем забросила своих друзей, – сказала она однажды вечером за столом. – Я чувствую, что устранилась от общества. Я собираюсь устроить прием, Марк.
– Превосходно, – сказал он. – Ты уже сто лет ни с кем не встречалась. Ты уверена, что справишься?
– У меня больше сил, чем когда-либо, – ответила она.
Это было истинной правдой: в ней была неугомонная энергия, не растраченная даже с рождением Джона. Ее мать говорила печально: «Не переусердствуй, Сюзан. Настало время тебе помочь».
«О, Джон такой славный, он почти не отнимает времени», – говорила Сюзан нетерпеливо.
А однажды зашел ее отец. Она услышала, как его трость стучит по полу холла, и когда она вышла, он стоял там в шапке, сползшей на одно ухо.
– Продал поэму, – сказал он. – Я получил за нее двадцать долларов. Твоя мать говорит, что ты слишком много работаешь. – Он шарил в кармане.
– О, Боже, – воскликнула Сюзан, – разве я выгляжу переутомленной? Я чувствую, что не делаю и половины того, на что способна. Посмотри на меня!
Он посмотрел на нее и усмехнулся:
– Ты выглядишь почти такой же переутомленной, как статуя Свободы, – сказал он. – Хорошо, тогда почему ты не приходишь поиграть для меня?
– Из-за Джона, – ответила она.
– Возьми его с собой, – сказал он. – Почему бы и нет? Это принесет ему пользу. Пусть послушает музыку.
– Хорошо, – согласилась она, помедлив. – Возможность послушать музыку пойдет ему на пользу.
И она взяла Джона с собой. Отец устроил ему в детской кроватке гнездышко из подушек.
– Пока он тут, ты можешь забыть о нем, – сказал он. – Отдайся музыке.
И, погрузившись в музыку, она забыла о сыне. Но музыка только усилила в ней безысходное одиночество. «Наверное, я нуждаюсь в людях, – думала она. Надо устроить вечеринку».
– У тебя все в порядке? – спросил внезапно отец, когда она закрыла пианино. – Счастлива, и все такое…
– О, да, – сказала она, улыбаясь. – У меня есть все. Марк преуспевает. На днях он продал усадьбу Грейнджера какому-то скульптору. Правда, интересно?
– Всего не всегда достаточно, – задумчиво сказал отец.
– Сюзан, Сюзан! – позвала ее мать с лестницы. – Ты спустишься?
– Да, да! – откликнулась она и взяла на руки сонного Джона.
Внизу, в спальне, ее мать взяла ребенка на колени, укачивая его, и он быстро уснул.
– Твое счастье, что у тебя такой здоровый ребенок, – прошептала ее мать. – Я рада, что он у вас есть. Это необходимо для замужней пары спустя год-два после свадьбы, особенно для женщины. Сначала вы заняты друг другом и началом новой жизни, а затем, когда дом устроен и муж регулярно уходит на работу и приходит на ужин, вы чувствуете потребность в чем-то большем. – Она замолчала в затруднении. – Я полагаю, что ты и Марк не составляете исключения.
– Я не знаю, – сказала Сюзан. – Мы очень счастливы.
– Вам и следует быть счастливыми, – сказала мать. – Я знаю, что родители Марка – простые и солидные люди. Мужчины его типа – лучшие мужья. Я всегда чувствовала, что твой папа был бы счастливее, если бы его отец не был профессиональным музыкантом. Это повлияло на его ум, сделало его неустойчивым на всю жизнь, что было нелегко для меня.
– А каким действительно был мой дед? – спросила Сюзан.
– Я почти забыла, – сказала мать. – Он давно умер. Я никогда не любила его и не нравилась ему. Я никогда его не понимала. Он всегда говорил так, что было трудно понять, что он имеет в виду. Я люблю ясность.
У нее на коленях проснулся Джон и дружелюбно улыбнулся им. Они засмеялись в ответ, забыв о своем разговоре. Затем мать вздохнула:
– Они быстро вырастают… Сюзан, Мэри хочет, чтобы мы отправили ее в какой-нибудь другой колледж, хотя знает, что здесь обучение бесплатно, потому что ее отец профессор в нашем колледже. С ней гораздо труднее, чем было с тобой.
– Она сама не знает, чего хочет, – сказала Сюзан, – а это всегда тяжело. Разреши ей уехать, мама.
– Хорошо, – сказала мать с сомнением. – Но не знаю, стоит ли. Причина ее желания уехать так неразумна.
– Почему?
– Она говорит, что не хочет учиться там, где училась ты, заниматься тем же, чем ты, быть старостой, слушать напутственные речи и прочее.
– Она ведь сама по себе…
– Конечно, я сказала ей это, но она говорит, что хочет быть там, где ее никто не знает.
– В таком случае ей лучше уехать. – Сюзан взяла ребенка. – Мне надо идти. Марк будет ждать.
– Ты думаешь, что нам лучше позволить ей уехать? – Мать проводила ее до двери.
– Да, я так считаю, – ответила Сюзан.
Беспричинно та глубокая глупая боль в ней слегка усилилась. Конечно, это было глупо – сердиться на Мэри за то, что она хотела быть свободной от своей старшей сестры.
* * *
На следующий день она позвонила всем своим старым друзьям и пригласила их к себе в дом.
– Я не видела вас всех целую вечность, – кричала она в телефон. – Я соскучилась. Кроме того, Джон уже большой!
Весь день дом был полон забот и суеты. Она спешила управиться с Джоном, порхала по кухне.
– Забавно быть такой занятой, – радостно говорила она Марку во время ленча. – Но она нашла время приготовить ему любимое блюдо, которое он с удовольствием проглотил.
– Я сегодня ничего, кроме объедков не ожидал, – сказал он.
– Это заняло у меня полчаса, – сказала она, – и доставило мне радость.
Удовольствие расставить цветы по вазам она оставила на послеобеденное время. Она составила из них прекрасные букеты. Затем она оделась сама и нарядила Джона в комбинезон с голубыми полосками. И в три часа она, держа его за руку, открывала дверь своим друзьям, которые, входя, наполняли тихий дом разговорами и смехом, внезапными криками радости и удивления.
* * *
– Хорошо провела время? – спросил Марк, жуя сэндвич. Все ушли, и дом погрузился в свою обычную тишину.
– Джон был ужасно мил, – сказала она, занимаясь посудой. Дом был таким шумным от голосов гостей, а сейчас наступившая тишина казалась мертвой.
Марк взял кухонное полотенце и начал быстро и ловко вытирать посуду, которую она вымыла.
Она повернулась к нему, ее руки все еще были в мыльной воде.
– У меня странное чувство, что на самом деле они меня не любят, – сказала она подавленно.
– Почему, девочка? – воскликнул он и подошел обнять ее. Но она покачала головой:
– Нет, Марк, не надо, у меня руки в мыле. К тому же я и сама не понимаю, почему.
Он снова начал вытирать посуду.
– Они что-нибудь сказали?
– Нет-нет, они всем восхищались, им понравились сэндвичи и пирог, у нас был замечательный контакт. – Она замолчала, раздумывая. – Все время меня не покидало чувство, что им не понравилось то, что мне удалось одной, с Джоном на руках, сделать все это.
– Забудь о них, – сказал Марк резко. – Они чувствуют себя виноватыми. Большинство женщин очень ленивы, взывают о помощи всякий раз, когда у них появляется немного работы.
– Люсиль сказала странную вещь. Она сказала: «Девушки, я думаю, нам следует объявить Сюзан бай-кот, потому что она подает плохой пример для сравнения». Конечно, она засмеялась, сказав это. Они все засмеялись.
– Я говорю, забудь об этом, – повторил Марк. – Как ты думаешь, Сюзан, мы останемся здесь на всю свою жизнь? Иногда я думаю, что будет лучше уехать из твоего родного города, где каждый знает все про всех.
Но она продолжала:
– Я сказала Люсиль: «У тебя двое. Я уверена, что когда у меня будет двое, мне понадобится помощь». Но я так не думаю, Марк. Я и наполовину так не занята, как хотела бы.
– Забудь об этом, – сказал Марк. – Ты мне подходишь.
Он подошел к ней и обнял ее, и ощутив его крепкое и здоровое тело, она почувствовала к нему благодарность.
В конце концов, у нее есть Марк и Джон. Она слишком много хотела от людей типа Люсиль. Ей следует довольствоваться тем, что у нее есть: Марком и Джоном. Сейчас она не была так одинока. Одинокими делают людей мечты.
* * *
Однажды прозвенел дверной звонок, она подошла к двери и увидела Майкла в бриджах для верховой езды и голубой рубашке, он стал на несколько дюймов выше и шире.
– Привет, – сказал он и улыбнулся.
– А, Майкл! – воскликнула она.
– Я видел мою голову, которую вы сделали, и решил посетить вас, – сказал он. – Она очень хороша. Что еще вы сделали?
– Ничего, – ответила Сюзан, – не считая ребенка.
Он прошел мимо нее и стал подниматься по лестнице в мансарду.
– Вы имеете в виду незаконченного ребенка, которого я видел однажды? Я никогда не забуду его.
– Нет, я имею в виду настоящего ребенка, – сказала она.
– А, это… – сказал он безразлично. Он был у двери в мансарду, дергая за ручку. – Почему она закрыта? – закричал он нетерпеливо.
– Я держу ее закрытой, – ответила она.
– Откройте ее, – потребовал он, и она открыла, и они вместе вошли.
Он смотрел на свои собственные рисунки, которые она оставила на стенах там же, куда он их прикрепил.
– Эти старые рисунки, – сказал он, – не так уж плохи для ребенка, не правда ли? Знаете, я думаю, что работа здесь с вами показала мне, что я действительно хочу стать живописцем.
– Ты продолжаешь? – волнуясь, спросила она.
Он кивнул:
– С тех пор я беру уроки. Я не хочу учиться в колледже чему-либо, кроме живописи, – напрасная трата времени для меня. Я собираюсь в Париж. Но я не буду писать во французском стиле. Я только хочу научиться пользоваться красками. Затем я вернусь, чтобы писать то, что вижу каждый день. Едва ли кому-нибудь удавалось написать Америку. Эти леса не так уж плохи, не правда ли? Вы знаете, я мог бы написать ваш портрет. – Он был раскован, так уверен, так полон энергии, что она почувствовала свою незначительность и заброшенность. – Ну а серьезно, что вы сделали? – настаивал он.
– Я же сказала тебе – ничего! – смущенно сказала она.
– Ни единой вещи?
– Ни единой! – сказала она. Она теперь не упоминала Джона, потому что не думала о нем. Ей казалось, что она была ужасно ленива.
Он пристально смотрел на нее голубым обвиняющим взором.
– Вам должно быть стыдно, – сказал он наконец, пошел и посмотрел на фигуру ребенка, а затем – на голову Марка. – Такие же, какие и были, – бормотал он, – незаконченные.
– Незаконченные, – повторила она.
– И вы, – сказал он, повернувшись к ней, – счастливы, вы довольны, что совсем ничего не сделали?
Он смотрел на нее пронзительным взглядом, и она не могла солгать.
– Не совсем, – сказала она тихо. И затем она начала оправдываться перед ним, как перед взрослым человеком: – Обстоятельства моей жизни…
Но он не слушал ее.
– Есть человек по имени Дэвид Барнс, скульптор, который купил дом недалеко отсюда, старую усадьбу Грейнджера; вчера вечером он обедал у нас. Увидев ту голову, которую вы сделали, он воскликнул: «Кто сделал это?» И когда мама рассказала ему, он сказал: «Скажите ей, чтобы зашла ко мне».
– О, Майкл, он действительно так сказал?
– Да. Частично поэтому я и навестил вас сегодня. Вы пойдете?
– Я не знаю.
Она смотрела на его картину: темный лес под вечерним небом, маленькая фигурка на лошади, несущаяся навстречу опасности.
– Да, вы пойдете.
– Пойду? Я не уверена.
– Вы пойдете завтра.
– Я не знаю.
– Если вы не пойдете, будете жалеть об этом всю свою жизнь.
Она хотела возразить, но не смогла. Ее глаза были полны слез, а сердце – чувством, которое она не могла объяснить.
– До свидания, – сказал Майкл мягко. – Я сегодня вечером зайду к Дэйву Барнсу и скажу ему, что вы будете у него в три. Вы знаете Дэвида Барнса, он сделал в прошлом году ту огромную статую, которая выиграла приз Чикаго; Ранний Титан, назвал он ее.
Когда Майкл ушел, она осталась в мансарде, и ей было ужасно тоскливо. Ничего подобного она до этого не испытывала.
«Я не могу оставить Джона и не могу взять с собой, – думала она, но в ее подсознании выстраивался план. – Я могла бы попросить маму прийти посидеть с ним некоторое время. Потом, если нужно будет, я могу договориться с кем-нибудь регулярно…»
Она спустилась вниз, искупала и накормила Джона и старательно приготовила обед. И когда Марк пришел, она ничего ему не сказала о том, что собирается сделать, теперь она это знала определенно.
* * *
Она быстро натянула перчатки у двери гостиной, бегло оглядывая ее. Все было в порядке. Джон спал наверху. Ее мать сидела в большом кресле, сняв туфли и поставив ноги на скамеечку для ног. Она рассеянно просматривала журнал.
Сюзан сказала:
– Если он проснется до того, как я вернусь, ему можно дать апельсиновый сок и кусочек тоста. Но я скоро вернусь.
– Приготовить что-нибудь на ужин? – спросила мать.
– Все уже готово, только разогреть. Но я вернусь раньше.
– Хорошо, – сказала мать и пролистала страницы до рассказа. Когда она стала читать, на ее лице появилось отсутствующее выражение.
Сюзан закрыла за собой дверь, вышла на яркий свет весеннего послеобеденного дня и направилась по улице к остановке автобуса. Она попросит водителя, чтобы тот высадил ее поближе к воротам усадьбы Грейнджера. Потом она пойдет вверх по тропинке под старыми разлапистыми канадскими елями и потом, и потом – она не могла представить себе, что потом случится. Пожалуй, она войдет в дом, где великий скульптор создает свои произведения, будет слушать его, когда он будет рассказывать ей, что он собирается сделать, и будет спрашивать у него обо всем, на что она сама не нашла ответа, на что никто, с кем она когда-нибудь встречалась и кого знала, не мог ответить. Всю жизнь она была как одинокий путник в темном лесу, из которого она теперь выходит на свет. Она будет учиться, узнает, как создать то, что она себе наметила.
Но когда Сюзан вышла перед воротами усадьбы Грейнджера, то попала на совсем иную почву. Ей стало страшно. Что же она начинает, и чем все это кончится? Возможно, она бы вернулась, снова вошла бы в автобус, если бы он не тронулся с места и не исчез в облаке пыли. Возможно, она повернулась бы и ушла, если бы ночью не провела целые часы без сна, если бы не воображала себе этот момент, если бы не мечтала о нем и при этом не подавляла свои мечты. Уже ночью она знала, что пойдет; желание поговорить с Дэвидом Барнсом было слишком сильным, чтобы она могла в этом себе отказать.
– Что случилось? – спросил в полусне Марк, когда она зажгла свет, так как не могла оставаться в темноте. Ей надо было убедиться в существовании комнаты, своей постели и бельевого шкафа.
– Ничего, – сказала она и погасила свет.
А теперь Сюзан входила в ворота точно так, как это виделось ей во сне, прошла между развалившимися столбами из красного кирпича, направилась вверх по широкой, извивающейся дороге, посыпанной песком, к колоннам старого дома в колониальном стиле. Она поднялась по ступенькам к дверям и позвонила. Никто пока что не заботился о ремонте ветшающего дома. Ступеньки расшатались, и доски ходили у нее под ногами. Ее мечта закончилась у дверей. О том, что случится за дверями, у нее не было предчувствия. Может быть, у него будет высокая фигура, суровый вид; эдакий титан, создающий титанов, великий, как его произведения.
Двери распахнулись, и в них появился маленький мужчина с густыми черными усами. Он был на несколько дюймов ниже Сюзан, с животиком и покатыми плечами. Она бегло осмотрела его руки – большие, сильные, как у шахтеров, ногти были грязными.
– Что вам надо? – спросил он грубо.
– Я Сюзан Гейлорд. Меня послал Майкл.
Он смотрел на нее из-под черных, мохнатых бровей и черных, растрепанных волос. Он был волосат, как горилла.
– Так это вы та девушка, – сказал он. – Проходите. Это хорошая голова, но отвратительно отлита. Сама бы вы ее могли отлить лучше.
– Я очень плохо разбираюсь в литье, – призналась она со стыдом. – Кое-какую информацию я нашла в справочнике для скульпторов, про который я когда-то прочла объявление.
Он не ответил. Она прошла за ним в комнату, которая некогда в усадьбе Грейнджера служила для приемов. В ней было полно ящиков, коробок и полураспакованных скульптур.
– Садитесь, – сказал он, и Сюзан присела на ящик, ничего не замечая вокруг.
– Так что же вам, собственно, нужно? – резко спросил он.
– Не знаю, – сказала Сюзан. – Собственно говоря, не знаю, хочу ли я вообще чего-либо.
Толстым указательным пальцем он потер свой широкий, плоский нос.
– Вы тут минуточку побудьте и осмотритесь, пока не припомните, зачем пришли, – сказал он кисло. – Через минуту я вернусь. Если вас тут уже не будет, значит, вам от меня ничего не надо.
Он встал с ящика, на котором сидел, и вышел из помещения шагом неотесанного матроса. Сюзан осталась одна. Но через мгновение обнаружила, что она не одна. Фигуры из мрамора и бронзы, которые не существовали для нее, когда она входила, начали внезапно оживать, каждая своим собственным образом. Когда она принялась изучать одну за другой, по очереди начали раздаваться голоса. Тут были два танцора, мужчина и женщина, виднеющиеся из-под обшивки и мешковины, в которую они были завернуты. Здесь были люди с какого-то острова с длинными, хрупкими телами, плоскими лицами и косо посаженными, глубокими глазами. Присевшая женщина с обернутой головой и склонившийся над нею мужчина. Они разговаривали друг с другом, а не с Сюзан. Она слышала их шепот, слышала слова, которые не понимала. Минуту она стояла перед ними, видела, как двигаются их гладкие, изящные и все же сильные тела, и ждала, когда эти творения человеческих рук покинут свои места и разойдутся в разные стороны. Определенно, он их видел где-то в античном храме или на побережье теплого моря. Она подошла к фигуре тихой женщины, чего-то ждущей женщины, руки которой были сжаты, а голова склонена. Ее глаза под тонкими бровями глядели боязливо, выжидали; из недр теплого мраморного тела исходил вопрос: «Кто-нибудь видел моего суженого? Кто-нибудь видел, что он идет ко мне?»
За спиной Сюзан стояла скульптура в натуральную величину. Она посмотрела внимательнее и узнала Майкла. Его красивое тело было нагим, пальцы сжаты в кулаки. А вокруг стояли упакованные ящики, в которых лежали загадочные фигуры. Она с трудом удержалась, чтобы не вытащить скульптуры из ящиков и не освободить их, чтобы посмотреть на них.
На столе лежала небольшая кучка глины. Сюзан подошла, отделила кусок, который нетерпеливо и с чувством размяла. Все это время она тосковала по этому пластичному материалу. Она размяла ее и взяла в руки. Глина лежала у нее на ладонях, отмеченная отпечатками ее пальцев; она ловко преобразила ее в подобие лица.
– Что это вы делаете?
Его пронзительный голос смутил Сюзан так, что она дернулась. Из-за плеча за ней следила его усатая физиономия.
– Не знаю, – пискнула Сюзан и подала ему глину.
Он взял ее и долго смотрел. Это был грубо вылепленный его собственный профиль; Дэвид Барнс узнал самого себя.
– Что я могу для вас сделать? – спросил он.
– Научите меня тому, что мне надо знать, – попросила она.
Он отложил кусок глины и начал прохаживаться между скульптурами, которые были намного больше его самого.
– Баба! – услышала она его тихое ворчание. – Черт, черт, черт, почему это дано именно бабе?! – Он перестал ворчать, обернулся и яростно посмотрел на нее. – В вас, однако, есть сила, – сказал он. – У вас силы не меньше, чем у мужчины.
– Да, сила у меня есть.
– Вы обязаны ее иметь, но сила – не главное. Здесь нужно кое-что еще, – сказал он и вытащил из кармана грязную, мятую кепку из твида. – Ладно, идем! – крикнул он.
– Куда?
– Куда угодно, где находятся ваши работы. Мне нужно увидеть что-нибудь, помимо той ужасно отлитой головы. Мне придется учить вас с самого начала. Видите ли, вам придется научиться все делать самой, отливку и вообще все. Все сегодня думают, что они слишком благородны для этого. Они лепят своих натурщиц, лениво мнут глину, а затем отсылают незаконченную работу, чтобы ее доделал кто-то другой. Я так не поступаю. Я делаю работу от начала до конца. И потому она такова, какова есть.
– У меня нет ничего, что можно показать, – сказала Сюзан.
– Но что-то вы, наверняка, делали, – заорал он, сорвал кепку и засунул ее обратно в карман.
– Нет, ничего, – повторила она удрученно. Она забыла о комнатах, которые столько убирала, о еде, которую так долго готовила, о постели, которую ежедневно застилала. Она забыла о Марке и Джоне и в конце концов сказала: – Я сделала только две мелкие вещи – голову и ребенка. Обе незавершенные.
Он снова вырвал из кармана кепку и натянул ее на голову.
– Такая потеря времени! – пробормотал он и вышел из помещения, оставив Сюзан за спиной.
Под лестницей стоял маленький, страшно грязный автомобиль. Он влез в него и минуту подождал, пока Сюзан не села рядом с ним, потом они с жутким грохотом покатили вниз по дороге, а затем по шоссе к ее домику.
Она не знала, сколько было времени, да это было и неважно. Когда она открыла дверь, мать спала в столовой, уронив журнал на пол. Она провела его мимо столовой наверх. В детской комнате верещал Джон, он хотел, чтобы кто-то взял его на руки, но Сюзан пошла дальше в мансарду. За ней по лестнице топали тяжелые шаги. Когда она отворяла двери в мансарду, он немного сопел. Она широким жестом отперла пустую комнату.
– Видите, я ничего не сделала.
Барнс не ответил. Он подошел к вылепленному из глины младенцу, покрытому пылью. Он долго смотрел на скульптуру в упор и молчал. Затем подошел к голове Марка и снял с нее холст.
– Ага, – сказал он через минуту. – Вот здесь у вас не получилось.
– Нет.
– Вы пробовали работать с живой натурой?
– Да.
– Наверное, он плохо позировал вам, – сказал Барнс. – Это удивительнейшая вещь, но в нашем ремесле вы не можете сделать что-то приличное из того, что не имеет непреходящей ценности.
Она не ответила, потому что не могла сказать: «Это мой муж». Но в этот момент было неважно, кто это, собственно говоря.
Внезапно он обернулся и уставился на нее.
– Послушайте, в конце лета я еду в Париж. Вам надо поехать со мной. А пока что с завтрашнего дня вы будете ходить ко мне два раза в неделю.
Даже теперь она не могла произнести ни слова, так как он ей предлагал невозможное, хотя она знала, что его приказ ей придется исполнить.
– Вниз за мной не ходите, – добавил он и шумно отправился к дверям. Затем он еще раз оглянулся и осмотрел пустую комнату. – Вам должно быть стыдно, – сказал он. – Нельзя губить талант.
У него был холодный голос и яростные темно-карие глаза. Затем он ушел.
До нее стал доходить голос Джона, который перешел в вой. Она быстро сбежала в детскую, вынула его из кроватки и взяла на руки. Она не могла угомонить его, он кричал во все горло. Сюзан услышала, как мать спешит вниз по лестнице. Двери отворились.
– Ты уже дома! Я вообще не слышала, как ты пришла, – сказала она с удивлением.
– Я вернулась минуту назад, – ответила Сюзан и принялась качать ребенка на руках.
– С ним что-нибудь случилось? – спросила мать с несколько виноватым видом. – Я, вроде, немного вздремнула и услышала его только сейчас.
– Я обмою ему лицо и отнесу вниз. Он, видимо, голоден.
Мать зевнула.
– Мне, пожалуй, пора идти домой, надо папочке приготовить ужин.
– Да, тебе уже надо идти. Спасибо тебе, мама.
– Так я ведь ничего не делала, а посидеть где-то вне дома даже приятно. Джон – милый мальчик. – Она посмотрела на него затуманенным, полным любви взглядом. – Ну, пока, доченька.
– Пока, мама. – У Сюзан во рту было полно шпилек; уверенной рукой она зашпиливала на Джоне чистые пеленки.
Затем она снесла его вниз, дала апельсинового сока и печенье, посадила в манеж среди игрушек и начала готовить для Марка ужин. Ребенок время от времени бросал на нее нерешительный взгляд и тихо продолжал играть. Через минуту вернулся Марк, поцеловал Сюзан, поднял ребенка из манежа, поиграл с ним, подбрасывая его к потолку, потом покормил его хлебом с молоком, который Сюзан размешала в миске. Затем они вместе поднялись наверх. Джона искупали, Сюзи причесала его, а волосики связала в длинный хвостик. Они положили его в кроватку, розового и чистого, и погасили свет.
Потом они опять вместе спустились вниз, Сюзан принесла ужин, который приготовила, а Марк в хорошем настроении сел за стол. Он сразу же разговорился о том, что у него произошло за день, как он вел дела с людьми, которые не могли решиться ни на один из домов, которые видели, об ошибке в счетах, которую он искал почти два часа, и о том, что шеф сказал, что оборот за последние два года вырос в два раза и что все идет хорошо.
Все было совершенно так же, как в любой другой вечер; Сюзан сидела, слушала и тихо ухаживала за Марком. Внезапно он посмотрел на нее.
– Сюзан, ты не слышала ни одного слова из того, что я тебе рассказывал. К тому же ты вообще ничего не ешь. У меня чувство, словно ты витаешь мыслями совершенно в ином месте.
– Да нет, – сказала она быстро, – я тут, Марк… Марк, ты не был бы против, если бы я брала уроки лепки?
– С чего бы это я был против? – сказал Марк весело. – Вперед, за дело, конечно. Это тебе будет интересно?
– Ну, конечно же.
– Ты слишком замкнута здесь, – продолжил он ласково. – Даже к девчонкам в гости не ходишь. Когда ты в последний раз встречалась с Люсиль?
– Мне это не особенно важно, – сказала она.
– Ну так берись за эту лепку.
– За уроки я заплачу, – сказала она.
– Ну, посмотрим, – сказал беззаботно Марк.
С того дня, как родился Джон, они не говорили о деньгах. Он никогда ни о чем не спрашивал, а только еженедельно отдавал свою зарплату за исключением пяти долларов, которые оставлял себе на карманные расходы. Он не хотел знать, что она делает с деньгами, так что ей и не надо было ему говорить, хватает ли их ей, или она добавляет из своих денег. Он стал намного общительнее, чем раньше, и она сидела и слушала.
– Ну и как я уже тебе сказал, Сюзан, шеф…
Его голос продолжал звучать, Сюзан не отрывала глаз от его лица. Он, кажется, немного похудел и, наверняка, быстро облысеет…
Завтра она постарается найти какую-нибудь женщину, которая дважды в неделю по два часа будет присматривать за Джоном, женщину, которую на улице никто не знает, чужую, порядочную и неболтливую. Она зайдет посмотреть в посредническую службу.
После ужина Марк помог ей помыть посуду, а потом неожиданно сказал:
– Сегодня ты меня даже не поцеловала как следует. У нас обоих было столько дел с мальчиком.
Он обнял ее и прижал к себе, а она тихо стояла и молчала. Она чуть было не оттолкнула его от себя. Ей хотелось сказать мужу: «Марк, я сегодня так устала». И тут он прижался лицом к се плечу; эта поза детской беспомощности тронула Сюзан. Она крепко его обняла. Она поняла, что действительно его любит.
– Ах, Сюзи, – выдохнул он. – Изо дня в день стоит жить только ради тебя!
И так, стоя и прижимая его к себе, она осознала, что он говорит правду. Она не имеет права забывать, что значит для Марка, что он ее страшно любит, и она любит его тоже.
* * *
Она решилась и выбрала блеклую, немного испуганную англичанку и взяла ее на два раза в неделю к Джону. Перед этим она осмотрелась в помещении посреднической конторы, полной рассеянных женщин и девушек. Она быстро пробежала взглядом по тем, которые жевали жевательную резинку и были слишком разодеты. Затем встретилась взглядом со светлыми, голубыми, застенчивыми глазами на худом, бледном лице.
– Я хотела бы переговорить вон с той леди, – сказала она толстой женщине за письменным столом.
– Джейн Уотсон, подойдите сюда, – позвала толстуха, и Джейн Уотсон подошла. На ней было черное хлопчатобумажное платье, на руках – черные хлопчатобумажные перчатки, в руках она держала зонтик.
– Мадам, мне нужен человек на два раза в неделю для ухода за ребенком, – сообщила она ей.
– Конечно, – живо сказала Джейн Уотсон. – Я так люблю детей!
– У нее как раз умер муж, – тихо сообщила толстуха Сюзан. – Она еще никогда не работала. Вам не следует об этом забывать.
Так в семье Сюзан появилась Джейн. Она дважды в неделю проскальзывала в дом, словно тень, вешала свои вещи в шкаф на кухне и поверх черного платья повязывала фартук. Она была тихой, словно немая, и ни разу не разочаровала своих хозяев. В доме она стала чем-то постоянным – стражем, которому Сюзан могла доверить часть своей жизни, пока она занималась своим любимым делом.
– Где ты все пропадаешь? – кричала ей вслед Люсиль. – Остановись, зайди к нам, Сюзан! За целое лето мы ни разу не перекинулись словом с тобой!
Но она только помахала и улыбнулась.
– Я зайду к вам в самое ближайшее время, – обещала она. Когда-нибудь она обязательно заскочит к Люсиль. Но теперь Сюзан спешила, летела за своим сердцем. А Люсиль стояла на веранде и смотрела ей вслед с несколько ядовитым выражением на красивом лице.
В большом ателье, бывшем танцевальном зале, Дэвид Барнс бывал далеко не каждый раз. Но это было неважно, потому что Сюзан уже имела представление о фонтане и работала над ним. Вначале он слегка ухмылялся.
– Фонтан! – пропыхтел он. – Барахло в саду!
– Я всегда хотела знать, как можно соединить вместе камень и воду, – сказала она озадаченно. – Но если вы думаете, что это ерунда…
– Если вы желаете, продолжайте, – сказал он. – Что общего имеют с этим мои взгляды?
И так, без дальнейших уговоров, она взялась за фонтан, в центре которого страждущий мальчик вытягивается, чтобы схватить в ладонь воду, потоком срывающуюся со скалы. Фигура мальчика доставила ей много хлопот. Ей необходим был натурщик, а у нее никого не было. Она знала только линии тела Марка и держала их в памяти, когда начала обтесывать мраморный блок, который она выбрала из тех, что были в ателье.
До этого она никогда не работала ни с чем другим, кроме глины. Но теперь ее охватило страстное желание резать фигуры из камня, из благородного мрамора. Она целыми часами наблюдала за Дэвидом Барнсом, как тот обтесывает своего «титана». Затем она заявила ему:
– Мне надо работать с камнем. Что-либо другое было бы ошибкой.
– Гм, – заворчал он, – глина намного легче и, прежде всего, для женщины.
– Правда, на камень у меня нет денег, – продолжила она. – Но если я продам фонтан, когда его закончу, то, пожалуй, смогу расплатиться.
– Выберите себе какой вам нравится, – распорядился он. – Заплатить можете и мне. Это самый лучший мрамор – я получаю его от Киннэрда. Вы знаете Киннэрда?
