Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
Но она ей ничего не сказала. Она хорошо помнила маленькую Мэри – бледного, смуглого и упрямого ребенка. И когда отец в сторонке проворчал: «Кажется, Мэри заболела несчастной любовью. Она всего лишь старается казаться взрослой», – Сюзан рассмеялась.
Серьезное лицо Мэри все еще было детским. Когда она неожиданно оглянулась через напряженное плечо, профиль ее был совершенно детским.
Через день после Рождества Сюзан сидела за роялем и услышала, как кто-то бешенно звонит. Джейн побежала к дверям посмотреть. Сюзан слышала, как она сдержанно говорит: «Пожалуйста, разденьтесь здесь, сэр». В этот момент Джейн на цыпочках вошла в комнату и взволнованно прошептала:
– Это тот молодой парень, который ездил к нам на коне в старый домик, но что он себе воображает, раз спокойно обрывает звонок. Я не знаю, как у него хватило наглости это сделать.
Она держала в руке старомодную, круглую латунную ручку.
Из вестибюля послышался голос Майкла:
– Сюзан, вы где? Простите мне мою грубость.
Она вышла в вестибюль. Там он стоял в коричневой шубе; Майкл стал большим и совсем другим. Но когда он сбросил шубу, то оказался стройным, хотя и вырос всего на несколько дюймов.
– Мы сюда приехали только на Рождество, – объяснил он. У него было красивое, милое лицо. Он наклонился и поцеловал Сюзан в щеку. – Позвольте мне минутку обогреться у вашего камина. И рассказывайте, как у вас дела – только не рассказывайте мне ничего печального, я уже знаю обо всем. Скажите мне, над чем вы сейчас работаете.
Майкл подтащил для себя к камину голубое кресло. Говорил он с едва заметным акцентом. Его не было так долго, что теперь трудно было определить, где у него, собственно, родина. Но в его присутствии комната, однако, сделалась теплой, светлой и веселой. Сюзан нагнулась, чтобы положить в огонь новое полено, но прежде чем она дотянулась до дров, оно было уже в руках у Майкла, и он разравнивал раскаленные уголья щипцами, орудуя ими быстро и ловко.
Из него лучилась жизнь, он был живой и молодой, все вокруг него кипело подлинностью: комната, дом, детские голоса, доносящиеся с лестницы, вьющееся пламя, свет лампы, опущенные шторы. Все, о чем он говорил, становилось действительностью.
– Я тут в Париже встретился с Дэвидом, – рассказывал он, и Париж заблистал перед глазами Сюзан, словно знакомое место. – Он ждет, что вы когда-нибудь приедете.
Она улыбнулась, но не ответила. Ей вообще не приходило в голову, что она могла бы покинуть дом, в котором жила с Марком. Но Майкл внес в комнату весь мир своим спокойным голосом, которым говорил обо всем с абсолютной естественностью. Майкл, собственно говоря, с Марком никогда не встречался.
– Когда у меня было свободное время, я ездил в Стамбул. А прошлой зимой я был в Индии, писал Гималаи. Я хотел создать на холсте горы – не Альпы, там теперь повсюду ползают толпы людей, – но снежные пространства, куда еще не ступала нога человека… Вы знаете, что я имею в виду. В Гималаях есть горные массивы, Сюзан, которые просто к себе никого не подпускают. Когда начинаешь взбираться на них, возникает впечатление, что они поднимают вершины все выше и выше.
Она сидела, согнувшись, и слушала. Давно уже с ней никто как следует не разговаривал. Он же расстилал перед ней целый мир, в то время как она уже забыла, что вообще существуют какие-то другие страны, люди и привязанности.
– Затем я погрузил полотна на корабль и отправил их домой, а сам поехал в Китай. И снова я рисовал – на этот раз людей, но не старых, разодетых хренов-мандаринов, а женщин, стройных, как стрелки, Сюзи, будто их фигуры вырезали из слоновой кости. Просто современных женщин. Нет ничего на свете прекраснее рисования – подождите, пока этого не увидят старперы из Академии! В мире не все еще открыто.
Внезапно он замолчал и посмотрел поверх головы Сюзан. Сюзан оглянулась. В дверях стояла Мэри, на ней было узкое, гладкое темно-красное пальто, застегивающееся под шеей, а на голове – маленькая красная шляпка.
– Иди сюда, Мэри, – сказала Сюзан. – Это Майкл Берри.
Майкл вскочил и подождал, пока не подошла Мэри.
– А это моя сестра, Майкл.
Мэри подала ему узкую, смуглую руку.
– Я рада, – сказала она спокойно. – Сюзи, я пойду прогуляюсь, пока не стемнело.
– Когда ты вернешься? – спросила Сюзан.
– Не знаю, – ответила Мэри. Если она и видела, что Майкл глядит на нее в упор, то не подала виду. Она стояла и поправляла свою маленькую, красную бархатную шляпку, а он наблюдал за ней. Неспешно и равнодушно она повернулась и вышла из комнаты. И лишь через минуту Майкл сел.
– Ты говорил о Китае, – напомнила ему Сюзан.
– Да, – сказал Майкл, закурил сигарету и глубоко затянулся. – Ваша сестра немного походит на китаянку. Вы мне никогда о ней не говорили, Сюзан.
– Я вообще тебе ничего о себе не рассказывала, – сказала Сюзан тихо. – У меня есть двое детей, отец и мать.
Но он не слушал. Раздавив сигарету о пепельницу, он встал.
– Мне уже пора идти, – сказал он внезапно. Она вышла вместе с ним в вестибюль. – Мне страшно приятно было снова вас видеть, – сказал он поспешно. Накинув шубу, он захлопнул за собой двери.
Джейн, которая как раз накрывала ужин для детей, посмотрела из окна.
– Жутко надменный молодой человек, – пробормотала она. – Такими ни одна женщина особо не интересуется.
* * *
Сюзан с изумлением наблюдала в своем доме пылкое начало любви с первого взгляда. Любовь Майкла и Мэри отвлекла ее внимание от собственной персоны и вырвала ее из отупения, в котором она проводила время с того момента, как умер Марк. Их отношения не были похожи ни на одну любовь, которую она когда-либо наблюдала, и были совершенно иными, чем медленно растущее, крепкое чувство между нею и Марком. Марка она знала с детства. В жизни не было периода, когда она вспоминала бы о детстве и в памяти у нее при этом не возник бы Марк. Он всегда был неизменен. Приятный, уравновешенный, маленький мальчик, застенчивый юноша, который ей показался незнакомым лишь в ту одну-единственную ночь, когда стал ее любовником. Но даже и тогда в нем не было никакого безумия, а только лишь бесконечное множество ласки. Их любовь была обширным, спокойным морем, которое редко когда волновалось.
Но вот эта новая любовь была стремительной, узкой, дикой речкой, сжатой скалами. У нее не было постепенного нарастания.
Майкл приходил каждое утро.
– Где Мэри, – допытывался он. – Мне нужно ее видеть.
– Мэри! – кричала Сюзан в направлении лестницы.
Мэри иногда откликалась, иногда нет. Если она не отвечала, Майкл ждал, беспокойно прохаживался и что-нибудь рассказывал.
В первый день утром Сюзан открыла двери комнатки Мэри.
– Я хочу тебе сказать, что здесь Майкл.
Мэри спала в желтой пижаме, положив руку на предплечье, с ровно вытянутым телом. Она открыла глаза и посмотрела на Сюзан.
– Зачем он меня будит? – спросила она, повернулась и закрыла глаза.
– Она не хочет просыпаться, – мягко сказала Сюзан.
– Она должна проснуться. У нас есть всего несколько дней.
– Я не буду ее будить, – спокойно сказала Сюзан.
– У нее, видимо, плохое настроение, – размышлял Майкл, нахмурившись. – Что ж, пусть! – Затем он крикнул в сторону лестницы: – Мэри, вставай! Я пойду наверх, если ты не встанешь! Ждать не буду!
Но он ждал. Наконец Мэри объявилась внизу, совершенно спокойная и слегка сонная.
– Ты тотчас же наденешь пальто и пойдешь со мной, – приказал Майкл. – У меня здесь машина.
– Я никуда не пойду, пока не позавтракаю, – сказала Мэри. Она долго сидела за кофе, ела тост, курила и вообще не торопилась, хотя Майкл хмуро стоял над ней.
Их любовь усиливалась, словно весенний ветер. Они вообще ее не скрывали.
– Я от нее с ума схожу, – сказал однажды Майкл Сюзан. – Я не могу ни есть, ни спать. Не думайте, что я о женщинах вообще ничего не знаю. Но Мэри другая, и я поражен глубоко в сердце.
– Мне бы надо радоваться, но я не радуюсь, – медленно произнесла Сюзан. – Мне не кажется, что ты будешь с ней счастлив. Она очень своенравная, все делает по-своему.
– Будет и по-моему, – сказал он быстро. – Я женюсь на ней. Сегодня я скажу ей об этом, потому что завтра она уезжает. – Он стоял у огня и ждал Мэри; было десять часов утра. – А потом она уже в это торговое училище не вернется. Я совершенно схожу с ума при мысли, что ей придется сидеть в какой-то конторе вместе с кучей мужиков. Я хочу писать ее. Все время я бегаю за ней, хочу ее писать, но на это совершенно нет времени. Когда мы будем принадлежать друг другу, я ничего весь день не буду делать, кроме как писать ее.
– Она тебя любит? – спросила Сюзан. По Мэри вообще не было видно, что она влюблена.
– Само собой, – нетерпеливо ответил Майкл.
Она смотрела им вслед; автомобиль съехал по дорожке к закаменевшей от мороза дороге и помчался по зимнему пейзажу. Когда они были вместе, то почти не говорили, и если бы Сюзан не знала, что они влюблены, то подумала бы, что они ненавидят друг друга.
Их не было весь день. Когда начало смеркаться, двери распахнулись, и Мэри вошла одна. Она сразу же направилась наверх. Сюзан присела к роялю и тихо заиграла. У нее было странное ощущение пустоты, ей было грустно, словно она в одночасье состарилась, жизнь была прожита, хотя ей еще не было и тридцати. Жизнь считается не по годам, а по тому, что у кого есть. В этот вечер у Сюзан было немногое и потому она ощущала себя старой.
Она слышала, как Мэри направляется вниз по лестнице, а после в комнату. Мэри остановилась за ее спиной и положила спокойную и легкую руку на плечо Сюзан.
– Вот так, Сюзи, – произнесла она своим ясным голосом.
– И что? – спросила Сюзан. Она продолжала играть, только потише, почти неслышно.
– Я все упаковала!
Сюзан повернулась и посмотрела на нее. Мэри отвела руку и присела на голубое кресло, закинув ногу на ногу.
– Ты собираешься… – сказала Сюзан и не договорила.
– Я не выйду замуж за Майкла Берри, – сказала Мэри и посмотрела ей в глаза. – Ты, видимо, говоришь об этом.
– Ты его не любишь? – удивленно спросила Сюзан.
– Ну, конечно же, я его люблю, но, коротко говоря, я не выйду замуж. Я уже решила. Я точно знаю, чего хочу.
– Ты поступаешь плохо, – сказала Сюзан. – Ты пожалеешь об этом.
– Почему? – Голос Мэри был ясным и жестким.
– Ты отвергаешь жизнь, – медленно произнесла Сюзан. – Ты не можешь отвергать жизнь и при этом быть живой.
Мэри пробежала взглядом по комнате, на улице в тишину зимней ночи опустилась тьма.
– В этом доме не очень-то много жизни, – сказала она. – Да ты и не знаешь, что такое жизнь, Сюзи, ты ведь так замкнута.
– У меня был Марк. И есть дети.
Джон и Марсия уже спали наверху. Днем они играли на улице под холодным солнцем, так что у них зарумянились щеки.
– Не понимаю, почему один мужчина и куча детей – это все, что женщины ждут от жизни, – сказала Мэри.
– Это почва, из которой вырастает жизнь. Если ты откажешься от брака, Мэри, то никогда не пустишь глубоких корней.
Она не смогла сказать, что имеет в виду. Она знала, однако, что даже если Марк и умер, смерть не может отобрать у нее то, что он ей дал.
– Меня не интересуют никакие глубокие корни. Я не хочу быть прикованной к домашнему хозяйству. Нет смысла меня переубеждать, Сюзан. Мы никогда не будем смотреть на вещи одинаково. Со своими способностями ты всегда знала, чего хочешь. Но ты слишком серьезно относишься к этому городишке: продолжаешь дружить с девушками, которых давно знаешь – с этой ужасной Люсиль! Это то же самое, когда ты в школе постоянно была старостой класса. Ты разбрасываешься! Марк был хорош, но он не дорос даже до твоих колен.
– Не смей о нем так говорить, – тихо вознегодовала Сюзан. Она вцепилась пальцами в скамейку.
– Я не хочу о нем говорить. Но ты для меня просто-напросто отпугивающий пример, – она замолкла и посмотрела на свои узкие, острые ногти. – Ты забросила свой талант. Ты сидишь тут, как сыч, а тебе надо побольше ездить, путешествовать, встречаться с новыми людьми, заводить связи! Таким образом ты ничего не добьешься. Никто тебя не знает. Если бы у меня был твой талант, я бы уже на много миль ушла вперед от тебя. Где бы ты теперь была, если бы не остановилась из-за замужества, из-за детей, если бы ты не занималась домашними делами, как обычная баба?!
– Я хочу иметь все, – защищалась Сюзан. – Я не могу ограничивать себя, как ты. Мне нужно было иметь детей. Мне нужно было почувствовать, как на меня наваливается жизнь – почувствовать не только головой, попробовать жить полной жизнью. Ты этого не понимаешь! Бедняга Майкл!
– Почему? Мы будем поддерживать отношения, – сказала Мэри. Ее голос был полностью лишен чувства. – Мужика не следует отталкивать, пока он не становится надоедливым. Л Майкл, собственно говоря, очень милый.
– Мэри! – запротестовала Сюзан.
– Что еще? – спросила Мэри с широко раскрытыми глазами.
– Мне придется предостеречь Майкла, – решительно сказала Сюзан.
Мэри улыбнулась и встала.
– Лучше я тебе пожелаю спокойной ночи, прежде чем мы поругаемся. Бедняжка Сюзи! – Она нагнулась и слегка прикоснулась губами к волосам Сюзан. – Я жутко ревновала тебя, Сюзан. Ты всегда была намного красивее меня, и ты делала все во сто крат лучше. Но я уже не ревную тебя. Лучше быть самим собой. По крайней мере я знаю, чего хочу, – говорила она, идя наверх, молодая, жесткая и непоколебимая. – Я живу, – добавила она, – а ты – труп.
Она ушла, но слова ее продолжали звучать. Сюзан словно слышала их эхо. Это она – труп! Она, которая страдала так, как Мэри вообще не была способна! Мертвые страдать не могут. В этот момент она столь ярко ощущала в себе биение жизни и связь со всем миром, что даже сквозь полуприкрытые веки видела распадающиеся угольки в угасающем огне, качающиеся кроны деревьев и яркие звезды на черном небе. Она упивалась каждым мгновением своей жизни, где бы ни была и что бы ни делала. У Мэри такой жизненной силы не было. Вся предыдущая жизнь, которую она себе определила и прожила, была всего лишь началом, подготовкой к тому, что должно наступить.
Сюзан накинула пальто и вышла из дому, направившись по замерзшей заснеженной земле к риге. Она зажгла лампу и развела огонь в большой железной печи.
Вокруг быстро распространялось тепло. Сюзан без отдыха работала до полуночи. Она ощущала в себе необыкновенную силу, которая словно перетекала откуда-то изнутри в кончики пальцев. Она создавала фигуры людей с абсолютной уверенностью: мужчину, женщину и детей.
В полночь она закончила и отошла в сторону. Затем подложила в печку дров, уселась и долго смотрела на результат своей работы. Вот теперь они должны быть понятны для всех, потому что она придала им окончательную форму. Оставалось только довести работу до конца. Рассматривая их, она поняла, что сделала скульптурный портрет собственной семьи. Мужчина сильно походил на Марка. В наклоне женской головы ей почудилось что-то знакомое – она узнала саму себя. Она быстро встала, сделала несколько шагов и остановилась перед фигурой мужчины. Взглянула вверх. Да, это лицо Марка. Как странно, что, пока он был жив, она не была в состоянии изобразить его так, чтобы он казался живым. А теперь, хотя Марк уже мертв, он – жив. Его лицо получилось таким же, как и при жизни – взгляд неуверенный, но ласковый и невероятно добрый. Но женская фигура отворачивается от него и сейчас.
Если бы Марк стоял здесь, с нею, он снова был бы горько разочарован.
«Ты вылепила нас, – сказал бы он медленно, а после спросил бы: – Почему ты отворачиваешься от меня, Сюзан?»
Но его тут нет. И никогда уже не будет. Когда утих укол пронзительной боли, она осознала: «По крайней мере, он уже никогда не будет чувствовать себя оскорбленным. Я бы снова и снова наносила ему раны, потому что моделью всего, что я создаю, является моя жизнь».
Да, именно это Мэри никогда не смогла бы понять. Путешествия, случайные встречи и разлуки с людьми, которые ее не интересовали и которых не интересовала она, не имели отношения к ее жизни. Она не могла жить в суетном мире, ее мироощущения исходили из глубины собственной души.
Сюзан закрыла свою работу старым покрывалом, погасила лампу, засыпала песком тлеющие в печке угольки и вышла в ночь. Небо было черным, в темноте смутно белел снег. Ветра не было. Замерев, она стояла, ощущая пронзительное одиночество.
«Неужели я была рождена для того, чтобы жить в одиночестве?»
Воздух был холодным и сухим. Дом был так же тих, как и ночь. Она прокралась по лестнице в свою комнату и долго лежала без сна. Марк сейчас надежно защищен от любой боли, которую она могла бы причинить. Ей уже не надо быть предусмотрительной, теперь она может идти своим путем, потому что ее любимый лежит в могиле и уже не может быть огорчен тем, чем живет она. Даже в своем отчаянии она была совершенно свободной. Она смирилась с одиночеством.
ЧАСТЬ III
Статуи были завершены, и Сюзан готовила их к отправке. Ее радовало то, что ее произведение было выполнено не только художественно, но и технично. Ведь в ее жилах текла не только кровь дедушки-музыканта. Отец ее матери был плотником, ставившим дома, и его прекрасное знание инструментов и способов их использования передало ей в наследство восприимчивость к древесине и камню и способность оценить мелкие приспособления для работы с этими материалами. У Сюзан было не много инструментов, но она никогда не покупала дешевых. И чем больше она работала, тем лучше знала, каких инструментов ей недостает, какие ей нужно купить прежде всего, как только у нее будут деньги. Она испытывала удовлетворение от того, что способна использовать грубый и обычный материал и обработать его, придать ему нужную форму. Она не только должна была уметь создать физическое подобие человеческого тела, она должна была следить за тем, чтобы деревянный остов и арматура имели надлежащую величину и достаточную прочность, чтобы на своем каркасе выдержать большую массу глины. Она должна была уметь пилить, работать молотком, вбивать гвозди, переплетать проволоку, ей нужно было уметь рассчитывать размеры постамента. Она должна была уметь обращаться с цифрами так же, как с фантазией.
Сюзан завертывала статуи в грубую мешковину, которой обматывала нижний слой старых, мягких тряпок. У плотника она заказала себе ящик из планок, состоявший из двух частей; когда она запакует все части статуй, то закроет их ящиком, как скорлупой. И обе половинки она скрепит с помощью толстых планок. Тихонько работая, Сюзан напевала: «Ах, это будет – слава мне…» – затем осеклась и ошеломленно подумала, что поет совершенно неосознанно. Она услышала скрип ворот, и когда посмотрела вниз, то там уже стоял Майкл и смотрел на нее снизу вверх, задрав голову.
– Вы мне не говорили, что создаете такую огромную вещь, – упрекнул он.
– Ты у меня не спрашивал, – отрезала она.
– Пожалуйста, разверните ее, чтобы я мог посмотреть! – попросил он.
– Ни за что! – ответила она. – Все готово к отправке.
И действительно, она не стерпела бы ни дня промедления. Она, наконец, написала Джонатану Хэлфреду, и он незамедлительно ответил, чтобы она не спешила. Место уже подготовлено. Но утром она послала ему телеграмму: «Они уже в пути». А он телеграфировал в ответ: «Мы встретим их со всеми почестями». Сюзан прикрепила последний кусок мешковины и спустилась с лесенки.
– Ее еще надо отправить на отливку, но если ты через пару месяцев посетишь мемориальный зал Хэлфреда, то увидишь ее там.
– Между прочим, я теперь буду жить в Нью-Йорке, – сказал Майкл небрежно. – Подождите, я помогу вам это поднять.
Они подняли сначала одну половину ящика, а затем другую.
– Подержи его минутку, пока я не прибью первую планку.
Каждый удар молотка падал точно на головку гвоздя. Когда-то Марк сказал ей: «Насколько я помню, ты единственная женщина, которая всегда точно попадает в шляпку гвоздя».
– Вчера в Нью-Йорке я встретился с Мэри, – громко сказал Майкл.
– Да?
– Мы поужинали вместе, потом сходили в Центральный парк.
Сюзан взмахнула молотком, но на сей раз не попала.
– Тебя огорчает, что Мэри не хочет выйти за тебя замуж?
– Даже и не знаю, – медленно произнес Майкл. – Пожалуй, нет. Пока она меня, конечно, оставляет рядом с собой, когда мне того хочется.
– А она оставляет? – поинтересовалась Сюзан.
– Да, – тихо сказал Майкл.
Сюзан начала быстро стучать молотком. Да, Майкл изменился. Он уже не был тем мальчиком со светлыми волосами, той очаровательной моделью, голову которой она вылепила, чтобы его мать навсегда запомнила, каким красивым он был.
– Ты останешься здесь?
– Нет. Я только приехал за вещами. Вообще не знаю, когда вернусь сюда.
Он помог ей заколачивать ящик, затем взял кисть и баночку с черной краской и размашистыми мазками написал адрес, который продиктовала ему Сюзан: Эндрю Кенли, литейные мастерские Кенли, Маунт Хай, Нью-Йорк.
Он помог ей прикрепить к ящику маленькие колесики и откатить его к воротам риги. Завтра утром тут остановится один знакомый фермер и погрузит ящик на свою машину. Все, что она могла сделать, было сделано. Уже смеркалось, когда они направились к дому.
– Заскочишь на минуту? – спросила она.
– Нет, спасибо. Мне хотелось бы завтра возвратиться как можно быстрее в город.
Он был весь в нетерпении. Она чувствовала это по его голосу, взгляду, по всему, что он делал. Она видела четкий, темный профиль на фоне неба, когда он стоял напротив нее в открытых дверях.
– Ну что ж, до свидания, – сказала она.
– До свидания, – попрощался он.
Если бы она лепила его голову сейчас, то никто бы не подумал, что это один и тот же человек. Но она не была уверена в том, что достаточно хорошо знает Майкла, чтобы вылепить его по памяти. Она стояла и смотрела ему вслед. Он не вписывается в ее жизнь – нет, сейчас уже нет. Чего-то в нем недоставало. Может быть, той прозрачной чистоты, которая раньше ощущалась в нем. А теперь он думает только о Мэри, его чарующее сияние исчезло. Майкл вскочил в машину, и она резко тронулась. Когда он исчез из виду, Сюзан медленно направилась к дому.
* * *
Наблюдая, как ящики грузят на машину и как та подскакивает на ухабах пыльной сельской дороги, Сюзан почувствовала себя так, словно все ушли и покинули ее. Она стояла под утренним солнцем, испытывая растерянность от этого нового одиночества. Джон с Марсией прибежали посмотреть на грузовик и остались стоять рядом с Сюзан. Она слышала, как Джон сказал Марсии:
– Пора возвращаться на лодку.
– На какую лодку? – спросила Сюзан.
– На ту, которую мы делаем, – сказал Джон.
– Где? – спросила она.
– В саду, – ответил он нетерпеливо. – Обычно ты столько не спрашиваешь, мамочка!
Не дожидаясь ответа, он вприпрыжку побежал по газону.
– Я пойду с Джоном, – сказала Марсия и убежала.
Сюзан проводила детей взглядом; она гордилась ими, и ее только немного печалило, что она как-то оторвана от них. И как бы она ни старалась, она не сможет заменить им Марка. Она не обладала умением Марка жить в их маленьком подвижном мире, а они, в свою очередь, не могли проникнуть в ее мир. У детей, пожалуй, не существует настоящего чувства товарищества. Л ведь она так отчаянно хотела их. Она не забыла, как тогда уговаривала Марка. И если бы он был жив, она захотела бы иметь еще и еще. Когда она носила в себе ребенка, то все ее существо ощущало умиротворение от процесса созидания, происходящего в ней. Но дети рождались, росли и уходили. Что она ни создавала, все заканчивалось по законам жизни: все от нее уходило и переставало быть частью ее существа. И так каждый раз она оставалась одна.
Сюзан ушла в ригу. Там она медленно и тщательно очистила инструмент, смазала его маслом и сложила. Затем вынесла обломки и отходы, которые остались от статуй, вытерла пыль и пол и навела во всем порядок. Написала перечень всего имеющегося материала и отметила, что ей надо заказать. Когда в полдень она покидала ригу, все было подготовлено к дальнейшей работе. Ворота риги она уже не запирала.
Сюзан беспокойно задумалась над своей будущей работой, так как работа стала ее потребностью. После обеда она отправилась на длительную прогулку и на все, что видела, смотрела, как на возможный сюжет – на фермера, пашущего в поле, ястреба, рвущего мертвого зайца, фазана, вспугнутого из гнезда. Гнездо лежало у ее ног, как бесформенная, встрепанная кучка травы, а в нем два коричнево-жетлых яичка. Но все ей, однако, казалось напрасным. Она не видела смысла в копировании внешних форм. Она могла бы выполнить портреты детей только из-за их красоты, или же высечь в камне гордый и прекрасный образ своего отца. Но даже и такие сюжеты сами по себе не были целенаправленными, если они не исходили из ее внутренней потребности.
Осмотревшись, Сюзан поняла, что забрела на дальнюю опушку леса Бродяги, она вошла в его заросли. Молодая листва над головой уже была достаточно густой, чтобы давать тень, под ногами мягко пружинил зеленый, свежий мох. Она нагнулась и оторвала веточку папоротника с тонкими закрученными усиками. Затем она направилась по дороге к балке. Она быстро добралась до нее, но остановилась все же не на том месте, где они с Марком когда-то стояли, а чуть дальше. Она посмотрела вниз; и хотя она все еще боялась высоты, но взгляда не отвела, у нее теперь не было никого, кто бы смог оградить ее от страха, за чью спину она могла бы спрятаться. Она присела на камень и стала пристально всматриваться в узкую ленточку зеленой речки, протекающей между черными скалами. Но даже и тут она не нашла для себя ничего интересного, содержательного. Ни здешние деревья и туманы, ни нежные папоротники у ног не были ее материалом. Она должна работать с более весомым материалом, каким являются люди; но не их тела, а их суть, для которой тело – всего лишь материальная оболочка.
«Я должна находиться среди людей, – думала она, и перед ее мысленным взором пролетали миры людей, совершенно ей не знакомых, о которых ей рассказывал Майкл. – Я мало видела. Даже и не знаю, почему я была так счастлива». Мэри ей сказала, что в их маленьком городке она почти мертва, а она ей на это ответила, что жизнь всегда там, где живешь.
«Но теперь я и действительно не живу. Во мне ничего не происходит, а если это так, то руки мои остаются без работы, я впадаю в странное оцепенение. Так, пожалуй, можно и умереть».
Сюзан испуганно встрепенулась. Ей надо выбраться из этого леса до сумерек. Она побежала и неожиданно скоро вышла из леса к улице, где когда-то они с Марком жили. Там стоял их первый домик. Он был заброшен, садик вокруг него зарос сорняками. Когда они с Марком уехали, туда так никто и не вселился. Она смотрела на домик и теперь он казался ей чужим.
«Как я только могла жить в таком маленьком домике!» – удивлялась она. Но когда-то он ей казался просторным.
И теперь она внезапно ощутила, как ее прежняя жизнь сжалась до размеров этого маленького домика, из которого она выросла. Город, люди, ее давние приятели и годы, прожитые ею здесь, – все это слилось с воспоминаниями о Марке и вместе с ними замкнулось в этих стенах. Все уже принадлежало прошлому. Сюзан и ее детям не осталось ничего, кроме будущего. К этому будущему они теперь должны направиться.
В сгущавшихся сумерках она быстро шла по улице. Лишь однажды она оглянулась и увидела дом Люсиль. Жалюзи в нем были подняты и был виден обеденный стол и сидящие за ним. Люсиль резала хлеб. Сюзан отвернулась и пошла своим путем.
Вечером она писала Дэвиду Барнсу: «Я хочу уехать отсюда. – Она остановилась и задумчиво поглядела в окно. – И вполне возможно, что в Париж, потому что там – Вы», – добавила она.
Дописав письмо, она наклеила марки, запечатала конверт и отнесла его к почтовому ящику. Она подняла на ящике маленький жестяной флажок, чтобы утром тут остановился почтальон, затем отправилась назад. Она уснула и впервые со времени смерти Марка спала крепко.
* * *
Утром Сюзан проснулась с радостным, возбужденным сердцем. Одеваясь, она весело напевала, а когда спустилась вниз, то сказала Джейн:
– Мы все поедем в Париж.
Джейн оторвала взгляд от плиты.
– Меня на море жутко тошнит. Но, пожалуй, я от этого не умру. Париж! Я ведь на этом языке и пищать не могу. А как же мы будем делать покупки?
– Ура, мы поедем на корабле! – закричал Джон.
– Кто будет жить в нашем доме? – серьезно спросила Марсия.
Они сидели на кухне и завтракали.
– Никто, – сказала Сюзан. – Мы тут все закроем.
– Разве мы уже никогда не вернемся?
– Не знаю, а, впрочем, конечно, вернемся.
– Надеюсь, – бормотала Джейн, протягивая руку к сковородке. – Даже из-за этой малины и вообще…
Покончив с завтраком, Сюзан отправилась к родителям сообщить о своем решении. Они еще сидели на столом, и мать, наливая чай в чашку Сюзан, сказала:
– Ты бы оставила детей у меня, Сюзан. В чужих странах такая непривычная пища.
Мгновение она раздумывала; как бы это было – уехать совсем свободной и одинокой? Но она не могла их покинуть. Там у нее должен быть дом, а ее дети теперь были ее домом.
– Я не могу без них обойтись, – сказала она матери. – Даже если с тобою они были бы в большей безопасности.
– Париж! – повторял отец. – Париж! Я всегда думал, что когда-нибудь побываю там, но, как видишь…
Новость о ее отъезде разлетелась по всему городку. Люсиль пригласила Сюзан на бридж, где Сюзан пришлось выслушать восторженные излияния ее подруг: «Какая ты смелая, Сюзи!», «И с детьми!», «Должна признаться, что я тебе завидую!», «Париж такой восхитительный, я всегда думала…», «Надеемся, что ты нам обо всем напишешь, Сюзан!»
– Что ты там будешь делать? – спросила Люсиль. Она, чем дальше, тем больше толстела. Сложив губы бантиком, она разрезала шоколадный торт, и слизнула глазурь с указательного пальца. За этим занятием она забыла о Париже. – Так, девочки! – закричала она. – Это очень вкусный торт, думаю, что мне самой и не следовало этого говорить!
Все тотчас забыли о Париже и Сюзан, и вообще обо всем, что не имело отношения к их жизни. Они восхищенно восклицали: «Ты всегда делаешь великолепные торты, Люсиль!», «Какое чудо!», «Ах, Люсиль!», «О, Люсиль!». Люсиль, зардевшись, улыбалась всем и совершенно забыла, о чем спрашивала Сюзан.
– Весь секрет в том… – начала она. – Однако, я вам ничего не скажу, иначе вы все будете так делать, а у меня потом не будет ничего такого, чем поразить вас в очередной раз!
– Ну, ты и противная! Нам совсем не хочется прикасаться к твоему торту! – кричали они.
Сюзан улыбалась. Она старалась быть одной из них, как в годы своей юности, но осталась такой же одинокой, как и во время прогулки в лесу Бродяги. Ни одна из этих женщин по-настоящему даже и не живет. Если бы ей пришлось отобразить их в камне, то могучий материал бы их полностью сокрушил, потому что по своей сути они пусты. Их нельзя было рассматривать как модели для своих работ. Если бы они знали, о чем она думает, они бы, наверняка, ее возненавидели. Но сама она к ним ненависти не испытывала.
