Текст книги "Атлантида. Забытый. Прокаженный король. Владелица ливанского замка. Кенигсмарк. Дорога гигантов. Соленое озеро"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 78 страниц)

– Ну, – сказал Рафаэль, – не стоит даром терять время! Апсара, Максенс, вы ведь хотели сыграть в бридж. Пусть будет по-вашему. Гаспар готов, я готов, стол готов, все готово. Но как пить хочется!.. Максенс, надеюсь, вознаградит нас за нашу покладистость и собственноручно приготовит коктейль – никому это не удается так, как ей.

– Да, – сказал я, – «Алабаму». Она улыбнулась.

– Он, значит, знает?

– Ну, конечно, – сказал Рафаэль, – ну, старина Гаспар, знай же, что ты увидишь тот самый бокал, ангкорский. Это мой фетиш. Я не хочу другого.

– Як вашим услугам, – сказала Максенс, – но вы нам разрешите все же подняться на минутку в нашу комнату, немного поправить прическу. Давайте только вытянем карты сначала, чтобы знать, как усесться. Четверка, дама, валет, девятка. Отлично. Мы с мужем, профессор – с Апсарой. Пара против пары, браво! Расставьте стулья, стасуйте карты, велите, чтобы принесли бокалы, бутылки, все необходимое. Только пять минут. Через пять минут мы в вашем распоряжении. И они исчезли, обе легкие и веселые.

– Ну, – сказал Рафаэль, – как ты их находишь?

– Очаровательны, – пробормотал я, – изящны и очаровательны. Ах ты, счастливец!

Он взял меня за руку.

– Дружище Гаспар, а ведь знаешь, то, о чем я тебе сказал в начале вечера, теперь приобретает определенный смысл. Ты помнишь, о чем был разговор?

– Ты мне так много рассказывал!

– Без глупостей! Ты прекрасно знаешь, на что я намекаю.

– Ты говорил мне, что если бы я захотел…

– Вот именно. Ну, как?

– Я помню, но не понимаю.

– А я говорю, что прекрасно понимаешь. Ну, не будь ребенком. Как ты находишь Апсару?

– Я должен тебя побранить, – сказал я, – ты ни о чем меня не предупредил, и, когда твоя жена представила нас друг другу, я поклонился ей, бормоча черт знает что. Как это приятно! Как я должен ее называть? Королевское высочество? Я не хочу, понимаешь ли, быть в ее глазах каким-то дураком.

Рафаэль потирал руки.

– А! Значит, она тебе нравится? Я был в этом уверен.

– Согласись, что я был бы слишком требовательным… И поэтому…

– Ну, хорошо, называй ее сегодня просто мадемуазель. Здесь она сохраняет самое строжайшее инкогнито.

– Понимаю. Значит, дело в Рангуне не удалось?

– Ты задаешь совершенно идиотские вопросы… Иначе она не была бы с нами, бедняжка.

– Да, правда, но что же случилось?

– Завтра я тебе все объясню. Как тебе сказать? Произошла ошибка, но в настоящий момент речь идет не об этом. Она тебе нравится?

– Повторяю, что я был бы слишком требовательным… Он широко развел руками.

– Тогда, дорогой мой, могу тебя уверить, что счастье твое Устроено.

Я пролепетал:

– Мое счастье? Говори яснее. Я начинаю понимать все меньше и меньше.

– Правда, – сказал он, – прости меня, мои слова требуют пояснения. Счастье и состояние – в наше время одно ничто без другого.

– Рафаэль, умоляю тебя, я не шучу, не насмехайся!

Он подошел ко мне на цыпочках. С таинственным видом вытащил из бумажника карточку и протянул ее мне.

– Вот, сначала сделай мне удовольствие, прочти это.

Я увидел изящный квадратик из бристольской бумаги со следующей надписью:

"ПРОКАЖЕННЫЙ КОРОЛЬ"

22, улица ля Боэти Телефон: Елисейские поля, 21-20

Индоевропейские древности. Искусство кхмерское, дравидское, индусское, китайское, японское. Прямой импорт. Экспертизы. Прием заказов за границей.

ОТДЕЛЕНИЯ:

Лондон: Нью-Бонд Стрит, 17.

Нью-Йорк: 199, Вест 41 Рд. Стрит.

Я вернул карточку Рафаэлю.

– Прокаженный король, – пробормотал я, – заказы за границей, непосредственный импорт!..

Положа руку на сердце, я должен признаться, что понял, в чем дело.

Некоторые места из рассказа Рафаэля, до сих пор остававшиеся в тени, освещались теперь светом настолько же странным, насколько и неожиданным. Без сомнения, то представление, какое я мог себе составить об уме и ловкости Апсары, только выигрывало от этого испытания. Но несколько иначе обстояло дело с уверенностью в ее королевском происхождении. Вопреки моим пылким демократическим убеждениям, я чувствовал некоторое разочарование. Меня огорчало, что вся эта бирманская эпопея рассеивалась как дым и оставляла после себя только рассказ, не заключающий в себе ничего возвышенного и необычного.

Рафаэль смотрел на меня с беспокойством, смешанным с иронией. У меня хватило такта не требовать добавочных объяснений, теперь уже ненужных.

– Что же мне делать? – только спросил я слегка сдавленным голосом.

– Все предоставить своему течению и только. Я думаю, ведь ты не только сегодня понял всю несоразмерность между усилиями, которых университет требует от тех, кто жаждет какой-либо должности, и теми жалкими преимуществами, которые дает эта должность. Но тут-то вот и сказывается ужасная действительность современной жизни, тут-то и предъявляются требования, дающие тем, кто стоит этого, желание и возможность получить от судьбы большее, нежели какой-нибудь буфет в стиле Генриха III или бледно-зеленый абажур на лампу. Да что это у тебя вид побитой собаки, черт возьми? Успех дается путем самонадеянности, сметливости, наконец, дерзости!

– Я и не мечтаю о лучшем!

– Ты ведь видел эту девочку?

– Принцессу Манипурскую?

– Да, Апсару.

– Она очень хороша.

– Ну, уж не мне тебе об этом говорить. Она не только хороша, она еще и практична, она истое дитя своего века. Фирма, которую она создала в один год на улице Боэти…

– Прокаженный король?

– Да, Прокаженный король – сделалась одной из первых в мире фирм по торговле древностями. Имеется два отделения, одно в Лондоне, другое в Нью-Йорке.

– А восстановление Бирманской династии? – спросил я с горькой усмешкой.

– Тебе об одном говорят, а ты о другом. В данный момент обстоятельства неблагоприятны. Короче говоря, Апсара вынуждена была как-нибудь устроиться. Кто же ее может упрекнуть за это? Ведь не я же, не правда ли?

– И не я, конечно!

– Отлично. Теперь ты в курсе всех дел. А что бы ты ответил тому, кто предложил бы тебе связать свою судьбу с судьбой Апсары?

– Ах, Рафаэль, что я могу ей дать, я – маленький, ничтожный преподаватель…

– Глупый! Я уже с первого взгляда оценил положение, а он еще ничего не понимает! Что ты можешь ей дать? Да именно то, чего ей и не хватает. Оставим в стороне вопрос о чувстве – правда, и оно имеет значение – и то, что Апсару пора как-то пристроить, а это не легко при ее положении иностранки во Франции – ты же понимаешь, мы не можем взять для нее первого встречного! Коснемся лишь материального вопроса. В настоящий момент вся вселенная перевернута вверх ногами. Потрясено все с верхушки до основания. Что было наверху, очутилось внизу, и наоборот. Отсюда у этого вновь народившегося класса пристрастие ко всему античному, ко всяким безделушкам, которыми они пытаются замаскировать быстроту своей карьеры. Торговец древностями должен способствовать этим превращениям, вот почему теперь можно найти в аукционных залах все, для чего прежде нужно было ездить к святым местам. Антикварий – настоящий король. Но не думай, что это такое легкое ремесло! Для него необходимо очень трудное сочетание способности ученого и коммерсанта. У профессора – знание, у коммерсанта – практика, интуиция. Попробуй, смешай это вместе и увидишь результаты! Апсара даже одна, только с помощью наших советов, Максенс и моего, а мы не очень много могли дать ей в этом смысле, она одна заработала за год сотни и сотни тысяч франков. Ты ведь знаешь, я не люблю говорить о деньгах, но, несомненно, с твоей помощью ее заработок, ваш заработок, будет в десять раз больше. Что ты скажешь на все это?

– Превосходно, – произнес я мечтательно.

– Итак, по рукам?

– Ты, право, чудак. Все-таки надо бы и ее спросить. Она производит впечатление хитрой девочки, которую не так-то легко провести… И, наконец, – встает вопрос о мезальянсе. Принц Энао…

И я опять горько усмехнулся.

– Да не думай ты обо всех этих историях, – сказал Рафаэль, смеясь. – Говорю тебе, я ручаюсь за ее согласие.

– Значит, ты имеешь на нее такое влияние? – сказал я, отнесясь недоверчиво к такой уверенности и вспомнив некоторые подробности из его рассказа.

– Да, действительно, я имею на нее влияние, а моя жена еще большее. Разве я не говорил тебе, какой она друг для нас? Когда вы поженитесь, будете проводить все свободное время у нас на вилле.

– Прости меня, – сказал я с жаром. – Я веду себя непростительно. Ты заботишься о моем счастье, а я благодарю тебя подобными подозрениями.

Рафаэль был взволнован не меньше меня.

– Дружище Гаспар, ну, обними меня! Знаешь, нам ведь еще предстоит немало хороших дней впереди!

О, как горячо мы обняли друг друга! Готов поспорить со всяким, кто осмелится утверждать, что дружба – пустое слово.

– Завтра же, – сказал Рафаэль, первый освобождаясь из объятий, – я составлю письмо к министру о твоей отставке, мне это не впервые.

– А почему бы мне не попросить просто трехмесячный отпуск без сохранения содержания? – сказал я.

– Ты прав. Таким образом ты сохранишь свое звание. Адъюнкт-профессор – это звучит великолепно для клиентуры!

Наш разговор был прерван громкими восклицаниями Максенс.

Она стояла в своей комнате у окна, на фоне которого вырисовывался ее стройный силуэт. Она кричала:

– Извините меня! Мы сейчас идем! Апсара не виновата, виновата я!

– Что случилось?

– Ничего, милый. У меня в кабинете погас свет, должно быть, пробки перегорели.

– Это уже третий раз на этой неделе. Теперешние рабочие никуда не годятся. Нужно переменить монтера. Я скажу завтра об этом Монадельши. Вы готовы?

– Сейчас. Одну минутку.

– Вот уж что касается точности – все они одинаковы, – сказал, улыбаясь, Рафаэль.

– Монадельши? – спросил я. – Это имя я уже слышал.

– Да, это самое! Он здесь.

– Здесь? Значит, все здесь? Прокаженный король, миссис Вебб, Апсара, Монадельши! Не хватает лишь господина Бененжака.

– Ты бы не сказал этого дня два тому назад. Он доставил нам удовольствие, позавтракал с нами, возвращаясь из отпуска. Какой чудный человек! Мы вспоминали с ним многое… А что касается Монадельши, не удивляйся, что он здесь. У его друга Сарролы, бригадира из Самита, конечно, оказался слишком длинный язык. У Монадельши тоже случились неприятности. Он доложен был выйти в отставку. Максенс, в доброте которой ты будешь с каждым днем убеждаться все больше и больше, предложила ему сделаться нашим управляющим. Вот он и здесь, к своему и нашему удовольствию! Скоро ему будет доставлена большая радость – старик Барбару хлопочет для него об ордене Почетного Легиона.

– Старик Барбару? Он тоже здесь?

– Ну, вот еще что выдумал! Зачем ему быть здесь?!

– Я ведь не знаю. Ты с ним встречаешься?

– Конечно. Ты, право, чудак. Если я не женился на его дочери, нам все же нет никаких оснований быть с ним в плохих отношениях. Он был очень мил к нам – и неоднократно. Первым делом раздобыл для Максенс медаль в знак признательности Франции. Затем у Апсары могли быть затруднения с открытием ее магазина, эти господа из Французской Дальневосточной школы такие мелочные, такие злопамятные… Старик Барбару сумел замять все эти истории. Я забыл тебе сказать, что с апреля прошлого года он депутат Боны. И я буду принадлежать к его группе, если меня изберут через несколько недель.

– А… Аннет? – не удержался я, чтобы не спросить.

– Аннет? Она только что вышла замуж за молодого Лакапель-Мариваля, владельца одной из самых крупных местных фирм. Шелк, шелк и шелк! Прямо целый дождь из шелка!

Рафаэль сделал презрительную гримасу:

– Она вовсе неинтересна!

И добавил, смеясь:

– Она даже не ушла в монастырь.

• ВЛАДЕТЕЛЬНИЦА ЛИВАНСКОГО ЗАМКА •

I

Судно вышло из гавани. Оно медленно двигается в лиловатом сумраке моря. Над старым Бейрутским молом я различил сначала остроконечные верхушки мачт, потом две черные трубы. Вот оно уже в открытом море. Через полчаса оно скроется из виду.

Я узнаю судно. Это "Сфинкс", – пароход, который высадил меня здесь три года тому назад, когда жизнь открывалась передо мной такая чистая и прекрасная.

С террасы, на которой я совершаю мою ежедневную прогулку, виден почти весь город. Мой взгляд скользит машинально налево и ищет среди зелени, окружающей американский госпиталь, скромную виллу, где эта бедняжка перестала наконец вспоминать меня…

Но мысль моя недолго останавливается на этом бесцветном воспоминании. Ливан, Ливан, твои обнаженные ущелья, лишенные с виду всякой таинственности, таят в себе больше мрака и ужаса, чем это можно себе представить! Мне надо напрячь зрение, чтобы увидеть не самый замок, а скалу, с которой можно его разглядеть. Замок, владетельница которого обратила меня в то, что я сейчас представляю из себя, – в существо, над которым власть ее была так сильна, что отняла у меня даже способность стыдиться своего состояния.

Пусть никто не заблуждается относительно значения слез, которые я проливаю. Это слезы сожаления, – отнюдь не слезы раскаяния. Я отворачиваюсь, чтобы больничный служитель не видел, как эти слезы стекают по моей щеке, падают на рукав куртки, – на то самое место, где каким-то чудом сохранились еще три чудные золотые нашивки.

А "Сфинкс", где "Сфинкс"? О, какой он уже маленький… Дорогое мне судно скрылось как-то незаметно у меня из глаз. Только дым его указывает мне, что оно идет к северу, находится на высоте впадения реки Адонис. Через два дня оно будет уже в Александрии, через восемь – в Марселе… Марсель! Вокзал, от которого отходит поезд в мой маленький городок, мой маленький городок, которого я больше никогда не увижу… Но нет! Я ни о чем не сожалею.

Пароходный ли дым еще не рассеялся, или туман сползает в сумраке по лиловатым склонам Ливана? Не знаю. Еще одну минуту попытаюсь вглядеться и отдать себе отчет… Потом все будет кончено.

Служитель делает знак: пора возвращаться. Я повинуюсь.

Апрельское утро было ясное и веселое. Солнце играло на море. Легкий туман клубился среди гор, а на вершине, свободной от облаков, сияли на солнце трогательные, красные с белым, деревушки маронитов.

Ветерок проносился среди пальмовых деревьев, колыхая их ветви, темная зелень которых еще не успела потускнеть от летней пыли. Завтрак, на который я был приглашен к полковнику Эннкену, был назначен в час. Из скромности я не хотел приходить раньше, так как знал, что дома только одна мадемуазель Эннкен. Не зная, как убить оставшиеся два часа, я накупил газет на улице Почты и расположился с ними на авеню де Франсе, на террасе Курзала. После долгого пребывания в госпитале воздух и свет опьяняли меня. Я едва держался на ногах. Тысячи золотых пылинок танцевали у меня перед глазами.

В этот утренний час в кафе было только два посетителя: молодой франт, которому чистили ботинки, причем он все время вертел голову то направо, то налево, следя за тем, достаточно ли хорошо производится эта операция, и в глубине залы, спиной ко мне, на высоком табурете у стойки бара – английский офицер.

Я пробовал читать, но безуспешно. Французские газеты, доходившие сюда только через две недели, не интересовали меня. Я полузакрыл глаза и отдался окружающему меня оцепенению.

Но вскоре меня заставили очнуться звуки голоса. Он все повышался. Это англичанин сердился на бармена. Молодой франт уже исчез.

– О, это положительно смешно! Ведь я же тебе говорю, что это для меня, только для меня.

– Невозможно, г-н майор!

– Невозможно! Почему невозможно?

– Хозяин не хочет.

– Осел твой хозяин, проклятый осел! Я сам с ним поговорю. Где он?

– Он еще не пришел.

– А, он еще не пришел!..

Последовавший поток английской ругани заставил меня обернуться.

– Майор Гобсон! – воскликнул я.

– Капитан Домэвр, черт побери! Рад встретиться, капитан. Так вы в Бейруте?

Англичанин слез с табурета и горячо пожал мне руки.

Мы встречались два года тому назад в Адене, когда мы сменяли в Киликии английские войска. Мой эскадрон пришел на смену тому, которым он командовал. В продолжение двух недель мы прожили бок о бок, я вынес от майора Гобсона впечатление человека воспитанного, прекрасного игрока в бридж, любителя выпить и вообще человека, который меньше всего ставил нам палки в колеса.

С ним было связано воспоминание о довольно трудном времени, и я ничего не имел против того, чтобы встретиться с ним в более мирной обстановке.

– У вас какие-то осложнения с барменом, майор?

– И вы думаете, капитан, что перед вами бармен? Это не бармен, это осел. Проклятый осел, как я уже имел честь…

– Он испортил вам коктейль?

– Если бы только это! Я бы отодрал его за уши – и конец! Дело гораздо важнее.

– Гораздо важнее?

– Г-н майор, – объяснил бармен с чувством оскорбленного достоинства, – хочет меня заставить выдать тайну состава одного из наших коктейлей.

Гобсон сделался красный, как кирпич.

– Не выдать мне, проклятый осел, а продать!.. Капитан, будьте свидетелем, что я никогда не встречал такого глупого малого. Я хочу знать состав этого коктейля, это вопрос решенный. Я плачу ему за этот рецепт стоимость трех коктейлей в день за все то время, что я пробуду в Бейруте, то есть еще около двух лет. Мне кажется, это вполне разумно. Я плачу, потому что не хочу быть вынужденным пить что-либо там, где мне не нравится, тогда как я могу со всеми удобствами сидеть у себя в кабинете, где у меня – как вы сами скоро убедитесь – прекрасные кожаные кресла, великолепный вид на Ливан, а на стенах – прелестнейшая коллекция луков и кастетов, какую только мог собрать солдат лорда Китченера.

– Повторяю вам еще раз, г-н майор, я не могу!

– Раз – нет! Два – нет! Три! Не хочешь? Отлично, я получу даром твой паршивый рецепт. Подай сейчас же два коктейля… Нет, не сюда, а на террасу, чтобы я больше не видел твоей физиономии. Идемте, капитан.

Мы сели за столик, за которым я перед тем сидел.

– Я хочу вам доказать, – заговорил Гобсон, – что я настаиваю на этом не из пустого ребячества. Бармен осел, я это Утверждаю. Но он артист своего дела, великий артист. Его коктейль "Метрополитен", рецепт которого я все-таки достану, прямо чудо! Да вот, судите сами.

Гарсон поставил перед нами два бокала с замороженным розовым напитком.

– Действительно, замечательно, – сказал я, – после трех таких бокалов…

– Можно беспрепятственно дойти до шести, если еще предварительно немного смочить дорожку виски. Я надеюсь, что вы завтра же сами в этом убедитесь у меня дома. И вы посмотрите мои замечательные кастеты.

– Что вы делаете? – удивленно спросил я. – Вы не пьете? Он вытащил из одного из своих раздутых карманов маленькую никелевую фляжку и собрался перелить в нее содержимое бокала.

– Я его предупреждал, – отвечал он, указывая на бармена, который глядел на него с внимательной покорностью. – Я предлагал заплатить, – он не захотел. Я сказал, что получу даром его рецепт. Прямо отсюда, где вы меня видите, я отправляюсь в американский университет. Я вызываю достопочтенного Иошуа Филльмора, знаменитого химика, капитан. Одним мановением руки он производит мне анализ этого знаменитого коктейля "Метрополитен". Анализ качественный, разумеется. А количественный я беру на себя. Да здравствует король Георг!.. Да, но, я вижу, вы выпили, а я нет. Гарсон, еще два "Метрополитена"!

– Но я все-таки буду впереди вас, – заметил я.

– Клянусь Юпитером, вы правы! Три "Метрополитена"! Ну, а теперь, когда серьезные дела покончены, позвольте спросить, как ваше здоровье?

– Лучше в последнее время, – отвечал я, показывая ему левую руку на перевязи.

– А! Отлично. Я сразу и не заметил. И прибавил:

– Футбол или война?

– Война.

Он набил трубку, раскурил ее и дотронулся пальцем до моей раненой руки.

– Бедуины?

– Да, бедуины.

– Руаллахи?

– Да, племя руаллахов.

– Я так и думал, – произнес он тоном удовлетворения. – Пуля?

– Английская, – вежливо отвечал я.

Он улыбнулся.

– Эти проклятые поставщики не принимают других, – констатировал он.

Он отвернул правый рукав и показал на руке шрам.

– Со мной случилось то же самое. Берега Нианза, 1912-й. Английское ружье, английская пуля, – несколько дум-думизированная, мне кажется. Стрелок – туземец. Я протестовал, так как случай со мной был все-таки менее естественен, чем с вами, не правда ли?

– Да, несколько менее, – пробормотал я. Он сильно пожал мне руку.

– Вы были здесь на излечении?

– Да, в госпитале св. Шарля. Я вышел сегодня в первый раз.

– Сожалею, что не знал. Я бы навестил вас в госпитале.

– А вы на постоянном жительстве в Бейруте, майор?

– На постоянном… Во всяком случае – по меньшей мере еще на год. Я назначен сюда Верховным Комиссариатом Палестины.

– И вы довольны?

– Очень доволен. Местность здесь очень приятная. Прекрасные места для гольфа, а генерал Гуро истый джентльмен.

– А в чем состоят ваши занятия?

Он искоса взглянул на меня. Но сразу увидел, что я задал свой вопрос совершенно естественно, без всякой задней мысли.

– Как вы сами видите, – насмешливо сказал он, – они, главным образом, заключаются в том, чтобы пить коктейль. Вы позавтракаете со мной?

– Нет, я приглашен.

– А пообедать сегодня вечером? Вы свободны?

– Сегодня вечером да. Но я должен вернуться рано, я вышел в первый раз.

– Решено. Мы встретимся здесь?

– Здесь.

– Я в автомобиле. Могу я вас подвезти куда-нибудь?

– Боюсь, что вам придется сделать большой крюк, майор. Я завтракаю у начальника инженерных частей.

– Полковник Эннкен? Прекрасно! Он живет как раз рядом с американским университетом, куда я сейчас отправляюсь, чтобы произвести анализ содержимого моей бутылки! Едем!

– Мишель, я написал сегодня утром.

Я немного удивился, застав ее одну. Было около часа. Я запоздал. Я думал, что полковник уже вернулся домой.

Она поднялась с места. Я бросил ей эту фразу без всякого предупреждения. И видел, что она побледнела.

– Вы написали, Люсьен? Вашей матери?

– Да.

– И… Что вы ей написали?

– Вы знаете, что я ей мог написать.

– Боже мой, – прошептала она, – если считать две недели на каждую почту… Этот месяц будет для меня не жизнь, а мука…

– Что вы говорите, Мишель! Разве я вам не рассказывал, чем была для меня мать? Даже не зная вас, она будет в восторге, что я женюсь. Она так этого хочет! А когда она вас узнает…

– Может быть, она бы хотела сама выбрать себе невестку?

– Она не найдет никого, Мишель, кто сделал бы для меня столько, как вы.

– Не надо преувеличивать, – отозвалась она. – Что я на самом деле сделала! Вас поместили в госпиталь, где я служила сиделкой. Я ухаживала за вами, как этого требовал мой долг, как до вас я ухаживала за другими ранеными.

– А может быть, немного больше? Она улыбнулась.

– Допустим.

Но я никогда не злоупотреблял предпочтением, которое она мне оказывала.

– Вашего отца еще нет дома?

– Да, и это меня удивляет. Его, вероятно, задержали в штабе; он говорил, что туда зайдет.

– Я поговорю с ним сегодня, правда?

Она взглянула на меня. В ее серых глазах мелькнуло выражение страха.

– Нет, еще не сегодня, – хорошо?

– Почему, Мишель?

– Я бы хотела сначала дождаться ответа от вашей матери.

– Почему?

– Не знаю. Фантазия.

– Мишель, Мишель, какой вы еще ребенок! Знаете, вы меня просто огорчаете. Чего же вы боитесь, Мишель?

– Я… – произнесла она, – этого разочарования я бы не пережила. В эту минуту решается судьба всей моей жизни, – достаточно ли вы сознаете это? И я вполне поняла бы отказ вашей матери.

– А на чем он мог бы быть основан, скажите, пожалуйста?

– У меня нет никакого состояния.

– Ау меня, Мишель? Неужели вы думаете, что дом, где живет мать, и маленькие доходы, пополняющие ее пенсию, могут считаться таким состоянием, чтобы говорить о нем?

– Это совсем не одно и то же.

– А почему это не одно и то же?

– Вы можете, как и я, не иметь состояния. Но зато вам еще нет тридцати лет, вы уже три года капитан, уже пять лет кавалер ордена Почетного легиона, у вас военный орден, и когда вы надеваете ленточку от него, все принимают вас за авиатора. Все в один голос говорят, что вас ждет блестящая карьера, завидная будущность. Будущность!.. А вы знаете мою будущность?

В углу комнаты на маленьком письменном столе стоял металлический ящик. Она приподняла крышку, – под ней была пишущая машина.

– Вот.

– Мишель!

– О! – сказала она. – Я бы не оскорбилась на нее за это, это вполне естественно. Ваш отец тоже был военный. Вы знаете, что это значит. Мой отец кончил Политехникум. Он мог заработать большие деньги в промышленности. Но он выбрал военную карьеру. Приданого моей матери хватило на расходы по проезду, на то, чтобы подновить жалкую мебель, которая не выдерживает больше трех переездов из гарнизона в гарнизон. Они никогда не жаловались. С моей стороны было бы дурно не следовать в этом их примеру. Когда мама умерла, папа попросил перевода в Сирию; его соблазнил обманчивый блеск высокого жалованья, он надеялся сделать кое-какие сбережения. Сбережения! – Она горько засмеялась. – У нас их набралось десять тысяч франков! Через два года – отставка, шесть тысяч франков! Умри отец завтра – у меня останется только пишущая машина. Вот почему я вам сказала, что ваша и моя бедность не одно и то же, Люсьен.

– Вы доверяете мне или нет? – спросил я.

– Доверяю ли я вам, мой бедный друг! Зачем вы меня об этом опрашиваете? Конечно, да. Но я совсем не доверяю жизни. Осуществление плана, о котором мы мечтали, для меня так прекрасно и так неожиданно, что, сознаюсь, я живу в постоянной тревоге: вдруг что-нибудь случится…

– Что, Мишель?

– Не знаю, – сказала она, опуская глаза. – Я боюсь, Люсьен, боюсь.

Я поднялся и подошел к ней. В это время дверь открылась. Вошел денщик.

– Барышня!

– Что такое?

Он смущенно что-то тихо говорил ей.

– Боже мой! – сказала она. – Это катастрофа! Меня требуют на кухню. С мороженицей что-то случилось, и соль попала в сливки. Извините меня.

Я остался один. И теперь я в мельчайших подробностях увидел скромную гостиную, куда я пришел в первый раз, так как до сих пор единственным местом наших встреч, которые привели нас к этому как бы обручению, был госпиталь. Она ничем не отличалась от обычных офицерских гостиных в колониях: ковры, из которых один или два еще имели какую-нибудь цену; бронза, несколько безделушек из Франции, уцелевших каким-то чудом при постоянных переездах, затем портреты: полковника, молоденькой женщины, – вероятно, матери Мишель; наконец, портрет Мишель четырех-пяти лет. У нее и тогда были те же светлые глаза, то же застенчивое, но упрямое выражение лица… Внизу на полях фотографии стояло имя и адрес фотографа – "Бар-ле-Дюк", – Бар-ле-Дюк, где полковник, по его рассказам, стоял с гарнизоном в 1903 году. Я быстро прикинул в уме, сколько же лет Мишель. Двадцать четыре года. Да, это было так.

Послышался автомобильный гудок, а затем шум подъехавшей машины. В ту же минуту вошла Мишель.

– Вот и отец, – сказала она.

Во всех случаях жизни все переживания полковника можно было читать по его лицу, как по книге. В этот день нам не надо было быть особенно прозорливыми, чтобы увидеть, что он привез с собой новости, и притом хорошие.

– А, Домэвр, вы уже здесь? Что я говорю: я и забыл, что я сам опоздал, да еще на целых полчаса! Но это не по моей вине, дети мои, и я уверен, что когда вы узнаете… Довольно! Я и забыл, что обещал не болтать.

Он смеялся от души.

– А завтрак готов, Мишель? Надеюсь, моя маленькая глупышка, что ты превзошла себя сегодня, потому что я голоден! Вы ведь тоже, Домэвр? Ну, как наш выздоравливающий? Что ваша рука?

– Я почти совсем здоров, полковник.

– Отлично, отлично. А все-таки нечего преждевременно звонить везде о вашем выздоровлении. А, вот и завтрак. Мишель, сегодня праздник. Подай нам по рюмочке арака.

– А что такое случилось, папа?

– Да ничего, решительно ничего. Почему ты думаешь, что случилось что-то, кроме визита к нам капитана? Потому что я попросил арака?.. Я вам наливаю, Домэвр. И знайте, можете пить спокойно. Эго из Штаура. Чистый алкоголь белого вина.

И, говоря так, он с трогательной неповоротливостью разбавлял водой анисовый ликер, который принимал молочно-мутный оттенок.

– А теперь объясни, пожалуйста, почему ты думаешь, что что-то случилось?

– Не будем его расспрашивать, – шепнула мне Мишель. – Он сам все расскажет. Он умирает от желания все выболтать.

– А который час? Около двух! Мишель, деточка, скажи, чтоб скорей подавали. Этот господин, – он указал на меня, – должен быть в половине четвертого в Большом Серале у полковника Приэра.

– У начальника штаба, полковник?

– Да, у начальника штаба, у моего старого товарища Приэра. Он к вам очень расположен, Приэр.

– В чем дело, полковник?

– А, дорогой мой, не надо меня выспрашивать. Нет, нет, Мишель, и не приставай. Ничего не поделать. Нет. Ему готовят сюрприз. И я обещал держать дело в секрете. Ну, не заставляйте же меня нарушить слово!

– Послушайте, папа, – сказала Мишель, – вы хотите, чтобы мы завтракали сидя как на горячих угольях? Это же смешно!

– О! Если ты вмешаешься, я погиб.

– Да в чем дело? Вы говорите – сюрприз?

– И даже не один, а целых два. Я, голубчик, не знаю, с какого и начать. А вы, знатный раненый, вы должны будете сделать удивленный вид и благодарить Приэра, как будто вы ничего не знаете, потому что, повторяю, он к вам очень расположен. Он хочет сам объявить вам эту новость.

– Папа, ну пожалуйста, какую новость?

– А, все равно. Ну так вот. Сначала вот это…

И он начертил маленький кружок на моей красной ленточке., – Полковник, – смущенно пробормотал я, – что вы хотите этим сказать?

– Я? Не ребячьтесь! Вы прекрасно поняли.

– Офицер ордена Почетного легиона! Он представлен к офицерскому ордену Почетного легиона! – воскликнула Мишель.

– Вот видите! Она сразу отгадала. Да, малютка, в тридцать лет он уже офицер ордена Почетного легиона. А я его получил только пятидесяти двух лет. Это, знаешь, великолепно, Мишеллина. Ну, идите, поцелуйте меня. Обнимемся в ожидании письма от генерала Гуро, 14 июля.

– Полковник…

– И это еще, знаете, не все. Я сказал, что есть и второй сюрприз. Он меняет род службы, Мишель, и ты ни за что не угадаешь, куда он назначен.

– Куда? – спросила она дрожащим голосом.

– Сюда.

– В Бейрут, папа?

– Да, в Бейрут. В Генеральный штаб.

– Как, в Генеральный штаб? – переспросил я, на этот раз совершенно сбитый с толку. – Я ухожу из полка?

– Вовсе нет. Для виду вы будете числиться в отряде мегаристов. Но вы прикомандировываетесь к Генеральному штабу. В качестве кого – я не знаю, Приэр вам сам скажет. Вы довольны?

– Полковник, я прекрасно понимаю, что вы для меня сделали. Право, я не знаю, как вас отблагодарить…

При этих словах я взглянул на Мишель и сразу замолчал, увидев, что глаза ее полны слез. Наше общее волнение не ускользнуло от ее отца. Он прокашлялся, чтобы подавить волнение, охватившее и его.

– Отблагодарить меня! – воскликнул он. – А вы думаете, я недостаточно вознагражден?

Он снова откашлялся.

– Эта комбинация, такая блестящая во всех отношениях, представляет для вас маленькое неудобство. Вы только что собирались ехать в отпуск, когда вас ранили. Кроме того, вы имеете право на отпуск, для поправки. Но я не думаю, чтобы штаб согласился отпустить вас теперь. Они в настоящее время перегружены работой. Они будут просить вас вступить в должность теперь же, в ожидании, пока не вернется из отпуска один из ваших сослуживцев. Соглашайтесь. В нужную минуту я поговорю с Приэром, чтобы они не слишком заваливали вас работой. А в настоящий момент я нахожу, что следует поблагодарить и приняться за дело.