Текст книги "Гордое сердце"

Автор книги: Перл Бак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Слова ее перемежались ударами молотка.

Мэри, отчужденно посмотрев на Сюзан, холодно произнесла:

– Твоя теория не срабатывает, Сюзан. Ни у кого нет всего полностью, даже у тебя. – Она замолчала, а после спокойно добавила: – Блейк не твой, он принадлежит Соне. – Она встала. – Видишь ли, я не собиралась говорить тебе этого. Это не мое дело. Я знала об этом всю зиму. Все, кроме тебя, это знают. Я говорю тебе это только потому, чтобы ты знала, что ты неправа. Ты потеряла его. Ты не можешь обладать всем, хотя ты всегда думала, что можешь.

У Сюзан не было слов. У нее не было сил поднять даже молоток. Она отложила инструмент, на комнату вдруг обрушилась тишина. Сюзан почувствовала сухость во рту. Мэри выбила у нее из-под ног почву, на которой она стояла.

– Ты меня всегда ненавидела. Почему?

– Да нет, Сюзан, – сказала Мэри. В ее голосе послышалось нечто, похожее на жалость. – Мне жаль. Любой знает Блейка Киннэрда лучше, чем ты. Поэтому я была так поражена – при этом тебе еще жутко повезло – вы же вместе почти три года, не так ли? А Соня – это первая, о которой я слышала…

– Три года в июне… – прошептала Сюзан. В один ясный июньский день они с Блейком зашли в то маленькое муниципальное учреждение в Париже и сочетались браком. Она тогда чувствовала, что ей надо выйти за него замуж, и потому она, не откладывая, взяла и вышла за него.

– Майкл как раз говорил, что даже не ожидал, что вы так долго сможете выдержать вместе. Непохоже, чтобы именно ты была идеалом Блейка – ты действительно слишком проста, Сюзан. Ты вообще непохожа на всех этих людей.

Сюзан, все еще стоя на коленях, смотрела на Мэри снизу вверх. Может быть, Мэри права. Она проста, слишком проста для Блейка, да и для любого другого. И Соня ей говорила, что она проста. Только Марк не думал о ней так. Но он был так молод и неискушен… А она не в состоянии понять человеческую хитрость, да и не умеет давать ей отпор. Она слишком глубоко погружена в реальность, а, может быть, в мечты.

– Ну, прощай, – Мэри наклонилась и прикоснулась к лицу Сюзан холодной, смуглой рукой. – Не терзайся. Вон там, та композиция с негритянкой – восхитительна… Твои работы, Сюзан, действительно становятся все лучше.

Сюзан поняла, что Мэри старается смягчить нанесенный удар, но было слишком поздно. Она встала.

– Прощай, Мэри, мне неприятно, что я наговорила тебе таких вещей – ты сама, конечно же, лучше знаешь, что тебе делать.

Мэри уходила с улыбкой победителя, маленькие алые губы ее были плотно сжаты.

– Да, я это знаю, – сказала она. – Прощай.

Когда Мэри ушла, Сюзан села в кресло и с болью припомнила мгновение, когда Блейк целовал Соню. Что означал этот поцелуй, как он целовал ее и почему? Она не знала. С чего бы это Блейку целовать Соню, если он ее не любил? Сюзан терялась в догадках. Видимо, он ее все-таки любит.

«Мне придется спросить его», – простодушно думала она.

Она не знала, что еще она могла бы сделать. И даже если бы она умела, она все же не могла шпионить за ним. А если бы могла, то у нее не было бы времени ходить за ним повсюду, куда бы он ни отправился. У нее ведь была своя работа.

Сюзан посмотрела на часы. Ей хотелось тотчас же пойти домой к Блейку. Но в этот час, в час дня, его все равно нет дома. Он лишь изредка обедал дома, когда не работал; а в эти дни он как раз подготавливал следующую выставку. Он надеялся, что после выставки музей купит хотя бы несколько вещей. Сюзан вздохнула и вытащила из кармана халата пакет с бутербродами, которые ей каждое утро приносил Кроун перед тем, как ей уйти из дому.

«Благодарю вас, Кроун», – говорила Сюзан и клала бутерброды в карман. Однажды он сказал ей: «Может быть, мадам предпочла бы, чтобы мы привезли обед?» И Сюзан, ужаснувшаяся от мысли, что слуга с подносом оторвал бы ее от работы, быстро ответила: «Ах, нет, я очень люблю бутерброды».

Она съела их, запивая водой из-под крана. Затем, после минутного раздумья, она вернулась к работе. На мгновение она опять задумалась: «Я создаю здесь образ Сони – как только я могу?» Но страстное желание продолжить работу, доделать начатое, было сильнее Сони. Это была не Соня. Это была работа Сюзан.

* * *

За ужином Блейк рассказывал, сколько сил он затратил на то, чтобы убедить старого Джозефа Харта, что его работы – это не «просто забавы с грязью». Когда он замолчал, Сюзан спросила:

– И это все, Блейк?

– У меня такое впечатление, Сюзан, что для одного дня этого совершенно достаточно, Сюзан, – ответил он с милой улыбкой. Он решительно вел себя, так же, как обычно. Она смотрела на него, слушала и пыталась понять, не изменился ли он внутренне. Новая любовь должна ведь оставить в человеке, по крайней мере, небольшой след. Но он смотрел на нее своими чистыми, холодными серыми глазами, и рука, в которой он держал сигарету, даже нисколько не задрожала. Она не заметила ни малейшего изменения в поцелуе, который получила, войдя в столовую. Когда до ужина она была в своей комнате, то ей захотелось надеть красное с золотом платье, которое было сделано по эскизу Блейка. Оно висело в шкафу, таинственно мерцая в темноте. Но Сюзан вдруг застыдилась, ей не хотелось вести себя, словно кокетка; голубое же платье, которое Блейк не выносит, ей, однако, надевать не обязательно. В конце концов она выбрала себе гладкий, белый шифон и собрала длинные волосы в узел, как всегда. Но он даже не заметил этого, настолько ему не терпелось высказаться по поводу своих неприятностей.

– Я хотела спросить об одной вещи, – наконец сказала Сюзан. На несколько минут они оставались одни – Кроун отправился на кухню за салатом.

– Весь внимание! – Блейк поднял тонкие черные брови и посмотрел на нее. В его голосе не появилось ни малейшего беспокойства.

– Сегодня ко мне приходила Мэри. Она сказала мне, что вы с Соней любите друг друга. Это правда, Блейк?

Теперь она действительно застала его врасплох. Блейк положил вилку и вытер губы салфеткой.

– Почему Мэри говорит тебе такое? – спросил он.

Столь же спокойным голосом она ответила:

– Это вышло наружу из-за того, каких вещей наговорила ей я. Она не пришла сплетничать. Я уверена, что она не хотела мне говорить ничего такого. Но она разозлилась на меня.

Она предполагала, что будет злиться на него, но не злилась. Лишь его взгляд был для нее непереносим.

– Ты будешь на меня обижаться? – допытывался он.

– Нет, – ответила она, – нет, не буду обижаться… но мне надо это знать. Скажи мне правду, Блейк.

Но он не мог ей это сказать определенно. Он крошил хлеб на блюдце.

– Соня. Соня, естественно, любила множество людей – такой уж у нее характер, я полагаю, что это часть ее искусства.

– Прошу тебя, Блейк, скажи мне это прямо.

– Это не так просто, Сюзан, – ответил он. – Соня, например, не имеет ничего общего к моим чувствам к тебе. Я, конечно, не отрицаю, что в чем-то она меня привлекает. Зачем отрицать? Я бы тоже мог сетовать, что нашел тебя в ателье Дэвида Барнса, но я же этого не делаю. Люди, подобные нам… то, что мы делаем, делаем по той причине, что нам это просто необходимо. У людей нашего склада большие потребности.

Она смотрела на его в абсолютном ужасе.

– Ты думал, что Дэвид Барнс и я… – начала она.

Он покачал головой и протянул руку.

– Нет, нет, Сюзан! Я вообще ничего не думал! Я видел тебя такой, какой ты была – и я остался при этом… что бы ты ни делала, ты все еще Сюзан.

От его голоса и взгляда исходило такое спокойствие, что Сюзан осеклась. Она ухватилась за мысль, высказанную им. Где-то должна быть правда, абсолютная правда.

– Ты хочешь этим сказать, что тебе необходимо… любить Соню?

– Сюзан, ты милый простачок… забудь о Соне. То, что я думаю о Соне, не имеет ничего общего с нами.

– Да нет, Блейк, имеет… что бы ты ни думал и ни чувствовал, это имеет ко мне прямое отношение, – медленно произнесла Сюзан. По крайней мере, это требовало полной ясности. Но у нее, однако, было ощущение, что она старается, ищет Блейка в потемках. Она слышала его голос, но не видела его лица.

– Сюзан! – В голосе Бейка прозвучало скрытое беспокойство. – Никогда больше об этом не говори, прошу тебя!

– Это означает, Блейк, что ты мне ничего не объяснишь?

– У меня нет ощущения, что это касается тебя, – сказал он рассудительно и холодно. Внезапно он стал похож на своего отца: бледный и холодный, не отчужденный, а только не способный воспринимать никого, кроме себя… «Ты, наверняка, уже об этом не будешь говорить, моя милая», – говорил старый мистер Киннэрд матери Блейка. А та покорно отвечала: «Конечно же, нет, Артур, не обижайся». – «Ну, и хорошо», – отвечал он. А по прошествии времени сказал своему сыну: «Я всегда был очень счастлив с твоей матерью, сын». – Но она умерла давным-давно, много лет назад, хотя и была намного младше своего супруга. Она умерла, когда Блейк был настолько мал, что вообще не помнил ее. Может быть, она уже тогда обнаружила, что ее сынок является всего лишь продолжением своего отца, мистера Киннэрда, и потому уже ничто на свете не имело цены. Не то, чтобы у Сюзан не было ничего другого… В душе она страстно причитала: «Ах, как я счастлива, что у меня есть нечто большее, чем Блейк, большее, чем любовь! Если бы у меня была только моя любовь…»

Она смотрела на него в упор. Затем совершенно неожиданно для себя сказала:

– Тебя, Блейк, мне вообще не нужно слушать. – Сюзан казалось, что ее голос исходит из какой-то статуи. – Ты же знаешь, что я не завишу от тебя, – продолжил этот голос.

– Сюзан…

– Подожди, прошу тебя. Я еще не договорила. Само собой разумеется, поступай с Соней, как тебе захочется. Но пока тебе не станет ясно настолько, чтобы ты смог дать мне точный ответ, прошу тебя, оставь меня в покое!

– Сюзан! – выкрикнул он. – Это глупо!

– Я могла бы спросить у Сони, но не хочу, – продолжала говорить она, не отрывая глаз от его лица. – Ты должен мне сказать все сам.

– Я не могу ничего сказать тебе – я этого не знаю.

– Я подожду, – ответила она.

– Ты ведешь себя по-детски и глупо ревнуешь! – бормотал он. – Сюзан, ты слишком простодушна для жизни!

– Да, я простодушна, – согласилась она. Мне нужны вещи, понятные и ясные. Моя собственная жизнь должна быть мне понятна. Я должна понимать основные вещи, которые касаются меня. Я вышла за тебя – для меня это означает, что здесь ни для кого другого места нет: Ты должен считаться с моим простодушием.

– Ты женщина, – прервал он ее.

– Даже более того, – ответила она. – Я – работающая женщина.

И при этих словах у нее перед глазами встала ее работа, которая означает свободу, уверенность, утоление всех печалей и взлет; и в то же самое мгновение она перестала бояться. Когда умер Марк, она не умерла вместе с ним. И если Блейк любит Соню, то она не умрет и теперь.

– Мэри – сумасшедшая, – сказала она вслух.

– Это точно, – согласился Блейк.

– Но не по той причине, что ты думаешь, – сказала решительно Сюзан.

Она видела вопросительный взгляд Блейка. Но тут вошел Кроун с чистыми тарелками, так что Сюзан ничего не сказала. Она только думала: «Мэри идиотка, если хочет бросить свою работу». Она продолжила прерванный ужин. Еда, сон и ясная голова – без этого работать невозможно. Она сильно любила Блейка; на мгновение он уничтожил ее своей любовью. Но печалью он ее не уничтожит. Печаль она не должна подпускать к себе, иначе у нее не будет сил для работы.

Кроун сервировал кофе на террасе, куда Блейк пришел к Сюзан. Прежде чем сесть, он приподнял ее голову за подбородок и резко поцеловал в губы. Сюзан не отстранила его, даже не отвернулась. Налив ему кофе и подав чашку, она увидела в его глазах странное выражение, слегка насмешливое и явно триумфальное.

– По крайней мере, позволяешь мне поцеловать себя.

Сюзан отвернулась.

– Как хороша сегодня река! – сказала она почти неслышно. Та действительно была великолепна. Над водой поднималась туманная дымка. Она медленно и волнообразно возносилась вверх и вскоре захватила в свои сети звезды. Эта красота привела Сюзан в трепет, и сердце ее внезапно забилось от страха, а на глаза навернулись слезы. Она вздрогнула от внутреннего плача. Блейк был очень дорог ей. Она все еще любила его. Мгновение она выжидала, не отрывая взгляда от тумана.

– Но то, что я сказала – серьезно, Блейк. – Голос ее звучал твердо.

* * *

Снова появившийся в Нью-Йорке Дэвид Барнс внимательно осмотрел семь созданных ею скульптур.

– Они совершенно новые, – сказал он. – Я не вижу в них ни следа от Франции.

– Они американские, – ответила она.

– Сомневаюсь, что вы можете знать, какие они. – И через минуту он добавил: – Блейк определенно не оказал на вас влияния.

– Да нет, оказал, – отозвалась она.

– Я не вижу его.

– Он оказал на меня влияние: я теперь в еще большей степени являюсь сама собой, – ответила она, а так как Барнс ничего не говорил и только обеими руками ерошил и без того растрепанные волосы, то она постаралась объяснить ему, что чувствует. – Я могу использовать молоток и резец намного эффективнее, чем язык, Дэвид. Я думаю, что когда мы с Блейком влюбились друг в друга, я вложила в него свою жизнь и погибла. Целый год я ничего не делала. Но затем, однако, мой отец сказал нечто такое, что заставило меня снова обрести себя – в противном случае я в один прекрасный день умерла бы, не исполнив своего предназначения в этой жизни. И если бы так случилось, то вся жизнь потеряла бы смысл. И потому я начала работать. А за работой мне необходимо было быть независимой, и чем больше я работала, тем больше я обретала прежнее расположение духа, и притом невольно, автоматически, не принуждая себя избавиться от всех мыслей о ком угодно. Это получалось само собой.

– Ну, вот оно! – выкрикнул Барнс. – Мне можно теперь спросить у вас, зачем вы вообще, черт возьми, вышли за него?

– Он дал мне нечто, чего у меня до этого не было. – При воспоминании о часах страстной любви с Блейком у нее задрожали губы, и щеки покраснели под проницательным взглядом Дэвида Барнса. Но она знала, что ей нельзя отвести взгляда. – Он сделал меня женщиной, – сказала она.

Дэвид Барнс нетерпеливо сгреб бороду в кулак.

– Сюзан, – начал он нежно, – с первого дня, когда вы вошли в мое ателье в той развалине, тогда, много лет назад, в провинции, я осознал, что вы прекрасны. Вы это знали?

Она покачала головой.

– Нет, Дэвид. Я никогда об этом даже и не думала.

Он сел перед нею на пол и скрестил ноги.

– Я знал, что вы этого не замечали. И я никогда бы и не сказал вам об этом. А когда вы приехали в Париж и пришли в мое ателье, я мог сказать вам это. Вновь и вновь я хотел вам сказать об этом, но не сделал этого. Я чувствовал, что никакой мужчина не имеет права… прикоснуться к вам только потому, что вы случайно являетесь женщиной.

– Я никогда даже и не подумала об этом. Даже во сне…

– Я знаю, – сказал он, – но если бы я протянул руку…

Она покачала головой.

– Я думаю, что нет, Дэвид, – ответила она мягко.

Он вскочил с пола и сел на подоконник.

– Это неважно, – сказал он горько. – Запишите в мою пользу по крайней мере то, что я никогда не протянул руку. А Блейк – да… но у него было нисколько не больше прав, чем у меня. И думал он при этом только о себе – а я думал о вас.

– Я верю вам, – сказала Сюзан.

Барнс долго смотрел на нее.

…Но Блейк был смел, и она исполнила его желание и не жалела об этом. И, если бы ей пришлось заново принимать решение, она сделала бы точно так же, потому что и Блейк стал содержанием ее жизни. Без него у нее не было ощущения полноты жизни. Она все еще думала о нем, захлестнутая половодьем страстного желания. Она всегда будет его любить этой слепой, но глубокой любовью, даже несмотря на несовпадение их взглядов на те или иные вещи и разность интеллектов. Поглощенная своими мыслями, Сюзан молча смотрела на Барнса, и тот, не в состоянии вынести ее взгляда, сурово произнес:

– Ну, нам надо вернуться в действительность. Эти статуи, Сюзан, вы должны выставить. Их, конечно, немного, но мы можем послать за той вещью, которую вы делали в Париже. Вам пора начать. Это будет для вас нелегко, вы женщина, а это – большая гонка. Критики ждут от женщин изящных мелочей. Мы должны вбить в их головы, что вы не делаете елочных украшений или пресс-папье. – Он посмотрел на скульптуру Сони. – Черт, но какая вы все же трудяга! – пробормотал он. – Блейк видел эту Соню? – спросил он.

– Он не видел ни одной из этих работ, – сказала Сюзан.

– Не видел ни одной?! – Лицо Дэвида стало задумчивым.

– Нет. У него всегда слишком много работы – он делает одну вещь за другой. Мне кажется, что в этом виновата я – я не очень разговорчива. Я вообще не говорила с ним о своей работе.

– Гм! – Его огромные, огрубевшие руки теребили бороду. – Было бы интересно, если бы его и ваши работы экспонировались вместе, только я не хотел бы тогда быть в вашей шкуре. Знаете что, Сюзан, вот что мне пришло в голову: присоединяйтесь-ка к моей выставке – к моим «титанам»! У меня их двадцать один, и я буду выставлять их в ноябре. Я дам вам часть площади. Дэвид Барнс и Сюзан Гейлорд! Я говорю это без хвастовства, но вы могли бы сделать себе рекламу.

Она была ему так благодарна за его предложение, что подошла к нему и пожала его крупную руку – она словно сжимала в руке суковатый корень дерева. Мгновение он держал свою руку растерянно и неуклюже, а после неловко высвободил ее.

– Я даже не могу выразить, как я вам благодарна, Дэвид, – сказала Сюзан смущенно. – Вы меня глубоко тронули своей любезностью. Но мне нужно работать в одиночестве, и моя работа так же должна стоять особняком. Я не могу прикрываться вашим именем.

– Вы ничего не знаете об этой тонкой игре, – Барнс потер свой большой плоский нос. – Я не раз сталкивался с этим и скажу вам, что для мужчины, который вынужден продираться через эти джунгли интриг, это достаточно тяжело, а для женщины – и вовсе безнадежно. Вас не будут принимать всерьез. Все эти разговоры о равноправии – болтовня. А художники являются самым мерзким и эгоистичным сбродом – каждый старается перебежать дорогу другому. Если женщина талантлива в искусстве, то мужики бесятся из-за нее – они и так достаточно ревниво относятся к творчеству, но когда женщина составляет им конкуренцию – это для них просто дерзость. Если вы родились женщиной, то вы были прокляты в тот же день, то есть, конечно, если вы занимаетесь чем-то, в чем вы соперничаете с мужчинами.

– В нашей стране рыцарей? – спросила она с мягкой улыбкой.

– Рыцарство, – сказал он высокопарно, – относится только к дамам, Сюзан. Л дамы для мужчин не создают серьезного соперничества, понятно? А вы не дама, черт вас побери! Посмотрите на свои руки!

Она взглянула на них. Грязные, мозолистые, с обломанными ногтями. Недавно Блейк взял ее за руку, посмотрел на нее и с ухмылкой снова отпустил.

«Поденщица!» – сказал он тогда, а она только улыбнулась, но не ответила.

– Вам повезло, что у вас вьются волосы, – сказал Дэвид Барнс хмуро, – хотя критики это вряд ли зачтут.

Сюзан смотрела на свои семь статуй, а они смотрели на нее. Казалось, они ободряли ее.

– Я не боюсь, – сказала она. – А то, что я женщина – так это мне вообще не мешает.

Барнс вытащил из кармана старую кепку.

– Вижу, что и мне за вас бояться не надо, – сказал он и внезапно одарил ее ослепительной улыбкой. – Вы уже выбрались из этого болота и теперь снова на другом берегу. Беритесь за дело и устраивайте свою персональную выставку. Надеюсь, что вы не очень будете бушевать, если я на нее приду, а потом напишу в газеты рецензию на ваши работы.

Уже будучи за дверями, он обернулся, вновь заглянул в комнату и подмигнул ей.

– Послушайте, Сюзан, – воскликнул он, – я бы сделал с вас одного из моих «титанов» – провалиться мне на месте – если бы вы не были женщиной! – Он разразился гомерическим хохотом и захлопнул двери. Внезапно она услышала крики и, подойдя к окну, увидела, как он вразвалку идет по улице: борода развевается на ветру, кепка набекрень. Из карманов у него вылетают монетки, а дети бегут за ним следом; он насвистывает и делает вид, что не замечает их.

* * *

Только когда ее жизнь с Блейком оказалась в каком-то вакууме, она решилась поговорить с ним о своей работе. На чем, собственно, основана их совместная жизнь, печально спрашивала она себя, раз теперь дни рушились в пустоту, потому что ночью она закрывалась. Но она не могла открыть, пока он ничего не сказал о Соне, пока он сам не отворит ей двери своего сердца.

Однажды, когда в полночь они попрощались на лестнице, он улыбнулся и, хотя говорил с легкой небрежностью, она увидела за его улыбкой нарастающую ярость.

– Не практикуешь ли ты… определенный вид физического шантажа?

Сюзан покачала головой и ответила:

– Нет, Блейк. Все очень просто. При мысли о твоем теле мне становится немного… нехорошо. И это все.

Он молчал. Ее слова явно потрясли его. Сюзан начала понимать, что он не в состоянии противостоять ее простоте и откровенности.

– Сколь лестно слышать такое от супруги! – сказал он в конце концов. На это Сюзан уже не ответила. Но у дверей ее спальни он снова спросил:

– Ты хочешь со мною развестись, Сюзан?

– Ах, нет! – ответила она спокойно. – Я люблю тебя – все еще люблю тебя. Но речь идет о моем «я». Оно отошло от тебя и ожидает. Я не могу принуждать себя. Это было бы нечестно с моей стороны.

Он долго смотрел на нее в упор, потом, притянув ее к себе, поцеловал в лоб.

– Спокойной ночи, – сказал он и ушел. Сюзан закрыла двери. Ей не надо было запираться на ключ. Она знала Блейка.

Но она не знала, какие думы владеют им, его серые, как море, глаза были непроницаемы. Она не хотела разводиться с ним. Она сказала ему правду, что его тело сейчас отталкивает ее, раз она не знает, кем для него является Соня. Она не могла отдать ему свое тело, пока были закрыты двери между их душами – нет, нет! Это было бы слишком низко! Ей вспомнились слова Трины, сказанные когда-то в девичьем кругу: «Иногда надо на это идти, даже если устала, как старая кошка. Когда этим пренебрегаешь, они становятся непереносимо противными. Только так можно поддерживать мир и спокойствие». Раздумывая об этом, Сюзан смотрела в окно, через которое проникал свет луны. Она не могла так обесчестить себя, а купленный таким постыдным образом мир не был бы действительным миром. В ней было нечто ценное, что должно оставаться ненарушенным, цельным. Она должна была сохранять и оберегать ту созидательную энергию, которая поднимала ее душу на головокружительную высоту и позволяла работать без ограничений болезненного страха. Даже и Блейку она не должна была позволить, чтобы он пресек поток этой энергии, потому что она была глубинным источником ее жизни; без этой энергии не было бы Сюзан. Она лежала в постели в своей большой, тихой комнате и думала о том, какую калитку ей нужно открыть, чтобы их с Блейком души воссоединились.

После долгого раздумья она обнаружила ее. Может быть, если она решится на это, они найдут новую дорогу друг к другу. На рассвете она решила, что скажет ему о своих семи скульптурах и попросит у него совета по их экспонированию. Может быть, его бы это обрадовало. Она уже не будет утаивать от него ничего. Приняв решение, Сюзан почувствовала большое облегчение, и, успокоенная, она наконец уснула.

Утром она сказала:

– Блейк, тебе не хотелось бы посмотреть на некоторые вещи, которые я сделала?

Он выглядел прекрасно и в некоторой степени неприступно в своем светло-сером костюме. В столовой были спущены жалюзи; Кроун подавал кофе и фрукты. На ней был серебристо-белый халат, который так нравился Блейку. Рядом с ее салфеткой лежало письмо от Джона из лагеря. Она была весела и полна оптимизма. И потому, не мешкая, она взялась за дело.

Блейк пришел несколько раньше нее, он привстал, когда она садилась, а потом снова сел. Он внимательно смотрел на нее.

– Ты знаешь, мне хотелось бы… я уже давно хотел спросить у тебя о твоей работе, но ты ведь такая независимая! – Он улыбнулся, но Сюзан почувствовала в его голосе раздражение; или это ей показалось?

– Мне вообще не приходило в голову, что ты об этом думаешь! – воскликнула она. – Я ждала, когда ты сам спросишь об этом.

– Но почему, ведь я тебе всегда показываю все, что делаю?

Она посмотрела на него. Может быть, она ошиблась насчет Блейка?

– Не знаю почему, но мне казалось, что я своей работой от тебя полностью отделена, может быть, потому, что ожидала, что тебе это не понравится. Или же, возможно, потому, что чувствовала потребность сначала что-то сделать, прежде чем начать говорить об этом. Честное слово, не знаю, Блейк.

– Ну потому ты так и независима, что тебя одолевает какой-то страх, – сказал он спокойно.

– Ты так думаешь?

– Да. Собственно говоря, в тебе никогда нельзя разобраться.

– Я тебя не понимаю, – растерянно сказала она.

– Ты все видишь иначе, чем прочие, и постоянно находишься на каком-то удалении от них. Нелегко приблизиться к тебе, Сюзан. Тебе известно, что почти все мои друзья боятся тебя?

– Боятся? – Это ошеломило ее. – Почему, Блейк?

– Им кажется, что ты очень много мнишь о себе, что критикуешь их уже тем, как сидишь и наблюдаешь за ними.

– Но ведь я… но это совсем не так! – Ей хотелось плакать. – Это просто моя привычка – наблюдать за людьми. Я даже об этом и не догадывалась.

Их разговор был натянут, словно они были чужими. Она не могла этого вынести. Внезапно из ее глаз хлынули сдерживаемые слезы.

– Не говори, что не понимаешь меня, – шептала она.

Но он на нее даже не посмотрел, не видел, что она плачет и продолжал злорадно:

– Неужели женщины не хотят быть таинственными и непонятными?

И действительно, она теперь ощущала, что еще больше отдаляется от него, как и от всех прочих, точно так, как он ей только что говорил. В то время как она работала день за днем, люди избегали ее. У нее не было времени на дружбу, на приятельские отношения. И детей она, собственно, видела только утром и вечером. А теперь она на ночь запиралась и от Блейка. Он сидел на другом конце стола и казался нереальным и далеким в косо падающих лучах солнца.

– Блейк, скажи мне что-нибудь настоящее! – просила она. – Ну, говори же!

Если бы он теперь обратился к ней серьезно, она подбежала бы к нему, упала бы перед ним на колени, обняла и в слезах просила бы его: «Соня мне уже не мешает – ничто мне не помешает, только если ты будешь рядом со мной!»

Но он посмотрел на нее и сказал все тем же веселым голосом:

– Что мне надо тебе сказать, Сюзан? Что ты сегодня утром прекрасна? Но ты прекрасна всегда, и я тебе это так часто говорю… Завтракай, а после мы пойдем смотреть на эти твои восхитительные вещи.

Он смочил пальцы в полоскательнице, где плавало несколько розовых лепестков, и вытер их о свежевыглаженную полотняную салфетку. Кроун внес почки, поджаренные на шпике, и Блейк с обычным аппетитом взялся за них. Он всегда плотно завтракал и при этом сохранял врожденную стройность фигуры.

– Наконец-то нашелся кто-то, кто умеет как следует готовить почки на вертеле, – сказал он серьезно.

– Я рада, – ответила Сюзан. Ведь она потратила долгие драгоценные часы на поиски новой поварихи, потому что почки, которые он любил есть на завтрак, никто не умел приготовить, пока внезапно Джейн не предложила:

«Я бы каждое утро ходила, мадам, и готовила ему эти почки, только бы он перестал ругаться. Но вам придется объяснить всем на кухне, что вы меня посылаете только ради этого».

«Благодарю вас, Джейн, вы всегда в тяжкую минуту спешите мне на помощь».

– Ну, пошли? – спросил Блейк.

Сюзан мгновенно встала – у нее немножко дрожали колени. «Яне боюсь его», – сказала она про себя, а вслух ответила:

– Сейчас, только переоденусь, Блейк.

Они сели в машину, и Банти с важным видом промчал их к ателье. И все же она отвела его на место, где укрывалась от него.

– Сюзан! – ужаснулся Блейк. – Такой шум и грязь!

– Но все это остается на улице, – быстро сказала она. – Зато у меня здесь много места.

Опередив его, она взбежала вверх по лестнице и отомкнула двери. Но когда он вошел и осмотрелся, она снова задрожала.

– Садись, милый, а я присяду к тебе на подлокотник, – умоляюще произнесла Сюзан.

Блейк присел, она устроилась возле и ожидала его приговора с бьющимся сердцем. Когда на ее статуи смотрел Дэвид Барнс, она была в них уверена, но теперь, перед предвзятым взглядом Блейка она потеряла уверенность. Статуи вдруг показались ей холодными, тяжелыми и гигантскими. По сравнению с изысканностью его работ они казались грубыми.

– Я совершенно ошеломлен, – выдавил наконец из себя Блейк. – Сюзан, это колоссально! Когда же ты успела сделать все это?

– Я работала каждый день – почти.

– Я и не думал, что они будут такие гигантские, – ответил Блейк. Он встал и начал ходить между ними. Она чувствовала, что те воспринимают его шаги, его близость, но не отступают перед ним.

– В них, конечно, есть какая-то простота, – начал он, но голос его заглушил вой пожарной машины. Она промчалась мимо окон под детский визг и крики взрослых, и вся комната вздрогнула. И только массивные фигуры не шелохнулись.

– Понимаю, что тебе хочется сделать, – снова начал Блейк и прочитал надписи на постаментах. – Некая стихийная Америка – корни, почва, истоки и так далее.

– Что-то в этом роде, – сказала Сюзан. – Но это скорее чувство, чем идея.

Он долго стоял перед скульптурой Сони.

– Гм, ты ее видишь вот так, – сказал он необычайно тихо, – почти как провинциалку. Я в ней вижу нечто существенно иное.

– Но она и есть провинциалка, – сказала Сюзан. – Ее отец был хорватским крестьянином, они жили среди татар.

Затем он спросил:

– Она уже видела это?

– В готовом виде еще нет. Она пришла один раз мне попозировать.

– Она говорила мне об этом.

Соня у них не была с той ночи, как они говорили о ней. Но Сюзан, естественно, знала, что они встречались, и Блейк о ней теперь говорил совершенно свободно, словно ему нечего было скрывать.

– Ты все делаешь в мраморе? – спросил он.

– Да, – ответила она и добавила: – Я знаю, что ты не любишь камень, но я охотнее всего работаю с ним. – Он все еще смотрел на сильное обнаженное тело Сони, и Сюзан этого уже не могла выдержать.

– Тебе нравится моя негритянка? – спросила она, и он, наконец, повернулся.

– Нравится, она хороша, – и с каким-то удивлением он добавил: – Она действительно очень хороша, Сюзан.

Ей хотелось закричать: «Почему ты так удивляешься?» – но она сказала лишь:

– Мне тоже нравится.

Блейк вдруг сразу обмяк. Он принялся советовать ей, как подготовить выставку, и надавал разных адресов и фамилий, а после добавил:

– Мне надо это сделать за тебя, Сюзан? Должен ли я тебе подготовить почву?

Но она покачала головой.

– Это для меня будет развлечением. Я хочу испытать все. Надеюсь, что тебе не помешает, если я буду выставляться только под своей фамилией?