Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
– У меня вечером будет кое-что для тебя на примерку, – пообещала она.
– Очень хорошо, – сказала Мэри. Ее голос был четким и невыразительным.
Стоя над раковиной и опуская и вынимая с огромной скоростью из горячей воды тарелки, Сюзи с нежностью думала о своей маленькой сестре. Возможно, когда Мэри станет постарше, они смогут подружиться. Пятнадцатилетние девочки всегда застенчивы. Она сошьет Мэри платье с любовью, и та будет надевать его на званые вечера и вечеринки – платье с целым водопадом мелкого кружева на плечах, чтобы скрыть слишком тонкие руки, кружева будут украшать ее шею, чтобы смягчить слишком смуглый, почти болезненный цвет ее кожи. Она искренне намеревалась следить за тем, чтобы у Мэри были самые симпатичные платья теперь, когда она взрослела. Она сошьет для нее атласный халатик после того, как Мэри выйдет замуж, когда придет время. Впереди так много красивых, любимых вещей, и у нее так много времени – целая долгая жизнь! Никто не умирал в их семье молодым. Ее предки обещали ей жизнь такую же долгую, как и у них. Она успеет сделать все, и будет делать все с радостью и усердием. Перед ней весь мир! «О, это будет – слава мне!» – с придыханием пела она, вытирая насухо руки.
Она стремительно взбежала наверх, чтобы посмотреть на голову Марка. Сняв с нее влажный холст, она стояла напротив и чувствовала, как ее руки сами отделяются от нее. Она несколько минут деловито подправляла кое-что, немножко чувствуя себя виноватой, потом снова набросила холст на свою работу, вымыла руки, надела шляпку и пальто и спустилась вниз, поставив голову в гостиной, где ее мать вытирала пыль.
– Пойду, куплю нитки, – сказала Сюзан.
– Спасибо! – крикнула миссис Гейлорд. – Ты так быстро закончила мыть тарелки?!
* * *
– Вы думаете, что сможете сделать это? – с сомнением спросила миссис Фонтен. – Мне бы не хотелось, чтобы мой сад был испорчен.
– Вам не надо об этом думать, – сказала Сюзан. – Я уверена, что смогу сделать это.
– Сто пятьдесят долларов – это очень большие деньги для девушки, – сказала миссис Фонтен, улыбнувшись.
– Если вы считаете, что это слишком много… Я ведь не собираюсь сделать просто голого купидона, – поспешно сказала Сюзан. – Я хочу сделать его склоненным над озером и глядящим на свое отражение в водной глади, его крылышки словно порхают, а лук и стрелы направлены вниз. Его колено будет стоять на старом пне, а на плечике будет сидеть бабочка.
– Хорошо, – сказала миссис Фонтен, – если мне действительно понравится, то я не буду возражать.
Миссис Фонтен была одной из этой летней толпы – богатой, яркой толпы, покупающей старинные дома и фермы и тратящей состояния в один-два летних месяца.
– Пойдемте, мое прелестное дитя! – улыбнулась миссис Фонтен. – Я кажусь себе самой немного сумасшедшей, ведь я – одна из немногих, кому удалось уговорить Дэвида Барнса, чтобы он сделал мне действительно что-то хорошее. Однако меня изумит, если вы сделаете что-нибудь, что мне понравится.
– Я и не хочу, чтобы у вас было что-нибудь, что вам не нравится, – решительно проговорила Сюзан. Она старалась, чтобы ее голос звучал спокойно, колени она сдерживала, хотя сама немного дрожала. – До свидания, миссис Фонтен. – Она протянула руку. – Большое вам спасибо.
– До свидания, детка, – сказала миссис Фонтен. – Значит, говорите, месяц?
– Месяц – самое большее, – ответила Сюзан. – Вы знаете, это гипс. Я вам его пришлю.
– Мне бы хотелось получить его, когда ирисы будут в цвету, – сказала миссис Фонтен.
– Он у вас будет, – заверила Сюзан. Разумеется, она сможет сделать это. У нее всегда получалось то, что она хотела.
Когда седоглавый дворецкий закрыл за ней дверь, она побежала вниз по дороге, с придыханием напевая: «О, это будет – слава мне!..»
Как должен смотреться маленький обнаженный мальчик? Ей надо пойти к Люсиль Палмер и взглянуть на Томми. Он будет купаться, и она как раз сможет посмотреть, как выглядит здоровое тело мальчика, когда он стоит на ногах и на коленках…
Она быстро направилась к небольшому коттеджу, в котором жила Люсиль. Они с Люсиль были одноклассницами; она ушла в колледж, а Люсиль вышла замуж за Хэла Палмера, который учился в их классе. А на следующий год родился Томми. Хэл работал в обувном магазине Бейкера. Он был всегда очень любезен, когда она приходила в магазин.
«Как приятно прислать тебе пару туфель, – всегда говорил он. – У тебя самый современный размер и стильные ноги. У большинства женщин что-то не так с ногами. – Он восхищенно держал ее крепкую, хорошо сложенную ногу в ладони. – У тебя великолепный подъем», – бормотал он.
– Эй, Люсиль! – крикнула она в открытую дверь. В столовой на столе все еще стояли тарелки с недоеденным завтраком.
– А-у-у! – ответил голос Люсиль. – Я в ванной!
Сюзан направилась в ванную и обнаружила там Люсиль с растрепанными волосами, рассыпавшимися по спине. Люсиль боролась с мокрым и скользким Томми.
– Он только что решил снова забраться в ванну, – вопила она. – А он такой сильный, что мне никак не удается с ним справиться!
Томми в зловещем молчании вывернулся и начал карабкаться в ванну. Сюзан рассмеялась, взяла его на руки и высоко подняла над собой. Он угрожающе взирал на нее сверху вниз, словно летящий херувим, а затем вдруг улыбнулся. Уйма зрительных впечатлений от него полетела в ее мозг: его голова, глаза, сияние его золотых волос, его теплое, пухленькое крепкое тельце, округлые плечи и крепкие ножки. Она опустила его и поставила на ноги. Он забыл про ванну и стоял, как ягненок, глядя на нее, когда она вытирала и одевала его.
– Ох, Томми, красавец! – приговаривала она, смеясь. – Что ты делаешь целый день, кроме того, чтобы играть с ним, Люсиль? Я хочу дюжину детей!
– Это все очень хорошо, когда видишь их иногда со стороны, – посетовала Люсиль. – Но когда они перед тобой все время, Сюзан, ты почтешь за счастье простую работу по дому.
Сюзан, улыбаясь, слушала ее, внимательно глядя в большие синие глаза Томми, и не верила беспокойному голосу Люсиль. Она сможет управиться с ними. У нее никогда не будет никаких неприятностей с ее детьми.
– Теперь я должна накормить его, – сказала Люсиль. – Затем, надеюсь, что с Божьей помощью он уснет, но, наверняка, этого не случится.
– Я чего прибежала, – сказала Сюзан, – хотела посмотреть на него.
– Придешь сегодня вечером в бридж-клуб? – спросила Люсиль. – Сегодня мы у Трины.
Сюзан отрицательно покачала головой.
– Я занята, – ответила она. – Мы с Марком собираемся пожениться раньше.
– Неужели?! – воскликнула Люсиль. – И когда вы решили?
– Прошлым вечером, – ответила Сюзан.
– Это полнолуние, – решительным тоном проговорила Люсиль. – Видит Бог, мне-то известно, что может натворить луна! Хэл сделал мне предложение лунной ночью, и я приняла его, хотя у меня и в мыслях такого не было за два часа до этого. Вот как случается, и ты попалась.
– Я не попалась, – сказала Сюзан и засмеялась. – Я хотела выйти замуж.
– Ты передумаешь, – сказала Люсиль, закалывая волосы.
– Нет, не передумаю, – крикнула Сюзан. Она уже направлялась к крошечной прихожей. – До свидания, Люсиль!
Однако, проходя через маленькую столовую, она остановилась и взглянула на стол. Старая, знакомая страсть наводить порядок и красоту пронзила ее. Она просто немного поможет Люсиль, ведь грязные тарелки до того омерзительны. Она быстро собрала посуду, украдкой отнесла ее на кухню, положила в воду, вымыла и поставила на место. Ведь тарелок было так мало, и это такой пустяк. Снова на цыпочках пройдя в столовую, она вытерла стол и поставила на него вазу с искусственными цветами. Искусственные цветы! Люсиль должна стыдиться. В конце улицы и там, где начинался лес, росла уйма полевых диких цветов. Она тихо вышла на улицу и направилась домой, улыбаясь и унося в своих руках тепло Томми. Она поднялась наверх, закрылась и принялась за шитье.
Мать вытирала пыль в столовой.
– Уже вернулась? – спросила она.
– Да, – откликнулась Сюзан. – Вот нитки.
Затем, устроившись рядом с головой Марка, она начала лепить черновой набросок фигуры маленького, толстенького, стоящего на коленях мальчика. Это будет забавно – лепить кудряшки, щеки с ямочками и маленькие ручки, напоминающие звездочки. Лепить голову Марка – тоже интересно; она сделает лицо этого ребенка немножко похожим на лицо Марка – маленький сын Марка из бронзы глядит на себя в озеро. Когда-нибудь она сделает в своем саду озерцо для своего собственного сынишки, чтобы тот стоял перед ним на коленях и глядел на свое отражение в воде. Она начала тихо напевать: «Ах, это будет – слава мне, слава мне…» Она выходит замуж.
* * *
Они поженились. Стены, воздвигнутые между ней и Марком рассеялись при помощи слов церковных песнопений, песен и ее собственного, высказанного трепещущим, но решительным голосом, согласия, а также сурового согласия Марка. Она протянула руку, чтобы он надел на нее кольцо; воздух вокруг наполнился музыкой, они повернулись и пошли по проходу церкви. Они поженились.
– Я испугалась, что ты упадешь в обморок, – прошептала она, когда они оказались снаружи у церковной двери. Это было перед тем моментом, когда люди, вздыхая и улыбаясь, переговаривались перед уходом. Почему люди портят свое веселье на свадьбах вздохами?
– Я был ошеломлен, – сказал он. – Это было как будто с кем-то другим, а не со мной.
Раньше они часто бывали в этих стенах, откуда сейчас выходили; теперь эти стены расступались перед ними, словно утренний туман, оставляя им возможность видеть единственно друг друга, а они строили свои собственные стены робости и смущения. Они как будто находились в каком-то нереальном сне, где стены расступались от слов, от восклицаний, от взрывов смеха, добродушного подшучивания и добрых пожеланий. Люди восклицали снова и снова: «Желаем вам счастья! Надеемся, что вы будете счастливы!» Голоса людей были веселы, однако в глазах было сомнение.
– Я уверена, что мы будем счастливы! – говорила она. Да, как только они с Марком останутся одни, как только они смогут начать свою жизнь, они будут счастливы. Она держала свою руку в руке Марка, но это была не ее рука и не его рука. Они были двумя куклами, стоявшими перед всеми, красиво одетые, улыбающиеся, а тем временем перед ними проходили люди. Но они не станут настоящими, пока это не окончится, пока она и Марк не останутся одни…
– Пойди и разрежь торт, – прошептала мать.
Сюзан крепко сжала руку Марка.
– Мы должны разрезать свадебный торт, – прошептала она, затем повернулась и направилась в столовую, он последовал за ней. На столе возвышался огромный белый торт.
Она испекла его сама, мать находилась рядом, смазывая маслом противни и следя за духовкой.
«Кажется, словно это не ты печешь свой собственный торт», – говорила мать.
«Почему, мне нравится его делать», – отвечала Сюзан.
Сейчас она врезалась серебряным ножом в сочную темную массу. Люди столпились вокруг в крошечной комнате. Она услышала пронзительный голос Люсиль: «О, до чего же восхитительно, Сюзан!» – и улыбнулась.
Однако это мгновение было не таким глубоко запавшим в память, как тот миг, когда она клала сахар в чашку, а затем масло и яичный желток, это помешивание, просеивание, взбивание пенистых яичных белков, темные сочные фрукты, все это дотошное приготовление шоколадной ароматной присыпки, которую она готовила вне духовки. Торт был дорог ей только в процессе приготовления.
Все ели, пили, разговаривали. Она поймала взгляд Марка.
– Сейчас? – она поняла его по движению губ, кивнула и выскользнула из-за стола. Она заранее планировала, как они незаметно уйдут, покинут всех и встретятся в условленном месте, где Марк оставил свой маленький шумный автомобиль.
Она вбежала к себе в комнату, переоделась в свитер и юбку и снова бегом спустилась вниз через кухню и задний двор.
Никто не заметил ее. Да, вон кто-то… Ее отец быстро отошел от двери кухни, полы его пальто развевались на ветру.
– Сюзан! – громким шепотом позвал он. Она остановилась, и он, часто и тяжело дыша, приблизился.
– Я просто хотел… я должен сказать тебе… чтобы ты рассчитывала на меня, разумеется, как и прежде.
– Знаю, – прошептала она.
Они стояли, нежно глядя друг на друга.
– Что ж, – произнес он. – Полагаю, Марк ждет.
– Да, – сказала она. – Я должна идти, па.
– Да, – проговорил он, – конечно. Ну, прощай.
Она поцеловала его и побежала. Один раз она оглянулась – он все еще стоял там. Она помахала ему рукой, но он не пошевелился. Она не решилась остановиться и поспешила к Марку. Он уже сидел в машине, двигатель работал.
– Никто тебя не видел? – спросил он.
Она покачала головой и рассмеялась.
– Никто, кроме папы.
Наклонив голову, он быстро поцеловал ее, и затем машина, чуть подпрыгнув, тронулась. Сюзан чувствовала непривычное волнение и возбуждение. Его поцелуй все-таки не сделал его ближе. Машина остановилась.
– Что же сломалось в этой штуковине? – воскликнул он и дернул за рычаг коробки передач.
Она посмотрела вниз.
– Вот, – смеясь, сказала она, – тормоз…
Он забыл о тормозе.
– Ты вышла замуж за глупого парня, Сю, – уныло проговорил он.
Она отрицательно помотала головой, улыбаясь.
– У папы то же самое, – сказала она. – Я привыкла к этому. Он ругает и клянет машину на чем свет стоит, поэтому она и не едет.
– А ты приводишь тормоза в движение, – сказал он.
Сейчас они громыхали вперед сквозь ветренный день. И она держала в голове слова Марка: «Ты вышла замуж… ты вышла замуж… за глупого парня», – сказал он, но он был неправ. Она вышла замуж за него.
«Я замужем», – думала она и глядела вперед. Ее интересовали не холмы, деревья и зеленые луга, а эти светлые неопределенные будущие годы. И сейчас, когда они наконец были одни, эта внутренняя нерешительность, которая все еще была между ними, возможно, разрушится, ибо они будут одни целую неделю на краю этого озера в маленькой хижине, которую они одолжили на время у отца. Он построил ее для них всех, когда она была ребенком, но они ездили туда очень редко. Ее мать ненавидела тишину, одиночество, комаров, сов по ночам, старую заржавленную кухонную плиту. Так что они бросили эту хижину, и только отец иногда в одиночестве заезжал туда, однако никогда не оставался там надолго.
– Полагаю, что я недостаточно взрослый, чтобы оставаться один, – сказал он как-то шутя.
– Ты взрослый, правда? – однажды, будучи еще совсем ребенком, спросила его Сюзан.
– Не уверен, – серьезным тоном ответил отец. Однако хижину сохранил. – Может быть, когда-нибудь захочется приехать туда, – говорил он.
Два дня назад она с Марком съездила туда, чтобы отвезти продукты и книги, а также прибраться в хижине. Складывая у себя в комнате книги, которые собиралась отвезти туда, Сюзан подумала: «Может быть, взять туда глину и мольберт? Что, если мне захочется что-нибудь слепить в хижине?» Нет, она не возьмет ничего такого на свой медовый месяц.
Она не знала, чего бы ей только ни хотелось сделать. Наверное, больше не нужно ничего брать. Она упаковала глину и краски не для медового месяца, а для того, чтобы взять их в дом, где они будут жить с Марком. Альков в ее комнате выглядел пустым и заброшенным, когда она сложила все в большую коробку для переезда в новый маленький домик. Купидон был закончен и теперь стоял, коленопреклоненный, среди зацветших ирисов в саду миссис Фонтен. Голову Марка она сама вынесла на улицу и установила в новой мансарде. Голова все еще не была окончена. Чего-то не хватало, что-то было не так. Она идеально вылепила рот, однако глаза под бровями выглядели словно пустые впадины.
– Глаза не получились – они молчат, – сказала она как-то Марку. Они находились в новом домике, готовясь к следующему дню.
– Молчат? – спросил он.
– Когда я делаю их правильно, мне кажется, что я слышу, как они говорят.
– Черт возьми, до того похоже на меня, что я чувствую себя как-то странно, – пристально глядя на голову, сказал Марк.
Они стояли, глядя на глиняное лицо, а потом Марк внезапно произнес:
– Это похоже на меня такого, каким я буду, когда умру.
Она промолчала, у нее не было ответа, потому что он был прав. Это точно походило на лицо мертвого Марка. Сюзан быстро накрыла голову влажной материей.
– Она не закончена, вот и все, – сказала она. – Я вызову ее к жизни. – Это будет первым, что она сделает, когда они вернутся, когда начнут свою настоящую жизнь.
Но сейчас в хижине без всякой причины эта молчаливая совершенная маска преследовала ее, как мертвое лицо какого-то памятника. Она постоянно думала о ней, когда смотрела на Марка, когда они разговаривали, когда распаковывали вещи. Они стояли друг напротив друга, целовались, и она видела не его лицо, а эту маску, которую вылепила.
– Не будем глупыми! – засмеялась она. – Мы страстно хотим друг друга сейчас. Вот, что это такое. Поэтому мы оба чувствуем себя странно друг с другом.
Он, не улыбаясь, посмотрел на нее сверху вниз.
– Я по-прежнему чувствую себя так, словно это не мы, – сказал он. В его глазах стояла пустота. Она, она должна создавать реальность. Его лицо не должно быть для нее глиняной маской, которую она не завершила, маской, которая жалостливо, смиренно ожидала, пока она закончит ее и вызовет к жизни.
– Давай, – деловито сказала она, – распакуем сумки и приготовим ужин. А потом искупаемся при лунном свете, Марк?
– Да, давай! – радостно согласился он.
Делать что-то вместе – вот что вернет ее снова к реальности. Они ощутят, что их двое, двое, планировавших долгие часы, которые после будут еще дольше. Они так давно мечтали об этом моменте, что не могли отделить его от мечты. Несмотря на то, что он наступил и они находились в нем, казалось, он все еще ждет их. Марк всюду следовал за Сюзан: когда она развешивала одежду на гвоздях, когда она накрывала сосновый стол для них двоих за кретоновой занавеской, когда она поджаривала бифштексы и варила кофе. Он не знал, чем заняться. Она была настолько проворна и ловка в каждом движении, настолько точна, что казалось, что она делает все одновременно. Он беспомощно стоял, восхищаясь ее скоростью.
– Ты удивительна! – восклицал он. – Я… Ты заставляешь меня чувствовать себя бесполезным.
Она поставила в чистый стакан воды красные розы, которые заткнула себе за пояс, покидая отцовский дом. Она поставила стакан с розами на стол, а когда он сказал: «Ты удивительна!» – она подлетела к нему и уткнулась лицом ему в грудь.
– О нет, нет! – твердила она, прижимаясь к нему. – Не говори про меня так!
Он изумился.
– Почему? Я правда так думаю! – воскликнул он. – Почему тебе не нравится, когда я называю тебя удивительной?
– Нет, нет… нет… – шептала она, задыхаясь.
– Ну! – с трудом проговорил он. – Ну, я не понимаю… Многие люди…
Внезапно она подняла голову и фыркнула.
– Ой, мясо подгорает! – закричала она. – Вот это не очень-то удивительно с моей стороны! – Она побежала и бросила шипящее мясо на тарелку.
– Сейчас я голоднее, чем когда-либо в своей жизни, – весело крикнула она. Они деловито склонились над едой и вскоре при виде друг друга в свете свечей почти успокоились.
– Вот он я, дорогая, – произнес он.
Они были почти реальные, но не совсем. Она размышляла, всматриваясь в его глаза: «Это просто мерцание свечей делает его глаза такими призрачными и темными, что они кажутся пустыми. На самом деле они не пустые. Я так его люблю! Он мой муж». Но несмотря на ее любовь к нему, несмотря на то, что она была женщиной, которая замужем за Марком, ее деловитый мозг продолжал разговаривать сам с собой: «Эта голова похожа на него такого, какой он сейчас. Возможно, я сделала все, что могла – возможно, мне не удастся вызвать ее к жизни, возможно, я не смогу вдохнуть в нее жизнь. Интересно, смогу ли я быть настоящим скульптором?» О да, она может, решительно сказала она себе.
Они встали и уселись рядом на маленьком крыльце, вглядываясь в озеро. Марк курил трубку. Они сидели очень близко и молчали, наконец осознав присутствие друг друга.
– Это начало, – прошептала она.
– Начало нашей жизни, – отозвался он.
В лунном свете и в тишине они становились все ближе друг к другу. Характерный цвет постепенно исчез с их лиц, глаз, плоти, и они стали больше напоминать очертания. Она чувствовала только его существо, дыхание, тепло, ожидание и робость.
– Теперь – в озеро! – вдруг сказал он.
Они раздевались в лунном свете, и их тела были белые, как мрамор. Он, наверное, холодный, как мрамор, если к нему прикоснуться. Но она тоже похожа на мрамор, подумала Сюзан, глядя на свое собственное тело, а она не была холодной. Марк стоял неподвижно, глядя на нее, и она чувствовала его холод и нерешительность.
– Пошли! – крикнула она. – Побежали к озеру!
Ей очень хотелось жизни и движения для двух их белых, словно вырезанных из кости, тел. Они побежали, взявшись за руки, а затем прыгнули в озеро вместе и поплыли. Они отплывали от берега, потом снова возвращались. Когда они вылезли, Марк дрожал.
– Слишком холодно, – сказал он. – Давай разведем камин.
Они бегом вернулись в хижину, открыли дверь, впустив внутрь ночь и темноту леса, он сложил поленья в камин, она встала на колени рядом и зажгла сухую лучину. Огонь вспыхнул. С секунду они стояли на коленях рядом с камином, а потом она почувствовала, как ее ноги двигаются к нему, а голова откидывается назад, чтобы встретить поцелуй. И даже за одно мгновение, предшествующее его поцелую, который должен был принести ей успокоение, мысли ее отлетели в сторону, чтобы быстро сказать ей: «Вот, вот этот взгляд мне нужен для маски. Он и вдохнет в нее жизнь».
* * *
Незавершенная голова Марка стояла в мансарде, которую Сюзан намеревалась переделать для себя в студию. Но пока еще она не чувствовала, что ей необходима комната, где бы она могла побыть в одиночестве. Это был ее дом, этот маленький домик в конце улицы, где она играла в детстве. Выглянув из передних окон, она видела то, что было так близко ей все время: ряды небольших белых домов, зеленая лужайка в дальнем конце, а сквозь вершины деревьев виднелся купол главного вестибюля университета, где преподавал ее отец и куда она с Марком ходила в течение четырех лет. Она одновременно и любила и презирала университет, зная, что он маленький и провинциальный. Попечительский совет его ограничивался двумя удачливыми фермерами, адвокатом и президентом местного банка. Она все еще любила этот свирепый, придирчивый, строгий преподавательский состав, в котором она знала каждого не только как пылкого догматика, который учил ее, но и как человека, на которого ворчал ее отец, как он ворчал на профессора Сэнфорда после собрания факультета: «Этот малый Сэнфорд – человек с причудами. Меня не волнует то, насколько хорошо он знает астрономию. Он ничего не видит, кроме своих звезд».
Бедный профессор Сэнфорд! То, что он жил среди звезд, было абсолютной правдой. Однако каждый из них жил и где-то еще, кроме этих маленьких домиков, в которых их бледные жены боролись с их младенцами и выполняли всю домашнюю работу, не имея прислуги. Сюзан также была знакома и с ними, и теперь смотрела из своих передних окон, помня обо всем этом. Она любила их, и ей было немного больно, когда она думала о них. Все они так сильно старались жить, ибо чувствовали, что жизнь – прекрасна; но их домики были такими маленькими, слишком маленькими и стояли так близко друг к другу, что им постоянно приходилось успокаивать своих плачущих детей, свой смех, гнев или рыдания. Только тишина держала их в уединении, так как они не игнорировали окружающих, и им была необходима благопристойность. Они умели обратить нужду в шутку и делали это. Но однажды маленькая миссис Сэнфорд взяла Сюзан за руку на факультетской вечеринке для выпускников. На ней было надето висящее, как на вешалке, кружевное платье, которое она надевала каждый год. Она немного застенчиво посмотрела на Сюзан и спросила:
– Чем ты собираешься заниматься, дорогая Сюзан?
– Всем, – весело ответила Сюзан, и тогда миссис Сэнфорд сцепила свои измученные стиркой маленькие руки, свои чистые ручки со сломанными ногтями. Был понедельник, и ранним утром она спускалась в подвал и стирала на всю семью, а потом выскальзывала оттуда, чтобы быстро развесить белье сушиться, не глядя на другие дворы, где остальные жены занимались тем же самым.
– О, Сюзан! – воскликнула она. – Ты пугаешь меня, дорогая! Ведь так ужасно узнать, что кто-то хочет от жизни всего и не способен получить этого. Иногда я думаю, что лучше бы не знать об этом. Например, лучше не уметь читать, чем уметь читать и не иметь книг, или ужасно хотеть научиться петь, в то время как тебе не по карману обучение.
Сюзан не знала, что сказать, и тогда миссис Сэнфорд улыбнулась и похлопала ее по руке. – Но ты так талантлива, дорогая. Я знаю, что ты будешь удачлива.
Кто-то выкрикнул:
– Знаю, знаю, миссис Сэнфорд сейчас для нас споет!
– О, дорогая, – откликнулась миссис Сэнфорд, – никто не захочет слушать мое пение!
– Ну, – попросила Сюзан, – ну, пожалуйста, миссис Сэнфорд. Я так люблю слушать вас.
Они стояли и слушали, а она запела печальным приглушенным голосом «Kennst du das Land?» Сюзан много раз слушала, как она поет эту песню, так почему же сейчас ей не хочется зарыдать, когда она вспомнила ее?.. Каждый раз, выглядывая из переднего окна, она вспоминала, как выглядела миссис Сэнфорд в тот день, когда пела.
Западные окна выходили на лес Бродяги. Там они с Марком стали женихом и невестой. Он спросил в тот день: «Куда мы пойдем, Сю?» И она ответила: «Мне всегда хочется идти в лес Бродяги! Так пошли же!»
В детстве она не играла там из-за детского суеверия, передающегося от одного поколения товарищей по детским играм другому, что в лесу бродит призрак бродяги, который давным-давно повесился там над своим собственным бивачным костром, на самом виду у всей улицы, полной домов, семей и детей. Свет из их окон, должно быть, тускло освещал его, когда он ел свой ужин – а на ужин у него была наполовину пустая банка фасоли, так что он не мог умереть от голода. И там была маленькая кучка дров, чтобы поддерживать огонь в костре. В его кармане даже нашлось достаточно денег, чтобы похоронить его. Они лежали в конверте, а на нем он карандашом написал неразборчивым почерком: «На мои похороны – не на кладбище». Не было видимой причины вешаться ему на виду у людей. Это было так странно с его стороны, что матери в самом деле успокоились, поняв, что они не могли ему помочь. Они сказали поверх голов своих детей: «Похоже, это необычный человек. Видимо, он не знал, что ему с собой делать». И дети, подражая тону их голосов, сделали из бродяги привидение и никогда не подходили близко к лесу, где он умер.
Но Сюзан с Марком отправились туда вечером, чтобы побыть вместе. Они были уверены, что в лесу Бродяги они совершенно одни.
– Боишься? – спросила она, смеясь.
– С тобой – нет, – ответил он и рассмеялся в ответ.
Их маленький домик частично был повернут к этому лесу; и она находила это место прелестным и девственным и иногда, ближе к вечеру, ожидая прихода Марка, бродила среди отдаленных деревьев, припоминая эту старую историю, однако не боясь ее больше, поскольку они с Марком сделали ее как бы своей. Это был странный лес, невероятно тихий, с нетронутыми дикими цветами. Она больше никогда и нигде не встречала такого леса.
Но все равно она приходила туда редко. Всегда находилось что-то, что ей нужно было сделать по дому. Когда днем позже они пришли домой, и когда к ним пришли в гости все их друзья, все наперебой говорили: «Не понимаем, как ты сделала это, Сю!», «О, дом выглядит так, словно вы прожили в нем многие годы!» И они с Марком, смеясь и держась за руки, купались в абсолютном счастье, своем собственном, простом счастье, и принимали это восхищение как частицу этого счастья. Они не стали делать ничего экстраординарного, понимая, что их домик маленький, и чувствуя, что они и так удачливее всех своих женатых друзей.
Когда все ушли, в эту первую ночь они совершили совместный обход всего дома, чтобы удостовериться, чтобы осмотреть все еще раз – гостиную, столовую, кухню, прихожую, лестницы, две спальни, небольшой кабинет Марка и маленькую ванную, отделанную желтым кафелем. Марк хотел подняться в мансарду, но она остановила его:
– Не поднимайся! – крикнула она. – Там ничего нет. Я даже не решила еще, что сделаю наверху.
Это было правдой, она даже не была там с тех пор, как принесла туда незавершенную голову и свой рабочий инструмент. Так что они повернулись и снова спустились вниз, чтобы посмотреть, действительно ли дымоход в гостиной вытягивает дым. Если да, то Марк разожжет огонь. Это было необязательно, поскольку ночь была такой тихой и теплой, что они оставили открытой входную дверь и могли наблюдать за тем, как в конце улицы внезапно погасли фонари, а затем – свет в домах их друзей. Это было завораживающе красиво. Она чувствовала бодрость, веселье, которое с каждой секундой росло в ней при мысли об ее жизни, об этом свете, о друзьях, о доме и о Марке, ее муже. Вниз по улице, за углом, жили ее родители и Мэри; там прошло ее счастливое детство. Она была очень счастлива. Почему отец сказал ей «прощай»? Она не должна оставлять позади что-либо, когда ушла с Марком. Все это было здесь, с ней. Если она захочет, то сможет стремительно спуститься по улице, завернуть за угол, отворить дверь и вернуться опять в свое детство.
Однако ей не хотелось никуда возвращаться. Она, полная желания, повернулась к Марку:
– Я счастлива! – страстно прошептала она. Они сидели у камина, согретые, и ели. – О, это будет – слава мне!.. – с придыханием запела она.
Марк рассмеялся:
– Впервые я услышал, как ты поешь это, – сказал он, – когда тебе было пять лет и ты шила тогда платье для своей куклы, сидя на верхней ступеньке крыльца.
– Разве? – воскликнула она. – Дорогой, ты помнишь?!
– Ты не осознаешь, когда поешь эту песню, не так ли? – спросил он.
Она покачала головой.
– Это у меня выходит само собой, – ответила она.
* * *
Остальную часть утра Сюзан мучила та боль, которой она опасалась с того момента, как налила Марку вторую чашку кофе. Тогда и он посмотрел на часы.
– Десять минут, – сказал он многозначительно.
Она стремительно подбежала к часам, развернула их циферблатом назад, чтобы Марк не мог их видеть. В этот миг она почувствовала, что дом будет невыносимо пустым без него.
– Если бы ты мог работать дома, – тоскливо проговорила она. – Если бы ты был художником или писателем…
Он наклонился, чтобы поцеловать ей руку. Она напряженно посмотрела на него.
– Я должна запомнить тебя на эти три с половиной часа.
– Я даже не уверен, смогу ли прийти сегодня домой на обед, – печально сказал он. – Кто-то хочет посмотреть старый дом Грейнджера.
