Текст книги "Атлантида. Забытый. Прокаженный король. Владелица ливанского замка. Кенигсмарк. Дорога гигантов. Соленое озеро"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 78 страниц)

– В качестве кого я могу быть им полезен? – удивился я. – Я совершенно незнаком с канцелярской службой.

– О! Что касается этого, – не беспокойтесь! Щепетильность дело хорошее, но нельзя же, чтобы ею отличались всегда одни и те же.

Вестовой явился с бумагами. Полковник прошел с ним в кабинет проглядеть и подписать их.

Я взял Мишель за руки. Они дрожали, и она не старалась скрыть это.

– Мишель, – сказал я, – моя любимая, вы все еще боитесь? Она хотела заговорить, но сделала мне знак, что не может

говорить от волнения. В глазах ее я прочел выражение полного доверия и счастья.

Полковник вернулся.

– Половина третьего! Подайте кофе на веранду, и живее! Нельзя допустить, чтобы в первый же день он опоздал.

Мишель стоя накладывала сахар в кофе, наливала ликеры в рюмки. Она наклонилась, подавая мне рюмку. Легкая блузка слегка распахнулась, и передо мной на секунду мелькнула ее маленькая грудь. Она заметила это, но, отодвигаясь, не обнаружила никакой вульгарной торопливости. Правда, бедная малютка имела все основания думать, что я и сам не стану злоупотреблять своим правом.

Полковник Приэр был кавалеристом. Во время войны он командовал полком марокканских спаи на французском

фронте. Поздоровавшись с ним, я сразу почувствовал к нему доверие.

– Вы знаете, зачем я вас вызвал?

– Собственно говоря, полковник…

– О, пожалуйста, без ненужных оправданий. Вы прекрасно понимаете, что я не строю себе никаких иллюзий насчет того, как мой славный друг Эннкен сдержал свое обещание молчать.

– В таком случае, полковник, позвольте вам выразить мою признательность.

– Только не по поводу ордена. Я тут ни при чем. Представление к нему исходит исключительно от генерала Гуро. Вы сможете гордиться отзывом, какой он сам написал о вас. Что же касается вашего прикомандирования сюда, – это другое дело. Этим вы обязаны полковнику Эннкену и отчасти мне.

Он сделал паузу и продолжал:

– С сегодняшнего дня вы зачисляетесь в распоряжение Верховного Комиссариата, во второй отдел Генерального штаба.

– Второй отдел? – воскликнул я.

– Второй отдел, разведка, совершенно верно. Вас это несколько шокирует, не правда ли? Вы уже видите себя, рыцаря широкого раздолья, на коленях перед корзинкой для бумаг, а затем – склеивающим кусочки письма, которое вы оттуда выудили? Не морочьте себе голову! Действительность на самом деле и гораздо сложнее, и проще. А к тому же в Бейруте была только одна свободная вакансия, соответствующая вашему чину. Да впрочем, если бы были и другие, я бы назначил вас на эту. Вы сами понимаете, что я не могу так, зря, оставить неиспользованным ваше знание этого региона…

– Полковник, не следует преувеличивать…

– Я повторяю только то, что слышу со всех сторон. Вы считаетесь лучшим знатоком пустынь Сирии. Вы не без пользы для себя исколесили их вдоль и поперек за последние три года…

– Другие их знают так же хорошо и даже лучше меня. А к чему могут служить чисто практические сведения, которые я оттуда вынес? Какая польза штабу знать, например, что слейбы метят свой скот клеймом в виде щита на левой стороне крупа, а клеймо, употребляемое племенем эль-меасель, имеет форму ножниц?

– Ну! – произнес он. – Как знать! К тому же, мне кажется, вы просто скромничаете.

Он встал и отпер несгораемый шкаф, стоявший в углу залы, вынул оттуда несколько папок с делами и погрузился в исследование их. На несколько минут он, казалось, совсем забыл о Моем присутствии. Наконец он поднял голову.

– Действительно ли верно, – пробормотал он, как бы говоря с самим собою, – действительно ли верно, что шейх Анезе Федаан Муджехем, наш союзник по договору, которого в Алепе в 1920 году генерал Гуро наградил орденом, поддерживает тайные сношения с нашим врагом Хатшем-беем, Анезейским шейхом из Верхней Месопотамии?

– Возможно, – ответил я. – Но не следует забывать, что Хатшем дядя Муджехема и был когда-то его опекуном. Я не беру на себя защиту Федаанского шейха, но мне кажется, я могу с уверенностью сказать, что если ему случалось помогать Хатшему, то лишь против отрядов бедуинов, от которых мы сами немало натерпелись. Во всех случаях, когда затрагивались непосредственно наши интересы, Муджехем всегда их поддерживал. Я был в феврале 1921 года в Деирец-зоре, когда турецкий отряд пытался завладеть им. Муджехем предоставил нам своих всадников, чтобы отразить неприятеля.

Полковник Приэр не расспрашивал меня дальше. Он сделал в папке пометку красным карандашом и открыл другую.

– Фаэд Ибн-Хаццал, – заговорил он тем же тоном, – несомненно, получал деньги от Файсаля; не получал ли он их еще откуда-нибудь?

– Две тысячи семьсот фунтов в месяц, полковник, амаратский шейх получал от эмира. Две тысячи семьсот фунтов, чтобы действовать против нас. К этой сумме надо прибавить также двести тысяч фунтов, выплачиваемых ему англичанами, хотя я не уверен, что в этом деле не хранится следов субсидий, выдаваемых ему и нами.

– Непогрешим один папа, – сказал полковник Приэр и добавил: – Как бы то ни было, мадемуазель Фаэд Ибн-Хаццал в настоящее время должна быть завидной партией.

– Фаэд Ибн-Хаццал недавно купил автомобиль. Начальник штаба улыбнулся.

– В самом деле? Ну пусть теперь осмелятся сказать, что мы никогда не сумеем цивилизовать кочевые племена.

И затем прибавил:

– Мы можем только весьма приблизительно определить число ружей, каким располагают в настоящее время хотя бы одни руаллахи.

– У них около десяти тысяч ружей и шесть митральез. Полковник запер папки и поглядел на меня.

– И вы еще сомневаетесь, что в вашей новой должности можете оказать нам услуги? – спросил он.

– Полковник…

– Надеюсь, в сражениях вы оказали немало услуг нашей родине ценою своей крови, быть может, вы окажете их еще больше в скромной канцелярии, которая станет теперь ареной вашей деятельности. Я предложил вам три вопроса, – три вопроса, решение которых стоило нам немалых хлопот. На все три вы ответили точно и правильно. Счастливое предзнаменование для разрешения проблем, которые стоят у нас на очереди, так как, надеюсь, вы поняли, что на вас возлагается обязанность сосредоточивать здесь все сведения разведки, касающиеся бедуинов. Это трудная работа. Я надеюсь, что она вам подойдет.

– Мне кажется, полковник, вы действительно нашли путь, на котором моя деятельность не будет бесплодной.

– Отлично. Я даю вам четыре дня на устройство. За это время постарайтесь успеть проглядеть это и вот это, – сказал он, протягивая мне несколько брошюр, – чтобы быть в курсе политических вопросов, в которых вы имели право еще не разобраться. Это тексты англо-французских соглашений, регулирующие территориальный статут Сирии. Вот еще несколько произведений, которые я вас попрошу прочесть, если вы с ними не знакомы: "Обычаи арабов" Жоссена; "Путешествие в Аравию" Буркхарда, а также – "Племя бедуинов Евфрата" леди Анны Блент.

– Я знаком с книгой леди Блент.

– Вы ее читали?

Он предложил мне папиросу и задумался.

– Ни одна книга не оставляет такого сильного, глубокого впечатления, – сказал он. – А вы не сделали по поводу нее одного вывода?

– Какого, полковник?

– Вы не удивились тому особого рода безумию, которое во все времена толкало женщин вмешиваться в арабский вопрос? История этого наиболее неорганизованного из всех народов всегда влекла к себе ту неуравновешенность и склонность к анархии, которая таится даже в лучших из них. А сколько из них мечтало надеть на себя корону Зеновии[76]76
  Зеновия – королева Пальмиры, побежденная и взятая в плен Аврелием в 273 году. В продолжение ее короткого царствования Пальмира была ка к бы столицей Востока.


[Закрыть] или, по крайней мере, сыграть роль в создании бедуинского государства. Разве мы не видели еще недавно в Париже, как наши светские дурочки замирали от восторга при одном взгляде Файсаля? Надо заметить, что главным образом англичанки проявляли всегда эту странную горячность в арабском вопросе. Но при этом не надо забывать, что безудержность их стремлений прекрасно уживалась с холодным расчетом британской политики, целью которой всегда было использование арабов для создания нам всевозможных затруднений. Перечтите с этой точки зрения книгу леди Блент… Вы, наверное, слышали о знаменитой леди Стэнхоп? Ее жизнь и писания были бы также совершенно непонятны, если бы под их внешней беспорядочностью не таилось то, что объединяло их: неистовое желание восстановить государство Пальмиры. Мы видим, что, действуя так, она работала, наравне с Алленби и Лауренсом, на пользу своего отечества – Англии, которую она будто бы ненавидела. Об этой странной женщине болтали много вздора. С этой точки зрения, безусловно лишенной эстетизма, личность ее представляется нам в новом свете. Здесь, в предместье Бейрута, живет некая, очень странная, графиня Орлова, отлично принятая в нашем обществе, – русская по мужу, англичанка по происхождению. Она, по-видимому, тоже задумала идти по стопам леди Стэнхоп. Наконец, есть еще мисс Гертруда Белль, мисс Белль, которая может соперничать с полковником Лауренсом в создании нам всяких затруднений, так как предупреждаю вас, в ваших схватках с кочевниками, в кознях, с которыми вам придется ежедневно сталкиваться, вы не раз встретите направляющую руку Англии.

Я указал ему на свою руку.

– Меня ранила пуля английской выделки, полковник.

– А! – произнес он с чувством некоторого удовлетворения. – Так вот, проследить путь, который совершила эта пуля, прежде чем попасть в дуло прицелившегося в вас ружья, – вот, вкратце говоря, то задание, какое вам придется здесь выполнять. Оно не так просто, повторяю. Оно требует времени, знаний, сообразительности и – принимая во внимание внешнюю дружественность наших отношений с британскими союзниками – много такта. У нас сильные противники. На их стороне огромное превосходство – деньги, которые они сыплют не считая. Упорство их вошло в поговорку. Из офицеров, кроме полковника Лауренса, о котором я уже говорил, майор Гобсон…

– А, майор Гобсон! – сказал я.

– Вы его знаете?

– Мы встретились с ним в Киликии в 1919 году. Мой отряд сменял его. Сегодня утром мы встретились совершенно случайно. Он пригласил меня обедать сегодня вечером.

– Гм, – произнес полковник.

Он взял с письменного стола листок бумаги.

– Ваше назначение во Второй отдел подписано лишь сегодня утром, в одиннадцать часов. Если майор Гобсон был уже осведомлен об этом, когда вас встретил, – значит у них дело поставлено очень тонко. Впрочем, может быть, это приглашение и чисто случайное.

– Я еще успею отказаться от него.

– Отказаться? Нет, нет! Напротив. Майор Гобсон – вы этого, конечно, еще не знаете, – официально поддерживающий в Бейруте связи между верховными комиссарами Сирии и Палестины, в действительности уполномочен снабжать свое правительство сведениями, о природе которых мне распространяться нечего. На шахматной доске, где разыгрывается наша партия, он фигура противоположная вашей. Вы должны взять ее, а он сделает все возможное, чтобы взять вашу.

И понимая, какое это должно было произвести на меня неприятное впечатление, он добавил:

– Ничего, держитесь. Еще не то увидите. Благословляйте, напротив, обстоятельство, – может быть, чисто случайное, – которое дает вам возможность сегодня же погрузиться в самое сердце ваших новых обязанностей. Какое впечатление произвел на вас майор Гобсон?

– Откровенно говоря – человека, больше всего занятого составлением своих коктейлей.

Он засмеялся.

– Ну, на это очень не полагайтесь. В такого рода делах коктейли играют роль, которую не следует недооценивать. Избегайте их, если не умеете пить. В противном случае пользуйтесь ими. Гобсон очень крепок на выпивку. Но у него есть и другие достоинства. Главное в его глазах, это, конечно, то, что он нас ненавидит.

– Я этого еще не заметил.

– О, – сказал он, – эта ненависть всегда будет скрыта под маской самой утонченной любезности. Я определю вам полковника Гобсона одной фразой: он не воевал на французском фронте. Там, несмотря ни на что, люди его сорта должны были признать, что Франция заслуживает большего, чем постоянных нападок из-за угла. Гобсон сохранил в себе тип колониального англичанина – солдата, не знакомого с Китченером Фландрии и чтящего только Китченера Фашоды, человека, одним словом, нервы которого не выдерживают даже мысли о том, что наш сине-бело-красный флаг может развеваться на какой-нибудь хоть самой маленькой крепости среди африканских зарослей или азиатских степей. Это одна порода с Гордоном и Сесиль Родсом. Против такого направления ума есть только одно средство – борьба до последнего. Вы меня понимаете?.. Отлично, встречайтесь с Гобсоном. Встречайтесь как можно чаще, он тоже будет искать с вами встреч. Это ваш общий долг, общая обязанность. Вы обречены, пока один из вас не сдерет шкуру с Другого, быть лучшими друзьями в мире.

– Полковник, – произнес я несколько изменившимся голосом. – Вы действительно уверены, что я смогу?..

Он перебил меня несколько сухо:

– Это будет зависеть от вас. Вы видели майора Гобсона. Не старайтесь уверить меня, что вы считаете себя ниже его. Впрочем, когда вы совсем оправитесь от вашей раны, вы будете вправе просить разрешения вернуться к командованию вашими мегаристами. Но что-то мне говорит, что жизнь в Бейруте обернется для вас и хорошей стороной.

Я был так потрясен, что не сразу понял этот намек, хотя и довольно ясный. Я поднялся, откланялся. На пороге он меня окликнул.

– Я забыл о некоторых материальных подробностях, – сказал он. – Временно вам отвели помещение в ремонтном депо на Дамасской дороге. Обратитесь от моего имени к капитану Таверно, начальнику депо. Помещение не блестящее, – прибавил он с многозначительной улыбкой, – но, я думаю, вы удовлетворитесь им до того дня, когда мы будем иметь удовольствие похоронить вашу холостую жизнь.

Лиловатый сумрак вечера уже сгущался над террасой Курзала, в этот час мороженого и аперитивов переполненного публикою. Уже не различаешь более снеговую вершину Саннина… Три часа сегодня, целых три часа я провел в этом кафе. А через четыре-пять дней я устроюсь, появятся новые привычки. Все пойдет по-другому. Все это время, которое я не смогу встречаться с Мишель, я буду работать. А теперь воспользуемся кратким мигом. Насладимся этой вечерней свежестью, прелестным зрелищем женщин в роскошных туалетах, военных в мундирах. Кроме того, надо приготовиться достойно встретить противника.

– Гарсон, подайте мне ваш знаменитый "Метрополитен". Вот бы указать его рецепт Гобсону: он был бы поражен,

сразу признал бы мое превосходство…

Да он уж совсем не такой крепкий! Арак, который мы пили на Евфрате натощак после целой ночи скачки, был гораздо крепче.

Сад Курзала примыкает к саду Офицерского клуба. Я слышу, что меня оттуда кто-то окликает:

– Домэвр?

Это Рош, военный инженер.

– Иди сюда.

– Нет, ты иди…

Он подсаживается ко мне.

– Тебя целый день искал Вальтер.

– Вальтер? Я вздрогнул.

– Да, он только что приехал. И послезавтра уезжает в отпуск на "Лотосе".

Вальтер, Боже мой! Командир второй роты мегаристов в Пальмире, мой самый близкий друг, мой старый товарищ! Вальтер! Три года страданий и общих ребяческих радостей сразу встают перед моими глазами.

– Он будет в восемь часов обедать в клубе. Он просил, чтобы ты его подождал.

– Извинись за меня. Я не могу. Я приглашен на сегодняшний вечер.

Рош покачал головой.

– Он будет огорчен.

– Пусть извинит меня! Мы позавтракаем вместе завтра, наверное.

– Завтра он не может. Он завтракает у генерала де Лямота.

– Черт возьми! Ну, так завтра вечером. Встретимся здесь в семь часов. И скажи ему, что мне очень досадно.

– Я ему скажу, но он будет очень огорчен… Я надеюсь, что ты отказываешь Вальтеру не для того, чтобы обедать с этим?

Перед террасой я вижу Гобсона в автомобиле. Он машет мне своими длинными руками. Мне некогда объяснять Рошу… Да и к тому же – какое ему дело?

Автомобиль Гобсона мчит нас. С какой-то радостью, смешанной с любопытством, я смотрю на развевающийся на передке британский флажок. Странная вещь жизнь!

Гобсон правит сам. Это не мешает ему повернуться ко мне.

– Я получил рецепт "Метрополитена", – с гордостью заявляет он.

Мы едем вдоль площади Пушек. Приходит мой черед удивить его:

– Вы знаете, что я получил назначение в Бейрут?

– А, очень рад! – замечает он. – На какой род службы?

– Второй отдел, разведка.

У него вырывается жест удивления. У меня такое впечатление, что он ничего не знал.

– О, так, значит, мы с вами теперь собратья по ремеслу! Это, право, очень любопытно.

Автомобиль останавливается у дверей французского ресторана.

– Я вас привез обедать сюда, – говорит он, – потому что здесь подают в саду. Ночь чудесная, и москитов мало.

По-видимому, он не очень обеспокоен, узнав, что я являюсь его противником.

И вот мы сидим за столиком друг напротив друга. Гобсон составляет меню. Его рыжие брови сосредоточенно хмурятся, образуя складку на лбу. Горлышки бутылок выглядывают из ведерок со льдом. Я чувствую себя так же напряженно и бодро, как в утро наступления, когда на рассвете просвистит, бывало, первая пуля и верблюды поворачивают свои длинные лысые шеи в ту сторону, откуда она летит.

– Майор!

– Зовите меня просто Гобсон.

– Хорошо. Итак, Гобсон, я задам вам первый вопрос. Вы мне ответите?

– Спрашивайте.

– Каким качеством должен, по-вашему, обладать хороший офицер службы разведки?

– Ваш вопрос очень странный, – заметил он.

Его глаза блуждают вдали по черному рейду, где мелькают красные огоньки.

– Вы можете мне ответить?

– Гм! Могу. Первое – сильно любить свою страну, – при всех обстоятельствах любить ее.

– Это само собой разумеется. А затем?

– А затем… Надо быть не совсем дураком.

– Согласен. А затем?

– А затем, затем – быть сильным, спортсменом, – вы понимаете: никогда не знаешь, что может случиться.

– Хорошо, а еще что?

– А еще… Он колебался.

– А еще что? Вы не хотите мне сказать?

Он всматривается в меня долгим пытливым взглядом.

– После, – серьезно отвечает он.

II

Мое свидание с Вальтером было назначено на семь часов вечера. Я провел день не безмятежно фланируя, как предполагал, а выполняя кое-какие мелкие дела. Прежде всего – формальности по выписке из госпиталя. Меня облепил целый рой врачей, служителей, сиделок. Казалось, я уезжал на Антильские острова, а не оставался в Бейруте. Предупредительность этих славных людей не помешала, однако, тому, что один из моих погребцов делся неизвестно куда, и мне пришлось потерять чуть не все утро на его розыски. Затем не оказалось свободных автомобилей. Меня заставили потерять целый час в ожидании машины, которая так и не явилась. Было уже за полдень, когда, потеряв терпение, решили предоставить мне коляску. Я вздохнул с облегчением, когда она помчала меня наконец, со всем моим багажом, по направлению к зданию депо.

В Киликии я знал капитана де Таверно. Мне даже не понадобилась рекомендация полковника Приэра, – он сам предоставил мне лучшую из комнат, какими он располагал. Я не спеша приступил к своему скромному устройству, тем более скромному, что при мне находилась лишь незначительная часть моего багажа. Остальное – несколько ковров, тканей, книги – осталось в распоряжении мегаристов, в Пальмире. Нечего было и рассчитывать получить их раньше двух недель. В ожидании я устроился как только мог лучше с философским спокойствием человека, в течение семи лет не спавшего и двух ночей подряд в постели. Постель в моей новой комнате показалась мне комфортабельной. Сетка от москитов была почти новой. Но что значат все эти мелочи для человека, сердце которого переполнено радостью, подобно моей!

Здания депо расположены приблизительно в двух километрах от города, по дороге в Дамаск, немного не доезжая виллы верховного комиссара. На трамвае, который останавливается как раз в этом месте, можно доехать в четверть часа до самого Бейрута. Я не сел на трамвай и опять позволил себе роскошь проехаться в коляске. В то утро я уже начал тратить двухмесячное жалованье, которое не трогал в течение своего пребывания в госпитале. Редко мне случалось чувствовать себя таким богачом. Тем не менее дорогой я, для очистки совести, сделал маленький подсчет. Поездка из депо в город стоила двадцать пять пиастров, то есть пять франков. Значит, если каждый раз для этой поездки нанимать экипаж, то это будет мне стоить двадцать франков в день. Двадцать франков! Семь тысяч триста франков в год – треть моего жалованья. Об этом нечего было и думать. На секунду я вспомнил о Гобсоне, у которого был собственный автомобиль. Но, клянусь, ни капли горечи не примешивалось к этому простому констатированию факта. Я с легким сердцем следовал великому принципу французских офицеров за границей, который заключается в том, чтобы жить лучше, чем живут их иноплеменные соперники, располагающие в два или три раза большими средствами.

Шел седьмой час. Начинало смеркаться. Я сел на террасе неизбежного Курзала в уголке, где меня скоро отыскал Рош. С ним был лейтенант спаи Блари, с которым он меня и познакомил.

– Ты виделся в Вальтером? – спросил я его.

– Да.

– Обедаем сегодня вместе?

– Да.

– Он не очень сердился за вчерашнее?

– Он был очень недоволен, особенно когда узнал, ради кого ты им пожертвовал.

– Это ты сказал ему?

– Нет, не я.

– Кто же в таком случае?

– Уверяю тебя, не я. Ты не знаешь Бейрута. Здесь все становится известным через четверть часа.

– Забавно! Но в конце концов Вальтер придет, а это главное.

Я счел своим долгом разузнать у своих приятелей имена молодых женщин, болтавших на террасе в обществе нарядных офицеров, англосаксонцев, в рубашках с вырезом; прислоненные к ножкам столика теннисные ракетки стояли неподалеку от их владельцев.

– Вот жена испанского консула. А это дочь президента Сирийской конфедерации. Там жена ректора американского университета. Вот мадам Приэр, жена начальника Главного штаба, со своими двумя дочерьми. Вот жена персидского консула, красивейшая женщина Бейрута, с графиней Орловой.

– А эти? – спросил я, указав на двух молодых женщин, одетых одинаково, в розовый батист; они смеялись как безумные, посасывая свой шербет.

– Это, дорогой мой, две подружки, две птички Гобсона. Разве этот скрытник тебя еще не познакомил с ними? Благосклонность первой он разделяет с таможенным начальником великого Ливана и закрывает глаза на увлечение другой великолепным епископом Дамаска. О, знаешь, здесь скучает только тот, кто хочет скучать. Смотри, вот и твой англичанин!

Гобсон пробирался между столиками. Он направлялся к молодым женщинам в розовом. Они, все еще смеясь, протянули ему ручки, которые он расцеловал. И почти в тот же миг обернулся в мою сторону, как будто они указали ему на меня. Бросив их, он направился к моему столу. Я представил его своим товарищам. Они обменялись довольно сухими приветствиями.

– Вы обедаете со мной?

– Не каждый же вечер, – заметил я с улыбкой.

– Да, да. Я в обществе двух дам, и они желают с вами познакомиться.

– Уверяю вас, это невозможно. Не сегодня. Я пригласил одного человека.

– Значит, завтра вечером?

– Но…

– Да, да, я так хочу. Приходите ко мне, я жду вас в восемь часов. Без опоздания! Я должен показать вам свою замечательную коллекцию кастетов.

– Хорошо, – сказал я, не желая затягивать беседы, которая велась стоя.

– Ну что ж, – заметил Рош слегка обиженным тоном, когда тот расстался с нами, – можно сказать, что его так и тянет к тебе. Может быть, ему хочется уступить тебе подругу епископа.

– Чем говорить глупости, ты бы лучше рассказал мне про всех этих красавиц. Вот эта, – кто она такая, эта, в забавной шапочке из черного бархата с венком из белых маргариток?

– Ее шляпа, – возразил Блари, – та самая, которая описана в "Леви и Ирен". Она ею очень гордится. Это мадам Назри, маронитка[77]77
  Марониты – католики Ливанской горы.


[Закрыть].

– А эта блондинка, которая обмахивается программой?

– Это – мадам Элиас, гречанка, жена самого крупного банкира в Бейруте.

– Она очаровательна.

– Недурна.

– А эта в белом? В шляпе а-ля пастушка из рисовой соломы?

– Это – номер! Иоланда. Она танцевала в Табари месяца два тому назад; теперь ее содержит Стильсон, представитель "Стандарт Ойл". Очень шикарная девица.

– Говорят, – вставил Блари, – что папаша Камюзо, председатель Военного суда, влюбился в нее и сделал ей предложение.

– Можно себе представить, как она радуется! – сказал Рош.

– Жалованье командира батальона! Стильсон дает ей ежемесячно больше, чем получает генерал де Лямот.

– Правда, – заметил Блари, – с нашими небольшими окладами нам приходится околачиваться только возле светских дам.

– А вот эта брюнетка? С такой матовой кожей, рядом с тем толстым артиллерийским капитаном?

– Это жена одного из наших товарищей.

– С нею ее муж?

– Муж? Вот скажешь!

Рош нагнулся и зашептал мне на ухо.

– Одним словом, – сказал он, – я кончу тем, с чего и начал: здесь скучает лишь тот, кто этого хочет.

– Да, – добавил Блари, – это один из тех гарнизонов, где я предпочитаю быть холостым, а не женатым.

– Почему? – спросил я, взглянув на него.

– Почему?

Он засмеялся и принялся напевать песенку, весьма нелестную для супружеской чести кое-кого из железнодорожных чинов.

– Эй, – воскликнул он, перебивая самого себя и обращаясь к Рошу, – нечего толкать меня ногами под столом! Никто ведь из нас троих не женат, я полагаю.

– Нет, нет! – добродушно отозвался я. – Ну, а кроме того – бывают и исключения!

– Конечно, – ответил Блари, смутно почувствовав, что сделал промах.

– A! – вскричал Рош, радуясь случаю оборвать разговор. – Вот наконец и Вальтер!

Вальтер расплачивался со своим извозчиком, остановившимся перед террасой. Он делал это не спеша, а затем, так же не торопясь, пошел по среднему проходу между столиками.

Веселый шум разговоров внезапно сменился тишиной, прерываемой лишь шепотом нескольких голосов, повторяющих имя новоприбывшего.

– Вальтер! Капитан Вальтер!

Я знал, что всем войскам, стоящим в Малой Азии, известны геройские подвиги этого человека, но не предполагал, что слава о нем достигла даже этого легкомысленного общества, которое невольно проявляло теперь свою почтительность единственным доступным ему способом, то есть полным молчанием.

Он спокойно шел вперед, с виду равнодушный, презрительный. Хотя я не видел его уже два месяца, мне казалось, что я расстался с ним только вчера. Опустив одну руку в карман своих красных штанов с двойной небесно-голубой нашивкой, с папиросой в другой руке, он держал под мышкой тонкий бамбуковый хлыст, с которым никогда не расставался, – даже в дни генеральских смотров, даже в дни сражений, когда, толкая ногой в шею своего мегари, он безжалостно гнал ревущее животное в самую гущу свалки. На нем было, как и всегда, синее кепи с золотым галуном, слегка сдвинутое на затылок, Эта была та же внушительная голова, обветренная бурями пустыни, с рыжеватой бородой, с густыми бровями, из-под которых голубые глаза его глядели с удивительным смешанным выражением грубости и почти наивной нежности. Из-под его далмона цвета хаки виднелся походный жилет офицеров-спаи, жилет из красной материи с маленькими золотыми пуговицами в виде шариков. Его походка отличалась той кошачьей неспешностью, какую придают ей тысячи километров, проделанных на спине верблюда по безбрежным зыбким пескам.

– Вальтер! Это капитан Вальтер…

Он прошел мимо высшего чином офицера, смерил его взглядом с ног до головы и отдал ему честь – вполне безукоризненно, по форме, но вместе с тем – как! Было заметно, что полковник не сразу нашелся, как ответить.

Заметив меня и двух моих спутников, он сделал мне знак: "Подожди меня", – и потом, медленно поднявшись на несколько ступеней, ведших с террасы в глубину кафе, направился к бару в дальний конец залы.

– Куда он идет? – спросил Рош.

– В баре сидят летчики, – ответил Блари, – с ними сегодня два пилота из эскадрильи Деирец-Зора – Моте и Конти. Вальтер пошел с ними поздороваться.

По мере того как Вальтер проходил, за его спиной возобновлялись разговоры. Теперь уже повсюду слышалось его имя, повторяемое с какой-то безграничной гордостью.

– Он, по-видимому, далеко не считает себя ничтожеством, – пробормотал лейтенант 415-го полка.

– И имеет на это право, – отозвался капитан, его однополчанин.

– Что же он сделал такого необычайного? – спросила с гримаской хорошенькая мадам Элиас, раздосадованная тем, что его появление на миг затмило ее.

– Очень много, – серьезно произнес какой-то морской лейтенант.

– Что же именно?

– Если мы сидим так комфортабельно на этой террасе, любуясь вашей красотой и ведя дружеские беседы за прохладительными напитками, то этим мы обязаны людям, подобным ему.

– Ах, – сказала за соседним столиком мадам Назри своей кузине, смуглой Асфар, – я никогда не скрывала, что питаю отвращение к бородатым людям. Но если этот острижет свою бороду, – будет ужасно жаль! Не правда ли, милочка?

И без всякого стеснения повернувшись спиной к своим кавалерам, они передвинули стулья так, чтобы не терять из виду ни единого движения Вальтера, который в этот миг, сидя на табуретке в баре, выбрал соломинку для своего коктейля и небрежно отбросил ее обертку из папиросной бумаги.

– Я был с ним вместе в Энтабе, – объяснял артиллерийский капитан своей даме в белом платье. – Говорили, что полковник Андреа отказался принять командование над колонной наступления из-за того, что ему не дали Вальтера в начальники кавалерии.

– Да, капитан, – сказал лейтенант, – но для того, чтобы уступить его отряду Андреа, пришлось бы отнять его у отряда Дебьевра. Я был там и уверяю вас, что полковник Дебьевр поднял страшный шум.

– Он, по-видимому, питает отвращение к женщинам? – заметила жена ректора американского университета.

Офицеры расхохотались.

– Быть может, это одна из причин, позволивших ему иметь столько крестов на своей орденской ленте.

– Сколько же их у него?

– Четыре или пять. Но у него еще больше звезд, а вы знаете, – это ценится гораздо больше.

– Вы знаете историю одной из его звезд?

– Нет. А что?

– Это было после Марасха, где Вальтер прикрывал отступление при известных вам обстоятельствах. Генерал Гуро производил смотр войскам. Одна из звезд Вальтера, плохо пришитая, упала на землю. "Возьмите вот эту и замените ее", – сказал Гуро, указав ему на свой пустой рукав. Вот почему на ленте Вальтера одна из звезд неуставного размера.

– Он выдержал в Турк-эль-Хамане самый неприятный караул, какой мне когда-либо приходилось видеть, – сказал чей-то голос.

– Он был в Базанти, – добавил другой.

– Разумеется, а еще в Урфе.

– Ив Киллисе.

– Ив Мейселунге.

Я молчал. Я вслушивался с бесконечной радостью в голоса этих людей, десять минут тому назад занятых пустою болтовней, а теперь сосредоточенно и важно слагавших самый пышный хор похвал по адресу моего друга. Энтаг, Мейселунг! То были славные имена сирийской эпопеи – единственные, которые сумели запомнить эти праздные люди. Что стоят сверкающие взмахи сабли рядом с ежедневным величайшим напряжением сил! Что значит величайший риск сражения рядом с неисчислимой вереницей страданий, за которые ни одна звезда никогда не засверкает на ленте Вальтера! Вопль бедного безвестного часового, задушенного в ночи; умерший от лихорадки во время стоянки друг, тело которого невозможно увезти с собой и надо похоронить где попало, – друг, чьи несчастные кости будут вечно попираемы ордами кочевников; родник, к которому стремились три дня и который оказался иссякшим; грозные бедуины, появляющиеся на гребне песчаного холма, о которых не известно, являются ли они представителями дружеского племени или разведчиками разбойничьей шайки, в двадцать раз превосходящей числом подвластных тебе солдат; приказы, которые отдаешь, которые надо отдавать даже тогда, когда не знаешь, хватит ли сил их выполнить… Ах, Вальтер – такой грубый и добрый, такой простой и великий…