Текст книги "Атлантида. Забытый. Прокаженный король. Владелица ливанского замка. Кенигсмарк. Дорога гигантов. Соленое озеро"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 78 страниц)

– Ни за что! Сделайте мне удовольствие, отправляйтесь работать! Ведь скоро уже четыре часа, а после обеда мы едем в Ангкор-Ват смотреть камбоджийские танцы. Значит, вечером вы опять ничего не будете делать. Право, за вами надо смотреть, как за ребенком. По крайней мере, вы просмотрели ваш последний урок?

– Да.

– Ну, сейчас посмотрим. Что такое Фимеанакас?

– Это – памятник, размером в сто пятьдесят метров на шестьсот, расположенный уединенно в четырехугольной ограде, в северо-западной части Ангкор-Тома.

– А что обозначает само название?

– Фимеанакас происходит от санскритского вимана-ака-са – божественный дворец, оба слова извращены на кхмерский лад. Вимана – летающее жилище, в котором боги пролетают через земные пространства.

– Неплохо. Вот видите, когда вы захотите… Ну, а теперь отправляйтесь изучать Тен-Пранам и Прах-Палилей, они находятся несколько севернее.

– Максенс!

– Тсс! Не угодно ли вам быть посдержаннее, сударь! Около шести часов я зайду, послушаю ваш урок и, если вы будете послушным, может быть, вознагражу вас.

Когда наступил вечер, ни один в мире знаток кхмерского искусства – ни Каедес, ни Мура, ни Эймонье, ни Фино, ни Голубев, ни Гролье – не смогли бы ничему больше меня научить о Тен-Пранаме и Прах-Палилее. В ожидании господина Бенен-жака и бригадира Монадельши, которые должны были обедать с нами, миссис Вебб и я наслаждались у веранды начинающейся прохладой. Когда гости наши прибыли, и пока Максенс под восхищенными взорами лесничего занималась приготовлением крепких коктейлей, резидент отвел меня в сторону.

– Как мило с вашей стороны, что вы пригласили этого славного Монадельши. Вы и не представляете себе, какого преданного человека вы приобретете в его лице.

– Признаюсь, об этом я меньше всего думаю. Мне нравится его лицо – очень славное. Да и к тому же, он положительно покорил миссис Вебб. Вы только послушайте их беседы об охоте на тигров и на слонов.

– Бедняга, – сказал господин Бененжак, – у него даже слезы на глазах. Он не привык, чтобы с ним так обращались. Вот уже два года, как я безрезультатно добиваюсь для него медали от министерства земледелия, которую его коллеги зарабатывают в ужасных "дебрях" Фонтенбло и Шантильи.

– Когда обыкновенно происходит награждение?

– Через две недели, первого января. Но он не будет награжден.

– А я держу пари, что будет, – сказал я. – Пройдемте в кабинет.

Он последовал за мной, и я тут же составил телеграмму знаменитому политическому деятелю, другу старика Барбару. Он ведь наградил меня тем, чего я и не думал просить у него. Справедливость требовала, чтобы он сделал для меня теперь то, о чем я его просил.

– Он славный малый, боюсь только, как бы он не помешался от радости, – сказал резидент. – Дайте мне эту телеграмму. Я ее отправлю. С "оплаченным ответом"?

– Да, – сказал я, подумав. – Так будет вернее.

И мы вернулись в сад, на веранду, где коктейли «Алабама» и «Массачусетс» вскоре наделили нас веселостью, все возраставшей в течение обеда.

Мы приехали в Ангкор-Ват около девяти часов. На протяжении двухсот метров большая дорога была наполнена темными группами людей, спешившими к востоку, к святилищу. Тяжелый запах мускуса и жасмина всю дорогу сопровождал нас. Мы слышали тяжелое шлепанье босых ног по широким плитам. Время от времени при внезапном свете спички мы различали цвета одежд этой толпы, посреди которой мы ехали: желтые куртки солдат милиции, фиолетовые и красные одежды туземцев, лимонного света одеяния бона. В ночном небе неясно, огромной пирамидой, громоздились пять башен. На вершине самой высокой из них дрожала звезда, на том самом месте, где в героические времена расцветал огромный золотой лотос.

Скоро мы достигли портика в конце дороги, открытого в зияющую темноту Большого храма. Там-то и должно было развернуться зрелище. Какие-то тени копошились вокруг кольца в пятьдесят футов в диаметре, образованного нагими ребятишками, сидящими вокруг на корточках. Каждый из ребят держал между коленями зажженный факел. Было совсем тихо, ни малейшего дуновения ветерка, так что казалось, будто высокое, красноватое, как бы бронзовое пламя выходило из бронзового факела.

Перед нами тени расступились и расположились шпалерами, в конце которых находились четыре тростниковых сиденья, на которые мы уселись со стороны оркестра, расположенного напротив, по другую сторону круга, до нас доносилось неясное, жалобное тремоло. Я сел рядом с Максенс. Слева от нее – резидент, справа от меня – бригадир Монадельши.

Почти тотчас же началось представление.

– Я не хочу показаться смешным, объясняя вам это зрели ще, – сказал господин Бененжак, наклоняясь к нам. – Вы знаете вероятно, не хуже меня, что танцы, на которых вы присутствуете, живая иллюстрация к поэме "Рамаяна", точно так же как великолепные барельефы первого этажа Ангкор-Вата являются каменными иллюстрациями этой же поэмы. В Камбодже античная скульптура освещает современный танец, который является ее продолжением. Еще раз повторяю, я вовсе не об этом хочу вам сказать. Я прошу лишь вашего снисхождения. Мы, к сожалению, не в королевском дворце Пномпеня. Большая часть танцовщиц принадлежит к балету его величества. Но есть несколько дублерш… местные молодые девушки. Вы убедитесь сами – они очень, очень хороши. И, не правда ли, одна обстановка уже сама по себе способна заставить забыть несовершенство в мелочах… Тсс! Внимание! Вот флейта и ксилофоны возвещают нам о выходе прекрасной Ситы.

– Боже! Как она очаровательна! – сказала Максенс.

Эта была та самая девушка, которая бросила мне смеясь позавчера в Сием-Реапе букет жасмина. Ослепленный, я смотрел на это восхитительное маленькое божество. На прямо посаженной гордой головке был венец в форме пагоды с длинными золотыми остриями, все тело сверкало драгоценными камнями. Я тщетно искал на этом бледном, почти неподвижном личике, под бровями, удлиненными кистью, на кроваво-красных губах следа улыбки третьего дня.

…В волшебный Дондакский лес скорбно входит принцесса. Она думает о несчастьях своего супруга, божественного Рамы. Ее любимые служанки молча разделяют ее горе. Столь же целомудренная, сколь и прекрасная, она отвергает любовь молодого принца, крайне неудачно выбравшего момент предложить себя в любовники.

Он уходит в отчаянии, и Сита остается одна. Ах, принцесса, почему не пожелала ты оставить подле себя этого любезного кавалера, который оберегал бы тебя, в то время как твой супруг, божественный Рама с зеленым лицом, находится далеко в чаще леса, защищая слабых и обиженных от сообщников короля Раваны. Равана, король Гигантов, смертельный враг Рамы, бродит здесь, совсем близко…

Никогда я не видал зрелища, более захватывающего. Над коптящим светом факелов я различал лица зрителей первого ряда. Они были охвачены немым восторгом. Ты ведь знаешь, какими изысканными шуточками и тонкими намеками публика встречает у нас выход на сцену танцовщиц. Но для народов Камбоджи – это священные существа, супруги их короля, в них воплощаются образы богов, и одна только похотливая мысль или взгляд были бы для них отвратительным святотатством.

Клянусь тебе, я далек от неблагодарности. Знаешь ли ты, о ком я вспомнил тогда, сидя на почетном месте, рядом с прелестнейшей в мире женщиной, созерцая это зрелище, превосходящее по красоте и живописности все, что я видел до сих пор? О тебе, старина Гаспар, о тебе, мой друг, который когда-то почти насильно научил меня культивировать древо познания, плодами которого я неожиданно лакомился. И нет ничего удивительного, что кровь моя тотчас закипела красными шариками признательности, когда счастливый случай снова свел нас на террасе кафе.

– О! – воскликнула Максенс. – Что за чудовище? Это, наверное, Равана, король Гигантов, да?

– Да, мадам, – сказал господин Бененжак, – это король Гигантов. Я вижу, вы знаете "Рамаяну" наизусть.

Король Гигантов, похититель прекрасной Ситы, грозными шагами вступал в круг. Дрожь ужаса охватила всех присутствующих. Между ним и сообщником Рамы, Ханюманом, предводителем обезьян, завязалась борьба – это была необыкновенная ритмическая дуэль на маленьких сверкающих рапирах. Немного ниже этой страшной маски с красными бровями, с грозно торчащими зубами, волновалась под тканью нежная грудь балерины, изображавшей Равану.

– Бедняжка, она, верно, совсем задыхается в этой маске! – сказал я, когда круг на минуту опустел.

– Пройдемте со мной "за кулисы", – сказал резидент. – Тогда вы убедитесь сами, так ли это… Вы пойдете с нами, мадам?

– Ни за что, – сказала Максенс, – боюсь разочароваться. Останьтесь со мной, господин Монадельши, мы поболтаем с вами об охоте.

Я поспешно последовал за господином Бененжаком. Протиснувшись сквозь толпу, мы очутились в углу, в синей тени, направо от входа, где танцовщицы отдыхали и переодевались.

– А вот и наш король Гигантов! Сними-ка твою маску, малютка. Взвесьте-ка это, господин Сен-Сорнен. Ну, каково? Около двух кило!

Я вскрикнул. Но крик этот был вызван вовсе не тяжестью маски…

Рафаэль остановился. Я взглянул на него, удивленный его молчанием. Меня поразила перемена в его лице.

– Ну?

– Я должен тебе кое о чем напомнить. Помнишь лекции Сильвена Леви в Коллеж де Франс?

– Еще бы! Ведь я же и заставлял тебя их посещать.

– Знаю, знаю. Следовательно, ты должен помнить одну молодую девушку, посещавшую эти лекции… Иностранку…

– Их было так много…

– Такая маленькая, странная особа, она еще все время записывала что-то. С очень темными волосами… У нее была шляпка с крылышками зимородка.

– Не помню!

– Ну, как же! Мы еще ее встретили как-то на Монпарнасе; она была с кем-то из товарищей. Мы выпили вместе по кружке пива в ротонде. Потом пошли посмотреть ее ателье. Она занималась скульптурой.

– Теперь припоминаю! – сказал я. – Да, да, странная маленькая особа… Но какое отношение имеет она ко всей этой истории?

– А вот, милый мой, это была она.

– Кто?

– Король Гигантов, черт возьми!

Рафаэль видел, какое ошеломляющее впечатление произвел он на меня этим сообщением. Но сам оставался невозмутимым.

– Король Гигантов? – наконец смог я пробормотать. – Эга малютка? В Ангкоре? Король Ги… Ты с ума сошел! Да ты ошибся, Рафаэль…

– Доказательством того, что я нисколько не ошибся, – холодно сказал он, – служит то, что и она мгновенно узнала меня. Пользуясь тем, что господин Бененжак, к счастью, отвлекся, расточая любезности прелестной Сите, она схватила меня за руку и пробормотала дрожащим голосом: "Вы благородный человек. Умоляю вас, ни слова. Я все вам объясню, все скажу!.."

Мое изумление было столь велико, что я даже опрокинул свой бокал шампанского на скатерть, полив лотосы. Я снова взглянул на Рафаэля. Быть может?.. Но нет, он, подлец, чем больше пил, тем больше владел собой.

Мне оставалось только пробормотать:

– Вот так история! Это уже слишком! Это превосходит все!

III

Королевского рода,

Многолюбивого рода,

Я люблю тебя больше всего…

Хронг-Кангар

– Однако, – сказал я в замешательстве, – не станешь же ты уверять меня, что все это естественно, что с тобой случилось?

Рафаэль ответил мне с некоторым презрением:

– Я никогда не утверждал подобной глупости. Я ограничиваюсь тем, что сообщаю тебе точные факты, не виноват же я, что они могут показаться тебе неправдоподобными. Пощупай мой пульс, если хочешь. Он вполне нормален.

– Да. Но зато мой становится не совсем нормальным, – сказал я, глубоко вздохнув.

– Хочешь, я перестану рассказывать?

– Этого еще недоставало! Рассказать мне до такого места и бросить! Нет уж, прошу тебя, продолжай. Но, бога ради, не заставляй меня больше пить, а то я чувствую, что скоро…

– И это называется – пить! Амедей, поставьте около месье бутылку шампанского. Пусть он делает с ней, что хочет. Пей или не пей, как тебе угодно, только, пожалуйста, не поливай больше лотосы.

Я наполнил бокал, чтобы только доставить ему удовольствие, боясь, что немного обидел моего друга. Я, несомненно, ошибся – Рафаэль снова начал свой рассказ с самым невозмутимым видом:

– Антракт подходил к концу; мы вернулись к миссис Вебб, резидент ничего не заметил, а ты можешь себе представить мое состояние!

– Ну, как? – сказала Максенс. – Надеюсь, вы довольны своей прогулкой за кулисы?

– В восторге, мадам. Мы только сожалеем…

– Нет, нет, пожалуйста, не сожалейте… Когда я остаюсь одна, мне приходят в голову разные мысли, и вот я хочу поделиться с вами одной из них, только что пришедшей мне на ум. Друг мой, вы позволите?

Отвернувшись от меня, она заговорила вполголоса с моим соседом. Я, признаться, несколько обеспокоился. Но я видел, что господин Бененжак, улыбаясь, утвердительно кивает головой. Его веселость успокоила меня.

– Поистине, это прелестная, оригинальная мысль, мадам.

– Тогда будьте добры, распорядитесь. Со своей стороны я уже сделала все необходимые распоряжения. И ни слова господину Сен-Сорнену. Я хочу сделать ему сюрприз.

Еще более заинтригованный, я уже не обращал никакого внимания на вторую половину спектакля. На другом конце Дороги нас ждал большой автомобиль. Мы уселись все вчетвером, и сингалезцу пришлось прилежно трубить, прежде чем темная, уже расходившаяся по домам толпа дала нам Дорогу.

Еще издали среди деревьев мы увидели мой дом. Он был освещен "a giorno" и сверкал, как иконостас.

– Теперь я понимаю, – сказал я. – Вы распорядились, чтобы приготовили ужин. Действительно, отличная идея.

– Отчасти вы угадали. Но не совсем – знайте же – господин резидент согласился пригласить от вашего имени этих восхитительных танцовщиц, они должны приехать с минуты на минуту. Боже мой, господин Бененжак, милый, а я не забыла пригласить музыкантов?

– Нет, мадам, вы позаботились и об этом.

– И все согласились?

– Смею вам сказать, что приглашение с моей стороны является как бы приказанием. Но ручаюсь вам, что ни те, ни другие ничего не имеют против таких приказаний. Вы знаете, ведь их приедет, по крайней мере, 'тридцать человек…

– О, это будет восхитительно! Ну, вот, все готово. А что, эти маленькие танцовщицы пьют шампанское?

– Гм! Полагаю, эти милые детки не заставят себя долго просить… Скорее, пожалуй, придется их удерживать, а не просить…

– А они не откажутся танцевать?

– О, после шампанского вам не придется настаивать.

Не прошло и четверти часа, как к подъезду подкатили три шарабана и из них высадились танцовщицы и музыканты. Уверяю тебя, весь этот браминский пантеон, сверкающий, разукрашенный, представлял собой посреди самой обыденной обстановки довольно странное зрелище.

Миссис Вебб, сразу повеселевшая, бегала от одних к другим и быстро сумела, благодаря свойственной ей простоте и живости, ободрить этих девочек, сначала немного растерявшихся. Вскоре те, что были посмелее, окончательно развеселились. Другие последовали их примеру. И вилла стала походить на птичник, полный экзотических птиц.

Бригадир Монадельши взял на себя попечение о музыкантах. Они не столь живо проявляли признаки веселья, но выпили, должно быть, изрядно. Мы это поняли часом позже, когда им пришлось играть сложный мотив Ланкского леса.

Думаю, я мог бы прожить еще сто лет, но мне не удалось бы увидать зрелища более живописного, чем это представление "Рамаяны" с шампанским. Когда священные танцы закончились, перешли к более земным развлечениям. Божественный Рама с зеленым лицом пропел нам старинные местные песни «Белая горлица Камбоджи» и «Манговое дерево Шанти».

Amant des vielles femmes,

J'en ai rencontre de jeunes.

J'ai йgare mes mains pour les pincer pour rive,

Elles m'ont gravement injuriй[73]73
  Любовник старых женщин,\Я знавал и молодых,\Мои руки, блуждая, щипали их ради смеха.\Они же меня жестоко оскорбляли.


[Закрыть].

Последняя строфа из «Мангового дерева Шанти», переведенная бригадиром Монадельши, доставила большое удовольствие миссис Вебб. Кхмерскую музыку, ввиду все увеличивающейся слабости ее исполнителей, вынуждены были заменить граммофоном Максенс. Тогда поднялся поистине какой-то вихрь. Нас поглотило сплошное сплетение позолоты и цветных шарфов. Я танцевал с божественным Рамой. Ханюман увлек Монадельши в изумительном галопе. Резидент не покидал прелестной Ситы, оставляя ее руку только для того, чтобы подбежать к надменной Кайкей. Вдруг раздались ужасные крики: это кричала горничная, она бегала по всему дому, преследуемая гнусным Мариха, во что бы то ни стало хотевшим танцевать с нею.

Мне удалось уговорить Максенс протанцевать со мной "one steep". Но с первых же тактов она остановилась.

– Пригласите лучше вон ту малютку, она танцует лучше всех. И знаете, что я открыла? Скажу вам по секрету: она говорит по-английски не хуже меня. Идите к ней. Я так хочу.

Маленький король Гигантов со своим своеобразным тонким личиком стоял в стороне от всех, держа под мышкой свою фантастическую маску. Действительно, странное дитя. Я чувствовал, как она, несмотря на видимое безразличие, не упускала из виду ни одного из моих движений. К ней-то и приказывала Максенс мне подойти.

Мы закончили с ней "one steep", начатый с миссис Вебб. Но я не мог подыскать для нее ни одного подходящего слова. Она танцевала молча, опустив глаза.

Только когда танец кончился, я почувствовал, как ее рука тихонько сунула в мою крошечный квадратик сложенной бумаги.

– Правда, она восхитительна, эта малютка? – сказала Максенс, подойдя ко мне. – Я расспросила о ней Монадельши и резидента. Она из здешних мест, сирота. Но так говорить по-английски – это неслыханно, не правда ли?! Я просила ее бывать у нас. Мне бы очень хотелось что-нибудь для нее сделать. Ах, господин Монадельши, это нехорошо, вы еще со мной не танцевали…

…Немного позднее, когда разошлись последние гости, когда веселые песни и смех затихли в молчании таинственного леса, я смог наконец с бьющимся сердцем развернуть квадратик бумаги. Там были написаны тонким и четким почерком следующие несколько слов:

"Будьте послезавтра, в девять часов вечера, на террасе Прокаженного короля и смотрите в ту же сторону, что и статуя. Вы увидите тогда, как дважды зажжется свет. Пойдете по направлению к нему. Доверьтесь. Подумайте, что судьба некоего трона зависит от вашей тактичности".

Подписано было: "Апсара".

На следующий или, вернее, в тот же день я был на ногах с семи часов утра.

– Куда вы идете? – спросила Максенс. – Уже работать?

– Тсс! – сказал я. – Мне– нужно быть в Сием-Реапе в восемь часов. Резиденту нужно о чем-то поговорить со мной.

– Ах, вот как! А он мне ничего не говорил!

– Мне кажется, это конфиденциально.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Разумеется, ничего. Вы разрешите мне воспользоваться вторым автомобилем?

– Даже обоими, если хотите. Неужели мне нужно прожить здесь год, чтобы вы перестали спрашивать моего разрешения? Это просто смешно!

Приехав в резиденцию, я узнал, конечно, что господин Бе-ненжак еще не вставал. Но вскоре он вышел ко мне с всклокоченными волосами, крайне удивленный столь ранним визитом. Да я и сам был смущен немало. Я не имел права сказать ему, как я рассчитывал провести завтрашний вечер, а с другой стороны, я смог бы освободиться на этот вечер лишь с его помощью. Сознаться же ему в том, что мне нужен предлог, чтобы уйти из дому – это значит дать основание предполагать, что мои отношения с миссис Вебб…

Короче говоря, я был в очень и очень затруднительном положении.

Все же мне посчастливилось быть понятым с полуслова. Господин Бененжак проявил свой ум, не задавая мне нескромных вопросов. Тот факт, что мне понадобилось быть свободным ночью четыре дня спустя по приезде в Ангкор, не мог не возбудить в нем некоторого подозрения. Быть может, и некоторого восхищения тоже.

– Послушайте, мой дорогой, если вам угодно, мы скажем, что мой коллега, резидент Бурсата, объезжая округ Тонле-Сан, пригласил нас на деловой обед на свое судно – оно стоит в устье реки. Это вам даст время, по крайней мере, до полуночи. Это вас устраивает?

– Вполне.

– Но только я вас попрошу сделать все от вас зависящее, чтобы я не очутился в неловком положении перед миссис Вебб – она была так добра ко мне…

– На это можете вполне рассчитывать.

Весь этот день и следующий я провел за моей кхмерской археологией. Максенс расхваливала меня за мое усердие. Два или три раза я просил ее дать мне некоторые объяснения, но на этот раз спасовала она. Одно это уже было знаком моих несомненных успехов.

– Ах, да, кстати, – сказала она, – вы знаете имя той девушки? Апсара. Правда, прелестно? Вы, я думаю, знаете, что такое «апсара»?

– Я знал это еще до моего приезда сюда, – сказал я, слегка пожимая плечами, – апсара – это полубогиня из рая Индры, божественная танцовщица, рожденная из волн молочного моря.

– Пожалуй, скоро вы станете таким ученым, что с вами совсем нельзя будет разговаривать. Все же признайтесь, дорогой, что это поистине изумительно – встретить вот такую живую апсару здесь, среди тысячи других апсар, застывших в камнях барельефов. Она мне нравится. Вы знаете, пригласила ее к нам. Хорошо, если бы она надумала сегодня вечером составить мне компанию, пока вы будете на вашем глупом обеде. По крайней мере, приезжайте пораньше.

Я покинул виллу около семи часов. Максенс хотела во что бы то ни стало, чтобы я отправился в резиденцию на автомобиле. Я отказался, ссылаясь на приятность прогулки после рабочего дня.

Я пошел по дороге в Сием-Реап, но как только убедился, что меня больше не видно, после первого же поворота зашагал лесом по направлению к храмам.

Из предосторожности я сунул в карман большой револьвер с разрывными пулями. Это было не лишнее. Ведь из моих рассказов об Ангкоре, я думаю, ты должен уже себе представить, что это нечто вроде зоологического сада. Пожалуй, это почти так и есть, с той только разницей, что пантеры и тигры не сидят в клетках. И, разумеется, сами не ищут случая с вами повстречаться. Но ведь иногда бывают неприятные случайности…

Я нарочно избрал самый длинный путь – у меня было целых два часа, чтобы пройти пять или шесть километров. Я шел вдоль рвов Ангкор-Вата с их восточной стороны. В этих рвах резвились перед наступающей ночью водяные курочки и чирки. Я видел в сумерках, как вылетела из храма стая летучих мышей, точно клуб дыма из трубы. Над моей головой прыгало с ветки На ветку целое семейство гиббонов, черношерстных, с белыми воротничками – они походили на подвыпивших чиновников. Затем, мало-помалу, листва сделалась неподвижной, шумы утихли, свет погасал, и лес стал похожим на огромный уснувший собор.

Я уже вошел в ограду Ангкор-Тома, осторожно пробираясь в наступившей темноте, боясь сбиться с тропинки. Быстро прошел у подножья Байона, не подымая глаз на ужасные лица, высеченные по углам башен. Я разглядел при угасающем свете дня королевскую площадку, бесконечный фриз слонов, силуэты боковых башен. Ни души, ни звука. Что это за мертвый город, в котором я брожу? Что за безумие с моей стороны? Не слишком ли я злоупотребляю правом фантазировать в жизни?!

Я чуть было не вернулся. Называй это трусостью, осторожностью, как хочешь…

Но, нащупав в кармане рукоятку револьвера, я приободрился и продолжал путь. Вскоре достиг бельведера Прокаженного короля. Не без труда взобрался по лестнице. Наконец очутился у статуи.

Немного влево от бельведера расположена группа памятников, называемая Группой Прах-Питху. Напротив – три больших башни, за ними развалины странного здания, известного археологам под именем северного Клеанга. Ты и сам догадываешься, что весь день накануне и предыдущие дни я посвятил изучению этого клана. Усердие мое было вознаграждено. Вскоре я увидел, как на уровне Клеанга в темноте дважды сверкнула искра.

Ровно девять часов.

С этого момента ко мне вернулось полнейшее спокойствие. Я спустился с террасы и шел все прямо, боясь потерять направление, в котором я увидел условленный сигнал. Как только я миновал три башни, появилась чья-то тень, и я без труда узнал Апсару.

Не сказав мне ни слова, она взяла меня за руку, и мы стали подниматься по лестнице с редкими ступеньками. Я насчитал их двадцать пять. Затем, повернув почти под прямым углом, мы прошли под сводом, где бесшумно носились летучие мыши и цеплялись терновники. Мы поднялись по другой лестнице. Напрасно я искал бы этот переход в своих планах, над которыми трудился последние дни.

Мы остановились.

– Вот здесь, – громко сказала Апсара, – пожалуйста, подождите минутку.

Вспыхнуло пламя зажигалки, той самой, которой, вероятно, только что пользовалась Апсара, подавая мне сигнал. Она зажгла лампу. Постепенно свет дал мне возможность рассмотреть все подробности.

Не могу сказать, чтобы это место отличалось роскошью или комфортом. Но все же мой маленький король Гигантов недурно устроился в помещении, которое представилось моим глазам. Вообрази себе комнату в десять квадратных футов с крепкими стенами.

Комната эта была похожа на одну из тех многочисленных комнат, что можно встретить в храмах Ангкора – они, вероятно, служили жилищем для бонз. Мебели было мало. Диван с грудой подушек из ярких тканей. Маленький стол, на нем коробка папирос. В углу большой сундук из темного дерева, окованный каким-то светлым металлом, как мне показалось, серебром. И это все.

Как раз против двери, через которую мы вошли, в стене было проделано отверстие, выходившее в другую келью. Я увидел несколько статуй и на большом мольберте кусок красной глины – начатый бюст.

– Вы все еще продолжаете заниматься скульптурой, как на Монпарнасе? – спросил я просто, чтобы сказать что-нибудь и показать, какая у меня хорошая память.

Она сделала уклончивый жест:

– Надо же как-нибудь убивать время. Как только я освобождаюсь, я исчезаю и прихожу сюда. Надеюсь, вы не думаете, что я живу так же, как другие танцовщицы?

Она говорила сухим, почти враждебным тоном. Кто бы мог подумать в этот момент, что разговор наш, начатый так холодно, закончится в совершенно иной атмосфере, полной волнения и доверия? Мы исподтишка наблюдали друг друга. Ведь когда мы с тобой ее знали, ей было, наверное, лет девятнадцать-двадцать. А теперь она казалась моложе. Но это было все то же маленькое, дикое существо, только отсутствие европейского платья как-то преображало ее всю, ярче блестели глаза, повязанные на камбоджийский манер пестрые сампуа и шарфы резче подчеркивали гибкость ее тела, матовый цвет лица и плеч. Она напоминала тех птиц, что меняют свое старое оперение на свежее, более яркое, попав из клетки на волю.

По правде говоря, она произвела на меня сильное впечатление. Я ведь ничего не знал раньше о ее происхождении, но смутно что-то предчувствовал. Но ведь она все-таки женщина! Я рискнул сказать любезность. Принята она была не очень милостиво. Она нахмурила брови.

– Я надеюсь, – сказала она, – вы не сказали ничего вашей прекрасной англичанке?

– За кого вы меня принимаете? – возразил я, обиженный и в то же время польщенный. – Ничто не дает вам права так говорить. Кроме того, дама эта не англичанка, а американка.

– А! – сказала она, видимо, довольная. И снова спросила:

– До которого часа вас отпустили?

– Позвольте, но я ни у кого не обязан испрашивать подобных разрешений. Если я вернусь и в час ночи и позже – никому нет дела, – значит, так надо, так я хочу!

– Этого времени вполне достаточно, чтобы ввести вас в сущность дела. Скажите мне…

– Что?

– Вы слышали когда-нибудь о лорде Дюферене, о полковнике Прендергасте и о короле Тхи-Бо?

Эти имена, действительно, мне что-то говорили. Но когда и где я о них слышал или читал, я совершенно не помнил, в чем и признался Апсаре.

– Надеюсь, вы вспомните по мере того, как я буду рассказывать. Это несколько сократит те объяснения, которые я должна вам дать.

Ее обаяние было слишком сильно, и, когда она, взяв меня за руку, усадила рядом с собой, мне захотелось, чтобы наша беседа продолжалась возможно дольше…

Рафаэль взглянул на часы.

– Однако! Уже половина одиннадцатого. Моя жена будет здесь около двенадцати. И мы уже не сможем предаваться воспоминаниям.

– Этого еще недоставало! – подумал я.

– Пойдем, пройдемся. Там мне будет легче рассказать тебе историю принцессы Манипурской, я хочу сказать – Апсары. Хоть ты и не очень чувствителен, но приготовься растрогаться, правда, я отнюдь не претендую, чтобы вызвать у тебя слезы, которые неоднократно выступали у меня на глазах в продолжение этого страшного рассказа.

Мы снова вернулись к нашим креслам на террасе кафе, предшествуемые двумя слугами, которые несли на подносах внушительное количество графинов и бутылок.

– Первый вопрос Апсары, – сказал Рафаэль, – был о том, останавливался ли я в Пномпене, когда ехал из Сайгона в Ангкор. Я ответил, что, действительно, пробыл там одни сутки.

– Вам, наверное, показывали королевский дворец?

– Да.

– Тогда вы знаете, – сказала она, – все те места, где я прожила двенадцать лет, – годы эти были и, вероятно, останутся самыми счастливыми годами моей жизни.

– Моя маленькая девочка, – сказал я, – надо верить в жизнь.

– Чтобы исполнить свой долг, вовсе не обязательно верить в жизнь! – сказала она с выражением мрачной силы, которая делала ее прекрасной. – Вы, наверное, видели в Пномпене зал для танцев и, быть может, заметили вдали большое желтое здание, где помещаются танцовщицы?

– Да, мне его показали, но я там не был.

– Туда входить воспрещается. Вход охраняется часовыми. Вот в одной из этих комнат в одно прекрасное утро, много лет тому назад, проснулась маленькая трехлетняя девочка, и самое раннее ее воспоминание – солнечное утро, голубое небо, деревья с золотыми плодами, крупные цветы, красные и белые. О том, что могло быть до этого, я почти ничего не помню, ничего не помню о ночи, о дымных ночлегах, о темных силуэтах, сновавших взад и вперед, о толчках, больно отзывавшихся во всем моем измученном теле.

До шестнадцати лет я была только танцовщицей, как и другие, одной из пятисот танцовщиц его величества короля Камбоджи, одной из этих бедных девочек, судьба которых так похожа на блестящую и короткую жизнь бабочек.

Но по мере того, как я подрастала, внешне подчиненная тем же обязанностям, что и мои товарки, я заметила кое-что, что привело бы в восторг многих молодых девушек. Но меня это испугало. Королевские танцовщицы, lokhon'ы, с ранних лет обречены на крайне размеренный образ жизни. Начинающие должны утром и вечером проделывать свои упражнения, благодаря которым приобретают необходимую для наших танцев гибкость. И если какая-нибудь из подруг забывала проделать нужное движение, на нее начинали кричать, а то, случалось, пускали в ход и тростниковую палку. Вскоре я заметила, что, как бы рассеянна я ни была, наша надзирательница не позволяла себе проделывать со мной того же.

В остальном я, как и все ученицы нашего класса, получала те же пять пиастров месячного жалованья; комната моя была такая же, как и у других, там я съедала ту же пищу, что и они, в те же часы приносимую той же "байя". Но мало-помалу я стала убеждаться, что циновки, на которых я спала, сделаны из более тонкой соломы, чем у остальных, что мои шарфы и сампуа сделаны из более легких тканей, что байя, прислуживавшая мне, умудряется добывать для меня самую вкусную рыбу, самые свежие цветы, самые сочные плоды мангового дерева. Танцовщицы наши обязаны сами убирать после представлений свои шкафы и сундуки. Я же этого не делала – несколько раз просто по забывчивости, а потом и умышленно. Но каждый раз на следующее утро я находила мои костюмы сложенными и убранными и никогда не получала замечаний за мою забывчивость, Тогда я поняла, что это внимание ко мне, не вызывавшее никаких толков, как бы ничтожно оно ни было, не случайное. Что таково было желание самого короля, это подтверждалось его обращением со мной. При мне сменились на троне Камбоджи Два властелина; когда я приехала в Пномпень, я была совсем еще маленькой, а король Народон – очень стар. Я не помню, при каких обстоятельствах и когда увидела его впервые; этот день во всяком случае оставил в моей душе неизгладимый след. Правда, тогда мне было уже около одиннадцати лет. Целую неделю во дворце царило мрачное беспокойство, – все знали, что конец короля близок. Было, вероятно, около девяти часов вечера, солнце только что скрылось за лавровишневыми деревьями. Я сидела с моими подругами, перед тем как идти спать, мы молча грызли зерна кувшинок. Вдруг меня кто-то позвал с галереи: "Апсара!"