Текст книги "Атлантида. Забытый. Прокаженный король. Владелица ливанского замка. Кенигсмарк. Дорога гигантов. Соленое озеро"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 78 страниц)

– Сегодня вечером, если вы позволите, генерал, чтобы лошади могли отдохнуть до завтрашнего вечера?

– А хорошие у вас лошади?

– У меня хорошая лошадь, а также у моего вестового, которого я, с вашего разрешения, беру с собою.

– Понятно. Но вам нужна еще лошадь для миссис Ли. Ван-Влит, прикажите дать ему одну из моих лошадей. И затем еще одного человека. Одного мало для трех лошадей. Вы вернетесь целой кавалькадой. Возможно, что часов в девять и я с несколькими драгунами поеду вам навстречу. Этих ребят надо расшевелить немного. Еще раз, помните, лейтенант, осторожность. Впрочем, до вечера я еще увижусь с вами.

В девять часов утра Рэтледж после беспрепятственного путешествия подъехал к Святому Городу. Обоих солдат своих он оставил, дав им инструкции, в трактире, а сам пешком пошел в город.

Он ожидал, что его остановят для визы бумаг у первого же поста. Так и случилось. Когда он сходил с моста, часовой, в лице которого одновременно совмещались и полицейский чин, и таможенный чиновник, обревизовал его служебную записку и, поклонившись, сказал:

– Господин лейтенант Рэтледж?

– Как видите, это – я.

– Я получил приказание попросить вас, господин лейтенант, пожаловать во дворец к господину губернатору Каммингу.

– А-а! – сказал неприятно пораженный Рэтледж.

– Бригадир Роби проводит вас, господин лейтенант.

– Хорошо, давайте поскорей. Где он, ваш бригадир?

Бригадир Роби читал Библию, сидя на берегу Иордана, в котором, в розовом утреннем воздухе, крякали маленькие черноватые утки. Он предоставил себя в распоряжение Рэтледжа.

Четверть часа спустя они были уже у губернаторского дворца. Над дверью тихо волновался, поддуваемый легким ветерком, звездный флаг.

Рэтледжа ввели в большую стеклянную ротонду, наполненную тропическими растениями.

К нему подошел секретарь и низко поклонился.

– Господин губернатор Камминг, – сказал он, – был вынужден отправиться на инспекцию. Он извиняется перед господином лейтенантом Рэтледжем и надеется, что господин лейтенант позавтракает у него.

"Вот как, – подумал Рэтледж, – бригадир Роби уже сообщил им мое имя. Но все равно. Здесь действительно очень вежливый народ. Подождем. Что бы я в самом деле делал один в этом гнусном городе? Лучше, чтобы здесь меньше видели мой мундир".

И, устроившись поудобнее в ивовом кресле, перелистывая газеты обоих материков, он спокойно ожидал губернатора.

Губернатор вернулся часам к десяти; он так любезно держал себя с Рэтледжем, что рассеял пришедшие тому в голову смутные, впрочем, подозрения. Завтрак, поданный в ротонде, был великолепен во всех отношениях. Рэтледж ознакомил губернатора с официальной целью своей миссии. Они серьезно беседовали о вопросах, касающихся снабжения армии съестными припасами.

– Если бы я мог дать совет генералу Джонстону, – сказал Камминг, – я посоветовал бы ему следующее: пусть он не устраивает слишком больших запасов. Рано или поздно эти запасы становятся нашими господами; не мы ими, а они нами начинают командовать.

– Склады мистера Дайира находятся, кажется, на Большой улице? – сказал Рэтледж.

– Я пошлю за ним, чтобы он пришел сюда, – сказал губернатор. – Подрядчик может и потрудиться. Не велика беда…

Он говорил и в то же время чистил банан. Затем положил ножик, раскрыл портфель и вынул оттуда бумагу.

– И вы сегодня же вечером возвращаетесь в Сидер-Уэлли?

– Сегодня вечером.

– В таком случае, – медленно сказал губернатор, – предпочтительно, и для меня очень желательно, чтобы вы уехали из города до наступления темноты.

– До наступления темноты? – повторил Рэтледж; в ушах у него что-то зажужжало.

– Благоволите взглянуть вот на это, – любезно сказал Камминг, протягивая лейтенанту только что вынутую им из портфеля бумагу.

Рэтледж глухо застонал. Перед ним была точная копия письма Аннабель.

Губернатор отобрал бумагу, тщательно сложил ее и положил назад в портфель. Делая это, он не спускал глаз с лейтенанта.

– Вы, может быть, за нею приехали? – спросил он наконец.

Рэтледж опустил голову.

– Не выпьете ли стаканчик рому? – предложил губернатор.

Он с выражением глубокой грусти смотрел на лейтенанта.

– Вы, может быть, слышали о затруднениях, испытанных несколько лет тому назад здесь полковником Стиату?

– Полковником Стиату?

– Он командовал американскими войсками, пересекавшими Уту по дороге в Калифорнию. Во время их перехода через Соленое Озеро войска эти вели себя так, как недостойно американских солдат. Они насиловали жен честных мормонов и уводили их с собою. Ужасные последствия этого беспутства вам известны. Подозрительность мормонов и граждан Союза; враждебность, сначала глухая, потом открытая, и назначение президентом Бьюкененом военной экспедиции. Остальное вы знаете. В этом приключении, сударь, – я могу вам сказать это только с глазу на глаз, и с какой сердечной болью, один Господь знает! – в этом приключении право было не на нашей стороне.

Он намеренно замолчал.

– Вы знаете, сколько усилий я употребил, чтобы загладить это печальное недоразумение. И вы хотите снова возобновить необдуманным поступком эти несчастья? А вы не подумали о том, какие неприятности можете причинить вашему начальнику, генералу Джонстону, доверчиво подписавшему вам служебную записку, потому что я не могу предположить, – сладким голосом и пристально глядя на своего собеседника, сказал губернатор, – чтобы генерал был в курсе ваших…

Рэтледж понял, что ему расставлена ловушка.

– Генерал ничего не знает, – сказал он.

– Очень рад, – сказал Камминг. – В таком случае мы сочтем эту историю ребячеством с вашей стороны. Можете быть вполне уверены, – иронически взглянув на лейтенанта, прибавил он, – что я никогда ничего не скажу об этом генералу.

Он встал с места, подошел к впавшему в уныние офицеру и взял его за руки.

– Бедное дитя мое, – с состраданием произнес он. – А хорошо ли дали вы себе отчет в том, что хотели сделать?

– Я никого не боюсь, – сказал, готовый заплакать, Рэтледж.

– Это естественное чувство для американского офицера, – подхватил Камминг. – Я совсем не противник храбрости. Но она совершенно ни к чему, раз предмет, ради которого пускаешь ее в ход, не достоин этого.

Лейтенант не мог дольше слушать.

– Я помню, господин губернатор, что миссис Ли приглашала вас к себе и бывала у вас.

– Она бывала у меня, – сказал губернатор. – Но так как она вышла замуж за человека, готовящегося занять высшее положение в мормонской церкви, то, хотя меня обвиняют в пристрастии к этой секте, надо думать, что больше она у меня бывать не будет.

– Что вы хотите этим сказать?

Губернатор взглянул на него с грустной улыбкой.

– Дитя, – повторил он, – дитя! Какая жалость, когда имеешь счастье быть женихом такой чудной девушки, как мисс Регина Сполдинг…

– Оставьте, пожалуйста, в покое мою невесту, – закричал, начиная терять самообладание, Рэтледж. – Не о ней теперь речь идет.

– Другая недостойна вас, – с силой сказал Камминг.

– Вы ответственны за ее несчастье, – пробормотал Рэтледж со слезами на глазах.

Губернатор Камминг сделал очень серьезное лицо.

– Ночь, целую ночь я упрекал себя в том, в чем вы меня сейчас упрекнули. Часов в десять вечера эта несчастная позвонила у подъезда губернатора. Мне доложили об этом. С минуту у меня было искушение принять ее. Потом я подумал, что закон мормонов запрещает порядочным женщинам выходить ночью на улицу. Приняв в этот поздний час миссис Гуинетт, я становлюсь соучастником в ее вине; более того: я самого себя выставляю как бы принимающим участие в одной из тех мелких супружеских ссор, в которые посторонним – вы впоследствии узнаете это, милое дитя мое, – и он многозначительно улыбнулся, – лучше не вмешиваться. Как бы там ни было, я не принял ее. Ночь, как я вам сказал, принесла мне волнения, принятые мною за угрызения совести. Но утром я с грустной радостью убедился, что я не ошибся в отношении исполнения моего долга.

Он подошел к письменному столу, достал из него папку и, перелистывая документы, вернулся к своему гостю.

– Хотите прочесть? – спросил Камминг.

– А что это такое? – уныло спросил Рэтледж.

– Это рапорт полиции, – ответил губернатор. – Рапорт полиции относительно того, как несчастная женщина, покинув порог моего дворца, провела ночь.

Рэтледж с ужасом оттолкнул руку губернатора.

– Понимаю ваше горе, – сказал Камминг. – Но вам надо знать… надо. Вы меня еще поблагодарите за это. Итак, скажу вам, что эту ночь, когда я не принял ее, несчастная провела в позорном доме – вы понимаете меня? И вышла оттуда только на рассвете. Хотите прочесть рапорт? Нет? Понимаю вас. Но она погибла для вас, совсем погибла.

Часа в два лейтенант принял мистера Дайира, за которым послал губернатор. Никогда еще почтенный негоциант этот не имел дела с уполномоченным, менее сведущим в интересах, которые представлял. Мистер Дайир не преминул, конечно, воспользоваться этим…

В три часа губернатор Камминг сказал Рэтледжу:

– Вам пора уезжать.

Рэтледжем овладело сильное волнение.

– Что я скажу им? Что я скажу им? – бормотал он.

– Кому? – с кроткой улыбкой спросил губернатор. – Я думаю, что никто в лагере не знает об истинной цели вашего путешествия.

– Я говорю о своих вестовых, – краснея, сказал лейтенант. – Они очень преданы мне. Они ждут на берегу Иордана.

– А! – спокойно сказал Камминг. – Вы им скажете, что прождали около двух часов эту особу, а она не явилась на назначенное место свидания.

Наступило молчание. Надвигался вечер.

– Вы дали мне честное слово американского офицера, что в четыре часа будете уже на дороге в лагерь! – сказал, наконец, Камминг.

Рэтледж машинально ответил:

– Я дал вам слово.

– Хорошо, – сказал Камминг, – я прикажу проводить вас до места.

На пороге ротонды он пожал ему руку.

– Счастливого пути, и помните, что в этом деле у вас останется некто, кто не забудет вас, когда сюда прибудут представления Джонстона о производстве в высший чин… они, проходят через этот дом, – смеясь, закончил он.

Четверть часа спустя Рэтледж и оба солдата сидели в седлах. Сначала они ехали галопом, потом пустили лошадей рысью, затем перешли на шаг. Не нужно было слишком рано являться в лагерь.

Поднялась луна. Она блестела на пустых стременах кобылы, предназначенной генералом Джонстоном для Аннабель.

Прошло, может быть, с месяц с тех пор. Аннабель в этот вечер находилась одна в кухне и чистила овощи на завтра. На улице был страшный холод. Кухня освещалась только пламенем очага, у которого сидела молодая женщина.

В дверь скромно постучали.

– Войдите, – сказала она надломленным голосом.

Дверь отперлась.

– Брат Джемини, вы здесь? – спросил кто-то.

Аннабель встала. Она задрожала, узнав пришедшего.

То был Гербер Кимбелл, самый страшный в Соленом Озере после Брайама Юнга человек, доверенный и тайный исполнитель воли президента Церкви, тот, чьим именем пугали детей и которого боялись, как дьявола, даже высшие сановники.

Маленький бледный и тихий старичок, он наводил ужас одним своим взглядом. Манеры были у него самые вежливые на свете.

– Нет, брат Гербер, его нет, – дрожа, ответила Аннабель.

Но маленький человечек уже хлопнул себя, смеясь, рукой по лбу.

– Я – дурак, право дурак. Брат Джемини, ведь в скинии – ей-богу! – со старшинами и с апостолами. Я забыл, что как раз сегодня в церкви большое собрание. Но тогда мне, конечно, можно будет поговорить с сестрой Сарой?

– Ее тоже нет, – сказала Аннабель. – Она у своих родителей и вернется домой очень поздно, а может быть, и заночует там.

– Досадно, очень досадно, – сказал Кимбелл.

Говоря, он все ближе подходил к ней.

– Вы, значит, одна, сестра Анна, совсем одна?

– Да, – отступая, сказала она.

Но он уже схватил ее за руку.

– В таком случае следуйте за мною! – повелительно шепнул он ей. – И скорее!

Он даже не дал ей времени накинуть плащ. Была гололедица. Они шли так быстро, что она несколько раз чуть не упала.

Наконец они прибыли к огромному дому, в котором Аннабель с ужасом узнала дворец президента Церкви.

Через заднюю дверь, выходящую в сад, проникли они внутрь дома.

– Подождите меня здесь, – сказал Кимбелл, оставив ее одну в коридоре.

Скоро он вернулся.

– Войдите.

В этой комнате, меблированной почти роскошно, сидели двое мужчин. Они спокойно беседовали, расположившись в креслах по обе стороны стола, заваленного бумагами и освещаемого громадной лампой с зеленым абажуром.

Первый из этих мужчин был лицом к двери. Свет лампы вполне освещал его огромное бритое лицо. Аннабель узнала Брайама Юнга.

Собеседник его сидел напротив, по другую сторону стола, так что входящий видел только его спину. Когда Аннабель вошла, он обернулся.

То был отец д’Экзиль.

Глава девятая

На расстоянии шести дней пути от Соленого Озера стоит Хооз-Ранчо, традиционный этап для каждого путешественника, отправлявшегося из столицы мормонов в Сан-Франциско через Карсон-Уэлли и Сакраменто.

Владелец фермы, давший свое имя станции, достопочтенный Питер Хооз, был мормон, не поладивший по теологическим вопросам с Брайамом Юнгом, Его взгляды на предназначение были одобрены церковным Собранием, и Питер Хооз удалился в эту пустынную долину. Там он мирно жил с своей супругою, достойной Ревеккой Хооз. Если принять Джозефа Смита за Иисуса Христа, а Брайама Юнга за папу Борджиа, то при прочих равных условиях Питер Хооз играл в своем уединении роль Савонаролы, Савонаролы бородатого, женатого и обрабатывающего землю.

Его одинаково уважали как индейцы шошоне, так и путешественники. Сокопиц, вождь индейцев, часто сиживал у него за столом.

В этот день, или, правильнее, в этот вечер, когда солнце гасило уже свои последние лучи на граните окружающих гор, к Питеру Хоозу заехал мистер Джошуа Донифан, счетовод в банке Хьюиса в Сан-Франциско, только что открывшем в Соленом Озере филиальное отделение, чтобы конкурировать там с банком Ливингстон и Кинкид. Мистер Донифан на прошлой неделе уехал из Соленого Озера. Он направлялся в Сан-Франциско с поручением представить директорам устный отчет об операциях нового отделения в Уте. Это был человек конторы, малоприспособленный к долгим путешествиям по пустыне; поэтому ему особенно приятен был прием, оказанный ему в Хооз-Ранчо.

– Путешественник этот, – сказал Питер Ревекке, – уедет только послезавтра. Очень было бы важно угостить его завтра превосходным обедом. Когда зарежешь индюка, то хватает как на троих, так и на четверых. Поэтому я надеюсь, дорогая Ревекка, что вы одобрите, если я приглашу на завтра нашего друга, отца иезуита, который как о личном одолжении просил меня доставлять ему каждый раз случай получать свежие новости из Соленого Озера.

Отец д’Экзиль находился в десяти милях от Хооз-Ранчо, когда получил это приглашение, переданное ему через молодого сына саванн. Он бросил свою работу по евангелизации, которою в это время занимался, и прибыл на ферму как раз к моменту, когда садились за стол.

Обед удался как нельзя лучше. Мистер Джошуа Донифан был приятный собеседник, довольно образованный и обладавший большими познаниями в ботанике. Отец д’Экзиль быстро расположил его к себе, описав ему самые оригинальные растения, встречающиеся в этой области.

– Все односеменодольные погибли в этом году. Но на равнине вы найдете злаки, зобные травы, два вида шелковой травы. Прибавляю еще, что съедобный солнечный корень растет в огороде нашей хозяйки. Наконец, если вы интересуетесь древесными растениями, то я поведу вас к одному из тополей, растущих на берегу ручья. Он был срублен наравне с землею, а теперь вырастил целую крону веток, проросших между древесиной и корой. Каждая ветка окружена кучей волокон, стремящихся вниз, к основанию дерева. Это очень интересный факт, говорящий, как кажется, в пользу теории фотонов Годишо.

Они прекратили свои рассуждения, чтобы, как оно и следовало, похвалить обед и вообще результаты, достигнутые Хоозом в пустыне. При рукоплесканиях иезуита процитировал Донифан Вергилия, причем любезно сравнил их хозяина со стариком из Эбали.

 
Regum aequabat opes animo; seraque revertens
Nocte domum, dapibus mensas onerabat imemptis
 

Тогда все, в том числе и Ревекка, выпили за процветание фермы и торжество – не строго определяя их – цивилизаторских идей.

– Правда, большое счастье, – сказал, садясь на место, отец д’Экзиль, умевший, когда нужно было, чудесно пускать в ход общие места, – правда, большое счастье иметь профессию, которая оставляет вам достаточно свободного времени, чтобы изучать бессмертные творения древних.

Мистер Донифан скромно наклонил голову.

– Я должен отдать справедливость самому себе, – сказал он. – Я простой приказчик банка Хьюиса в Лос-Анджелесе, но я пользуюсь ночами, чтобы усовершенствоваться в знании латинских поэтов. Я ставлю их выше греческих. Греки, может быть, более изящны. Но зато те энергичнее и имеют то преимущество, что более проникнуты сознанием права.

– Правильно, – сказал Питер Хооз.

– Я, – продолжал Донифан – предан, насколько это только возможно, принципам Реформации. Но я прямо признаю, что с научной точки зрения перевод Библии на простонародные языки был своего рода катастрофой. По этому пункту перед нами имеют неоспоримое преимущество римские католики, продолжающие читать вечную книгу на латинском языке.

Иезуит сделал вежливый протестующий жест.

– Нет, нет, – возразил Донифан. – Надо говорить то, что есть.

– Всегда нужно говорить то, что есть, – поддержала его миссис Хооз.

– Тем более велики ваши заслуги, дорогой господин Донифан, – сказал отец д’Экзиль. – Когда я только подумаю о трудностях, которые должны были представится вам в Соленом Озере при учреждении такой значительной финансовой конторы…

– Один Бог знает, сколько мне пришлось трудиться. Надо в самом деле помнить о двух вещах: во-первых, о привилегированном положении, которое занимал в Соленом Озере, когда я приехал туда, банк "Ливингстон и Кинкид", единственное серьезное кредитное учреждение в городе. В настоящее время третья часть его клиентов перешла благодаря моим усилиям к банку Хьюиса.

– А во-вторых? – спросил иезуит.

– А во-вторых, случай – случай, который я благословляю – захотел, чтобы я приехал в Соленое Озеро в момент, когда торговые сделки были особенно важны из-за ликвидации складов американской армии.

– А! – значит, американская армия уходит из Ута? – спросил отец д’Экзиль.

– Большая часть составлявших ее войск уже ушла, – ответил Донифан. – Это нельзя назвать военным успехом.

– Гедеон ударил, – сказал Хооз, – и – мадианитяне рассеялись.

– Возможно, господин Хооз, – (раздраженный больше, чем он желал показать таким злоупотреблением Священным писанием), сказал Донифан. – Но вооружение войск Гедеона состояло, насколько я могу припомнить, из тридцати мечей и стольких же глиняных горшков, а мадианитяне, насколько я знаю, совсем не имели никаких складов. А с американской армией, расположенной в Сидер-Уэлли, дело обстояло совсем иначе. Тут все было поставлено на широкую ногу. Предполагалась оккупация на долгое время. В результате: в Соленом Озере ликвидировали товаров, купленных для войск, на шесть миллионов долларов по себестоимости. Спекулянты скупили их обратно, и в казну попало не более двухсот тысяч долларов. К примеру, укажу на один только предмет, на муку. Мешок муки лучшего качества весом сто фунтов продавался не дороже полдоллара.

– Ого, – заметил отец д’Экзиль, – я думаю, люди, имевшие наличные деньги, не зевали тогда в Соленом Озере.

– В течение двух часов составлялись значительные состояния, – подтвердил Донифан. – Но, как вы говорите, надо было иметь наличные деньги. Надо было предвидеть. Предвидеть это все. Это своего рода дар. На моих глазах один из клиентов моей конторы продал за полцены виллу, которую жена принесла ему в приданое. "Что вы делаете? – сказал я ему. – Вилла вся из жернового камня, единственная, может быть, в Соленом Озере…"

– Да, единственная, – сказал иезуит.

– И вы хотите продать ее за эту цену? Да ведь это ребячество!

– Он не послушался меня. Продажа состоялась! Восемь тысяч долларов. Хорошо. Через две недели благодаря этим деньгам мой клиент оказался обладателем капитала в сто семьдесят пять тысяч долларов. Он купил и продал муку. Я говорю – сто семьдесят пять тысяч долларов.

– Сто семьдесят пять тысяч долларов! – с уважением произнес Хооз.

– Сто семьдесят пять тысяч долларов, – повторила Ревекка.

– Таким образом, – спокойно сказал отец д’Экзиль, – мистер Джемини Гуинетт должно быть теперь один из самых крупных богачей в Соленом Озере.

Донифан испуганными глазами смотрел на иезуита.

– Я не назвал вам его имени, – сказал он.

– Это правда, – успокоил его отец д’Экзиль. – Но я знал, что один только дом в Соленом Озере построен из жернового камня. Так что угадать было нетрудно.

Хооз принял задумчивый вид.

– Джемини Гуинетт, это имя мне не известно.

– А между тем его носит один из самых видных ваших единоверцев, мой дорогой мистер Хооз, – сообщил Донифан.

– А! – небрежно сказал отец д’Экзиль. – Значит, преподобный Гуинетт принял мормонство?

– Милостивый государь, – продолжал Донифан, – мистер Гуинетт, я должен сказать вам это, был, когда я приехал в Соленое Озеро, клиентом банка "Кинкид", но после визита, который я ему сделал, стал клиентом банка Хьюиса. Но три недели назад он снова доверил свои дела банку "Кинкид".

– Благодарю вас за эти подробности, – сказал иезуит, – хотя с первого взгляда я не понимаю, какое могут они иметь отношение к…

– К вопросу, который вы мне задали… Конечно, никакого. Я просто хотел убедить вас в полной корректности персонала банка Хьюиса. Мистер Гуинетт вышел из числа наших клиентов, и мы более не связаны относительно него…

– Профессиональной тайною, – подсказал отец д’Экзиль. – Благодарю вас. Итак, он перешел в мормонство?

– Да?

– У него несколько жен?

– По последним сведениям, три.

– Полная гармония, конечно.

– С двумя из них, да. Но, что касается третьей, гм!..

– Что же?

– Да, была таки история.

– А… а!

– Вы подумаете, что я сплетник.

– Нисколько. А чтобы вы не нашли меня самого чересчур любопытным, я расскажу вам, в чем дело. Я был знаком с миссис Гуинетт. Я часто встречался с нею в Соленом Озере.

– В прекрасной вилле из жернового камня, может быть? – с тонкой улыбкой спросил Донифан.

– Вы угадали.

– Но в таком случае вы знали миссис Гуинетт номер второй, имя которой Анна. Именно с нею-то и были истории.

– Удивляюсь, – сказал иезуит. – Миссис Гуинетт, миссис Ли, как ее звали, когда я был с ней знаком, особа характера скорее спокойного. И я удивляюсь…

– А тем не менее это правда, – сказал Донифан. – Еще нет месяца, как она собиралась бежать с американским лейтенантом, чьей… простите, пожалуйста, мистрис Хооз… любовницей она, как говорят, была.

– Какой ужас! – воскликнула Ревекка.

– Вы меня удивляете, вы меня очень удивляете, – повторял отец д’Экзиль.

– Я говорю только то, что было, – настаивал Донифан.

– И что же, побег не удался? – спросил иезуит.

– Губернатор Камминг хорошенько пробрал лейтенанта, и тот отказался от опасного проекта похищения замужней женщины, – пояснил Донифан.

– Есть же женщины, которые ничего не стоят, – возмутилась миссис Хооз.

– Эта, может быть, много страдала, – сказал иезуит. – Но поговорим о чем-нибудь другом. Вы сейчас говорили мне, дорогой мистер Донифан, о "Жизни Агриколы". А знакома ли вам интересная гипотеза, которая производит первых колонистов Мэна от королевы Боадицеи, которая…

Шесть дней спустя, к ночи, отец д’Экзиль въезжал в город Соленого Озера. Едва успев пристроить Мину у знакомого мелкого лавочника, отец д’Экзиль явился во дворец президента Церкви.

После переговоров он был принят генеральным секретарем и хранителем тайн Учителя, Гербером Кимбеллом.

– Видеть президента Брайама – это невозможно, – сказал тот. – Он сейчас в Собрании старшин.

– До которого часа?

– По меньшей мере часов до семи. И к его возвращению назначены уже аудиенции.

– Что касается аудиенций, – сказал д’Экзиль, – так я не боюсь их. Меня он примет прежде всех. Но семь часов, это слишком поздно для меня.

– Может быть, вы хотите, чтобы я пошел и сейчас позвал сюда президента? – нагло спросил Кимбелл.

– Этого именно я и хочу, – ответил иезуит.

– Вы хотите!.. – вскричал ошеломленный Кимбелл. – И вы воображаете, может быть, что он покинет Собрание старшин, собрание, построенное по обряду Эздры, по двадцать шестому откровению…

– Он покинет его, – пообещал отец д’Экзиль.

– Я бы хотел это видеть, – усомнился Кимбелл.

– Вы это увидите. Вам стоит только шепнуть ему, что его ждут в кабинете и что получены плохие новости о банке Кроссби в Нью-Йорке – и он придет.

– Но…

– Прибавлю еще, брат Кимбелл, что с президентом Брайамом не всегда легко ладить, так что в ваших интересах не откладывать надолго мое поручение.

Сказав это, отец д’Экзиль удобно устроился в одном из больших кожаных кресел кабинета президента.

Четверть часа спустя в зал собрания вышел Кимбелл. Сорок глиняных ламп, привешенных к потолку, освещали восемнадцать присутствующих своим мерцающим светом.

Наступило молчание. Кимбелл пробрался к эстраде президента и шепнул что-то на ухо Брайаму.

Тот важно приподнялся. На его огромном бритом лице не отразилось никакой торопливости.

– Братья, – сказал он, – простите меня. Брат Гербер сейчас сказал мне, что Всевышний требует моего присутствия в другом месте. До моего возвращения я попрошу брата Орсона Пратта взять на себя председательствование в церемонии.

Когда они вышли на улицу, он все с тем же спокойствием спросил Кимбелла:

– Он тебе ничего больше не сказал?

– Ничего.

– Хорошо, – сказал Брайам.

И этот тучный великан зашагал с таким проворством, какого никак нельзя было ожидать от него.

Отец д’Экзиль рассматривал сделанную сепией модель будущего храма в Соленом Озере; модель эта висела на стене в кабинете президента Церкви.

Гость и хозяин обменялись несколькими любезностями.

– Прекрасный памятник, – похвалил иезуит.

– Архитектор его, – сказал Брайам, – брат Труман Анжел. Мы надеемся, что его произведение оставит далеко за собою все памятники мира. Так, например, если память не изменяет мне, обе башни Амьенского собора имеют по 66 метров высоты.

– 66 метров имеет Южная башня, – сказал отец д’Экзиль, – и 65 – Северная.

– Хорошо-с! А шесть многогранных колоколен, которые будут служить украшением нашего храма, будут иметь по 74 метра высоты. Прошу вас взглянуть на это вот. Эта глыба голубоватого гранита – образчик камня, из которого будет выстроен Дом Божий. Мы за большие деньги привезли его с соседней горы.

– Нет ничего, что было бы слишком прекрасно для Бога, – сказал иезуит.

– Ничего, – согласился Брайам.

Еще в течение нескольких минут обменивались они различными соображениями о постройке религиозных зданий. Отец д’Экзиль цитировал Роберта де Люзарка и Виоле де Дюка. Брайам не уступал ему. Он играл крошечным компасом, украшавшим цепочку его часов; в общем, он был доволен, что встретил достойного соперника.

Как нельзя более спокойным голосом решился он наконец спросить:

– А что же это за плохие новости о банке Кроссби?

– Я сейчас из пустыни, – ответил, не переставая исследовать план храма, отец Филипп, – и поэтому не могу вам сказать ничего, касающегося дел этого банка, – ничего достоверного, во всяком случае. Думаю, впрочем, что никогда дела его не были в лучшем положении.

– А! – сказал, не выказывая удивления, Брайам.

Улыбаясь, взглянули они друг на друга.

– Могу ли я узнать в таком случае, – спросил президент, – почему вы думаете, что банк Кроссби может интересовать меня?

– Должно быть, все-таки может, – возразил отец Филипп, – если судить по быстроте, с которой вы оставили Собрание старшин, Собрание, учрежденное по обряду Эздры, по двадцать шестому откровению.

Брайам повернулся в своем кресле.

– Вы хотите просить меня о чем-нибудь?

– Да, – сказал иезуит.

– О чем же?

– О расторжении брака, соединившего миссис Ли и мистера Джемини Гуинетта.

– Невозможно, – сказал Брайам.

– Невозможно, говорите вы?

– У меня нет ни причин, ни власти объявить подобное распоряжение.

– Знаете ли вы по крайней мере, о ком речь идет? – спросил иезуит.

– Пастырь знает свое стадо, – иронически заметил Брайам Юнг. – Миссис Гуинетт номер второй, бывшая миссис Ли.

– Вдова полковника Ли, – точнее определил отец д’Экзиль.

– Что касается брата Джемини, то это человек замечательного ума, настолько замечательного, что…

– Что он может претендовать на пост вашего преемника, – заключил иезуит.

– Вот это именно я и хотел сказать, – Брайам закусил губу.

– Мы говорим с полным знанием дела, – сказал отец д’Экзиль. – Повторяю свой вопрос: хотите вы, да или нет, объявить о расторжении этого брака?

– Не хочу и не могу.

– Сказать, что вы не можете, было бы против истины, брат Брайам. Все можно, когда имеешь в своем распоряжении откровения Всемогущего и когда сам непогрешим.

– Нельзя смеяться над принципом непогрешимости, – произнес Брайам. – Есть спорные пункты, которые можно разрешить, только бросив на весы абсолютное. И рано или поздно папа ваш, говорю вам это, придет к тому же.

– Я далек от мысли насмехаться над принципом непогрешимости. Наоборот, я говорю, что, опираясь на этот принцип, вы можете, если захотите, объявить о разводе, о котором я вас прошу.

– В этом вы ошибаетесь, – сказал президент. – Чтобы сохранить всю свою ценность, принцип этот должен применяться очень умеренно. Не надо поминутно пускать его в ход: без этого, наверное, можно сказать…

– Наверное, можно сказать, дорогой президент, что мы начинаем даром время терять, – заключил отец д’Экзиль.

Брайам любезно запротестовал.

– Вы, дорогой друг, может быть, но не я. Напротив, ничто не может быть так полезно для меня, как время от времени беседа с ученым представителем чужого вероисповедания.

– В последний раз я ставлю свой вопрос: хотите вы, да или нет, объявить о расторжении этого брака?

– Я уже вам ответил: не хочу и не могу.

– Это ваше последнее слово?

– В данный момент, да.

– В данный момент, – сказал отец д’Экзиль. – Вот термин который приводит меня в восхищение. Признайтесь, дорогой президент и друг мой: вот уже целый час, как вас мучит желание, чтобы я рассказал вам историю о банке Кроссби.

– Допустим.

Брайам подошел к двери, отпер ее. Коридор был пуст. Он вернулся к столу и сел.

– Можете начать.

– Разве у вас не курят? – спросил иезуит.

– Религия запрещает курение, – сказал Брайам. – Но знаете, – с доброй улыбкой продолжал он, – как говорил в Риме великий преосвященник Аврелий Котта, между людьми интеллигентными религия есть вещь…

И он отпер маленький шкаф черного дерева и достал оттуда ящик с сигарами.

– Выбирайте, – предложил он.

Он сам закурил сигару.

– Я слушаю вас.