Текст книги "Атлантида. Забытый. Прокаженный король. Владелица ливанского замка. Кенигсмарк. Дорога гигантов. Соленое озеро"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 78 страниц)

– Чопи, – приказал Арапин, – принеси-ка мне то, о чем ты мне сейчас сказал.

Глаза иезуита свыклись с темнотою палатки и позволили разглядеть в глубине какой-то грубый шкаф. К нему подошел Чопи, отпер, порылся в связках бумаг и, взяв одну из них, вернулся к столу.

Арапин стал внимательно пробегать бумаги.

– Отец Филипп д’Экзиль, – сказал он, наконец, – ты был осужден моим братом и предшественником Уакара, в заседании его суда, на смерть – 24 января 1854 году, пять лет тому назад?

– Да, я, – сказал отец д’Экзиль.

– Приговор, – продолжал Арапин, – записанный моим здесь присутствующим делопроизводителем, Чопи, был тебе объявлен первый раз в Соленом Озере в 1854 году стараниями Уакара, а во второй раз я послал тебе извещение об этом в 1856 году. Ты не получил ни одного из этих извещений?

– Я оба получил.

– А! – произнес Арапин.

Видно было, что этот столь спокойный человек с трудом скрывал свое изумление.

– И ты все-таки возвращаешься? – спросил он.

– Возвращаюсь.

– Может быть, осужденный заочно, ты рассчитываешь опротестовать этот приговор и потребовать вторичного суда?

Иезуит сделал неопределенный жест.

– Это твое право, – продолжал, все более и более изумляясь Арапин. – А мой долг созвать экстренно совет, который решит, надо ли отсрочить вынесенный против тебя пять лет тому назад приговор, отменить его или немедленно привести в исполнение.

– Я в вашем распоряжении, – сказал отец д’Экзиль.

И он принялся спокойно читать номер "New-York Spectatora", оставленный на столе.

Между тем Арапин продолжал наводить справки в досье, отдельные бумаги которого Чопи подавал ему по мере надобности.

– Хорошо, – произнес он, окончив.

Он зажег свою короткую трубку.

– Труби в рог, – сказал он Чопи.

Маленький делопроизводитель вышел. Раздался мрачный призыв сирены. Иезуит слегка вздрогнул. Арапин улыбнулся.

– Я созываю совет, – объяснил он. – Чопи, подай мне лист номер первый.

– Приговор, осудивший тебя, был вынесен в трибунале, состоявшем из четырех судей и одного делопроизводителя, под председательством моего брата Уакара, да почиет в мире у Отца Небесного, правящего Вселенной, душа его. Из этих шести членов четверо уже умерло. Остаются только Чопи, здесь присутствующий, и Мазоаки. Оба займут в трибунале, который соберется сегодня вечером по твоему делу, свои прежние места. Четверо других членов будут три старейших вождя моих племен и твой покорный слуга, который будет председателем. Хочешь ты сказать что-нибудь?

– Нет, ничего, – сказал отец д’Экзиль, продолжая читать.

Входная пола палатки приподнялась, пропуская одного за другим четырех человек, четырех индейцев, одетых в старое европейское платье. Ничто не могло бы быть смешнее этого тряпья, если бы не серьезная величавость людей, на которых оно было одето. У всех вокруг головы была повязка из выдры с диадемой из перьев. Но тогда как у их вождя диадема была из белых перьев, в их диадемах перья были то белые, то черные. Молчаливые и серьезные уселись они вокруг стола. Заговорил Арапин.

– 24 января 1854 года верховный совет индейцев ута, под председательством брата моего, Уакара, заочно приговорил к смерти отца Филиппа д’Экзиля, французского священника, за то, что он после смерти капитана Геннисона донес американскому правительству на индейцев ута, у которых он был принят с братским гостеприимством. Я думаю, что вы хорошо помните это дело.

Они утвердительно кивнули головами.

– Впрочем, вот и все делопроизводство: Чопи к услугам каждого из судей, кто желал бы ознакомиться с документами.

Один из судей встал. Чопи, в ответ на его вопросы, вполголоса прочел ему несколько бумаг. Судья опять сел.

– Сегодня, – продолжал Арапин, – отец д’Экзиль здесь, в наших руках. Должен констатировать, что пришел он, по-видимому, по доброй воле. Теперь надо решить, следует ли привести в исполнение, отсрочить или аннулировать вынесенный тогда приговор. Прибавляю, что мы связаны выражениями, в которых он составлен. Только новый факт мог бы служить причиною для перемены решения. И вы должны исследовать, не обнаружены ли с 24 января 1854 года новые факты. И тут, мы думаем, осужденный мог бы помочь нам, давая объяснения, которые он вправе дать.

Говоря таким образом, он пристально смотрел на отца д’Экзиля.

– У меня нет никаких объяснений, – холодно сказал иезуит.

– Суд, значит, будет судить по собственным сведениям, – пояснил Арапин. – Просит ли кто-нибудь из вас слова? – спросил он, обращаясь к индейцам. – Говори, Мазоаки.

Поднялся самый старый из судей. Он был так стар, что руки, которыми он опирался о край стола, тряслись.

– Я был членом трибунала 24 января 1854 года, вынесшего приговор, и должен сказать, что тогда я подал голос за смерть. Но теперь я думаю другое. В прошлом году я был послан тобою, Арапин, к истокам Гумбольдта, чтобы купить у Сокопица скот, и я был свидетелем добра, сделанного там человеком, которого мы здесь собираемся судить. Имя его произносится нашими братьями, шошонесами, с благоговением. Я нахожу в этом новый факт, о котором говорил Арапин, и положу белый камень в мешок делопроизводителя.

Мазоаки сел на свое место.

– Не желает ли еще кто-нибудь высказаться? – спросил Арапин.

Поднялся один из вождей, самый молодой. У него на скулах виднелись, сделанные татуировкой, два алых креста.

– Шошонесы, – сказал он, – братья индейцев племени ута, но они не ута. Нам незачем вмешиваться в их приговоры, но и не надо считаться с тем, что они сказали бы о нашем приговоре. Услуги, которыми они пользовались, не составляют нового факта. Если и был новый факт, который нужно было бы принять в расчет, то я сказал бы, что это все усиливающиеся преследования, которыми нас наказывают американцы. Преследования эти вызваны доносом этого вот человека, которого мы некогда приняли как брата. Я подам голос за смерть.

– Просит еще кто-нибудь слова? – спросил председатель.

Судьи молчали.

– А ты, – Арапин обратился к отцу д’Экзилю, – тебе нечего сказать в свою защиту? Предупреждаю тебя, что время ограничено.

Иезуит отрицательно покачал головою.

– Ну, хорошо, – сказал Арапин. – Раздай камни, Чопи.

Каждому из пяти судей дал делопроизводитель по два кремня: белый и черный. Они взяли их и зажали в руке.

– Теперь мешок!

Чопи обнес всех мешком из буйволовой кожи. Каждый из судей положил в него кремень. Арапин подал голос последним и оставил мешок у себя, так как он должен был объявить приговор.

Последовательно вынул он два черных кремня, затем два белых. Пятый кремень был черный.

– Смерть, – торжественно произнес он.

– Когда? – спросил отец д’Экзиль.

– По правилам, – объяснил председатель, – приговор должен быть приведен в исполнение на рассвете следующего за объявлением его дня. Сейчас девять часов. Значит, тебе жить еще девять часов, до шести часов завтрашнего утра, когда день народится. Но во всяком случае, если ты желаешь отсрочку на сутки, то я, с согласия совета…

– Я ни о чем не прошу, – сказал иезуит.

– Как угодно, – ответил Арапин. – Вы можете удалиться, – Арапин обратился к судьям. – Я и Чопи будем караулить осужденного.

Четыре вождя вышли так же молчаливо, как и пришли.

Сидя в тени, на скамеечке, иезуит молился. Арапин вновь взял свою памятную книжку, номер "New-York Spectatora" и продолжал, делая пометки, свое чтение.

Послышалось легкое храпение.

Арапин, улыбаясь, поднял голову.

– Чопи заснул, – сказал он.

Он встал, отпер сундук, достал оттуда две жестяные тарелки, два бокала, бутылку рома и консервы и быстро собрал скромный ужин.

– Подойди, – пригласил он иезуита, – ты, должно быть, голоден.

Они ели и пили вместе. Индеец не спускал глаз со своего сотрапезника.

– У тебя нет никакой просьбы ко мне? – спросил он, наконец.

– Есть, – сказал монах. – Со мною был мул. Он остался у тех, кто привел меня к тебе. Я тебя очень прошу следить, чтобы заботились о нем, хотя он уже стар и не может больше служить. Я знаю, что вы добры к животным, и ты не найдешь смешною такую просьбу.

– Я оставлю его себе, – сказал Арапин, – и горе тому, кто обидит его чем-нибудь.

Он прибавил:

– Это все?

– Больше ничего.

– Не хочешь ли ты знать, например, какою смертью умрешь?

– Я, – отвечал отец д’Экзиль, – предпочел бы страдать как можно меньше.

– Обещаю тебе это, – сказал индеец.

Они молча продолжили трапезу. Маленький делопроизводитель храпел все громче.

– Выпей еще стакан рома, – сказал Арапин.

И осушил свой стакан.

– Теперь пойдем со мною, хочешь?

Они вышли. Холодная ночь сияла звездами. Лошади на корде толкались друг о дружку. Огни костров догорали на земле.

– Я проверяю своих часовых, – объяснил индеец.

И повторил:

– Пойдем со мной.

Иезуит следовал за ним. Холодный воздух благотворно действовал на него.

Не обмениваясь ни словом, шли они несколько минут против течения реки, которая здесь, у устья, была очень широка, но течение ее было медленное.

Арапин остановился у ствола одной ивы. Он потянул за веревку, и в тени показалась лодка, мягко ударившаяся о берег.

– Есть пост по ту сторону реки, – объяснил вождь, – там часто забывают отдавать приказы часовым. Я хочу проверить. Ты умеешь грести?

– Умею, – ответил монах.

– Ты будешь грести.

Они пересекли реку, пришвартовали лодку.

– Сядь рядом со мною, – сказал Арапин.

Отец д’Экзиль повиновался. Так они оставались полчаса, может быть, час, смотрели на луну, шествовавшую по своду небесному.

Опять заговорил Арапин.

– Мы здесь на южном берегу реки.

– На южном, я знаю, – сказал отец д’Экзиль.

– Если ты отправишься на восток, к Филмору, следуя по южному берегу, никогда индейцам не придет в голову искать тебя там. К тому же у тебя будет такое преимущество во времени…

– А! – просто сказал иезуит.

– Чего же ты ждешь? – спросил сухим голосом Арапин.

– Я не хочу бежать, – сказал отец д’Экзиль.

– А! – в свою очередь сказал индеец.

Он снова заговорил.

– А если я тебя оставлю здесь и сам вернусь на лодке в лагерь?

– Я останусь здесь, а когда меня спросят, как я сюда попал, я расскажу, потому что моя религия запрещает ложь.

– Она запрещает также самоубийство, – сказал Арапин.

Облако затмило луну. Лица их с минуту были покрыты тенью. Когда свет снова показался, оба они были совершенно спокойны.

– Вернемся в лагерь, – сказал Арапин.

Когда они вернулись в палатку, Арапин разостлал на земле шкуры бизонов.

– Ложись, – сказал он, – и постарайся заснуть.

– А ты?

– Я уеду сейчас с несколькими всадниками посмотреть, что делается на восточной дороге. Я вернусь не раньше полудня. Прощай.

Он покинул его. Иезуит растянулся на шкурах, не опустив передней полы палатки, чтобы видеть сверкавшее между елями, как огромная лунная бирюза, озеро. Храпение маленького Чопи прекратилось.

Около четырех часов в лагере послышались глухие призывы и шум, производимый лошадьми. Арапин и его эскадрон уезжали на разведку к востоку.

Двумя часами позднее запела на дереве птичка. Скоро настал день.

Эпилог

– Вот еще поздравительные телеграммы, – кричал лейтенант Кодринтон, адъютант генерала Рэтледжа, как ураган, влетая в кабинет, где работал его начальник.

– Вскроем их поскорее. Сначала вот эту, официальную телеграмму. "Генералу Рэтледжу. Индианаполис. С. А. С. Ш. Счастлив подписанием вашего назначения губернатором области Ута и обращаюсь лично вам поздравлениями, пожеланиями успеха…" Ах, генерал! Знаете, от кого это? Это от самого президента Честера.

– Президент, действительно, очень любезен, – сказал взволнованный Рэтледж.

"Счастлив узнав назначении дающем уверенность самой сердечной плодотворной совместной работе. Приятные симпатичные воспоминания. Джемини Гуинетт.".

– А! – сказал Рэтледж. – Президент мормонской Церкви… Вот это интересно.

– Вы знаете его? – спросил Кодринтон.

– Немного. Дело в том, что – обыкновенно этого не знают – он в 1858 году в качестве военного священника принимал участие в экспедиции Джонстона. Я сам служил лейтенантом в этой армии…

11 августа 1882 года в десять часов утра губернатор Рэтледж торжественно вступил в Соленое Озеро.

В полдень президент Церкви дал большой банкет, на который были приглашены все гражданские, духовные и военные власти области. По правую руку президента Гуинетта сидела миссис Регина Рэтледж. Губернатор сидел по правую руку мистрис Сары Гуинетт.

В четыре часа он в обществе генерала Коннора, юного Кодринтона и еще двух офицеров отправился в лагерь.

До этого времени день был прекрасный. Тут внезапно появились тучи на небе. Надвигалась гроза.

– Скорее, скорее! – кричал генерал Коннор кучерам.

Коляски покатили быстрее.

– Эти грозы здесь настоящие водяные смерчи, – пояснил Коннор губернатору. – К счастью, мы около богадельни Восточного храма. Мы остановимся там и переждем, пока пройдет вихрь.

– Богадельня Восточного храма? – спросил губернатор.

– Это учреждение, предназначенное для неимущих стариков, – сказал генерал Коннор. – Это наполовину госпиталь, наполовину убежище. Директор будет счастлив и горд…

Ветер и шум дождя заглушили последние слова. Маленькое общество еле успело выскочить из экипажей и броситься в приемную богадельни.

Появился красный от волнения, предупрежденный Коннором, директор.

Учреждение его содержалось, впрочем, в таком порядке, что вполне заслуживало похвал, на которые не скупился губернатор. Вместе со своими офицерами он последовательно обошел огромные и хорошо проветриваемые дортуары, лужайки, дворы и трапезную; призреваемые – старухи, больные подагрой, старики, впавшие в детство – молча, мертвыми глазами смотрели, как они проходили мимо.

Они вошли в кухню. У огромного медного котла, в котором быка можно было бы сварить, неподвижно стоял повар-великан.

В одном углу группа призреваемых, в темных, из грубой шерстяной материи платьях, под присмотром чего-то вроде диаконисы занималась чисткой овощей.

Их было три старика и две старухи, жалкие отребья рода человеческого. Они еле подняли глаза при входе блестящего главного штаба.

– Должен еще обратить внимание господина губернатора… – начал было директор, не заметив, что его высокий гость внезапно побледнел.

Он не успел окончить фразы. Одна из старух собрала горсть шелухи, устилавшей пол, и с резким криком швырнула ее Рэтледжу прямо в лицо.