Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
П.С. Бак
Гордое сердце
ЧАСТЬ I
«Сюзан Гейлорд собирается выйти замуж!»
Она слышала эти слова так ясно, словно их говорил чей-то голос, словно их говорило все: деревья вокруг нее, птицы на вязе, растущем в лесу Бродяги, не очень далеко от того места, где остановились они с Марком. Эти слова пронзительно пиликал маленький весенний сверчок. А голос Марка, ровный и густой застенчиво спрашивал:
– Сюзан… ты согласна выйти за меня замуж?
Она отлично знала, что это был тот день и час, которые запланировал Марк. В этом человеке для нее не было ничего неожиданного с тех пор, как он появился: долговязый, застенчивый мальчик, проделывающий длинный утомительный путь в пятый класс школы с фермы, расположенной по соседству. Они вместе закончили школу: она – всегда веселая; он – высокий и неразговорчивый, всегда держался в стороне от людей, наблюдая за ней. В первый же день она заметила, что он положил на нее глаз.
– Я хочу замуж, – сказала она, резко откинув голову назад, – и я хочу замуж за тебя.
Он трепетал. Она почувствовала, как его большие руки, лежащие на ее плечах, дрожат. Это была судьба. Она собиралась замуж. Она решила, что хочет замуж, и это самое главное из всего того, что она хотела.
Он привлек ее к себе. Она чувствовала непривычную тяжесть его массивного, мускулистого тела. Она была не маленькой и даже не слабой, какими было большинство девушек. Но в его объятиях она чувствовала себя совсем крошечной, и наслаждалась этим непривычным ощущением. Оно ее не шокировало, хотя сейчас он страстно и сильно целовал ее.
– Мне хотелось этого с первого дня в пятом классе, – произнес он.
– Ты бы даже не выбрал меня для игры в бутылочку! – смеясь, воскликнула она.
– Ненавижу игру в бутылочку! – резко проговорил он. – Я хочу, чтобы поцелуи доставляли настоящее наслаждение. – Он какое-то время держал ее в объятиях спокойно, не целуя.
Они стояли и долго молчали. Она прижалась к нему, ее нетерпеливость ушла. Трудно было понять, чего ей хотелось больше. Очень давно профессор Кинкайд сказал ей после урока английского языка: «Сюзан, у тебя литературный талант ты сможешь писать, если захочешь»
Но потом отец взял ее в Нью-Йорк, в театр на премьеру спектакля, и ей захотелось играть на сцене. Долгие годы она мечтала об актерской карьере, представляла себя играющей на сцене героиню, которой она не была. Она воображала себя кем угодно, но при этом знала, что у нее золотые руки. Она хотела работать руками. Ей нравилось ощущать материалы, с которыми она работала – материалы, более осязаемые, чем музыка, хотя отец научил ее музыке. Она была нетерпелива, совершенно не знала, что должны делать ее руки, ибо ей нравилось все. Она хотела всего. Так было и когда она решила выйти замуж и иметь великое множество детей.
Она немного приостановилась в своих размышлениях, вспомнив, что чувствовали ее руки на прошлой неделе, когда она лепила голову своей сестры Мэри. Ее руки действовали проворно и умело, и от радости Сюзан закричала Мэри:
– Ты отлично получилась у меня, Мэри! Посмотри!
Мэри подошла, взглянула. Сюзан ждала, что Мэри удивленно скажет: «Это точно я, Сюзан!» Но Мэри взяла головку и смяла глину, превратив ее в бесформенную массу.
– Ты слепила меня ужасно! – горячо проговорила Мэри. – Как это отвратительно с твоей стороны! – И, разразившись плачем, она выбежала прочь.
Сюзан, слишком потрясенная, чтобы говорить, взяла глину и снова начала разминать ее. И все время она каким-то шестым чувством осознавала, что то, что она слепила, было Мэри, понравилось сестре это или нет. Ладони ее рук горели от воспоминаний, а пальцы сжимались и разжимались.
– Марк! – сказала она, откинувшись назад, чтобы лучше видеть его. – Кода мы поженимся, ты не будешь возражать, если я всерьез займусь скульптурой? Разумеется, я не позволю, чтобы это было помехой.
– Я хочу, чтобы ты всегда делала то, что пожелаешь, – ответил он. Застенчивость в его ясных глазах усилилась. – Я недостаточно хорош для тебя, Сюзан, – сказал он. – Я знаю это.
– А я – нет.
– Ты самая умная и красивая девушка в городе.
– О, чепуха! – весело воскликнула она. – Кто я такая – бедная дочка профессора. – Вдруг ей захотелось начать все сначала. Она быстро поцеловала его, засмеялась и схватила за руку. – Бежим! – крикнула она, и они побежали через лес по направлению к дому.
«Я выхожу замуж!» – подумала она, испытывая настоящее наслаждение от стремительного бега. – «Я выхожу замуж!»
* * *
– Мне бы не хотелось, – говорила миссис Гейлорд, – чтобы ты выходила замуж такой молодой. Ты сразу свяжешь себя замужеством.
– Я хочу замуж, – сказала Сюзан.
Ее мать промолчала. Они работали одни в комнате для шитья, кроя и наметывая свадебное платье. Они были одни с тех пор, как были вымыты тарелки после завтрака, и все это время Сюзан понимала, что мать хочет ей что-то сказать. Это было бы нечто уклончивое и, с другой стороны, благоразумное по своему значению, ибо ее мать стеснялась заговорить о браке.
Когда-то давно, когда Марк впервые приходил повидать ее, мать пыталась о чем-то поговорить с ней. В полночь она поднялась к себе наверх, покрасневшая от ликования, которого не понимала, а мать ожидала ее в комнате, завернувшись в свой коричневый халат; ее волосы были заплетены в маленькие косички, чтобы назавтра сделать завивку.
– Я чувствую, что должна сказать тебе кое-что, Сюзан, – проговорила она с несчастным видом.
– В чем дело, мама? – спросила Сюзан, пристально глядя на мать.
– Я имею в виду твой возраст, – сказала мать. Сюзан чувствовала в матери нерешительность, ей стало жарко, а сердце забилось сильнее.
– Ты имеешь в виду Марка? – твердо спросила она.
– Я имею в виду любого молодого человека, – ответила мать.
– Ты не должна думать ничего плохого, мама, – быстро проговорила Сюзан. – У нас с Марком все хорошо. Кроме того, я сама могу позаботиться о себе.
– Что ж, – вздохнула мать, – как только ты узнаешь, что я имею в виду…
Она смущенно поцеловала Сюзан. На ее щеках местами выступил румянец. Уходя, она закрыла дверь, и волочившийся за ней пояс от халата защемило между створок.
– Ой, дорогая! – крикнула она из-за двери.
– Сейчас, сейчас… – откликнулась Сюзан и освободила ее.
Этим утром Сюзан озорно улыбалась. Прошлым вечером она немного посмеялась и сказала Марку:
«Мать решит, что должна будет поговорить со мной о чем-то, когда я расскажу ей, что мы с тобой вправду обручились».
«Обо мне? – рассудительно поинтересовался он. – Я прямо вижу, как твой отец, вскинув брови, спрашивает меня: «Зачем вы собираетесь жениться на моей дочери, молодой человек?» И я не буду знать, что ответить. Ты знаешь, Сю, я провалился на курсе поэзии».
«Маму не это беспокоит, – сказала она, смеясь над ним. – Нет, ей просто хотелось поговорить со мной о жизни».
«Сущность и все такое прочее?» – спросил он торжественным тоном, она кивнула и они рассмеялись вместе…
– Ты будешь делать мелкие складки на фате? – спросила мать.
– Я их уже наметала, – ответила Сюзи.
Она зажужжала машинкой и сделала длинные швы на шлейфе. Затем принялась за подол.
– У тебя действительно есть понятие стиля, – неохотно проговорила мать. – Ты сделала все настолько быстро, что должно было выйти неправильно, однако у тебя получилось. Не понимаю, как это тебе удается.
– Я пальцами чувствую, правильно или неправильно, – откликнулась Сюзи.
Да, она имела это необъяснимое представление о чувстве линии, которое уже заранее постигла в уме. Она имела представление о многих вещах, главным образом тогда, когда лепила. Но это могло быть и тогда, когда она строчила шов, замешивала тесто для торта, расставляла цветы в вазе. Она всегда чувствовала, как это должно смотреться, где стоять, рисуя это в уме. Ее пальцы были ловкими и проворными рабами, которые слушались своего господина – зрение. Она улыбнулась и прибавила:
– Я должна уметь сшить свое свадебное платье должным образом.
Она могла бы купить платье. Ее отец сказал: «Купи себе, что хочешь, Сюзан, – и дал ей сто долларов. – Это цена по крайней мере двадцати стихотворений. Боже, как дешево продается поэзия! Мне бы очень хотелось, чтобы твой молодой человек занимался настоящим делом, имел хорошее положение, а не писал стихов!»
Ее отец преподавал литературу в небольшом Восточном колледже, в одном из корпусов которого они и жили. Хотя поэзия, как он говорил, была его настоящей работой, он не мог никого убедить, что это так. Однако все, что он зарабатывал поэзией, нельзя было тратить на обычные хлеб с маслом.
Она благодарно приняла сто долларов и внимательно пересмотрела все свадебные платья в магазинах города. Чем больше она их рассматривала, тем яснее представляла свое собственное и тем больше понимала, что ни одно из виденных ею платьев не годится. Она должна сама сшить его. Поэтому она купила несколько ярдов тяжелого атласа почти белого цвета, однако не совсем белого. Заплатила десять долларов за очень милое кружево и еще десять – за нежный дымчатый тюль для фаты.
«Вам не нужна выкройка?» – поинтересовался продавец.
«Нет, благодарю вас», – ответила она.
Приложив материал к своему телу, она забыла, что это было ее свадебное платье. Она забыла даже о Марке, увлекшись придумыванием фасона. Всякий раз, когда она что-нибудь делала, ее увлекал сам процесс изготовления, и тогда все ее существо наполнялось гармонией.
Она разглаживала атлас на своем крепком молодом боку.
– Должна сказать, что оно сидит великолепно, – заметила ее мать и вздохнула.
– Устала? – услышав этот вздох, спросила Сюзи.
– Нет, – ответила мать и сжала губы. Под низкими сводами комнаты для шитья в жару было душно, и мать, приподняв очки, вытерла свое круглое морщинистое лицо передником.
Потом в тишине этой комнаты Сюзан вдруг услышала шум. Это было похоже на жужжание осы на оконном стекле. Она прислушалась. Ее сестра играла «Утешение» Мендельсона, играла медленно и тщательно, каждый раз делая унылым и безжизненным очень существенный для этой мелодии диез. Сюзан поколебалась с секунду, послушала еще, и тут ее буквально покоробило от неуместного здесь бемоля. Она отложила атлас и быстро подошла к двери.
– Что случилось? – спросила мать, но Сюзан не ответила. Она должна была дойти до Мэри прежде, чем та снова подойдет к этому бемолю. Она была ужасно расстроена, испытывала почти физическую боль. Она резко распахнула дверь в гостиную.
– Мэри, – мягко проговорила Сюзан. Она всегда говорила мягко с Мэри, которая была на пять лет младше ее. Мэри повернулась и вопросительно посмотрела на сестру. Ее изящные маленькие руки все еще ударяли по клавишам.
– Дорогая, ты… Могу я только показать тебе? – она попросила Мэри подвинуться на скамеечке у пианино и начала мягко и правильно наигрывать мелодию. – Вот тут и тут – ты слышишь? Тут говорится: «Не будь больше печальным никогда, вспомни, о, вспомни все свои радости!» – так тут мажор, а не минор. Вот! – Она легко сыграла, радуясь, что смягчила эту боль фальшивой ноты. Она повторила мелодию легко, профессионально, забыв о Мэри и принося облегчение самой себе.
– Я никогда не смогу так сыграть, – голос Мэри звучал тихо и огорченно.
– Ну, конечно, сможешь, – бодро сказала Сюзан. Она встала со скамеечки. – Тебе бы хотелось постараться сделать это для меня? Я тебе покажу…
Но вдруг она почувствовала настроение Мэри. В конце концов, Мэри пятнадцать, а ей двадцать.
– Да, конечно, тебе придется достаточно поработать самой. Но ты сумеешь, и ты это знаешь. Ты делаешься прекрасной от своей музыки. – Ей страстно захотелось снова сделать Мэри счастливой. Ей захотелось, чтобы, как и она, все были счастливы.
– Не думаю, что я сейчас буду дальше упражняться, – сказала Мэри и закрыла ноты. Она обиженно поджала свои красные губки.
– Хорошо, дорогая, – отозвалась Сюзан и улыбнулась. – Полечу-ка я опять к своему шитью. Не хочешь пойти со мной взглянуть на мое платье?
– После, – сказала Мэри. Она не смотрела на Сюзан и не улыбалась. Она обеими руками откинула назад свои прямые черные волосы и медленно удалилась.
Сюзан взяла материал в руки.
– Что случилось? – поинтересовалась мать.
– Мэри неверно сыграла.
Мать промолчала. Жаркий воздух под низким потолком, казалось, волною хлынул наверх.
– Я знаю, что ты не это имеешь в виду, – после небольшого молчания проговорила мать, – однако Мэри именно сейчас стала чрезвычайно чувствительной – такой у нее возраст. На твоем месте я бы не стала поправлять ее ни в чем.
– О, нет, я не поправляла ее, – быстро ответила Сюзан. – Я ненавижу это делать. Просто очень тяжело терпеть фальшивую игру. Это вызывает у меня дрожь, от этого во рту у меня становится сухо, а ладони влажнеют. Глупо, конечно, но я ничего не могу с собой поделать.
– Лучше уйди туда, где бы ты не слышала этого, – заметила мать и, снова немного помолчав, добавила: – Ты иногда бываешь слишком прямолинейной. Тебе нужно быть потерпимее, Сюзан.
Сюзан не отвечала, чувствуя в голосе матери упрек. Она часто ощущала, как между ними вырастает стена, которая ее пугала. Она понимала, что не надо отвечать, не надо пытаться что-то объяснить, и тогда эта стена исчезнет.
– Может, мне пойти приготовить подливку? – спросила она.
– Что ж, пойди, если хочешь, – ответила мать и прибавила: – Не знаю… но тем не менее, ты делаешь подливку к тушеному мясу уже лучше, чем я.
Сюзан наклонилась, чтобы поцеловать мать.
– Какая чушь! – весело сказала она. Однако ее мать больше не улыбалась. Сюзан так часто хотела, чтобы ее мать улыбнулась. Почему бы не улыбнуться, когда все так хорошо?! Это ведь так просто. Зачем эти тучи между ними. Когда они с Марком поженятся, думала она на кухне, повязывая передник, между ними никогда не будет туч. Она любила этот дом, но будет вести хозяйство для Марка, создавая собственный быт в собственном доме.
«Я хочу выйти замуж», – с жаром сказала она сама себе.
* * *
Лунной ночью она лежала в объятиях Марка в тени дуба, растущего у крыльца. Они подложили под себя коврик и ждали, когда лунный свет достигнет конца дороги. Дом был полон света. Мать была на кухне, отец в кабинете редактировал статью. Они слышали вновь и вновь его ворчание: «О, Боже мой, о, Боже!» Она знала, что сейчас он откинулся на спинку стула и, закрыв глаза, сидит без движения. Пройдет несколько секунд, прежде чем он сможет снова продолжить работу, мучительно ища совершенства, которого никогда не находил. Мэри сейчас находилась в гостиной, упражняясь на пианино.
Сюзан села и некоторое время прислушивалась.
– О, слава Богу! – воскликнула она и рассмеялась.
– Боже, что случилось? – спросил Марк.
– На этот раз Мэри сыграла верно, – ответила она. Он не понял, что она имела в виду, но это было неважно. Мэри играла запинающимися пальцами, осторожно, но совершенно правильно, и Сюзан снова легла, наполненная восхитительным покоем, который не имел никакого отношения к Марку. О, это так успокаивало! Правильно понимать сущность чего бы то ни было, уметь отличать истинное от ложного, чувствовать правду и простоту – все это доставляло ей безграничное удовольствие, которое освещало для нее весь мир.
Марк молчал. Он посмотрел на нее, и она поняла, что он не понимает, что она имела в виду. Она не могла ничего объяснить ему, поскольку это не имело к нему никакого отношения, вернее, это относилось скорее к области ощущений, которые нельзя было выразить обычными словами. Поэтому Сюзан была вынуждена заговорить о чем-нибудь другом.
– Я закончила шить свадебное платье, – прошептала она.
– Любимая! – прошептал он. – Я никогда не встречал таких, какты! Я не знаю в городе другой девушки, похожей на тебя. Ты потрясающе умна и талантлива!
Это же так просто – делать все хорошо, – сказала она.
– Но ты делаешь все лучше всех! – дрожащим голосом произнес он. – Ты играешь и поешь, рисуешь, готовишь и шьешь платья. – Он немного помолчал, затем робко проговорил: – Я не достаточно хорош для тебя.
Она ненавидела его неуверенность в себе. Это немного отталкивало ее от него. Она не хотела выходить замуж за человека, который считал себя недостойным ее. Ей пришлось перевести разговор на другую тему, чтобы прогнать от себя дурные мысли. Она сказала:
– Я хочу вылепить из глины твой портрет, Марк. У тебя красивая голова. Дай мне рассмотреть ее!
Сюзан снова села и повернула его голову к лунному свету. Она мягко ощупала пальцами его голову, чувствуя каждую ее линию. Сейчас она уже понимала, с чего начать; решительное, сильное сжатие глины сделает этот глубокий и изящный поворот у виска, сильное нажатие большими пальцами сделает широкие углубления глазных впадин. Она чувствовала знакомый зуд от желания работать. Лунный свет и дуб куда-то исчезли. Даже Марк стал виден неясно. Перед ее глазами осталась только вылепленная ее руками голова. Со страстным желанием она думала о влажной глиняной массе, которая лежала под мокрой тряпкой в маленьком алькове в ее комнате. Мысленно она уже размешивала глину, но затем снова успокоилась. До чего же смешно и нелепо хотеть оставить лунной ночью своего возлюбленного и заняться лепкой его головы! Она положила его голову себе на грудь. Ей надо было увериться, что она не упустила эту теплую действительность, позволив ей исчезнуть, пока она создавала ее образ.
Одна за другой лампы в доме погасли. Умолкло пианино, стала темной кухня. Через несколько минут ее родители вышли на крыльцо.
– Ха! Эй, вы, окропленные росою смертные! – проговорил в темноту, где они сидели, ее отец. Его посеребренные сединою волосы мягко светились в лунном свете, а красивое лицо было ясным. В это залитое лунным светом мгновение недовольство в уголках его рта и глазах исчезло.
– Доброй ночи, доброй ночи! – тихо сказала Сюзан.
– Доброй ночи, сэр! – эхом отозвался голос Марка.
– Меня уже укладывают в постель, – посетовал отец. – Вот вам молодое поколение!
Они рассмеялись; отец на минуту задержался, затем сказал:
– Что ж, полагаю, мне тут больше нечего делать, – и зевнул.
– Мог бы найти себе какой-нибудь другой дуб, – сказала Сюзан.
– Сюзан, а не слишком ли сыро? – заботливо спросила мать. – Посидели бы в гостиной.
– О, Дженни, иди спать, – сказал отец, громко чихнул и повел мать в дом.
Вскоре дом погрузился в тишину и темноту. Сюзан положила голову Марку на плечо и незаметно для себя погрузилась в мечты.
– О чем ты думаешь? – наконец спросил он.
– Обо всем, – ответила она. – Нет, это не раздумья – это чувства и ощущения.
– Что же ты чувствуешь?
Она попыталась сосредоточиться, мысленно разглядывая то, что видела, чтобы рассказать ему. Перед ее взором проходили сотни картин: маленький дом, в котором они будут жить, голубые занавески, стол с роскошным обедом, который она приготовила, здоровые ребятишки с ее глазами и ртом Марка; его голова, вылепленная ею из глины, уже законченная и выглядевшая точно так, как ей хотелось; она сама, дающая званый ужин, ее друзья, веселившиеся в ее доме, а за всем этим – словно яркие кучевые облака, залитые солнечным светом – будущее.
Она сказала:
– Я хочу быть самой лучшей женой и самой лучшей матерью в мире. Я хочу сделать множество красивых вещей из камня и бронзы, множество совершенных вещей. Я хочу увидеть мир и людей – нет ничего такого, чего бы мне не хотелось сделать.
Он с минуту молчал.
– Если бы это была не ты, – сказал он, – я бы подумал, что ты сумасшедшая. Но ты непохожа ни на кого. – Через мгновение он добавил: – Ты всегда будешь делать то, что хочешь. А мне бы очень хотелось хоть наполовину быть таким, как ты, и я уверен, что смог бы.
Она увидела еле заметную тень тучки, закрывшей луну.
– Я хочу только тебя, – быстро прошептала она. В темноте она провела по его голове рукой, медленно погладила волосы, уши, горло, его подбородок и снова забылась… Завтра утром она встанет рано и начнет лепить голову Марка…
– Дорогая! – прошептал он и приблизил губы к ее руке.
– Дорогой! – откликнулась она и коснулась пальцами его губ. Она их так хорошо чувствовала, словно ее пальцы были пальцами слепца. Так она запомнила на завтра изгибы его губ. Подумав об этом, она нетерпеливо села.
– Что случилось? – удивленно спросил Марк. Даже не обратив внимания на его удивление, она встала на ноги.
– Не знаю… ничего! – нерешительно проговорила она и отстранилась от Марка.
– Ты – странная девушка! – воскликнул он. – Как только я пытаюсь тебя приласкать, ты тут же куда-то уходишь!
Теперь она осознала, что он сказал ей. Ей стало стыдно и даже немного страшно.
– О, я люблю тебя, я люблю тебя! – шептала она, придавая себе уверенности посредством собственного голоса.
Но он был повергнут в уныние. Руки, сжимавшие ее в объятиях, стали нерешительными.
– Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю, – сказал он.
– О нет, Марк! – запротестовала она. Что за грустные мысли в такую великолепную ночь? Люби меня вечно! – прошептала она и с силой наклонила его голову вниз, так, чтобы его губы слились с ее губами.
– Конечно, я буду любить тебя, – горячо пообещал он.
– Люби меня, люби! – настаивала она. – Я принадлежу тебе – только тебе! – Она прижалась к нему. Сюзан хотелось сидеть так все время. Ничего ей так сильно не хотелось, как этого. – Давай быстрее поженимся! – шептала она. – Не в июне, а в следующем месяце.
Он крепко обнял ее и в замешательстве от ее переменчивости, растерянно ответил:
– А почему бы и нет? Я попрошу твоей руки завтра же.
Они прильнули друг к другу, одни в этой ночи; под ними была такая теплая земля, над головами – темная крона старого дуба. Он первый встал на ноги.
– Я лучше пойду, – пробормотал он. – Уже поздно.
– Да, – нерешительно проговорила она, лежа глядя на него.
– Вставай, Сюзан, – прошептал он. Она встала и откинула назад голову. Ей хотелось быть уверенной в том, что Марк полностью принадлежит ей. И сейчас она обрела эту уверенность.
Они пошли к калитке. Высоко в небе светила луна, и ее свет был так ярок, когда они целовались, что их могли увидеть из соседних домов, расположенных вдоль по улице, из окон и с кресел-качалок у соседних крылец. Он прислонился к калитке и улыбнулся ей.
– Завтра! – произнес он.
– Завтра! – эхом откликнулась она.
Она стояла, наблюдая за тем, как он уходит, как его фигура становится все меньше и меньше. Сердце ее переполнялось счастьем. Больше всего на свете она хотела быть с ним.
…Пока Сюзан наблюдала за ним, она чувствовала, как желание творить все сильнее охватывает ее. Она ждала до тех пор, пока он не скрылся за поворотом дороги, помахав ей на последок рукой. Подобно стреле она влетела в дом и поднялась по лестнице к себе в комнату. Было не очень поздно, почти полночь. Она тихо закрыла дверь и немедленно подошла к мягкой глине, лежащей в алькове. Она включила подвесную лампу и надела свой рабочий халат. Она дрожала от счастья. Теперь она могла заняться своим любимым делом. Она взяла в руки круглый комок глины, прибавила еще немного. Этого должно было хватить. Она начала придавать глине форму так, как представляла ее себе. Вначале грубо, в общих чертах. Она работала несколько часов, с придыханием напевая: «Ах, это будет – слава мне! Слава мне!» Однако она не знала того, о чем пела. Она была совершенно счастлива – одна в этом доме, одна в этом мире. Она делала все правильно. Вот, это уже напоминает Марка. Она уселась прямо на деревянный чурбан, который использовала как стул, затем снова встала.
Теперь, вот в таком виде, она может позволить работе подождать до утра, когда ее пальцы снова станут такими живыми. Она касалась глины пальцами, придавая форму его губам, словно целуя его.
Вот какими они были. О, до чего приятно что-то делать правильно! Она отошла назад и чуть притушила свет. Рот Марка – она сделала ему рот! Сюзан вздохнула, как вздыхала всегда после завершения работы. Марк прервал миг их совместного блаженства, но она пришла прямо от него к этому глубочайшему и одинокому свершению. Теперь она может спать. Она свободна. Сюзан прошла в ванную и принимала душ уже наполовину сонная. Через десять минут она заснула в мечтах и в полнейшем покое.
* * *
– Однако я не понимаю, почему ты так спешишь со свадьбой, – говорила сбитая с толку мать за завтраком. Сюзан часто замечала, как облако смущения довольно быстро покидало лицо ее матери, но всегда быстро забывала об этом в пылу собственных размышлений. Она танцующей походкой пришла в столовую, чтобы промурлыкать, словно песню, следующие слова:
– Марк и я собираемся пожениться в следующем месяце! – и сразу лицо матери помрачнело.
– Ведь жизнь в браке продолжается довольно долго, – заметила мать.
– Ты слушай, слушай, – тихо проговорил отец, впиваясь в свой грейпфрут.
– Ты не согласен со мной, отец? – продолжала мать.
– Конечно, согласен, но на этот раз это – совсем не мое дело, – ответил он.
– Ты такая молоденькая девочка, – сетовала мать, – и потом уйдет твоя свобода.
– Мы с Марком считаем, что после того, как поженимся, будем еще свободнее, чем прежде, – заявила Сюзан. – Я принесу яйца.
– Да, принеси… Делай, что хочешь, – вздохнула мать, – хотя, дорогая моя, как же мы успеем со всеми приготовлениями?!
– Я все успею, – сказала Сюзан.
Мэри торжественно переводила взгляд своих огромных черных глаз с одного лица на другое с привычным спокойствием. Наедине с матерью они свободно болтали о всяких личных мелочах, но никогда прежде при этом не присутствовали ни отец, ни Сюзан. Она была здесь словно единственная подружка невесты, что для Сюзан было одновременно и радостно и не очень желательно. Поймав ее взгляд глазами, Сюзан остановила взор за двери кухни.
– Твое платье следующее, Мабс! – весело проговорила она. – О, я так хорошо его себе представляю: кружева цвета персика под огромной шляпой!
Мэри болезненно улыбнулась, подумав про себя, что не совсем представляет себе свое маленькое смуглое личико над кружевами цвета персика под огромной шляпой. Она всегда выбирала для себя строгие и простые предметы туалета, печалясь и приходя в отчаяние от собственной некрасивости. Персиковый цвет, сказала она, сделает ее похожей на чернослив.
– Глупости! – закричала Сюзан, смеясь. – И это с твоими-то глазами!
Мэри промолчала, негромко фыркнула и вдруг чихнула.
– Где твой носовой платок? – резко выпалил отец поверх своей газеты.
Она вскочила. Мэри имела манеру, слушая собеседника, внезапно вскочить и убежать от него. Кроме того, у нее не было носового платка. Сюзан принесла яйца, засунула ей, походя мимо, за шиворот свежий носовой платок и улыбнулась.
– Нужно пользоваться своим носовым платком, дорогая, – рассеянно проговорила мать. Она выглянула в окно. – А вон и Марк! – вдруг воскликнула она. – Интересно, что это он так рано? Может, случилось что?
Но Сюзан, завидев его, уже была у входной двери.
– Я начала лепить твою голову! – затаив дыхание, проговорила она. – Хочешь посмотреть?
– Мне надо спешить, – ответил он. – Поцелуй меня. Сю, я должен подумать о нашей женитьбе. У меня нет денег.
– О, давай пойдем наверх, и ты скажешь мне все, – резко сказала она. – А я тебе вот что скажу: не думай о деньгах! У меня мысль. Миссис Фонтен нужен купидон для сада, и я скажу ей, что смогу сделать ей его. Я попрошу за работу сто пятьдесят долларов.
– Сто пятьдесят! – сказал он. – Это куча денег! Я не зарабатываю столько и за месяц. Это больше того, что я смогу заработать с сегодняшнего дня до июня.
– Так мы поженимся?! – добивалась от него она.
Он нерешительно смотрел в ее ясные, темные глаза. – Я не хочу брать твои деньги, – сказал он.
– О, ерунда! – насмешливо воскликнула она. – Неужели мы с тобой будем делить все на «твое» и «мое»?!
– Ты до того мила! – прошептал он и приподнял ее в крепком объятии. – Эх, я должен бежать!
Он ушел, а потом она вспомнила, что он так и не взглянул на голову. Однако это не имело значения. Она поработает еще немного, и ее работа будет лучше. Она, танцуя, вернулась в столовую.
– Все в порядке! – сказала она, положив себе большую порцию яичницы.
– Поэзия не в цене в наши дни, – печально произнес отец. Он читал объявления. – «Мужчина, имеющий склонность к стабильности, водящий машину, поможет по уходу за садом». Вот вам и работа для высушенного поэта. «Ищу пару. Жена должна готовить, штопать, помогать главным образом в работе по дому». Дженни, дорогая! – Он поднял густые красивые черные брови и посмотрел на жену.
Однако она не обращала на него внимания. Когда-то, много лет назад, ее тревожило его серьезное отношение к объявлениям, но сейчас она хорошо знала цену этой серьезности и его шуткам. Она не видела между ними разницы и игнорировала и то и другое.
– Тебе не придется сочинять стихи для меня, чтобы заработать, – спокойно сказала Сюзан. – Все улажено. – После завтрака, как только она перемоет посуду, она отправится к миссис Фонтен и поинтересуется, по-прежнему ли той нужен купидон.
Отец вскочил со стула.
– Тогда свадьба! – вскричал он и поднял Сюзан.
Они бесшумно танцевали какое-то время под долгим торжествующим взглядом Мэри, которая доедала свой тост. Миссис Гейлорд налила себе третью чашку кофе, ее губы шевелились. Она начала растерянно что-то шептать про себя. Сюзан остановилась.
– Что ты сказала, ма? – спросила она.
Миссис Гейлорд пристально посмотрела на нее.
– Я просто сказала, что у нас нет шелка, – ответила она. – Нам придется достать две катушки белого шелка.
– Я принесу их после завтрака, – сказала Сюзан.
– Что ж, надо идти, – заторопился отец. – Меня ждут пятьдесят молодых поэтов из шестого класса… О, Боже! Кое-кто из них даже похуже Марка, хотя и его трудно забыть. Мне доставило истинное удовольствие провалить на экзамене этого молодого человека.
– Я знаю, он старался, – возмутилась Сюзан. – Марк всегда делает все от него зависящее.
– Так что ж прикажете с этим делать? – спросил отец. – Он неистово шарил в своих карманах. – Где мой красный карандаш? – взволнованно спросил он. – Раньше я и не пытался учить класс, потеряв свой красный карандаш!
Сюзан встала и начала рыскать в его карманах.
– Марк ничего не может поделать с тем, что он не очень хороший поэт, – горячо говорила она. – Ты не должен ставить ему это в вину, папа. Вот твой карандаш, он в кармане твоего жилета.
– Слава Богу! – обрадовался отец. – Теперь я – снова я! Разумеется, я не ставлю ему это в вину. Возможно, он будет тебе лучшим мужем, ибо он не поэт. Вот что я скажу: делай все, что можешь, чтобы не иметь никакого отношения к поэзии. Она переполняет тебя и вырывается наружу, если она в тебе есть, и не вырывается, если ее в тебе нет. До свидания, Сю. – Он поцеловал ее в щеку и вышел.
Как только отец ушел, Мэри медленно поднялась, подошла к своим нотам и молча остановилась. Мать посмотрела на нее, затем подошла и потуже затянула ленту на ее темных волосах. Сюзан, которая проходила мимо с грудой грязных тарелок, остановилась и быстро поцеловала свою младшую сестренку в шею.
