Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
Но он не перестал ее любить. Ужасно было то, что он продолжал любить женщину, на милость которой сдался. Он не покинул ее ни на одну ночь, хотя и мечтал об островах в море и даже построил себе дачу у озера. Вечером он, однако, приходил домой. Любил ее и ненавидел.
И так будет со всеми, кто не сумеет уйти… Она должна уйти от Блейка. Но не знает, как, потому что любит его. Другие женщины, смирившись и оставив все, как есть, живут и дальше, но она не может.
Сюзан лежала в темноте своей старой комнаты и составляла горестные планы. Она отравлена Блейком, он циркулирует в ее жилах, как яд в крови. Она умудрилась слепо влюбиться в него. И любит его до сих пор. Даже будучи женой, она обожала его, как сумасшедшая. А такая сумасшедшая любовь означала бы конец личности, если бы она не смогла высвободиться. Она должна взяться за свою судьбу, она должна овладеть собственной жизнью, пока не стало слишком поздно.
– Вина! – сверкнуло у нее в голове. – Теперь я знаю, что имел в виду Дэвид. Естественно, я виновата! – Любовь становится беспощадной, если ей отдаешься безраздельно. Сюзан села в кровати и обняла колени. А что, если однажды утром она проснулась бы и обнаружила, что волосы у нее побелели, а руки слишком ослабли для того, чтобы работать. Что, если бы годы обманули ее и тихо прокатились мимо, тайно, без единого звука, который насторожил бы ее; прокрались так, что она вообще не знала бы, что они ушли? Тогда уже было бы слишком поздно. Руки у нее были бы вялыми, а взор – слабым и тусклым.
Сюзан выскочила из постели, зажгла свет и посмотрела на себя в зеркало. Она все еще молодая и сильная. Ее руки все еще принадлежат ей. Она может ими работать. Время еще есть. Она остановила годы, застав их за жестокой игрой, и теперь будет шагать впереди них всю оставшуюся жизнь. Сюзан стояла и смотрела на себя. У нее был здоровый румянец отдохнувшего человека. Сила прямо-таки изливалась из ее тела. Она желала, чтобы ночь кончилась. Сон прошел, и Сюзан с нетерпением ждала утра. А Блейк? Что она должна ему сказать? Ничего, кроме чистой правды, что она до сих пор только лентяйничала, а теперь должна начать работать? Если он будет смеяться над ней, если будет опять завлекать ее в свои сети, то она заставит себя вспомнить об этом страхе и преодолеет искушение остаться всего-навсего его женой.
Она справится с этим! Сюзан снова легла; устроившись поудобнее, она вновь подумала о Блейке. Она не может ненавидеть его, она никогда не была бы способна его ненавидеть. Какая-то часть ее существа, благодаря ему, уже навсегда останется нежной и страстной. На краткое время он сделал из нее только женщину – одну из многих. Это было одно из измерений его жизни. Она жила в нем и теперь из него вышла. Но двери не закрылись. Она сможет туда входить и выходить по собственной воле, только ей нельзя уже дать Блейку запереть себя там. Никто уже не посмеет ее нигде запереть.
– Я добьюсь своего! – крикнула она громко, и звук собственного голоса отогнал от нее последний остаток страха. Она лежала в тихой темноте, пока наконец не уснула.
ЧАСТЬ V
На следующий день после Нового года они вернулись. Блейка дома не было.
– Хозяин считал, что вы приедете, самое раннее, через час, мадам, – сказал Кроун и посмотрел на Нее так, словно она была нежданным гостем.
– Это не страшно, – сказала Сюзан.
Ей оставался всего лишь час, чтобы снова обжиться в этом доме. Сюзан прошла с детьми в их комнаты, где распаковала чемоданы и повесила одежду в шкафы.
– Мне бы так хотелось, чтобы мы жили в деревенской местности, – сказал мечтательно Джон.
– И мне тоже, – вздохнула Джейн.
– А мне – нет, – строптиво сказала Марсия. Она стала высоким ребенком с поразительной отточенностью речи и движений. Вновь и вновь она выпытывала у Сюзан: «Когда мы вернемся к Блейку?» Блейка она обожала и восхищалась им, хотя внимание, которым он окружал ее, было изменчивым. Иногда он с нею играл, иногда целыми днями и не думал о ней. А она ходила за ним попятам и постоянно обращалась к нему с деланной живостью, чтобы заставить его смеяться. Сюзан рассуждала: «Мне надо отправить ее в школу, чтобы она не была с ним вместе так часто. Я не хотела бы, чтобы из нее выросла девушка, которая нравится Блейку». Она боялась за Марсию. В Сюзан пробуждался сильный и здоровый инстинкт: Блейк в состоянии уничтожить любого, кого любит, и тех, кто его любит. Она страстно тосковала по звукам его шагов и боялась его. Она останется здесь с детьми, пусть он ее отыщет здесь, у них.
И он пришел, красивый и элегантный, невероятно веселый и довольный тем, что снова их видит. Быстро и жестко поцеловал ее, подержал ее лицо в своих холодных и гладких ладонях.
– Сюзан, я очень рад видеть тебя! Какие у тебя горячие щеки! – сказал он. – Я могу тебе сказать, что время тянулось ужасно долго. Я бы, конечно, не хотел, чтобы ты думала, что ты незаменима, хотя, в своем роде, это и так. Как я не люблю Рождество! Привет, Джон! Как дела? Марсия, тебе не хочется чмокнуть меня?
Марсия подбежала к нему, он поднял ее и поцеловал в губы.
– Поцелуй меня еще раз, Блейк, – клянчила она.
– Марсия! – строго прикрикнула Сюзан.
– Она это делает только потому, что ей нравится, как пахнет лицо Блейка, – сказал презрительно Джон. – Она мне это говорила. – Он стоял в отдалении с высокомерным видом, засунув руки в карманы.
Но Блейк рассмеялся и еще раз поцеловал Марсию; при этом он ехидно посмотрел на Сюзан.
– Ты уже все забыла, Марсия? – спросил он у девочки. Когда-то он учил ее прелестным, чопорным танцевальным па, которые так шли ее тонкой детской фигурке с подстриженной шелковистой головкой.
– Нет, не забыла, ни одного, – закричала она и пустилась в танец.
От Сюзан не укрылся ее восторженный взгляд, устремленный на Блейка, и движения, полностью подчиненные ему. Он напевал ритмичную мелодию и задавал такт, отбивая его ладонями. Когда он перестал, Марсия вся дрожала:
– Еще, еще! – выпрашивала она.
– На сегодня, пожалуй, хватит, – заявила Сюзан. – Блейк, ведь это вредит ей. Это слишком большое напряжение для ее нервов.
– Но ей это нравится, – ответил он спокойно. – Так ведь, ребенок?
Он взъерошил девочке волосы и заглянул в глаза.
– Да, да! – шептала она в экстазе.
А Сюзан потрясалась: какую же Блейк имеет силу!
– Я устрою их обоих в провинциальную школу, – сказала она в тот вечер Блейку.
– Как хочешь, – сказал он беззаботно и пристально посмотрел на нее.
– Надень сегодня это новое платье, Сюзан – это красное с золотом.
– Не надену, Блейк, – ответила она.
– Почему же нет? – спросил он удивленно.
– Мне не хочется, – сказала она спокойно и выбрала себе длинное платье мягкого голубого цвета, которое она уже давно не надевала.
– В голубом ты мне не нравишься, – сказал он упрямо, не отводя от нее взгляда.
– Правда? – спросила она тихо. – А мне нравится голубой цвет.
Она не будет замечать взглядов, которые он на нее бросает. Это, правда, была всего лишь мелочь, но несмотря на это, она чувствовала, как в этот момент у нее под ногами почва твердеет.
Она не решилась бы на это, если бы не пережила того панического страха.
С этим незначительным первым проявлением независимости постепенно всплывала и сильная потребность начать собственную работу. Это было словно пробуждение больного после миновавшего кризиса. Она снова была в порядке, полная воли, с ясной головой и в прекрасной физической форме. Они спускались по лестнице, Блейк обнимал ее, держа руку у нее под мышкой, в уютном тепле. Повернувшись к нему, она улыбнулась, но тотчас же подавила так хорошо знакомое чувство сладкого, безоговорочного смирения всего своего существа, с которым почти в обморочном состоянии она уступала силе воздействия его прикосновения. Она снова была собой.
* * *
Она уже хотела спросить у него: «Тебе не помешало бы, Блейк, если бы я снова начала работать?» Но вместо этого она сообщила ему:
– Я снова начну работать, Блейк, – Они сидели в столовой за завтраком.
– Почему бы и нет? – быстро отреагировал он. Орудуя ножом, он ловко намазывал масло на тост. – Раз дети теперь ходят в школу, так, наверняка, одного меня тебе недостаточно. Я это знаю. Вчера вечером у меня было такое чувство.
Сюзан посмотрела на него, чтобы в очередной раз уловить его настроение. Но несмотря на то, что он говорил, лицо его было милым и ласковым.
– И очень хорошо, – сказал он весело. – Я отдам тебе угол в своем ателье и посвящу тебя в тайну, как замешивается глина. Никто другой этого не знает, и ты единственная, кому я доверяю этот секрет.
– У тебя есть тайный рецепт? – спросила она игриво, подлаживаясь к его тону.
– Да, конечно. – Он вел себя по отношению к ней немного высокомерно. – А как же иначе я добился бы, чтобы эти мои тщедушные создания не разваливались? – спросил он.
– Видимо, у каждого есть свой секрет, – ответила она спокойно. – Я припоминаю, что Дэвид Барнс мне сказал, что рецепт своей глины он вложил в маленького гипсового Адама, стоящего в его ателье. Сзади в нем был вырезан кусок, который можно вынуть.
– И какой же у Барнса секрет? – осведомился Блейк.
– Я не смотрела, – ответила она удивленно. – Он сказал, что я должна забрать рецепт в случае его смерти.
– Ты там работала изо дня в день, рецепт был у тебя на расстоянии вытянутой руки, и ты не посмотрела? – тонкие черные брови Блейка поднялись в удивлении.
– Естественно, нет! – сказала она возмущенно, и Блейк рассмеялся.
– Сюзан, милочка! Я люблю тебя за то, что на тебя абсолютно никто не похож!
– Ты не веришь?
– Да, нет же, – заявил он. – Я тебе верю всегда, как никому больше. А угол у окна можешь взять себе.
Он был таким милым и великодушным, что она с большим трудом могла продолжать действовать по своему плану. Она начала осознавать, что боялась его, когда он не был добродушным, и что он об этом догадывается. Но она должна покончить с этим! Она принуждала себя к своей новой роли.
– Угла мне достаточно не будет, Блейк, – я хочу работать с мрамором.
– С мрамором! – воскликнул он. – Боюсь, что у тебя это не получится, – тебе с трудом удалось бы затащить все эту каменоломню наверх, в ателье. Извини, если я слишком любопытен, Сюзан, но что же ты будешь делать с мрамором?
Казалось, он веселится от души, но во взгляде его сквозило нечто такое, чему Сюзан никак не могла найти определения. Она ужасно его любила, но, продвигаясь шаг за шагом по намеченному пути, она обнаруживала, что не хочет ему ничего рассказывать.
– Не знаю.
– Позволь дать тебе совет, Сюзан, – не работай с мрамором. Этого не может никто – только два или три самых великих скульптора справились со своей задачей.
Ее гордое сердце встрепенулось: «Откуда ты знаешь, что я – не великий скульптор?» Хотя она и хорошо слышала свое сердце, она не дала ему высказаться. А просто тихо сидела и улыбалась Блейку, не слушая, о чем он говорит. Она все еще была его любимой, и все еще любила его. Но теперь она защищала свою жизнь от этих ярких ненужных осколков и от любви…
* * *
Утром, уже стоя на улице, она отпустила Банти, который удивленно вытаращился на нее.
– Спасибо, Банти, сегодня я возьму маленькую машину и поеду сама.
– Движение очень напряженное, мадам, – проворчал он.
– Сегодня утром вы можете сделать сюрприз Линлею и выполоть сад, – сказала она и заставила себя улыбнуться, садясь за руль.
– Да, мадам, – сказал шофер с несчастным видом. Ничто не радовало его больше, чем бесконечная езда по городу в любую погоду при самых плохих условиях движения, а сад он ненавидел.
Но Сюзан хотела ехать одна, чтобы подыскать место, где она могла бы работать. Должно же быть где-нибудь такое место, куда она могла бы ходить и забывать о Блейке; она сняла бы даже гараж или же целый этаж в каком-нибудь старом доме.
Сюзан обнаружила, что имеющие хорошую репутацию конторы по торговле недвижимостью, не могут предложить ей ничего подходящего.
– Мы можем снять для вас апартаменты с ателье, – говорили похожие друг на друга служащие контор, и Сюзан угадывала хитрый профессиональный интерес в их голосе.
– Нет, нет, благодарю вас, – отвечала она. – Я не буду жить в ателье. У меня свой дом.
После долгих часов поисков она медленно ехала домой окольными путями. Совсем близко от дома Блейка стояли жилые дома, где жили одни бедняки и иностранцы. Несколько богачей, вроде Блейка, набросились на участки на берегу реки и, несмотря на бедных соседей, построили особняки на нескольких улицах. Банти всегда выезжал в город и возвращался по этим широким, чистым улицам.
Теперь Сюзан оказалась одна в нагромождении многоэтажек. Ей приходилось ехать осторожно из-за детей, которые с визгом носились по улицам, увлеченные своей игрой, и машинам уделяли внимания не больше, чем мухам, которые пересекали им дорогу. Женщины высовывались из окон, покрикивали на детей и выбивали пыльные перины, в то время как мужчины выстаивали у немытых подъездов. Сюда Блейк никогда бы не вошел. Она остановила машину у входа в один из домов. В окне висело объявление: «Сдается квартира».
– Я могла бы посмотреть на эту квартиру? – крикнула она симпатичному мужчине с грязным небритым лицом, прислонившемуся к дверям.
– А как хотите, – равнодушно скользнув по ней взглядом, ответил он.
Куча мальчишек набросилась на нее, как саранча.
– Постеречь машину, леди? Я ее для леди постерегу!
– А зачем ее кому-нибудь стеречь? – спросила она.
– Так если мы ее не постережем, – сказал темноволосый мальчуган с блестящими глазами, – что-нибудь точно случится.
– Мне дать вам всем по пятаку или же одному пятьдесят центов? – спросила она у них.
Это был серьезный вопрос. Они побежали посоветоваться и вскоре снова облепили ее машину.
– Дайте их Смайки, – попросили они, – его мы сможем заставить поделиться.
Смайки вышел из толпы: кривозубый, бледный ребенок с боязливыми голубыми глазами.
– Постережешь машину, Смайки? – спросила она его.
Тот молча кивнул, потому что сзади его толкали мальчишки.
Она вошла в дом вслед за мужчиной с грязным лицом и осмотрела пустую квартиру. Там было три комнаты, которые появились в следствие разделения некогда большой комнаты благородных пропорций. Потолки были высокими, деревянная отделка камина – резная, когда-то, видимо, красивая, а теперь запущенная и грязная. Да, Блейку и в голову не придет искать ее здесь.
– А нельзя ли сломать все эти перегородки?
– Я это для вас сделаю, барышня, – сказал услужливо мужчина. – Я тут мастер на все руки, а еще являюсь и управляющим дома.
– Я хотела бы, чтобы тут все было покрашено, в том числе и пол, – сказала она.
– Я и это могу сделать.
– А вымыть окна?
– Моя старуха помоет, – сказал он.
– Ну, хорошо, тогда я беру эту квартиру.
– Я сообщу об этом в контору, – заявил он гордо.
– Когда я могу сюда прийти? – спросила она.
– Ровно через неделю, – сказал он уверенно.
Она спустилась вниз по грязной лестнице. У машины ее с молчаливым напряжением ожидала кучка детей. Она вынула из кошелька пятьдесят центов.
– Спасибо, Смайки, – сказала она.
– Она не обманула! – шептали дети. – Пятьдесят центов, Боженька!
В мгновение ока они исчезли на улице и вместе с собой утащили Смайки, как консервную банку на веревке. Сюзан вернулась домой.
* * *
– Моя милая, вы не могли бы работать здесь? – спросил у нее старый мистер Киннэрд. Она приехала в Фейн Хилл выбрать обещанный им мрамор.
– Нет, в самом деле, – сказала она, – тут прекрасно, но работать тут я бы не смогла. – Она решительно не смогла бы работать в этом отдаленном месте под надзором выцветших внимательных глаз отца Блейка.
– Тут невероятная тишина, – с наслаждением шептал он.
– Да, это так, – спокойно согласилась она, – тут просто великолепно.
И действительно, Фейн Хилл окутывала невероятная тишина. Тихо проходила зима. Красивый старый дом, где родился Блейк, стоял, окруженный высокими деревьями, застывшими в тяжелом зимнем сне. Казалось, все вокруг уже умерло или спешило умереть. Нет, тут она не смогла бы работать. Она могла бы только бесцельно просиживать и день за днем умирать вместе со всем, что отмирало здесь.
– Я хотел бы, чтобы вы взяли все, что вам понравится, – говорил старик Киннэрд, открывая ворота склада. – Я вам их пошлю, кстати, по какому адресу их надо послать?
Она сказала ему название улицы и номер дома.
– Мне это место незнакомо, – проворчал он. – Там есть ателье?
– Да, я его переделала, – ответила она.
Затем она прошлась мимо мраморных блоков. Даже не зная, что будет из них делать, она выбрала четыре блока: один сиенский, два из Серравеццы и один черный, бельгийский.
– Это коварный материал, – сказал Киннэрд и положил руку на черный бельгийский камень, – коварный, как красота. Во время работы не спускайте с него глаз. – Затем он подарил ей еще три блока итальянского мрамора.
«В них заключены целые годы моей жизни», – думала Сюзан.
– Вы должны показать мне, что добудете из них. – Киннэрд стоял против света в открытых дверях, хрупкий, тонкий и бледный, как самый совершенный памятник старости, который она когда-либо видела.
– Я благодарю вас от всего сердца, – склонила голову Сюзан.
Он быстро прикоснулся к ней пальцами и тотчас убрал руку. Она была холодной и легкой, словно прах.
– Блейк, ты помнишь свою маму? – спросила Сюзан за ужином.
– Нет, она умерла, когда мне было два года.
– Отец когда-нибудь рассказывал о ней?
– Нет, но говорил, что они были счастливы вместе.
– Он один или оба?
– Я припоминаю, – сказал Блейк и внимательно посмотрел на Сюзан, – что он всегда говорил следующим образом: я с твоей матерью был очень счастлив. Это не одно и то же?
Она улыбнулась и покачала головой.
– Да нет же, это так, – утверждал он. – Разве я мог бы знать о том, что она несчастна?
– А что, если бы она тебе ничего такого не сказала?
– Я и так бы это знал, – сказал он беспечно.
Сюзан задумалась и испытующе посмотрела на него. «Нет, он ничего не знает, он решительно ничего не знает о ее счастье», – говорила она себе.
Блейк не должен обнаружить ни малейшей перемены. Она никому не должна казаться изменившейся. Единственная перемена будет внутри нее самой. Свою любовь она подчинила дисциплине. Она уже не в состоянии бездельничать, наслаждаясь любовью. Когда Блейк будет работать, то будет работать и она. Она сообщила ему, что сняла по соседству ателье, и он никак не отреагировал. Но утром он начал одолевать ее своей страстью. Раньше, когда он знал, что она вместе с ним пойдет в ателье и, устроившись на диване, будет наблюдать за его работой, он выскакивал из постели полный нетерпения приступить к работе. Полчаса на завтрак ему было более чем достаточно.
Но теперь он приходил к ней в комнату с утра пораньше и задерживал ее своей любовью. Она укрощала свое нетерпение, но ведь день должен начинаться, раз вечер наступает так быстро.
– Сюзан, что с тобой? Ты изменилась!
– Нет, Блейк, я не изменилась, – говорила она вяло.
– Почему ты тогда хочешь встать?
Сначала она отвечала уклончиво. Но затем она обнаружила, что боится его и поэтому честно сказала:
– У меня работа.
– Извини! – сказал он и выскочил из кровати.
Он стоял, смотрел сверху вниз на Сюзан и кутался в халат. Губы его сжались, глаза потемнели, а голос стал таким холодным, что Сюзан испуганно схватила его за руку.
– Милый, – сказала она нежно. – Поцелуй меня, Блейк!
Он грубо поцеловал ее.
– Никогда мне больше не говори ничего подобного! – заявил он.
– Ты же любишь меня, Блейк, – умоляюще произнесла она.
– Я люблю тебя. Но оставайся такой, какой я тебя люблю.
Он ушел и не вернулся, как обычно, чтобы посмотреть, одета ли она. Она сразу же определила, что он злится. Они встретились в столовой за завтраком и, хотя она была мила и предупредительна, он оставался упрямо холоден к ней. Один раз она протянула к нему руку, но как раз в это время вошел Кроун, и она убрала ее.
Поев, он тотчас же ушел наверх. Сюзан смотрела ему вслед. Он мог быть таким пылким и таким холодным. Ей хотелось помчаться вслед за ним. Вместо этого она натянула пальто и шляпу и вышла на улицу. У тротуара стоял Банти; завидев ее, он прикоснулся к шляпе в знак приветствия.
– Я сегодня пойду пешком, Банти.
Этим утром она хотела пойти в свое ателье пешком, она не хотела ехать на машине Блейка. Сюзан повернула за угол и направилась дальше по улице. В городе были тысячи людей, которых она не знала. Но ей никогда не надоедало смотреть на них: на смуглые лица итальянцев, греков, на крепкие фигуры чехов и других славян, чьи лица были грубоватыми, но выразительными. Они рассматривали ее, когда она проходила мимо. Когда-нибудь она познакомится с ними. Они вели себя по-дружески, так как знали, что она сняла первый этаж дома номер 312. Они стояли, разинув рты, когда грузовик из Фейн Хилл привез огромные глыбы мрамора.
– Камни! – удивленно шептали дети.
– Я – скульптор, – объясняла она им. – Из камня я делаю разные вещи.
Они не знали, что на это ответить. «Ух ты!» – сказал наконец какой-то мальчишка. Затем они разлетелись, словно птичья стая. Ничто не привлекало надолго внимание этих городских детей, бросавших одну забаву ради другой. Достаточно было сирены пожарной машины или скорой помощи, склоки, ругани и полицейского свистка, как они все были тут.
Большое помещение было пустым, не считая ее мрамора, инструментов и одного стула. Сюзан была готова к работе. Здесь не было ничего, что удерживало бы ее от самой сильной ее страсти. Сюзан удовлетворенно осмотрелась вокруг себя. Она прошлась от одной глыбы мрамора к другой, прикасаясь к каждой рукой. Вчера она заехала в город и купила себе прекрасные инструменты. Те самые – тонкие, прекрасно сработанные, но одновременно и самые крепкие. Маленький рыжий продавец заливался соловьем:
– Вот это, барышня, последнее слово техники – прекрасная вещь! Видите? А еще…
Но Сюзан отодвинула в сторону все, кроме самых крепких и простых вещей.
– Не утруждайте себя понапрасну, прошу вас, – сказала она.
Сюзан задумчиво опустилась на стул. Она должна с чего-то начать, она должна подумать, что будет делать с этим мрамором. Она вдруг обнаружила, что здесь, где никогда не было Блейка, на приличном удалении от него, она думает только о нем. Она не бросала его – нет, она хочет сохранить все так, как есть. Но он должен признать за ней ее право быть самой собой. Они оба должны быть равны, сохраняя собственную индивидуальность, и любовь их будет совершеннее именно за счет взаимного дополнения.
– Я достигну этого, – сказала она решительно. – Я могу добиться всего, чего угодно.
В мыслях она возвращалась к прошедшим годам. Тогда для нее не было ничего невозможного. Ее энергия била через край. Тогда она прокричала в лицо Марку, что хочет всего. Теперь все ее разнообразнейшие потребности слились в одну огромную потребность работать. С Блейком она прожила каникулы – каникулы любви. И теперь она вернулась. Супружество – что оно значит для нее? Сюзан не знала.
«Такие, как я, пожалуй, не должны выходить замуж», – подумала она. Не Марк, не Блейк – она сама не была способна создать супружескую жизнь. Свой творческий потенциал она могла реализовать только в одиночестве, не нуждаясь ни в ком.
И, рассуждая так, она вновь ощутила острое и неизбывное одиночество.
«Блейк, Блейк!» – звала она в душе. Она хотела чувствовать его руки, хотела, чтобы он прикасался к ней, хотела, чтобы он был с ней, лишь бы прогнать сознание того, что она родилась одиночкой.
«Я никогда не была бы счастлива, если бы не вышла замуж, если бы у меня не было детей от Марка и если бы я не знала, что значит быть любимой Блейка. Это все тот же максимализм», – думала она грустно. Она имела все, а теперь даже и этого ей было недостаточно. В конце концов, она остается одна – одинокая в своем одиночестве.
«Я должна преодолеть это, – говорила она себе. – Я знаю себя». Когда умер Марк, она начала работать, только собрав воедино всю силу воли. Теперь же она снова нуждается в воле!
Сюзан взяла инструмент и снова положила его. Сначала карандаши и бумага. Большие листы бумаги она прикрепила к стене и заточила карандаши. Затем снова села. Глядя на уникальные образцы изумительного по красоте мрамора, она, тем не менее, думала только о Блейке. Ей хотелось помчаться к нему, чтобы видеть, что он делает, чтобы убедиться, что он существует. Она любила бы Блейка всем сердцем, но любовь, как она выяснила, не может быть единственным смыслом ее жизни. Теперь она уже не могла капитулировать, потому что часть ее существа не могла принадлежать никому, даже если она этого и желала.
В полдень она пришла домой, чувствуя себя совершенно истощенной, но воля ее уже пробуждалась. Она не страшилась гнева Блейка. Она была подготовлена к тому, чтобы сказать ему: «Блейк, возможно, мне не следовало выходить за тебя замуж. Но я такая, и должна такою быть, и если бы ты не смог меня уже любить, даже тогда я должна остаться собой».
Но он не злился. Он вышел ей навстречу из гостиной, улыбаясь как ни в чем не бывало.
– Как ты провела время до обеда, Сюзан? – спросил он и поспешно продолжил, даже не дождавшись ее ответа. – У меня все было великолепно: на меня снизошло такое вдохновение! Кажется, мне идет на пользу, когда я злюсь на тебя! – У него был такой милый голос, что она с облегчением рассмеялась.
– Ты злишься на меня, Блейк?
– Немножко! – сказал он весело. – Теперь же я снова люблю тебя. Пойдем-ка, посмотришь, что я сделал!
Он взял ее за локоть и повел по лестнице. Она думала: «Почему же я такая глупая и серьезная? Он же мгновенно забыл обо мне! Я завтра же возьмусь за дело!»
За дверями ателье их встретила кошка из терракоты. Она, словно пренебрегая прочной подставкой, гневно выгибалась дугой и выпускала когти с возбуждающей грациозностью.
– Ах, Блейк! – Сюзан была потрясена.
– Разве она не восхитительна? – сказал он горделиво. – Я придумал ей довольно мило имя: «Женщина»!
Блейк рассмеялся и бросился целовать Сюзан. Она попусту растратила время, думая о нем. Она уже никогда не сделает ничего подобного, клялась она себе, задыхаясь от его долгих поцелуев.
* * *
Она решила начать работу с большого блока черного бельгийского мрамора, так как сразу же на второй день утром в ателье вошла огромная негритянка. Ступая неслышно, словно тигрица, она открыла двери и тихо закрыла их за собой. Сюзан, пребывавшая в раздумье вдруг увидела ее так, словно та была всего лишь видением. Эта женщина – чистокровная африканка! Ее кожа лоснится черным блеском, губы подобны рассеченному красному апельсину, тело мощное, с прекрасно развитыми формами.
– Вам не нужна уборщица? – спросила она, голос ее звучал, словно скрипка. – Я убираю и стираю для кое-кого из людей получше, которые живут на другой улице.
– Прошу вас, проходите, – сказала Сюзан. – Как вас зовут?
– Меня-то? Делия, – ответила негритянка. Она вошла и села на глыбу белого мрамора и, улыбнувшись, завернула губы над крупными белыми зубами. – Я еще никогда не вытирала камни! – засмеялась она.
– Вы откуда? – спросила Сюзан. – Кто вы, кем были ваши предки?
– Нет у меня никаких предков, – ответила Делия.
– Ну откуда-то вы, наверняка, прибыли, – настаивала Сюзан. – Ваш дедушка…
– Мой дед принадлежал одной семье из Вирджинии. Всегда считалось, что он приехал из-за моря. Мой отец удрал на север.
– Но где же вы родились? – продолжала расспрашивать Сюзан. Как же предки этой черной африканки избежали прикосновения белых рук?
– Я родилась как раз тут, в Нюерке, – сказала та весело, вот и живу здесь. – Она замолчала в раздумьи. – Один раз я вышла замуж за всамделишнего белого негра. Он меня все время дубасил. Да и все равно он был дрянью. Я его уже несколько лет не видела. Как-нибудь я возьму темнокожего в мужья, но я не могу заняться этим из-за своих спиногрызов, которые занимают у меня много времени. У меня их шесть, а самому младшему еще нет и года.
«Естественно, бельгийский мрамор», – рассуждала Сюзан, даже не слыша ее. Она упивалась созерцанием этой впечатляющей фигуры. Эти мощные линии, крепкие плечи и груди, могучие бедра!
– Если я вам заплачу в два раза больше, чем за уборку, вы позволите мне вас рисовать? – спросила она.
– Это мне пришлось бы вот так сидеть?
– Да.
– Я не одета для того, чтобы выставлять себя напоказ. У меня всего лишь вот такие рабочие тряпки.
– Я и не хочу, чтобы вы были одеты.
– Как это – это что, мне надо снять одежду?
– Если вы ничего не имеете против, – сказала Сюзан.
Делия встала и покачала головой.
– Я еще никогда ни перед одной госпожой не снимала одежду. – Она осеклась и затем тоскливо добавила: – А не могла бы я хоть что-то оставить на себе?
– Ну, конечно, – ответила Сюзан.
– Вы закрыть дверь можете?
Сюзан повернула ключ.
– Ну, что ж, – сказала Делия. – Деньги мне уж точно нужны. Отвернитесь, золотце.
Сюзан отвернулась.
– Ну теперь у меня и видок!
Женщина села на блок белого мрамора, сложив руки на больших обнаженных черных коленях, склонив голову и ссутулившись.
– Я и взаправду кажусь себе смешной!
Сюзан не слышала её. Она рисовала на больших листах белой бумаги, которую она вчера пришпилила на стену. Она выбрала карандаши, но потом отбросила их и взяла мягкий черный уголь. Делия смотрела на нее круглыми глазами.
– И это у меня такой вид, золотце? – захныкала она. – Это я, значит, потеряла свою фигуру!
– Вы прекрасны, – прошептала Сюзан. – Прекрасны… – Она немного задыхалась. Ей необходимо как можно быстрее узнать ее тело, чтобы потом перенести его рельефы в мрамор! Сюзан рисовала несколько часов.
– Будь здоров, как есть хочется! – услышала она издали Делию. – Я вообще-то в это время обычно уже наевшаяся.
Сюзан посмотрела на часы. Полдень уже давно прошел.
– Пожалуйста, не обижайтесь! – выкрикнула она. Найдя кошелек, она вынула банкноту. – Вот вам, пообедайте хорошенько.
– Мне прийти убраться, мадам?
– Да, сказала Сюзан, – завтра. Здесь на полу будет много мусора.
Она долго смотрела на рисунки. Затем взяла их и разорвала. Она уже наизусть знала все линии этого чернокожего тела; в рисунках она не нуждалась, они сдерживали бы ее, приковывая только к Делии. Сюзан видела много больше, чем Делию. Она начнет сразу же работать с мрамором, и в нем она будет искать не только Делию, но и образ чернокожего существа, призванного из Африки, чтобы влить толику своей черной крови в жилы белой Америки.
Именно тогда она начала работу над гигантской черной статуей, которая в один прекрасный день дождется огромной славы, над статуей сидящей негритянки с расставленными ногами и руками, поддерживающими разбухшие, болящие груди. С момента первого удара молотком по резцу, приставленному к мрамору, она дала ей название «Черная Америка».
…Сюзан с досадой вздохнула. Наступила ночь. В помещении стемнело, и сгустившаяся тьма забрала из ее рук еще более темное твердое тело. Контуры мрамора Сюзан уже не видела. Она могла их только нащупать. Если бы ночь еще подождала и не разрушала в Сюзан эту поднявшуюся волну сильной уверенности обладания образом!.. Сюзан постояла еще мгновение, старательно фиксируя вызываемый из камня образ. Затем сняла рабочий халат, надела пальто и шляпу и, слегка покачиваясь от какого-то легкого дурмана, вышла на улицу. Она чувствовала необыкновенную легкость, хотя руки и болели. Эта особенная загадочная легкость… она была слаще всего на свете, она была слаще любви. Она была вызвана созиданием.
