Текст книги "Атлантида. Забытый. Прокаженный король. Владелица ливанского замка. Кенигсмарк. Дорога гигантов. Соленое озеро"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 78 страниц)

– Пожалуйста, – сказал я, все более и более волнуясь.

– Ну, отлично! Господин хранитель, вот уже несколько дней, как странные вещи творятся в Ангкор-Томе и его окрестностях…

Рафаэль внезапно остановился. В передней раздался звонок.

– Телефон! Что это может быть?

– А! Возможно, это звонит доктор Каброль, знаешь, один из этих типов, что были с нами в кафе. Завтра заседание комитета – будет речь о моей кандидатуре на предстоящих выборах, вот он, наверное, и хочет спросить у меня какие-либо дополнительные директивы. Что такое, Констан?

– Мадам звонит из Монте-Карло. Она просит месье подойти к телефону.

– Мадам?

– Надеюсь, ничего ужасного не случилось, – сказал я.

– Нет. Извини меня. Я сейчас вернусь. А ты пока наполни стаканы. И не забудь про лед.

Рафаэль вернулся почти тотчас же.

– Моя жена вечно что-нибудь придумает, – сказал он смеясь. – Скажи, пожалуйста, надеюсь, ты еще не забыл

бридж? Ведь тогда, на улице Генего, ты был в нем довольно силен…

– Я играл в Мон-де-Марсан – там были неплохие игроки.

– Чудесно. Тогда мы сыграем в бридж.

– Вдвоем?

– Да нет же, вчетвером. Вообрази, моя жена и ее подруга скучают в Монте-Карло. Должно быть, они основательно продулись. Вот они и звонят, спрашивают, нельзя ли организовать бридж, тогда они сейчас же приедут. Когда я сказал, что ты здесь, они так и вскрикнули от радости. Моя жена отлично знает тебя, мы часто говорим с ней о тебе. Вот мы и недурно закончим вечер!

– Предупреждаю тебя, я играю слабо…

– Все равно будешь играть, если они тебе прикажут… Ну-ка, который час? Четверть двенадцатого. Через полчаса они будут здесь. Как раз у нас хватит времени, чтобы закончить рассказ.

– Да, – сказал я, – поторопимся. – Ты каждый раз прерываешь на самом патетическом месте… Итак, что же сообщил тебе бригадир Монадельши? Что он открыл ночные похождения принцессы Манипурской? Не так ли?

– Да, именно так, – сказал Рафаэль. – Но если ты и отгадаешь продолжение, прошу тебя, не говори. Это мешает впечатлению. Донатьен! Донатьен!

Появился один из слуг.

– Предупредите в буфетной о приезде дам. Пусть что-нибудь приготовят, они, может быть, проголодались. И чтобы нам не мешали. Если будет телефон – меня нет. Ты слушаешь меня, Гаспар?

– Я весь – слух.

– Мне льстит твое внимание, – сказал он, улыбаясь. – Тебе первому я рассказываю эту историю и немного горжусь тем, что она производит на тебя некоторое впечатление. Итак, явился Монадельши. По его виду я уже догадался, как и ты, в чем было дело. Но все же предпочел не сжигать немедленно корабли. Таким образом я обезвреживал себя и у меня оставалось время поразмыслить над важным решением, которое, несомненно, я должен был принять.

– Вы говорите странные вещи, бригадир!

– Да, как я уже имел честь сообщить господину хранителю.

– Объясните, в чем дело.

– Господин хранитель, вот уже в течение двенадцати дней внимание мое напряжено. Вы, быть может, припоминаете, я рассказывал вам о пантере, за которой я охотился и упустил ее около Прах-Кхана, между оградой и северными воротами Ангкор-Тома?

– Да, помню.

– Я был тогда немало раздосадован и вбил себе в голову во что бы то ни стало добыть животное. Днем я наметил себе место, откуда я смог бы ее подкараулить, а ночью отправился туда. Эго было дня за четыре, за пять до отъезда миссис Вебб.

– Продолжайте.

– Сидел там часа четыре. Никакой пантеры и не видно. Я было уже хотел уходить, как вдруг в зарослях слышу шум ломающихся веток. Ну, – подумал я, – верно, вместо пантеры – сам тигр… Прицеливаюсь, как раз в этот момент сквозь деревья проскользнул лунный свет. И что же я вижу вместо тигра? Четыре буйволовых рога.

– Диких буйволов!

– Может быть. Но тогда они были в упряжи. За буйволами – повозка, затем двое туземцев, один впереди повозки, другой позади. На повозке большие ящики. Все это двигается мимо меня, на расстоянии меньше чем в метр. Я, понятно, стою, притаясь, не шелохнусь. Даю им немного уйти вперед и собираюсь идти следом за ними, как вдруг – еще буйволы, еще повозки, еще ящики. Обоз проходит под воротами Ангкор-Тома. Отсюда лес идет гуще. Я пользуюсь этим, чтобы подойти ближе. Заметьте, у меня был многозарядный карабин, и я бы смело мог прихлопнуть на месте этих четырех парней. Но к чему? Я знаю туземцев, раненные, они все равно ничего бы не сказали, а мертвые и подавно. Следовало бы лучше узнать, куда направлялись эти ящики. Короче говоря, я продолжал идти следом. Мы вышли на большую площадь Байона. Тут луна вышла из облаков и осветила, как солнце, все. Я вынужден был остановиться у опушки, чтобы дать им возможность пройти вперед. И снова пошел, ускоряя шаги. Как бы не так! Смотрю вправо, влево, вперед и назад – никого и ничего нет. Буйволы, возчики, повозки – все куда-то исчезло.

– Да это, действительно, довольно странно. Что бы могло это значить, как вы думаете?

– Постойте, я еще не кончил. Я возвращаюсь на то же самое место и на вторую и на третью ночь. Все напрасно. Я уже решил, как говорится, махнуть на все рукой. И вот сегодня утром, делая обход в стороне ворот Победы, около Барэй, я подсмотрел глухаря. Раненный, он прячется в папоротнике, я стараюсь осторожно найти его, боясь наткнуться на гнездо маленьких кобр. И вот в тот момент, когда мне кажется, что я его уже настиг, как вы думаете, на что я наткнулся? На два ящика, такие же, как и те. Они были сколочены из крепких досок, толщиною с мою руку, окованы железными обручами. У меня было достаточно времени, чтобы их рассмотреть. Я постучал по ним, стараясь по звуку угадать, что в них находится.

Но никакого звука. Я постучал еще раз. Я чуть было не оставил там ружье – хотел бежать за ломом, вскрывать ящики.

– Несчастный! – не мог удержаться я от восклицания.

– Что такое, господин хранитель?

– Нет, ничего. Ну, и что же дальше?

– Вот и все. Но я нахожу, что и этого достаточно. Я думаю, что ящики еще там. Если господин хранитель согласится пойти со мной, он может сам убедиться…

– Нет, не стоит. Но все же, что вы думаете обо всем этом?

– Гм!.. В этих проклятых странах никогда не знаешь… Здесь ведь водятся пираты. Но, впрочем, они скорее вывозят, чем привозят что-либо… Есть и контрабандисты. Во всяком случае, парни, прогуливающиеся в Ангкоре по ночам с повозками и ящиками, выполняют такую работу, в которую бы нам следовало сунуть нос. Если бы господин Бененжак был здесь, я бы сказал ему, мы взяли бы с собой охрану и переловили всю эту публику. Но он сейчас на севере Баттамбанга. Я хочу послать ему телеграмму…

– Надеюсь, вы еще ее не отправили?

– Нет еще. Я хотел прежде посоветоваться с вами… Но что касается меня, я почти уже решил, что это такое. Это сиамские контрабандисты, пытающиеся всучить местному населению товары, за которые не хотят платить пошлину моим коллегам из таможни. И надо же, чтобы я, лесничий, накрыл всю эту компанию, когда это меня совершенно не касается! Что с вами, господин хранитель? Вам нехорошо? Вы так побледнели!

– Ничего, ничего.

Я чувствовал, что весь дрожу.

– Монадельши, вы неоднократно говорили мне, что я могу быть уверен при всяких обстоятельствах в вашей преданности?

Он торжественно поднял руку:

– Господин хранитель, я родом из Бастелики, это в сорока километрах от Аяччио. Жители Карбучиа и Каркойио – соседних местечек – верные молодцы. Так вот они и все остальные смогут подтвердить, что во всей Корсике не найти таких верных своему слову людей, как жители Бастелики. Больше добавить мне нечего!

– А если бы я попросил вас никому не говорить о том, что вы обнаружили?

– Я бы молчал.

– А если бы я пошел еще дальше? Если бы я стал просить вас помочь мне в предприятии, могущем показаться вам противным вашему долгу?

– Я уверен, что господин хранитель не прикажет мне ничего, что шло бы вразрез с корсиканской честью. К тому же, я дал слово. Я хочу по окончании моего срока вернуться в Ба-стелику с высоко поднятой головой.

– Вы честный и достойный служака, Монадельши, – сказал я с жаром. – Ну, садитесь. Выслушайте меня, и прошу вас, никому не повторяйте того, что сейчас услышите. Приблизительно полтора века тому назад одному герою, который по своим подвигам был ближе к богам, чем к людям, удалось сделать страну, простирающуюся между Сиамом и Индией, могущественной империей. Героя этого звали Аломпра, а государство, им основанное, было могущественное королевство Бирма. Могущественное и, увы, недолговечное! Ожесточенные враги…

Я робко прервал Рафаэля:

– Я ведь уже знаю продолжение.

– Ах да, я и забыл, – сказал он. – Прости меня, – эта история принцессы Манипурской так трогательна, не правда ли? Ведь ты сам плакал только что, когда я тебе рассказывал ее. Не отпирайся… А подумай, какое впечатление произвело это на Монадельши!.. Бедняга, у него слезы так и лились ручьями.

«Quoi! C'est Eliacin? Quoi, cet enfant aimable?..»[74]74
  «Как! Это Елиасин? Как, это милое дитя?..»


[Закрыть] Помнишь, как Азарий и Измаил выражают свое изумление и радость, когда великий жрец представляет им наследника трона Давида. Таково волшебное действие классического искусства: почти такими же словами бригадир выразил радость по поводу открытия королевского происхождения Апсары.

– Эта малютка – принцесса! А я-то посылал ее то за сахаром, то за табаком к китайцу и дарил ей четверть пиастра за исполненное поручение. Надеюсь, она не сердится на меня за это? Но как же мне могло прийти в голову, что она бывшая… И вот сегодня я готов был совершить самую большую глупость в моей жизни. Бедная девочка! Я ведь могу ее так называть, когда ее здесь нет? А как я должен обращаться к ней в ее присутствии?

– Называйте ее принцессой, только когда мы будем втроем, разумеется; для других же она должна оставаться танцовщицей Апсарой.

– Апсара! Кто бы мог подумать! И все же, господин хранитель, понятно, легко говорить, когда уж знаешь, в чем дело, но все же она всегда казалась мне не такой танцовщицей, как все другие. Но подумать только, что она принцесса!

– Итак, – сказал я, стараясь прекратить эти излияния и вернуть его к сути дела, – вы не очень удивлены моим поведением во всем этом предприятии? Вы не осуждаете меня?

– Господин хранитель! Он прижал руку к сердцу.

– Я уверен, что всякий француз, достойный этого имени, поступил бы так же, как вы, господин хранитель. Что касается меня, то знайте, что вы можете вполне распоряжаться бригадиром Монадельши, и я буду вам очень обязан, если вы уведомите об этом от моего имени ее высочество принцессу.

– Ее королевское высочество принцессу, – поправил я, пожимая ему руку. – Она будет знать об этом сегодня же.

– Чем я могу ей быть полезен теперь?

– Я переговорю с ней. А пока что вы можете отдать приказ о снятии патрулей как в самом Ангкор-Томе, так и в его окрестностях. Если хоть один из чинов охраны нападет на то, что обнаружили вы, нам не избежать всяких толков и пересудов.

Он покачал головой.

– Вы не знаете этих молодцов. Чтобы они очутились одни в лесу ночью? Как бы не так! Они слишком боятся тигров. Они ходят туда только по моему приказанию. Люди ее высочества могут работать спокойно. Что мне еще сделать?

– Я тогда скажу, мой дорогой друг, благодарю вас, тысячу раз благодарю. Знаете, по правде говоря, меня мучают угрызения совести, что я втягиваю вас во всю эту историю.

– Угрызения совести?

– Да, ведь все может открыться, тогда последуют протесты со стороны Англии. Мы – чиновники и только. Ваша карьера будет испорчена…

Он сделал презрительный жест.

– Довольно, господин хранитель! Что касается моей карьеры, да будет вам известно, что я уже два года как имею право на отставку и что недалеко то время, когда я удалюсь на покой в Бастелику. Я оставался на службе только ради этой проклятой медали министерства земледелия. Теперь я имею ее благодаря вам, и видит бог, как я вам признателен. Что же до Англии, отвечу вам одним словом – я корсиканец. Во времена прежних распрей Монадельши недолюбливали Бонапартов, но всегда были в прекрасных отношениях с Рамолино. Могу сказать только одно – меня не очень-то огорчает перспектива сыграть с Англией хорошую шутку в Результате всей этой истории.

– Тогда мне больше не о чем говорить, – сказал я, смеясь. – Еще раз благодарю вас и до скорого свидания. Будьте так любезны, пришлите мне из Сием-Реапа льду для коктейлей.

Апсара приехала на виллу только к пяти часам. Когда я рассказал об открытии бригадира, она побледнела как полотно.

– Так это и должно было кончиться. Все пропало, – пробормотала она.

– Напротив, Апсара. Вы не знаете французов. У нас теперь есть еще один союзник, который может оказать нам большую помощь.

И я рассказал ей все, что произошло утром.

– Какой чудесный человек! – в волнении воскликнула она. – Когда трон Аломпры будет восстановлен, он будет вознагражден по заслугам!

– Будьте уверены, его совесть вознаградит его лучше всего. Но, быть может, в вашей стране существует почетное отличие…

– Он будет командором золотого Кромакара. Но хоть бы скорее пришла телеграмма – тогда я уж буду знать день моего отъезда. Я бы хотела уже отсутствовать, когда вернется господин Бененжак. Он, пожалуй, так же легко обнаружит то, что увидел бригадир…

– Он поступит так же, как я, как Монадельши.

– Я в этом уверена и этого-то я и не хочу. Боже мой, сколько народу уже скомпрометировано!

Она закрыла руками лицо.

– Моя милая девочка, – сказал я, – неужели я должен ободрять вас! Ну, полноте! Вот лучше попробуйте-ка коктейль. Это "Алабама", помните, любимый коктейль миссис Вебб, очаровательной Максенс с золотыми волосами. Знаете, сегодня утром я получил от нее телеграмму. Она хорошо доехала. В ее телеграмме много приятного, в особенности для вас. Вот, прочтите.

Она слабо улыбнулась.

– Она была так добра. Все здесь были очень добры ко мне. Но вы! Я никогда не забуду… Я не могу выразить… Это – все не то…

– Апсара!

Я со страстной гордостью прижал к своему сердцу хрупкое тело принцессы. В то же мгновенье между дорогой и лестницей веранды раздались шаги.

– Кто-то идет!

– Ничего. Это, вероятно, бригадир. В дверь постучали.

Апсара бросилась к окну. Приподняв занавеску, она тотчас же опустила ее.

– Это не бригадир. Какой-то старый господин в очках. Я вскочил.

– Старый господин?

– Сюда, сюда! – быстро пробормотал я, приподняв занавеску и толкая за нее молодую девушку.

Постучали сильнее.

– Не шевелитесь.

Открыв дверь, я увидел маленького старичка, целиком утонувшего в своем удивительном костюме из серого альпага. На нем были серые гетры, серые нитяные перчатки, бинокль на ремне через плечо, серый шлем с зеленым шарфом, как у клиентов Кука, зеленые очки и розетка ордена Почетного Легиона.

– Не угодно ли войти, сударь?

Я узнал своего врага. Вот он! Он снова вернет меня на землю. И мне снова живо все представилось: мой бедный отец, строчащий свои бумаги, старик Барбару в своем ампирном кресле, Аннет, поджидающая почтальона, вокзал Перраш, Морате-ра, Бротт, словом, все, что не было сном.

Мой посетитель снимал шлем, очки. Я видел, как он одним глазом осматривал комнату: великолепие орхидей, позолоченную посуду, стаканы, в которых торжественно золотился "Алабама", диван, на котором лежал, о, проклятье, забытый Апсарой шарф.

– Я имею честь говорить с господином Сен-Сорненом, исполняющим обязанности хранителя группы памятников Ангкора?

Я наклонил голову.

– Тогда разрешите представиться – Эсташ д'Эстенвилль из академии изящной словесности, главный инспектор исторических памятников, уполномоченный Французской Дальневосточной школы.

V

Вапли летают рядами, ни ищут, куда бы сесть. Где они сядут?

А. Л.

Я привскочил.

– Господин Эстенвилль! Эсташ Эстенвилль! Рафаэль посмотрел на меня с любопытством.

– Это имя тебе что-нибудь говорит?

– Как что-нибудь? Эстенвилль – восстановитель науки о санскрите, автор единственной авторитетной работы об Ак-Баре.

Сколько раз я пытался затащить тебя на одну из его лекций в высшей школе!

– В самом деле? – сказал мой друг. – Ну и повезло же мне! А ведь мне казалось, что я впервые слышу это имя.

– Несчастный!

– Почему несчастный? Я бы чувствовал себя гораздо более неловко, если бы знал тогда, что он собой представляет. Ты увидишь почему. Я не люблю, когда становятся мне поперек дороги.

– Продолжай, – сказал я с удрученным жестом.

– Отлично. Только, пожалуйста, не прерывай меня по всякому поводу. Вот на, возьми папиросу и послушай, что я сделал с твоим Эстенвиллем. Итак, он был там, бедный маленький старикашка со своими окаменелыми жестами Радаманта. Эта библиотечная крыса – в розовом сумеречном свете Ангкора! Мне даже смешно вспомнить об этом. Смешно теперь, а в ту пору, признаюсь, я был немало обеспокоен. Разумеется, не за себя, а за мою милую принцессу, дрожавшую, я это чувствовал, за занавеской. Только это обстоятельство и помешало мне выбросить немедленно за дверь, как и подобало, своего нежданного посетителя.

Однако все же надо было решиться что-нибудь сказать.

– Господин главный инспектор, – сказал я любезно, – вечер очень душный. Не угодно ли вам выпить немного коктейля?

Его взгляд метнул на меня молнии.

– Как я вижу, вы ждали меня, – сказал он, указывая на два стакана, стоявшие на круглом столике.

– О! видит бог, господин инспектор, я вас не ждал, но, как сказано в книге седьмой "Рамаяны", в стихе восемьсот шестьдесят четвертом: "мудрец никогда не должен быть застигнут врасплох".

Без похвальбы я все же должен признать, что всегда довольно удачно пользовался моими скудными познаниями. Эта неожиданная цитата только разожгла ярость противника.

– Очень мило, право, очень мило, – сказал он, гримасничая и делая отчаянное усилие сохранить спокойствие. – Так позвольте же мне, в ваших же интересах, пожалеть о неуместном употреблении вами вашей великолепной эрудиции.

– Право же, господин главный инспектор…

– Почему бы вам не приберечь ее для ваших докладов?

– Моих докладов?

– Да, я-то уж знаю, о чем говорю.

– В этом, господин главный инспектор, вы, разумеется, имеете неоспоримое преимущество передо мной.

Мысль, что принцесса Манипурская присутствует за занавеской при нашем сражении, могла бы вдохновить меня на тысячу дерзостей в моей борьбе, как королева – Рюи Блаза. Но не следовало этим слишком злоупотреблять, ибо от этого фейерверка пострадали бы интересы Апсары.

Поэтому я и решил отвечать моему гостю в самом почтительном тоне. Но он был из тех, чья надменность тем резче, чем больше знаков внимания им оказывают.

– Сударь, – начал он, – я отнюдь не намерен выспрашивать вас окольными путями. У меня имеется несколько пунктов, которые вы должны осветить. Предлагаю вам отвечать мне ясно и отчетливо. Как для вас, так и для меня это будет лучше.

Как видишь, мои самые худшие опасения уже начали сбываться. У него был тон даже не экзаменатора, а скорее тон следователя. Но между простым подозрением и уверенностью существует некоторая дистанция. Что в сущности мог знать этот старикашка?

– Господин главный инспектор, я весь к вашим услугам.

– Отлично. Итак, первый пункт: уезжая, господин Тейсседр оставил список, где перечислены все его работы и текущие изыскания, в порядке их спешности и значительности. Надеюсь, вы с ним уже ознакомились?

– Разумеется, – сказал я, не прибавив, однако, что я и не думал совать свой нос в записи и доклады моего предшественника, предоставляя все это всецело на усмотрение Максенс.

– Предупреждаю вас, что господин Тейсседр направил в школу копию этого списка, – сказал он с улыбкой, пытаясь изобразить в ней коварство.

– Господин Тейсседр всегда слыл за отличного работника.

– Не только за отличного работника, но и за образец честности и порядочности, да-с, сударь. Я возвращаюсь к его текущим работам. Среди них находилась опись статуй и барельефов Прах-Кхана, она была почти закончена, когда господин Тейсседр уезжал. Надеюсь, у вас было время закончить ее в течение двух с половиной месяцев, что вы здесь находитесь?

Я вынужден был признаться, что этого времени у меня как раз не оказалось.

Мой палач засмеялся язвительным смешком.

– Очевидно, вы не считали нужным продолжать эту опись, ибо она могла вам помешать…

– Что?

– Я знаю, о чем говорю.

– Ах, господин главный инспектор, я уже вам сказал, сколь я завидую этой вашей способности.

– Сударь, прекратите шутки, – сказал он, сильно покраснев. – Вы, кажется, не совсем отдаете себе отчет в значительности тех фактов, за которые вы обязаны отвечать.

– Вот уж этот тип, – подумал я, – уйдет отсюда не раньше, чем выведает у меня все.

Но все же по причинам, о которых говорилось выше, я высказывался с самой почтительной вежливостью.

– Господин главный инспектор, я вам признался, что еще не закончил этой описи. Я хотел приняться за нее только что, как раз перед вашим приездом. Но, пожалуйста, учтите и то, что я здесь всего лишь два месяца, а дел – по горло. Установление деловых связей, административные доклады, доклад по одному очень тонкому архитектурному вопросу…

Он усмехнулся.

– Ах, да, кстати, этот знаменитый доклад! Поговорим о нем, раз уж вы первый о нем упомянули.

– Неужели вы оказали мне такую честь и прочли его? Вместо ответа он вытащил из одного кармана пачку листов

бумаги, напечатанных на пишущей машинке, зачеркнутых и перечеркнутых вдоль и поперек красным карандашом.

– Прочитать? Вот видите, сударь, как я его читал!

– И моя работа не имела счастья вам понравиться? – спросил я, не смущаясь.

– Понравиться? Я ограничусь лишь тем, что скажу вам, как и мои коллеги в Ханое, что никогда еще, слышите ли, никогда нам не приходилось читать набора подобных глупостей.

– О-о! – сказал я себе. – Это уже плохо!

Заметь, кстати, что ко всему этому у меня отнюдь не примешивалась профессиональная гордость. Я отлично сознавал, что, несмотря на восемь недель беспрерывных усилий, мои познания в кхмерском вопросе были далеко не без пробелов. Но тут была замешана миссис Вебб. Миссис Вебб взяла на себя труд просмотреть и перепечатать на машинке мою работу. Она внесла в нее частицу своих знаний и находила мою работу совсем неплохой. Я не допускал мысли, что эти люди, знавшие меньше, чем она, могли бы сомневаться в ее познаниях.

Этот старикашка нашел недурной способ вывести меня из себя. Мне приходилось сражаться не только за присутствующую Апсару, но и за отсутствующую Максенс.

Господин д'Эстенвилль перелистывал мои бумаги с видом иронического отвращения.

– Я умышленно прохожу мимо некоторых грубых пробелов. Например, вы упустили упомянуть довольно известный труд вашего покорного слуги об «Ирригационных работах в государстве Шампа вX веке», упоминая труды, которыми, как вы

говорите, вы пользовались для справок и о которых вы сочли нужным дать в конце самый элементарный отзыв. Так как Шампа в это время находился в постоянных сношениях с Камбоджей, то было бы вполне естественно, если бы вы себе задали вопрос, не воспользовались ли властители Ангкора для своих работ приемами, встречающимися в работах их соседей. Вот где кроется здоровый исторический метод. Но вы не обязаны знать… Повторяю, пропустим это.

– Охотно приношу вам мои извинения, господин главный инспектор.

– Я не буду также останавливаться на некоторых неточностях в деталях. Вы разделяете гипотезу Коммэйя о пребывании военного флота Ангкора в восточном Барэйе. Вы вмешиваетесь в знаменитый спор о Мебоне и утверждаете, что именно Ясоварман, а не Раиевандраварман построил это здание. Разумеется, вопрос этот спорный, но так как и некоторые выдающиеся авторитеты тоже поддерживали этот тезис, то я и предоставляю вам, из уважения к ним, право сомневаться. Но меня повергают в совершеннейшее негодование ваши умозаключения относительно фантастического истолкования памятника-колонны Ват-Нокора.

– Колонны Ват-Нокора?

– Вы даже не помните, о чем вы тут написали. Прочтите же!

Он сунул листки мне прямо в нос. Он был прав! Я говорил там о колонне Ват-Нокора. Черт возьми, однако…

– Наконец, есть одно место, о котором, с согласия моих коллег, я должен получить от вас самые точные объяснения; это то, где вы говорите лично обо мне и говорите самым оскорбительным образом в вопросе о нориях[75]75
  Нория – гидравлическая машина.


[Закрыть], проводивших воду из сиемреапской реки в Барэй и рвы Ангкор-Вата.

Я испугался, что начинаю догадываться.

– Позвольте, – сказал я, вырывая у него из рук доклад. Я тебе уже говорил – я впервые слышал имя этого д'Эстенвилля. Как же я мог раньше говорить о нем? Но он был прав – его имя буква в букву красовалось на страницах, подписанных мною. Я понял все. А именно то, что миссис Вебб понимала под "маленькими неточностями", которые она исправила в моей работе, прежде чем ее отправить в Ханой. По мере того как я читал этот доклад, я то застывал как в столбняке, то еле удерживался от дикого хохота. Ах! Поистине можно было признать, что Максенс не промахнулась! И надо же было, чтобы от этого человека, с которым она обошлась столь дерзким образом, зависела теперь моя судьба!

Я с небрежным видом отдал доклад господину д'Эстенвиллю.

– Да, некоторые выражения, я согласен, не продуманны. Но ведь я полагаю, что в научной дискуссии допускается некоторая свобода?

– Что? – сказал он. – Что? Вы называете это научной дискуссией, это термины – глупости, вздор, старческие выдумки, которыми награждены заключения по моим исследованиям, касающимся рек, впадающих в Сием-Реап. Это было бы слишком просто! Но в этих вопросах я предоставляю административные санкции тому, кому это ведать надлежит. А с археологической точки зрения дозвольте уж расправиться мне самому за столь наглые доводы.

Он вынул из другого кармана записную книжку, полную каких-то заметок.

– Ах! – подумал я, – этого еще не хватало! Диспут… Как раз в этот момент занавеска зашевелилась: Апсаре тоже,

очевидно, показалось, что время идет слишком медленно.

– Что это? – спросил главный инспектор.

– О, ничего! – сказал я равнодушно. – Это молодая пантера, которую я воспитываю. Бедняжка, ей пора пить молоко. Разрешите, я пойду ее успокою.

– Это невообразимо, неслыханно, – пробормотал несчастный.

Не теряя спокойствия, я подошел к занавеске и приподнял ее. Я обменялся с Апсарой быстрым взглядом.

– Тише, Фоллетт! Ну, будь умницей! И я вернулся к господину д'Эстенвиллю.

– Я вас слушаю, сударь.

– Очень вам признателен, – произнес он, стараясь говорить уверенно. – Итак, мы говорили, я говорил…

Он уже изъяснялся не столь уверенно.

– Надеюсь, вам знакома работа Адольфа Бастиана, вышедшая в 1868 году в Иене?

– Адольф Бастиан? Еще бы, как же не знать…

– А вот это мы посмотрим. Ну, вот, согласно описанию Чеу-Та-Куана, переведенному и начатому печатанием в 1902 году Пельо в "Бюллетенях Школы", я обращаю ваше внимание… Но сначала не скажете ли вы мне приблизительную дату прибытия в Ангкор Чеу-Та-Куана?

– С удовольствием, господин главный инспектор. Но предварительно разрешите мне задать вам один вопрос.

– Какой именно?

– Я бы хотел, чтобы вы дали мне точный перечень подарков, привезенных сыном императора Жиа-Лонга королю Людовику XVI, когда он приехал в качестве особого посланника в Версаль в 1787 году.

– Сударь!

– Вы не знаете этого, – сказал я самым любезным тоном. – Как жаль! А я знаю! Видите ли, господин главный инспектор, никогда не следует злоупотреблять правом выбора вопросов, на которые нам желательно получить ответы. Я не раз думал, что если бы учащиеся время от времени устраивали своим экзаменаторам экзамены на кандидата, последние наверняка провалились бы, и поделом.

– Сударь! Что за тон? Вы не отдаете себе отчета в том, что делаете…

– Итак, вам не угодно перечислить подарки, поднесенные Людовику XVI?

– С сегодняшнего вечера…

– Ну, довольно! – сказал я громовым голосом. – Ваши документы!

– Мои докум… Вы смеете!..

– Смею, да, смею. Вот уже целые полчаса, как я даю вам какие-то объяснения, а по-настоящему должен был бы спрашивать их у вас. Вы что же думаете, что в Ангкор можно проникнуть, как на какую-нибудь мельницу? Нужно доказать свою лояльность, а не то – вон!

– Завтра, – прошептал он, задыхаясь от гнева и ужаса, – завтра я вернусь или, важнее, не вернусь, и тогда…

– Завтра, – сказал я, – даже сегодня вечером, если вы еще будете находиться на территории округа, где в отсутствие резидента я являюсь королем, да, вы слышите, королем, я прикажу страже схватить вас и посадить в тюрьму. Теперь как раз заключенные работают над очищением каналов Барэйя. Вы сможете засвидетельствовать мое почтение самому Раиевандраварману, если случайно встретите его там. А теперь – вон!

Я широко распахнул дверь. Старикашка скатился по лестнице. Я видел, как он бежал мелкими шажками в сторону Си-ем-Реапа под деревьями, ставшими синими.

– Предупреждаю вас еще, – закричал я вне себя, когда он почти уже исчез, – будьте осторожны – в этот час выходят тигры!

Обернувшись, я попал прямо в объятья Апсары.

– Что вы наделали? Что вы наделали? – бормотала она, вся дрожа.

Изнервничавшись вконец, я упал на диван и расхохотался.

– Ну, моя дорогая, не мог же я допустить, чтобы этот человек продолжал так оскорблять меня и лишал меня вашего милого общества!

– Понимаю! Понимаю! Я даже не знаю, хватило ли бы у меня столько терпения, как у вас. Я просто восхищалась вами, стоя за занавеской, – вы были то спокойны, то властны, то полны иронии, ну, словом, великолепны. Да, положительно великолепны. Ну, а теперь вы не боитесь?

– Гм! Разумеется, крепость не сможет долго держаться. Ведь это животное поставит всех на ноги… Автомобиль!.. Какое счастье, это Монадельши! Телеграмма! Апсара, у него в руках телеграмма!..

– Господин хранитель, – сказал, входя, бригадир, – получена забавная телеграмма. Представьте себе, по дороге я встретил…

– После, Монадельши… Дайте скорее телеграмму.

Я прочел и ничего не понял. Телеграмма была Апсаре.

– Так, – произнесла молодая девушка, прочитавшая телеграмму через мое плечо. – Судно будет через неделю в указанном мною месте, в полночь, в "Coin de Mire", так! Больше нельзя терять ни одной минуты.

– Да, ни минуты. Итак, бригадир, вы говорите…

– Я говорю, господин хранитель, что я только что встретил какого-то господина в сером костюме, он выглядел крайне расстроенным. Чуть не попал под мой автомобиль. Правда, я ехал довольно быстро, зная, что вы ждете телеграмму. Кто это мог быть?

– Человек, который был со мною крайне дерзок, Монадельши.

И я рассказал бригадиру сцену, которая только что произошла.

Он выслушал с напряженным вниманием.

– Господин хранитель, – сказал он, почесывая за ухом, – перед вами человек, в котором борются два чувства. Одно толкает меня догнать этого нахала и посадить в тюрьму. Другое, в ваших личных интересах и в особенности в интересах ее королевского высочества, советует быть осторожным. Вы сказали, что нельзя больше терять ни минуты. Необходимо, чтобы принцесса уехала самое позднее завтра вечером. А с другой стороны, наш первоначальный план никуда не годится, господин хранитель.