Текст книги "Атлантида. Забытый. Прокаженный король. Владелица ливанского замка. Кенигсмарк. Дорога гигантов. Соленое озеро"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 78 страниц)

Мандан наклонилась ко мне.

– Жерис-хан, – заговорила она с самым независимым видом, – сделал все, что мог, чтобы добыть этот ключ, ключ, который ты держишь сейчас в руке. Но он мне не нравится. Он брюнет. Я люблю блондинов.

– Я шатен, – прошептал я упавшим голосом.

– Шатен?! – удивилась Мандан. – Вот выдумал! Кто тебе сказал такую глупость? Ты – блондин, и даже очень красивого оттенка.

– Светлый шатен, не более того, – пошел я на компромисс.

– Блондин! Блондин! – закричала она, топая ногой. – Ах, довольно наконец! Я вижу с некоторым опозданием, что ошиблась. Верните мне ключ!

– Мандан, – умолял я, – я предан вам телом и душой.

– Тогда ты знаешь, что тебе надо делать. Я попробовал выиграть время.

– Я не знаю города, – объяснил я. – А чтобы проникнуть в зал собраний, надо пройти коридорами, переполненным вооруженными людьми.

– Они все пьяны теперь. Баязет тебя проводит. И посторожит у дверей, пока ты заберешь содержимое кассы.

– Ну, а когда драгоценности будут в моих руках, что мы сделаем?

– Мы бежим вместе.

– Куда?

– Ну, разумеется, мы поспешим к армии генерал Франте д'Эспрэ. Но ты прав: я забываю, что ты незнаком с географическими условиями наших мест. Так знай же, что на расстоянии ста пятидесяти километров отсюда проходит граница Мингрельской республики. Мингрелия воюет с Оссиплури. Мы перейдем границу, а там – я отвечаю за все. Через пятнадцать дней мы будем в Париже. Ты закажешь себе смокинг, и мы отправимся на концерт. Я обожаю классическую музыку. А ты? Русский балет, ты понимаешь, надоел мне выше головы.

И она грациозным жестом коснулась своей хорошенькой головки.

У меня голова начинала не на шутку кружиться.

– Мандан, – сказал я, – я обожаю вас.

Я поднялся и застегнул портупею. Я забыл упомянуть, что у меня сабли не отобрали.

Молодая женщина улыбнулась, довольная.

– Вот так! Это лучше. Не уходи пока. Что ты за ребенок! Ты даже не спрашиваешь – где и когда мы встретимся?

– Ах, я уверен, что вы все предусмотрели.

– Ты не ошибаешься. Тебе, однако, надо все знать. Ты уедешь из дворца в автомобиле с Баязетом, моим верным татарином. Баязет управляет автомобилем, как ангел. Он отвезет тебя в зал собраний и проводит туда. Ты сделаешь то, что нужно. Если все пройдет гладко, будет около пяти часов утра. В шесть я буду ждать вас у восточных ворот Мараканды, скрываясь в маленьком кабачке, хозяин которого мне предан. К десяти часам мы будем уже по ту сторону границы, а там Этьен, – нас ждет богатство, любовь, счастье.

– Трижды приятная перспектива! – воскликнул я.

– Как мне нравится в тебе твоя уверенность, мой прекрасный полковник, – сказала она, целуя меня в лоб. – Ах, теперь ты сам видишь, что ты блондин! Посмей, посмей оспаривать это!

– Мандан, – сказал я, – я не встречал до сих пор женщины, в которой такая красота соединялась бы с такой проницательностью.

Мандан была права: татары, охраняющие зал собраний, все поголовно были пьяны, как поляки. Мы с Баязетом шагали через распростертые тела, что-то неясно бормотавшие.

Мы вскоре добрались до зала собраний.

– Вот электрическая лампочка, – сказал мой спутник. – Делайте спокойно свое дело. Я спущусь вниз, чтобы присмотреть за автомобилем. Тут ведь живым манером могут стащить его. С тех пор как собственность аннулирована, в Мараканде развелась пропасть воров. Так не торопитесь же. В нашем автомобиле нет таксомотора.

Невозмутимость этого славного малого вернула и мне мое хладнокровие. А его мне требовалось не мало, потому что предприятие, надо сознаться, было дерзкое. Притом зал собрания в полутьме имел самый зловещий вид.

С ключом в одной руке и электрической лампочкой в другой я направился к кассе. Я скоро убедился, что замок – одной из самых распространенных марок. Тяжелая железная дверь открылась и с глухим стуком ударилась о стену.

Я снял с нескольких полок различные свертки. Тут было одно роскошное издание Dominique, очень известного романа Эжена Фромантена; правила игры в покер; один экземпляр Конституции Республики Оссиплури; проект закона об организации милиции и т. д. Но все это мало интересовало меня. Был момент, когда мне пришло в голову – не жертва ли я мистификации. К счастью, как вы увидите, ничего подобного.

В левом углу кассы стояла коробка, на которой я прочел надпись золотыми буквами: "Игра в лото". Я, разумеется, не стал бы и открывать этой коробки, если бы, толкнув ее, не заметил, что она неестественно тяжела. Я открыл ее и едва Удержался, чтобы не вскрикнуть от радости. В коробке лежала корона Оссиплури. Ярко переливались при свете моей электрической лампочки ее сто десять камней – настоящее чудо красоты.

Я поспешил вернуть на место коробку, экземпляр "Dominique", правила игры в покер и проч. Корона, – вернее, Диадема, – была размеров довольно солидных. Но можно ли Жаловаться на то, что невеста слишком красива? Я завернул бесценную драгоценность в старую газету, валявшуюся на столе, и крадучись вышел из зала собраний.

Длинный коридор перед залом был в эту минуту ярко освещен луной. Неожиданность неприятно поразила меня. Я ускорил шаги. Коридор оканчивался у темной воронки-лестницы. Я уже подходил к ней, а там – стоит спуститься один этаж – и я в автомобиле, и – Мандан, свобода, любовь, богатство…

В этот момент я почувствовал чью-то руку на своей руке.

– Однако, господин полковник! Какой же вы плут! Это был Жерис-хан.

Он вышел на середину коридора, весь освещенный луной. Он преграждал мне путь к лестнице. Я видел, что он бледен, лицо у него осунулось. Он стоял, скрестив руки. Сабля висела у него на поясе.

Он повторил, указывая на сверток, который я держал под левой рукой:

– Вы – отъявленный негодяй! Я попробовал взять его шуткой.

– Мне казалось, – сказал я, – что параграф 2-й и следующие Конституции Оссиплури отменяют собственность. Какая же беда в том, если я воспользуюсь правом индивидуального восстановления справедливости?

– Ага! В довершение всего, он еще издевается надо мной! С этими словами он выхватил саблю из ножен.

Я отскочил в сторону. Но сделал еще попытку воззвать к его рыцарским чувствам.

– Месье, – сказал я, – вы понимаете, что дуэль между нами невозможна…

Он заревел:

– Невозможна! А почему, хотел бы я знать, собачий сын? Я прижал палец к губам.

– Не надо скандала! Не надо, чтобы дама, которую мы оба любим, была непоправимо скомпрометирована таким легкомысленным с нашей стороны поступком.

Лицо у него, только что перед этим иссеро-бледное, приняло зеленоватый оттенок.

– А! – сказал он. – Ты любишь ее. Ну, так я обещаю разделаться с тобой так, что никакого скандала не будет.

Он бросился на меня. Я едва успел отскочить в сторону, опустить на пол корону и выхватить из ножен свою саблю. Жерис-хан разразился страшными ругательствами. Клянусь честью, я думаю, он не рассчитывал, что я вооружен, и хотел просто убить меня.

Тут я должен сделать отступление и сообщить читателю, что хотя я не забияка по натуре, но могу постоять за себя,

особенно в поединке на шпагах. В 1914 году на большом турнире в Буа-Коломб я имел честь выступать против месье Жан-Жозефа Рено. Я одержал верх над ним семью касаниями против пяти. Я даже получил приз в виде бронзовой художественной вещицы, которую затем продал, чтобы приобрести себе сочинения Луи Блана, одного из тех философов, которые больше других способствовали моему интеллектуальному развитию.

Жерис-хан, я это тотчас заметил, был сам мастером по части фехтования. Но как бы то ни было – факт: он рассчитывал проколоть меня, как жаворонка вертелом, и неожиданное сопротивление вывело его из себя.

Он начал с того, что нанес мне прямой удар, который буквально рассек бы меня пополам, если бы я не уклонился. Я парировал приемом contre de sixte и ответил "двойным свободным", – тоже не шутка! Но это животное, очевидно, знало его наизусть и отбило очень хорошим septime seconde. Однако он сделал ошибку, бросившись на меня затем с азартом. Я отразил приемом quarte, чуть короче, чем следовало, и, в свою очередь, бросился на него. Проклятие, он снова парировал!

– Так вот как! – подумал я. – Ну, погоди, малыш, я тебя развлеку минуты две, я потом преподнесу тебе свой Трафальгар!

Я имел в виду классический удар, которому научил меня мой учитель Бодри. Но тут произошло нечто невероятное. Прежде чем я собрался его нанести, Жерис-хан проделал его. Я едва успел отразить его приемом того же учителя. После этого бесполезно было продолжать. Пройдя одну и ту же школу, мы могли драться всю жизнь, нанося удары и парируя их, парируя и нанося удары, – безо всякого результата.

Мы одновременно шпагами приветствовали друг друга.

В сборнике избранных стихотворений Виктора Гюго, который составил месье Штег, есть очень любопытная страница, озаглавленная: "Свадьба Роланда". Роланд и Оливье дрались два дня. Ночь спустилась в третий раз. Они вдруг замечают, что учились оба в одном и том же месте и что, следовательно, поединок их кончится ничем. Выходят они из этого положения, право, очень мило. Оливье предлагает Роланду руку своей сестры, и тот соглашается.

Я почувствовал, что надо пойти на какой-нибудь компромисс, чтобы положить конец этому нелепому недоразумению.

– Если бы, – сказал я, – право собственности не было отменено в Оссиплури, я знаю, дорогой месье и друг, что бы я имел удовольствие предложить вам.

Я видел, что глаза у него загорелись; он понял. Тем не менее он попытался сохранить благопристойность.

– Я не совсем понимаю, – начал он.

– Полноте, полноте, – остановил я его простодушным тоном, – не будьте ребенком.

– Месье.

– Поспешим. День занимается. Утро не должно застать нас здесь.

С этими словами я развернул газету, в которой была диадема. Камни засияли. У моего противника в глазах вспыхнули жадные огоньки.

– Ах, да эта диадема разбирается, – мило сказал я.

В самом деле, все шесть рядов драгоценных камней отделялись без труда.

– Чрезвычайно удобно, – продолжал я, – раз хочешь предложить верному другу скромный подарок на память.

Жерис-хан продолжал рассматривать камни. Как я гордился в эту минуту тем, что сумел справиться с этим грозным человеком!

– Если бы вы были на моем месте, – сказал я, – который из этих чудесных шести рядов каменьев вам было бы приятно предложить упомянутому мною другу в знак глубокого уважения к его искусству владеть шпагой?

– Ряд бриллиантов, – хрипло отозвался он.

– Я не совсем согласен с вами, – ответил я весьма спокойно. – Бриллианты эти очень красивы. Но, уверяю вас, в Лондоне или Париже они котировались бы вдвое дешевле, чем эти роскошные рубины.

– Вы это знаете наверное?

– Даю вам слово, – отвечал я с большим достоинством, – слово французского офицера.

Он не возражал и поспешил молча запрятать в широкий карман своего мехового пальто ряд рубинов, который я протянул ему.

– Что вы теперь предпримете? – спросил он.

Я улыбнулся.

– Эго уж мое дело. Позвольте проститься с вами. Надеюсь, что у нас обоих сохранится приятное воспоминание об этой встрече. Мы одинаково заинтересованы в том, чтобы о ней никто не узнал. Я дал вам слово. Могу ли я рассчитывать на ваше?

– Можете.

Мы распрощались, будто лучшие друзья.

Было уже светло, когда я подошел к автомобилю. Я был неприятно изумлен, найдя Баязета храпящим, как чехословацкий "волчок". Несчастный воспользовался моим отсутствием и напился. Он не мог управлять автомобилем. Я едва добился от

него указаний – по какой дороге ехать. Я сел к рулю и двинулся четвертой скоростью. Ах, что за ночь! Великий боже, что за ночь! Можно сказать, что со вчерашнего дня, с двенадцати часов, я времени даром не терял.

– Здесь, – произнес Баязет заплетающимся языком.

Я остановил автомобиль и, посмотрев на часы, с радостью убедился, что всего без десяти шесть. Мандан, вы помните, назначила мне свидание на шесть часов.

Место было в самом деле прелестное. Милое швейцарское шале у самых городских ворот… кругом роскошные деревья, в ветвях которых начинали просыпаться птицы… Я слушал, исполненный радости, веселое щебетанье этого крылатого мирка. Только одна подробность омрачала мое настроение: в шале был народ, притом народ шумный. Я отчетливо слышал пение, звон стаканов, бутылок. Я невольно подумал, что Мандан могла бы выбрать место поспокойнее.

Вдруг кровь застыла у меня в жилах. Я услыхал, что меня окликают. Меня звала женщина, и эта женщина не была Мандан.

– Этьен! Вы – здесь! Какой славный сюрприз! Я обернулся в ужасе и увидел – Лили Ториньи. Она стояла в дверях шале. Она направлялась ко мне.

– Какой славный сюрприз!

Мало-помалу у меня в душе ужас сменился восхищением. Лили Ториньи, в бальном туалете, смело декольтированная, была еще красивее, чем накануне. Утренний ветерок развевал ее белокурые кудряшки, и в них играли юные солнечные лучи. Ее влажные розовые губки приоткрывались, когда она говорила со мной. Как я мог до такой степени изменить себе, чтобы хотя на минуту предпочесть смуглую Мандан этому маленькому чуду в розовых и золотых тонах – моей милой Лили, – этого я в данный момент никак не мог понять!

– Как я счастлива! – повторяла прелестная малютка. Она схватила меня за руку.

– Знаете, я не особенно довольна вами. Вы покинули меня. Правда, вы были – как бы это сказать? – при исполнении служебных обязанностей… Я вас прощаю, потому что вам, бедняжке, наверное, было не очень-то весело. Мы же – безумствовали. Как хорошо кормят, право, в "Возрожденном Лососе"!

Гигантская золотая рыба раскачивалась над дверью шале. Я Понял все. На наше несчастье, или, вернее, на свое, Мандан назначила мне свиданье подле "Возрожденного Лосося".

Лили, не подозревая серьезности минуты, продолжала:

– К трем часам утра эти господа развеселились так, что и рассказать невозможно. Азим Электропулос ловко утаскивал ножи и ложки со стола, а потом их находили в карманах метрдотеля и лакеев. Маркиз Лашом-Аржантон декламировал нам большие отрывки из "Проповеди о провидении". Мишель Ворагин изображал Распутина. Потом я вызвала у них слезы, декламируя "Оду к Виллекье". Этьен, ты еще не слыхал, как я кончаю "Оду к Виллекье"! Хочешь, я прочту тебе?

– Нет! – сдавленным голосом отвечал я.

– Что с тобой? – спросила она, чуть отодвинувшись. – Ты сам не свой?

– Мне нужен свежий воздух! – прошептал я.

– Ах! Зачем же дело стало? – воскликнула она. – Какая прекрасная мысль! У тебя автомобиль. Я сыграю отличную штуку со своей компанией. К тому же, знаешь, они пили слишком много и уже перестают быть забавными. Мне тоже хочется на воздух. Утро в лесу – какая прелесть! Я сажусь к тебе в автомобиль, ты похищаешь меня, и мы отправляемся пить молоко в "Принципы 89-го" – туда не больше мили.

– Принципы 89-го? – переспросил я, окончательно сбитый с толку.

– Чудесная маленькая ферма в сосновом лесу… Вроде нашего Пре Кателан, только лучше. Там собирается лучшее общество Мараканды. – Подвинься же, я сяду.

В эту самую минуту первый удар шести часов пробил на колокольне святой Айшэ. С минуты на минуту может появиться Мандан. Я немедленно принял решение.

– Садитесь, – сказал я.

Ах! Этого хотела судьба! Да и мог ли я противиться ей? Лили была в тысячу раз красивей Мандан, притом она моя соотечественница. Я знал, что она любит меня. А у меня, в довершение всего, были драгоценности.

– Садитесь, садитесь скорей! – лихорадочно заторопил я ее.

Она взглянула на меня с удивлением.

– Что это? Как ты говоришь? Знаешь, я не очень-то люблю такой тон! Я сяду, если захочу.

– Садитесь, Лили, возлюбленная моя, – сказал я упавшим голосом.

– Хорошо уж, хорошо, – смягчилась она. – Сажусь, видишь. Только мне нужно мое манто. Мне вовсе не улыбается схватить насморк в лесу.

Я искоса глянул на нее.

– Уже! Первое, о чем я тебя прошу, ты не хочешь исполнить? Я не прочь остаться.

– Где оно, это манто? – спросил я, близкий к обмороку.

– Внизу. Незачем так кричать. Иди скорей. И не забудь дать что-нибудь женщине у вешалки.

Я выскочил, чуть не сбил с ног эту почтенную особу, схватил проклятое манто… На все ушло не более двадцати секунд. Но этого было достаточно, чтобы совершилось непоправимое. Когда я перешагнул за порог – Мандан была уже тут!

Обе женщины рассматривали друг друга в лорнеты.

– Вы не предупредили меня, что мадам участвует в прогулке, – произнесла с достоинством Лили Ториньи.

– Я могла бы сказать то же самое, – иронически уронила Мандан.

Можно себе представить, каково было мое положение, тем более что обе женщины, над которыми я одержал победу, уже начинали обмениваться язвительными репликами.

– Мадам…

– Мадам…

– Совершенно верно, мадам… Я умоляюще сложил руки.

– Лили, Мандан, прошу вас… Они обе повернулись ко мне.

– Кто вам позволил называть меня по имени!

– Эго верх дерзости!

– Больше чем дерзости – непристойности!

Они постепенно возвышали голос. Они уже кричали. А все-таки, клянусь, обе были очень красивы.

Баязет, совсем проснувшийся, смотрел, изумленный, со своего места на эту сцену и тихонько посмеивался.

– Увезти нас таким образом…

– Да еще в чужом автомобиле…

– У этих иностранцев нет никакой порядочности.

– Довольно! – наконец крикнул я.

Я тоже крикнул чересчур громко. Я спохватился слишком поздно и содрогнулся: на балконе шале один за другим показались привлеченные шумом ссоры товарищи Лили по ужину: сначала маркиз Лашом-Аржантон, потом Николай Баранович, Мишель Ворагин и, наконец, Азим Электропулос.

– В чем дело? – спросил маркиз.

– На помощь, Медерик! – крикнула Лили. – Этот несчастный хочет нас похитить.

– Похитить Лили Ториньи! – завопил старец.

– Револьвер! – крикнули разом Мишель и Николай. Дело принимало дурной оборот… Надо было кончать, и как можно скорей.

– Довольно наконец! – завопил я в свою очередь.

Толкая их довольно грубовато, я в одну секунду усадил в автомобиль Лили и Мандан, потом, бросившись к рулю, вырвал его из рук Баязета и полным ходом пустил машину по белеющей дороге.

Только-только вовремя. Одна пуля, потом другая прожужжали мимо меня. Один из фонарей автомобиля разлетелся вдребезги.

Скоты! Они стреляют, рискуя попасть в женщин.

Первые четверть часа я не обращал ни малейшего внимания на своих спутниц. Я старался, главным образом, не налететь на скалы, окаймляющие с одной стороны эту дорогу, которая третьего дня сулила мне спасение.

Все шло более или менее удачно. Было несколько тревожных моментов. Но мы очень скоро прошли километров двадцать. Через час – граница Мингрелии, и мы спасены.

Я решил, что могу позволить себе прислушаться к речам, которыми обмениваются Лили и Мандан, речам, должно быть, весьма нелюбезным. Каково же было мое изумление и, надо сознаться, оскомина, когда, сквозь шум автомобиля, я уловил следующие отрывки разговора:

– Вечернее манто, дорогая мадам! Но весной их совершенно не носят!

– Я не совсем согласна с вами. Марокский креп, например…

– Очень тяжел… Еще, пожалуй, капор…

– Не спорю. Но не все так стройны, как вы… Притом нужен собственный экипаж.

Я попытался удачно вставленной фразой дать им понять, что и в этих деликатных вещах я кое-что смыслю.

– Мне кажется, – начал я с самым подкупающим видом, – что хорошенький жакет из астрахана и такая же муфта…

Мандан пожала плечами и бросила на меня уничтожающий взгляд.

– Лучше не говорить о модах, – сухо сказала она, – когда не имеешь к тому никаких данных и когда управляешь автомобилем на дороге, проходящей у пропасти в тысячу футов глубиной.

Я принял это к сведению.

– А черное шелковое белье, дорогая мадам? Что вы скажете…

– Откровенно говоря, я не нахожу его вполне comme faut.

– Я всегда придерживалась того же мнения. Придорожные тополя с головокружительной быстротой проносились по обе стороны автомобиля.

Толчок… Мы едва не попадали друг на друга.

– Ого! – крикнул Баязет, – лопнула шина.

Правда! Четверть часа ушло на починку. Мы снова пустились в путь.

– Ого! – крикнул Баязет, – лопнула другая шина. Опять правда! А запасной уже не было.

Лопнула третья, лопнула четвертая шина! Мы катились на одних ободьях.

– Дальше! – сказала Мандан. – До границы не больше пятидесяти километров, мы должны достичь ее.

– Ах! – воскликнула Лили. – Что это?

Молодая женщина указывала на ленту дороги, вьющуюся внизу. На ней что-то густо чернело.

– Нас преследуют, – сказала Мандан.

Невозможно отрицать… Автомобили, всадники, мотоциклетки… Форменное преследование. Милая классическая погоня…

– Всего тридцать километров, – прокричал я. – Они нас не захватят. – Автомобиль, страшно трясясь, мчался полным ходом.

– Скорей, скорей, – кричала Лили.

– Скорей, еще скорей, – требовала Мандан.

Баязет, должно быть спятивший с испугу, смеялся идиотским, совсем зловещим смехом.

– Они нас нагоняют, – сказала Мандан.

– Скорей, скорей, – визжала Лили.

Не бросая руля, я обернулся. Погоня была в расстоянии километра, не больше. Вот уже нас разделяют всего пятьсот метров, двести… В автомобиле, непосредственно следующем за нашим, я увидал высокого татарина, который, стоя, потрясал своим мечом и испускал крики, вызывавшие дрожь своей жестокостью. Я узнал Жерис-хана.

– А! – подумал я. – Несчастный! Ведь он дал мне честное слово!..

В этот момент – страшный толчок, автомобиль опрокинулся, я потерял сознание…

– Господин начальник, клянусь вам, у нас не было с собой водки.

– Замолчите.

– Господин начальник, клянусь вам… Я как будто узнаю голос Собиона.

Я открыл глаза. Меня окружали всадники. Французскиестрелки!

– Татары? – с ужасом спросил я.

– Ефрейтор Пендер! – раздался сухой голос. – Пора бы вам проснуться!

Я ощупал свой правый карман, потом левый. Короны Оссиплури не было нигде. Ее там никогда не было.

Я сел. Я увидел Микет, славную лошадку, по-прежнему оседланную, потом начальника 14-го стрелкового, потом кавалериста Собиона, лейтенанта Одуэна, вахмистра Альдобрандиш ефрейтора Виржилиуса.

– Командир, – слабым голосом прошептал я. – Прошу извинения, я думал, что вы про меня забыли.

– На коней! – приказал наш начальник, не обращая больше внимания на мой расстроенный вид. – И я надеюсь, что к концу дня мы наконец попадем на каких-нибудь зарезанных армян. Это, действительно, становится смешным.

Я занял, понурив голову, свое обычное место в рядах, в хвосте первого взвода.

– А хуже всего то, – ворчал стрелок Сироден, – что все это даже не зачтется за чин.

Такая уж у него была идея, у этого малого…