Текст книги "Атлантида. Забытый. Прокаженный король. Владелица ливанского замка. Кенигсмарк. Дорога гигантов. Соленое озеро"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 78 страниц)

– Господин Эфрем! Послушайте, будьте благоразумны. Что же, вы хотите, чтобы я потерял терпение?

К этим охотникам за золотом относились без особой строгости; однако, когда их захватывали на месте, все их запасы немедленно конфисковывались. Понятно, что, почувствовав опасность, они готовы были принести некоторые "жертвы" для того, чтобы избежать карающего меча правосудия.

Кто расскажет нам о том неустанном шантаже, жертвами которого становились эти пираты! Увы, имею ли я право называть эти приемы шантажом… Ведь все соображения, которые я высказал, сделали уже ясным, я полагаю, то намерение, с каким я пришел в дом этого "достойного" гражданина Эфрема.

Я его совсем не знал. Но у него была своя полиция, и меня он, конечно, знал очень хорошо. Он должен был знать, что одного моего слова достаточно, чтобы немедленно отправить его в военную тюрьму и передать все его хорошо упрятанные запасы в таможню Бейрута.

Он, конечно, не мог не понять, что должно было значить присутствие в его доме французского офицера в мундире.

– Ну что же? – кричал я, стуча кулаком по столу, из-под которого вдруг вышла кошка.

Я продолжал дубасить изо всех сил. Вдруг послышался легкий шум шагов. Дверь открылась. Молодая девушка вошла в комнату.

"Хорошо, второй посол!" – подумал я.

Молодая девушка? Нет, ребенок. Она была одета в туземный костюм. Покрывало из еврейского серого шелка плотно закрывало ее голову, оставляя открытым тонкий овал красивого личика еврейского типа. Она посмотрела на меня умоляюще и испуганно. А, гнусный старикашка! Он должен быть здесь, – клянусь в этом, – где-нибудь близко, спрятанный в каком-нибудь углу, и он посылает мне свою дочь!

– Что угодно господину офицеру? Чем могу служить? – спросила она на довольно чистом французском языке.

– У меня дело не к вам, мадемуазель, а к вашему отцу, господину Эфрему.

– Это не отец мой, это мой дядя.

– Отец ваш или ваш дядя – это мне безразлично. Идите и позовите его сюда.

– Но его нет здесь!

– Идите и найдите его – где бы он ни находился. Я буду его ждать.

– Но его нет в Бейруте, уверяю вас, клянусь вам. Он в Дамаске. Он вернется только завтра.

Я смотрел на нее. Ее волнение, несомненно, означало, что она лжет. Но, может быть, оно происходило от ужаса, в какой я повергал ее.

В этот момент я почувствовал, что что-то живое прикоснулось к моей ноге. Это была кошка, которая только что выползла из-под стола. Успокоившись после того, как я перестал стучать, она стала потягиваться, выгибать спину дугой и поднимала ко мне голову, на которой блестели широко открытые зеленые глаза.

– Ступай сюда, – зашептала девушка.

Кошка не слушалась. Она принялась мурлыкать, терлась около меня с тем чутьем животных, что сразу угадывает человеческое существо, к которому они могут питать доверие и которое не станет их мучить.

– Оставьте, оставьте ее, – сказал я. – У меня тоже есть кошки. Она чувствует их запах.

Я погладил маленькую облезшую голову.

– Что это? Она слепая?

– Да, – ответила девушка.

– И кроме того, у нее накожная болезнь?

– Да, мы не знаем, что делать.

– Чем вы ее кормите?

– Да всем, что она хочет. Она очень любит мясо.

– А вы варите это мясо?

– Варим? Нет.

– Я так и знал. Вот почему она у вас и больна. Непременно варите мясо.

– Хорошо, – сказала девушка.

Я встал. Я искал фразу, которая позволила бы мне сделать отступление.

– До свиданья, мадемуазель. Я вернусь завтра поговорить с вашим дядей.

– Он будет дома.

"Он-то, может быть, и будет дома, – думал я. – Но будет ли золото – вот в чем вопрос".

Я вышел и принялся бродить по узким улочкам. Хорошим шантажистом оказался я! Прийти в этом дом с грандиозною целью и в конце концов уйти, дав только медицинский совет несчастной, старой запаршивевшей кошке!

Вдруг я содрогнулся: я узнал этот квартал – квартал, к которому привела меня какая-то тайная сила, хотя ни на одно мгновение, клянусь в этом, сознание мое не участвовало в этом.

Голова моя озарилась вдруг внезапным светом, подобным свету тех молний, которые вдруг, среди ночи, открывают неожиданные дали. Вот выход, вот спасение! Я видел их теперь. Спасение было здесь и только здесь. Но хватит ли у меня силы осушить до дна эту ужасную чашу?

На двери дома, перед которым я остановился, на той двери, порог которой я так часто переступал, блестела медная доска с именем: "Майор ГОБСОН".

Передо мной пронесся образ Ательстаны в объятиях другого, и я решительно дернул шнурок звонка.

Маленький индус в белом тюрбане открыл мне дверь.

– Доложи обо мне твоему хозяину.

– Его нет дома.

И его нет! Судьба решительно преследует меня.

– Где же он?

– Он завтракает в городе, капитан. Он будет к пяти часам.

– Хорошо, скажи ему, что я приду в шесть часов. Мне нужно его видеть, и я прошу его меня подождать.

Не желая возвращаться так рано в канцелярию и не в силах, с другой стороны, явиться к Ательстане без какого-либо определенного ответа, я продолжал свою бессмысленную прогулку. На маленькой пустынной площади я зашел утолить мучившую меня жажду в лавчонку, где продавали лимонад. Красивая золотистая жидкость, посреди которой плавали куски льда, блестела и переливалась в стеклянном бокале. В то время как я пил, я видел перед собою длинную серую стену, край которой был увенчан красными розами. Они казались кровавыми пятнами на ярком голубом небе.

– Кому принадлежит этот сад?

– Монахиням св. Викентия, – ответил лавочник.

В Бейруте нет садовников, продающих цветы. Этой торговлей занимаются монахини. Я постучал в ворота. Мне открыла монахиня.

– Чем могу вам служить, капитан?

– Я хотел бы немного роз, сестра.

– Прошу вас, выберите сами.

Она повела меня в сад. Срезанные большими садовыми ножницами розы падали в ее передник из голубого полотна. Это была старая женщина, вся в морщинах, сохранившая трогательный акцент, привезенный ею с берегов Гаронны.

Скоро передник ее наполнился розами.

– Как вы находите, – довольно?

– Благодарю вас, сестра.

– Подождите минуту, я приведу их немного в порядок.

В то время как она собирала ветки, делая огромный непритязательный букет, я смотрел на ее восковые руки, на которых вены, перекрещиваясь, образовали синеватую сетку.

– Не могли бы вы взять на себя поручение отослать этот букет? – спросил я, протягивая свою карточку.

– Если вы желаете. По какому адресу?

– В конце улицы Жорж Пико. Полковнику Эннкену.

– А, это, может быть, для мадемуазель Мишель?

– Да.

– Как ее здоровье?

– Я не знаю.

Она не настаивала больше.

– Сколько я вам должен, сестра?

– Полтора фунта.

Я вынул из кармана горсть кредитных билетов – мой выигрыш в покер третьего дня! – и подал ей билет в 25 фунтов.

– 500 франков? Я сейчас пойду разменяю.

– Оставьте этот билет у себя, сестра, для ваших бедных. Она не благодарила меня, только посмотрела и прошептала:

– Мы будем молиться за вас.

В 6 часов я снова был у Гобсона.

Он приходил и опять ушел, оставив для меня записку с извинением в том, что не мог меня дождаться. "Если у вас спешное дело, – писал он, – то будьте в 11 часов вечера в Курзале. Я туда заеду".

Я опять начал свое бессмысленное шатание по улицам и различным кварталам, постепенно погружающимся во мрак. Маленькие ребятишки, играя, бросались мне под ноги. Я тихо отстранял их, чувствуя безмерную усталость.

Обедать я отправился в военный клуб. Готовясь к страшной минуте, – я вспоминаю это с ужасом, – я старался оглушить себя вином.

Было только 9 часов, когда я вышел из клуба. Еще два часа мучительного ожидания! Что делать? Я стал прогуливаться по авеню де Франсе, тротуар которой идет вдоль берега моря. Затем я облокотился на парапет.

Ночь была чудесная, мягкая, воздух свеж. Море сверкало фосфорическим блеском. Огромные темные горы были усеяны по склонам мириадами маленьких, как булавочные головки, огоньков, – это деревни. Вдали по морю шел пароход. Его салоны и палуба, сиявшие огнями, делали его похожим на какое-то плавучее казино. Меня обгоняли какие-то люди. Два или три раза меня узнали: "Смотрите, – Домэвр! Совсем один и любуется морем! Что ты тут делаешь? Подумаешь, какой поэт!" Я не оборачивался.

Десять часов. Мои бедные ноги отказывались двигаться дальше. Я решил идти в Курзал и сесть в каком-нибудь уединенном уголке террасы, около маленькой решетки, отделяющей ее от улицы.

Сидя там, я выпил подряд две рюмки виски без воды. Через некоторое время я с радостью почувствовал, что под влиянием алкоголя во мне рождается странная самоуверенность. Я начал находить легким, почти естественным то страшное, что я решил предпринять.

Одиннадцать часов. Гобсон опаздывает. Четверть двенадцатого. Что если он не придет? Мне показалось, что тогда все будет потеряно, потому что на другой день у меня уже не достанет больше сил…

Двадцать минут двенадцатого. Раздались звуки сирены, и два-три автомобиля остановились перед Курзалом. Из второго вышел Гобсон.

Смеясь, он направился ко мне:

– Тысячу извинений. Я не завтракал дома сегодня утром. Мой слуга вам это сказал? В три часа, когда я зашел домой, он сообщил мне о вашем первом визите. Я назначил вам свидание здесь. Если я опоздал, то это не моя вина. Мы только что приехали из Баальбека. Стильсона, представителя "Standart Oil", навестили проездом родные. Завтра они уезжают в Палестину. Они не хотели покидать Бейрут, не посмотрев Баальбека. Мы должны сейчас же ехать к Стильсону. Я умираю от голода. Стильсон заказал ужин у себя. Он мне поручил пригласить вас. Эго решено, – не правда ли? Я вас похищаю.

– Прежде всего я должен с вами говорить, Гобсон.

– Ну вот еще! Мы можем так же хорошо переговорить и у Стильсона или в автомобиле по дороге к нему.

– Нет, у нас не будет времени. Поверьте мне, лучше, если я скажу вам сейчас…

– Ну, как хотите, – ответил он, – но только торопитесь, так как нас ждут. Смотрите, – и он положил на стол свои часы, – я даю вам десять минут времени – и ни минуты больше!

В то же время он хлопнул в ладоши:

– Два коктейля "Метрополитен", – сказал он лакею. – Ну, теперь я вас слушаю. Ну, что же? – Он заметил, вероятно, нечто странное во всем моем поведении. – Я вас слушаю, – сказал он, понижая голос.

Минута настала. Какая ирония судьбы! Это было на том самом месте, где мы встретились с ним полгода тому назад.

– Гобсон, я взываю к вашей чести и к вашему слову…

– Вы можете быть уверены во мне, – серьезно сказал он. – Говорите.

– Гобсон, мне нужны деньги.

Он улыбнулся. Он даже как будто облегченно вздохнул.

– Только-то? О! Вы меня испугали.

Он взял мою руку и сильно сжал ее. Какой прием. Как он понял это? Или я становлюсь безумным и перестаю понимать окружающее?..

– Мне нужны деньги, – повторил я угрюмо.

– Тс-с! Тише. Я слышал и понял. Право, я не могу вам выразить, – этот проклятый французский язык! – до чего я взволнован и тронут тем, что вы обратились ко мне. Сколько вам лет?

– Тридцать.

– Черт возьми! Скажите, в каком возрасте мы чаще всего нуждаемся в деньгах? Конечно, именно в этом. Тридцать лет!

Мне около сорока. И вот – доверие за доверие – я признаюсь вам, что случилось со мной десять лет тому назад, когда я был лейтенантом 2-го уланского полка в Бенгалии. В одну такую же прекрасную ночь, как эта, когда на небе точно так же блестели звезды, я узнал, что значит – клянусь вам – неотложная, неустранимая нужда в деньгах. И не маленькая сумма нужна была мне… две тысячи гиней! И непременно к следующему утру, – иначе… – И он сделал жест, как бы приставляя дуло револьвера к своему виску. – В такие минуты опасно сделать ошибку. Надо твердо знать, в какую дверь можно постучаться. Вы не будете жалеть, клянусь Святым Георгом, что вы постучали в мою! Говорите. Говорите, что вам нужно? Такая же сумма?

– Увы, – прошептал я.

– Больше?

– Я не смею вам сказать, сколько мне нужно.

– Ну полно! Говорите.

– Семьсот тысяч франков.

Я ожидал, что он подскочит, услышав эту цифру. Но он остался спокойным. Можно было даже подумать, что он ожидал этого. Только брови его слегка дрогнули и рот скривился в насмешливой гримасе.

– Фу ты, черт, – сказал он. – Я помню, – это была восьмерка. Я проиграл тогда свои две тысячи гиней, поставив против торговца зерном из Дели. Хотел бы я знать, против кого ставили вы.

Он продолжал:

– Семьсот тысяч франков? Двенадцать тысяч фунтов по нынешнему курсу – не так ли?

– Да, так.

– Ну, в таком случае, знаете ли, это другое дело! Это, как говорится в игре, "неправильная сдача"!

Он заметил, какое отчаяние овладело мной.

– Ну, полно, не падайте духом. Нельзя же так! Если я сказал "неправильная сдача", то нужно меня как следует понять. Я хотел сказать этим, что при таких обстоятельствах вы должны были с самого начала обратиться уже не к моей личной чести, а скорее к моей профессиональной честности…

– К вашей?..

– Естественно. Такая сумма, поймите! Не могли же вы ожидать ее от майора Гобсона, а только от правительства, которое он представляет собой.

Я наклонил голову. Лакей принес коктейли.

– Пейте, – приказал Гобсон.

Я выпил. Его стакан остался на столе.

– Послушайте, – сказал он медленно. – Беседа такого рода… Не думаете ли вы, что нам было бы удобнее продолжать ее где-нибудь в другом месте? В моем кабинете, например, – завтра?

– Эго срочно, – прошептал я почти умоляющим голосом.

– Срочно, срочно! – повторил он. – Но должны же вы понять, наконец, что в этом деле есть пункты, которые мы не можем урегулировать тут же, немедленно, на террасе кафе. Черт возьми! Это все-таки не так-то просто! И находятся еще люди, обвиняющие вас, французов, в том, что вы недостаточно решительны и быстры в делах!

– Но это срочно! – повторил я еще более тихим и жалобным голосом.

– Ну хорошо, хорошо. Мы можем прийти к соглашению в общих чертах, в принципе… Ну, полагаю, что теперь я могу положить часы в карман?

И он отхлебнул из стакана.

– Если не ошибаюсь, эта беседа является прямым и логическим следствием той, которую мы вели однажды вечером у меня в доме четыре месяца тому назад?

Я не отвечал.

– Да. Болтая тогда, мы с вами коснулись, кажется, некоторой… работы, которую мы делали оба, идя каждый по своему пути и к совершенно различным целям. Предметом ее были вожди бедуинов в пустынях Сирии, Ирака и Месопотамии.

– Совершенно верно.

– Итак, события складываются теперь таким образом, что я могу быть осведомлен о результатах вашей работы? Вы согласны с такой формулировкой?

Я наклонил голову.

– Хорошо. Ну, тут я признаюсь, – моя память мне несколько изменяет. Мы говорили тогда, в тот вечер, о… ну, как бы это?., скажем, – о том гонораре, которым я мог бы располагать, с разрешения моего правительства, для оплаты некоторых сведений. Быть может, я даже называл тогда цифру?

– Вы говорили о двадцати пяти тысячах фунтов.

– Я вижу, что вы хорошо помните. Двадцать пять тысяч фунтов, – совершенно верно! Однако положение вещей теперь не совсем таково, как было тогда. Относительно названной цифры нужно сделать два замечания. Примо, стоимость фунта поднялась. С 52-х – как фунт котировался в июне – он поднялся теперь до 65 – сегодняшний курс. Секундо, – с точки зрения нашего положения, я должен вам признаться, что мне удалось уже в течение этого времени получить добрую половину тех сведений, которые в то время имелись только в вашем распоряжении. При таких условиях вы согласитесь со мной, что цифра в двадцать пять тысяч может быть справедливо уменьшена до двенадцати тысяч, причем вряд ли меня можно будет упрекнуть в том, что я торгуюсь и желаю использовать создавшееся положение. Надо еще прибавить, что эти двенадцать тысяч фунтов составляют, не правда ли, как раз ту сумму в семьсот тысяч франков, о которой вы мне только что говорили. Вы согласны со мной?

– Да.

– Ну, в таком случае, – сказал он в высшей степени непринужденно, – это решено. Мы назначим свидание у меня завтра вечером, в шесть часов. В этот час теперь уже темно. Это вам подходит? Я буду один, конечно. Вы придете с… с тем, что нужно, и…

– И я получу деньги?

– И вы получите деньги. Конечно, не в монетах, как вы сами понимаете. Но это равносильно им. Чек на то лицо, которое вы укажете, и не в местном банке, конечно, а в каком-нибудь египетском, например. Ну, скажем, в Национальной египетской конторе, которая находится я Александрии. Вам не нужно будет никаких предварительных разрешений для такой крупной суммы. Предъявитель чека немедленно получит деньги, "прямо в руки", как вы говорите. Я думаю, вы удовлетворены?

– Боже мой! – слабо прошептал я.

– Ну вот, – сказал он, – можно сказать, что дело оборудовано достаточно быстро. Итак, до завтра! Смотрите, не забудьте принести все… мы понимаем друг друга.

Он встал и начал надевать перчатки.

– Простите меня. У Стильсона, вероятно, уже начинают терять терпение. До завтра, – вечером в 6 часов.

На террасе было уже много народу. Обычные посетители этого места слишком привыкли в течение последних шести месяцев видеть нас вместе, чтобы обратить внимание на наш разговор.

– До свиданья.

– До свиданья.

Я встал и протянул ему руку. Но он небрежно играл своим хлыстом. Он не видал моего движения. Какая-то странная потребность еще усилить едкое чувство оскорбления заставила меня продолжать эту беседу, это мучительное свидание, когда в нем не было уже никакой надобности. Даже и теперь я не могу этого понять.

– Гобсон, – шептал я с умоляющей улыбкой. – Гобсон, выслушайте меня.

Он смерил меня взглядом:

– Называйте меня майором. Понимаете? – сказал он.

– Выслушайте меня, выслушайте, – говорил я тоном, который, несмотря на все, заставил его задрожать. – Вы помните тот первый вечер, когда мы с вами обедали вместе? Вы мне назначили свидание здесь, – помните?

– Совершенно верно.

– Во французском ресторане, куда мы отправились, – помните? – я спросил у вас, каким условиям должен, по вашему мнению, удовлетворять хороший офицер службы разведки? "Первое, – сказали вы мне, – это сильно и неизменно, при всех обстоятельствах, любить свою родину".

– Да, помню.

– "Второе – не быть дураком".

– И это помню.

– "Третье – быть сильным, быть спортсменом… Ведь мало ли что может случиться".

– Припоминаю.

– Хорошо, а четвертое условие? То, которого вы тогда не хотели мне сказать… "После", – сказали вы мне. Теперь, – не правда ли, – я это чувствую, у вас нет никаких причин хранить молчание…

– Действительно.

– Это четвертое условие?..

– Быть богатым, – сказал он сурово.

X

Расстояние от Курзала до «Мирамара» не больше пятидесяти шагов. Я шел шатаясь. Почему в такие минуты люди бегут под защиту бедных девушек? Ах, недаром предание ставит около креста блудницу из Магдалы!

Когда я вышел на террасу, там показывали кинокартину. В темноте я разыскал столик у края балюстрады. У моих ног глухо рокотал прибой.

Из мрака выступила тень официанта.

– Ничего. Я ничего не хочу. Или нет! Позовите ко мне Марусю.

Она пришла сейчас же.

– Как я рада тебя видеть. Мне надо поблагодарить тебя. Я получила паспорт в Египет. Твой товарищ, английский офицер, был очень любезен.

– Маруся, который теперь час?

– Который час? Кажется, половина первого.

– Маруся, уйдем отсюда. Пойдем со мной.

– С тобой?

В этот миг резко вспыхнуло электричество. Мы сидели близко друг к другу, почти соприкасаясь лбами.

Увидев выражение моего лица, Маруся резко отодвинула стул.

– Что с тобой?

– Что со мной? Ничего. Почти ничего. И я рассмеялся.

– Мне не нравятся твои глаза, – сказала она, покачивая головой.

– Пойдем со мной, Маруся.

– Куда?

– К тебе. Ведь у тебя, наверное, есть дом. Я еще никогда не бывал там. Я хочу туда.

– Ты хочешь, ты хочешь… А меня ты и не спросишь, хочу ли я.

– Ах, – воскликнул я, – только этого еще недоставало! Теперь ты будешь ломаться!

– Почему бы и нет?.. А твоя дама в белом, с которой ты был в прошлый раз, – почему ты не с ней?

– Замолчи!

– А если мне так хочется!

– Замолчи, говорю тебе! Она схватила меня за руку.

– Ах! Я так и знала, что тут что-то неладно… У тебя лихорадка. Тебе надо лечь.

– У тебя, Маруся, у тебя! Мне не хочется быть одному.

– В таком случае ступай к ней.

И правда, почему я не побежал тотчас же к Ательстане? Почему мне не побыть рядом с ней, не рассказать ей ужасную новость, прекрасную новость об успехе моих переговоров? Я не знал. Не понимал. Мне казалось, что я совершенно лишился способности разбираться в своих побуждениях и поступках.

– Ты сказала половина первого, 14аруся? В котором часу ты можешь уйти отсюда?

– Не раньше двух.

– Это слишком поздно. Пойдем со мною сейчас.

– Меня не пустят.

– Пустят, если я потребую. С деньгами все можно, – ты это прекрасно знаешь. А у меня есть деньги, много денег.

Официант снова подошел к нашему столику.

– Шампанского! Дай нам шампанского. Бутылку… две бутылки. И позови хозяина.

– Хозяина? – вскричала она. – Что ты затеял?

– Хочу сказать ему, что увожу тебя с собой, сейчас же.

– Эго невозможно.

– Почему невозможно? Скажи! Какой доход можешь ты принести твоему хозяину за один вечер? Не больше десяти бутылок шампанского по три ливра. Тридцать ливров! Ну, я дам ему сорок, – понимаешь, сорок ливров! – лишь бы он отпустил тебя со мной.

– Я уже сказала, что не могу.

Пришел официант с шампанским. Я выпил бокал, налил снова, опять выпил. Причудливый мир, весь в красных, зеленых, желтых мерцаниях громоздился в моем мозгу и трепетал перед глазами.

– Не можешь? Почему не можешь?

– Ты хочешь знать? Потому что меня ждет другой, – сказала она, потеряв терпение.

– Замолчи, прошу тебя! Иначе…

Терраса снова погрузилась во мрак, началась новая часть картины. Маруся не воспользовалась этим, чтобы улизнуть от меня. Напротив, пододвинув свой стул ко мне, она положила руку мне на лоб.

– Клянусь тебе, у тебя жар.

Она взяла салфетку, которая была обмотана вокруг горлышка бутылки, и, раз за разом окуная ее в ведро со льдом, стала смачивать мне виски.

– Что с тобой? Но что с тобой?

– Что со мной, Маруся?

– Боже мой, теперь он плачет! Сейчас загорится свет. Вытри глаза, умоляю тебя, вытри, чтобы кто-нибудь не заметил! На террасе масса твоих знакомых, офицеров…

– Шампанского! Я хочу шампанского!

И я вытащил из кармана пачку кредитных билетов. Несколько штук разлетелось по полу.

– Ах! – воскликнула она, подбирая их, тоном униженных, которые знают, что деньги почти всегда являются символом позора. – Спрячь это!

– Спрятать? Зачем? Разве я уже не вправе показывать свои деньги? Будь это те, другие, – тогда конечно! Но эти я вправе показывать. Это выигрыш, Маруся, – я играл и выиграл. Добыть деньги – это вовсе не так трудно, как обыкновенно думают, да! У тебя есть любовник, Маруся, скажи мне, есть? Ну так вот, этому любовнику надо сказать, чтоб он тоже дал мне денег, он тоже. Тогда картина будет полная…

– Слушай, – сказала она с испугом, – я останусь с тобой, но только если ты сейчас же замолчишь. Что с тобой? Что с тобой такое?

– Ничего, Маруся, ничего. Немного болит голова. Он был, значит, любезен с тобой?

– Кто?

– Он, Гобсон.

– Очень.

– Со мной – тоже. Я объясню тебе одну вещь. Я только что сказал тебе: "Будь это те, другие деньги… а эти…" Знаешь ли ты, что такое измена?

– Измена? Да, знаю, – сказала она.

– Измена, пойми хорошенько! Измена не женщине. В этом я тоже виновен. Впрочем, я изменил не женщине, а девушке. Но это все равно. Дело идет вовсе не о женщинах, я повторяю. Но измена, измена родине! Знаешь ли ты, что это значит?

– Знаю.

– Откуда ты это знаешь?

– Я тебе скажу, если ты перестанешь так кричать.

– Что же?

Мы сидели, повернувшись спиной к публике, все еще занятой кинокартиной.

Мы облокотились на столик, наши взоры блуждали по темному морю.

– Ну, говори.

– В Бруссе… – пробормотала она. – Это случилось в Бруссе. Но почему ты заставляешь меня это рассказывать?

– Рассказывай, рассказывай! В Бруссе…

– Да, в Бруссе, где еще стояли наши войска. Это было за полгода до наступления армии Кемаля. Я танцевала в то время в "Маскотте", в Пера, – быть может, ты знаешь. Конкуренция была большая. Мне сказали, что в Бруссе можно кое-что заработать у греческих офицеров, скучавших в этом городе. Я поступила там в только что открытый мюзик-холл. Однажды утром я гуляла с подругой-армянкой возле Военного училища. Оттуда-вышли солдаты и построились в каре. Тотчас же вокруг них собралась толпа. Потом в середине каре поставили очень молоденького лейтенанта. Вероятно, от природы он был смуглым, но в тот день лицо его казалось бледно-зеленым. Он шел как пьяный. По бокам его стали два солдата, а потом…

– А потом?..

– Рожки и барабаны заиграли траурный марш. Из строя вышел высокий унтер-офицер, отобрал у бедного мальчика саблю, переломил ее, как соломинку. Потом сорвал с него погоны, нашивки… Я обезумела. Я ничего не понимала. Затем его заставили пройти перед взводом. Он прошел, совсем близко от нас, мимо кучки насмехавшихся английских офицеров. Он кинул на меня взгляд затравленного зверя. Я что-то крикнула ему, – уж не помню что, – желая подбодрить его. Зачем так мучают этого мальчика! Но подруга заставила меня замолчать, объяснив, что он – изменник, то есть продал туркам какие-то тайны и явился причиной гибели множества наших солдат… Изменник, Боже мой! Видишь, я знаю, что это значит!

– Маруся, Маруся, что если когда-нибудь я тоже так пройду мимо тебя, – крикнешь ли ты мне такое же слово ободрения, как этому греческому офицерику?

– Ты? – воскликнула она. – Ты с ума сошел!

– Что бы ты сделала, Маруся?

– Что бы я сделала? Ты теряешь рассудок. Увидеть тебя в таком положении, тебя! Но для того, чтобы это случилось, ты должен был бы…

– Изменить? Да, изменить! Но кто тебе сказал, что я не изменю точно так же, как и тот? Что я уже не стал изменником?

– Он сумасшедший! Он сумасшедший!.. – повторила она.

– Да, крошка, он сумасшедший! – произнес вдруг чей-то серьезный голос. – Не слушай его. Он не сознает, что говорит…

Мы оглянулись разом. Позади нас стоял Вальтер…

Лазаретный служитель вошел в мою белую комнату.

– Вот что значит быть благоразумным, господин капитан! У меня есть для вас хорошая новость. Знаете, что сказал мне только что майор?

– Да, – отвечал я со слабой улыбкой, – то, что я поправился и через десять дней выйду из госпиталя. Это все?

– А вам этого мало? Видно, вы не знаете, какую тяжкую болезнь перенесли. Ах, когда вас сюда доставили, разве можно было сказать, что вы встанете на ноги через месяц!..

Действительно, прошел месяц с той ужасной ночи, когда Вальтер увез меня в экипаже и постучал в два часа ночи в дверь военного госпиталя, чтобы поместить меня туда, как заболевшего страшной лихорадкой. Целую неделю, пока у меня продолжался бред, он не расставался со мной. Когда он уехал в Пальмиру, я был уже вне опасности.

– С нынешнего дня вам разрешено питаться как всем – без излишеств, разумеется, – и выходить после обеда на террасу на четверть часа. Оттуда виден весь рейд. Прекрасный вид, чудный воздух! Они вылечат вас в два дня лучше, чем всякие лекарства. Если вы еще чего-нибудь пожелаете, – майор приказал сделать все возможное, чтобы удовлетворить ваши желания. Чего бы вы хотели?

Чего бы я хотел? Заполнить пробел, который оставил во мне этот месяц болезни. Но как это сделать? Вальтер уехал, а Рошу, никогда не отлучавшемуся из Бейрута, пришлось три недели тому назад отправиться на север для расквартирования войск, что входило в его обязанности. Когда я оказался в состоянии разговаривать и расспрашивать, возле меня не было ни того ни другого.

– Вы не знаете, когда вернется лейтенант Рош?

– Я справлялся. Послезавтра. Хотите, я пошлю сказать в инженерное управление, чтобы он пришел к вам немедленно по приезде?

– Не стоит. Он и сам сейчас же придет.

– Вы больше ни в чем не нуждаетесь?

– Я был бы очень рад просмотреть газеты. Местные газеты за то время, что я хворал.

Служитель покачал головой.

– Гм! Майор решительно приказал мне избегать всего, что могло бы утомить вас. Не знаю, право…

– Я их вам сейчас же верну.

– Ну, посмотрим.

Он скоро вернулся с пачкой газет.

– Вот все, что мне удалось найти. Я оставлю их вам только на четверть часа, а потом приду пригласить вас на террасу.

Передо мной лежало двадцать номеров французских бейрутских газет из шестидесяти с лишним, вышедших со времени моего заболевания. Если, несмотря на эти пробелы, я что-нибудь узнаю, – это мое счастье.

Мне посчастливилось. В номере от 30 октября я нашел на второй странице следующую заметку:

ОТПУСКА И ПЕРЕМЕЩЕНИЯ

Египетский сезон в этом году начнется, по-видимому, раньше обычного. Наш высший свет уже покидает прекрасные горы Бейрута ради очаровательных берегов Нила. Мы можем назвать несколько имен этих прелестных перелетных птичек: г-н и г-жаX, г-жаX и ее сиятельство графиня Орлова, уехавшая 29 с. м. в Александрию на пароходе «Арман-Беик».

О, эти простые строчки, кто из читавших их мог разгадать, что таилось за ними!

Моя слабость придавала мне даже какую-то силу. Я пробежал еще два-три номера. В четвертом я прочитал:

ОТЪЕЗД, ВОЗБУЖДАЮЩИЙ ОБЩЕЕ СОЖАЛЕНИЕ

Считаем своим долгом сообщить нашим читателям о назначении в Ангору майора Гобсона, офицера связи британских войск Сирии и Ливана. В течение трех лет, проведенных среди нас, майор Гобсон высокими качествами своего ума и сердца сделал больше, чем кто бы то ни было, для укрепления дружеских связей Англии с Сирией и Францией. Мы просим его принять, вместе с нашим единодушным сожалением, пожелания успеха на его новом поприще.

Так суеверные охотники, упустив где-нибудь добычу, полагают, что лучше перейти охотиться на другое место!.. Вошел лазаретный служитель.

– Четверть часа уже прошло, господин капитан. Возвращайте-ка мне газеты да пойдемте в сад! Утро сегодня такое, что вы увидите, как хороша жизнь!

На следующий день я уже кончал завтракать, когда пришел Рош.

– А, вот и ты! Наконец-то!

– Ах ты, бедняга, – сказал он, – как тебе не везет! Ты и представить себе не можешь, как я проклинал этот инспекторский смотр, заставивший меня уехать из Бейрута, когда приходилось еще опасаться за твою жизнь.

– Я был очень болен? Да?

– Очень, очень болен. Теперь об этом тебе можно сказать смело, – ведь ты уже поправился. Кризис тянулся целую неделю, и ты лез на стену. Затем была неделя, пожалуй, еще более страшная, – неделя полного упадка сил, в течение которой ты рта не раскрывал. Уверяю тебя, – уезжая отсюда, я и не думал застать тебя по возвращении на ногах. Но, кажется, при таких горячках дело решается очень скоро либо в ту, либо в другую сторону.

– Ты заметил – у меня на висках поседели волосы?

– Пустяки! – сказал он. – Десятком лет раньше или позже – не все ли равно?

– Ты виделся с майором? Что он тебе сказал?

– Что ты поправился, здоров совершенно. Но по выходе отсюда тебе нечего и думать о возвращении к твоей канцелярщине – к китайским головоломкам этой твоей разведки. Тебе необходимо пожить на свежем воздухе. Врач согласен в этом с Вальтером.