Текст книги "Мрачные ноты (ЛП)"
Автор книги: Пэм Годвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
– Вы умный, строгий, как и другие учителя, но с вашим методом и темпераментом грубого ч.. – Поджимает губы.
– Ругательства допускаются в моем классе, мисс Вестбрук. – Я прищуриваюсь. – До тех пор, пока они используются в конструктивной манере.
Она отвечает мне тем же взглядом.
– Я собиралась назвать вас членоголовым, но не уверена, что это конструктивно.
Получается, она все-таки думала о члене.
– Приведите пример моего предполагаемого поведения, и я решу, насколько оно конструктивно.
В ошеломлении она открывает рот.
– Как насчет того, когда мы были в холле? Когда я рассказала вам о своем финансовом положении, и вы... вы улыбались?
Черт, это было заметно?
Я не могу рассказать ей, что улыбнулся, потому что из-за ее уязвимости мой член встал по стойке смирно и затвердел, будто гребаный камень. Но я могу ответить ей честно.
– Вы правы. Я ошибался и прошу прощения. – Поднимаю со стола папку и пролистываю распечатки. – Давайте обсудим ваши обстоятельства.
Сканирую страницу биографии и убеждаюсь, что она живет в Треме. Пропуская резюме ее исключительных баллов GPA и SAT, цепляюсь за факты, о которых больше всего забочусь.
Дата рождения?
Весной ей исполнится восемнадцать.
Родители?
Уильям Вестбрук. Погиб.
Лиса Вестбрук. Уволена.
Это объясняет ее нехватку средств, но не то, каким образом она оплачивает обучение в частной школе. Погодите…
Я возвращаюсь к имени ее отца.
– Уильям Вестбрук?
Ее глаза закрываются. Я возвращаюсь на страницу, пытаясь соединить детали. Вестбрук, мертвый, из Трема, дочь играет на пианино…
Господи, не могу поверить, как я раньше не догадался.
– Ты дочь Уильяма Вестбрука?
Ее глаза горят ярко, открыто, обнадеживающе, как улыбка.
– Вы слышали о нем?
– Я вырос в Новом Орлеане, дорогуша. Каждый, кто отсюда, слышал о фортепианном баре Уилла.
Она прячет взгляд, и улыбка смягчается на губах.
– Говорят, что это крутое место. Туристам нравится.
Она говорит об этом месте, будто никогда не была там, что противоречит образу, который имеется в моей голове, когда она часами сидит за столь известным фортепиано Уилли, мечтая достичь его таланта.
Я упираюсь локтями в стол, наклоняясь ближе.
– Разве вы не проживаете поблизости? Вы никогда не были там?
Девушка в удивлении приподнимает брови.
– Этот бар предназначен для совершеннолетних. Мне туда не попасть.
Я пытаюсь справиться с замешательством.
– Вы не посещаете его, когда он закрыт, для развития бизнеса? Он все еще принадлежит вашей семье, верно?
Кроме того, в папке говорится о безработице ее матери.
Взгляд Айвори упирается в колени.
– Папочка продал бар, когда мне было десять лет.
Я раздражаюсь, когда не могу заглянуть в ее глаза.
– Смотрите на меня, когда разговариваете.
Она мигом поднимает голову, отвечая тихим, пониженным тоном голоса.
– Новый владелец сохранил название и позволил папочке продолжать играть на пианино до тех пор, пока…
Пока не вспыхнула в баре драка и не были произведены выстрелы, в то время как Уилли поймал одну в грудь, пытаясь усмирить драчунов.
Должно быть, на моем лице написано о том, что я знаком с историей, потому как она произносит:
– Вы знаете, что тогда произошло.
– Это было во всех новостях.
Сглатывая, она кивает.
Смерть Уилли привлекла обширное внимание. Мало того, что он был белым джазовым пианистом в черном районе, он также был обожаемый и уважаемый обществом. Его бар приносит огромный туристический доход в Треме. Из того, что я слышал, его популярность держала окружающий бизнес на плаву в течение многих лет.
Я особенно помню, как смотрел телевизионные сообщения о его убийстве, когда приезжал в Новый Орлеан – этот конкретный визит домой был ключевым моментом в моей жизни. Это было... четыре года назад? Я только что получил степень магистра Леопольда и подумывал о том, сохранить ли свою преподавательскую работу в Нью-Йорке или искать работу ближе к моему родному городу.
На той же неделе я принял предложение о работе в Шривпорте. И встретил Джоанн.
Тогда мне было двадцать три, а Айвори тринадцать, когда убили ее отца.
Она сидит напротив меня тихо и настороженно. По мере того, как продолжается тишина, проявляется небольшое изменение в ее позе, девушка вся сжимается и становится еще меньше. Она теребит нитку на рукаве, тем самым привлекая мое внимание к пошиву рубашки, и там, где расползаются швы. На ней старая, дешевая или поношенная одежда. Скорее всего, и то, и другое.
На ее загорелом лице нет следов макияжа. Никаких колец, браслетов или украшений. И аромата духов. Она, конечно, не нуждается во всем этом, чтобы быть красивой. Ее естественная красота затмевает красоту любой женщины, на которую я обращаю внимание. Но не поэтому она не пользуется косметикой.
Я не стану притворяться, что понимаю, каково это жить в бедности, не говоря уже о том, чтобы потерять родителя, как это произошло с ней. Мой отец – успешный медик, а мать ушла на пенсию, будучи проректором и деканом Леопольда. Когда после колледжа я вернулся в Луизиану, они переехали ко мне, чтобы находиться рядом с единственным сыном. Их любовь и поддержка для меня так же надежны, как и их материальное состояние, и тот факт, что они богаты – слабо сказано. У семьи Марсо патент на деревянные крепления, используемые в роялях. Я обеспечен на всю жизнь, как и мои дети, и их дети, и так далее, пока производят фортепиано.
Аристократы распространены среди семей Ле-Мойн. Кроме семьи Айвори. Так почему же Уилл Вэстбрук продал свой процветающий бизнес только для того, чтобы продолжать работать там в качестве артиста, зарабатывая такую мизерную зарплату, которая оставила его дочь в нищете?
Я просматриваю ее досье, ищу график оплаты обучения. Небольшая запись на последней странице указывает на то, что все четыре года были полностью оплачены семь лет назад.
– Папочка продал бар, когда мне было десять.
Я встречаюсь с ней взглядом.
– Он продал свой бизнес для того, чтобы вы смогли учиться здесь?
Сутулясь, она ерзает на стуле, но не отводит взгляд.
– Он получил предложение, которого было достаточно для того, чтобы покрыть четырехлетнюю программу, поэтому он... – Она закрывает глаза, затем открывает. – Да. Он продал все, чтобы обеспечить мне обучение здесь.
И спустя три года он умирает, оставляя ее чертовски разрушенной настолько, что она не в состоянии покупать себе учебники.
Я не стараюсь скрывать презрения в собственном голосе.
– Это было глупым поступком.
В ее глазах сверкает пламя, когда она дергается вперед, сжимая руками край стола.
– Когда папочка смотрел на меня, то видел то, во что стоит верить, еще задолго до того, как я поверила в себя. В этом нет ничего глупого.
Айвори смотрит на меня так, будто ожидает, что я примкну к этому мнению и тоже поверю в нее. Но на самом деле она выглядит как разъяренная, защищающая себя злая, маленькая девочка. Ей это не к лицу.
– Вам больше не тринадцать. Повзрослейте и перестаньте называть его папочкой.
– Не говорите мне, как я должна или не должна его называть! – Ее лицо краснеет в прекрасном оттенке ярости. – Он мой отец, моя жизнь, и вас это не касается!
Господи, над этой девушкой висит груз прошлого, и, учитывая порез на губе, это выходит за рамки проблем с папой. Нетрудно распознать физическое насилие. Однако сексуальная травма – это серьезно. Но от природы я недоверчив, и слишком любопытствую о ней. Несмотря на эти смелые искры в ее глазах, она имеет привычку держать все в себе в целях самообороны, что свидетельствует о том, что кто-то в ее прошлом или настоящем причиняет ей боль.
Я хочу покопаться в ней, выкроить полезные аспекты ее страданий и уничтожить все остальное.
– Он был вашим отцом, и у вас своя жизнь. Двигайтесь дальше.
Мышцы ее лица дергаются.
– Я ненавижу вас.
А я ненавижу, как сильно хочу наказать ее рот, засунув в него свой член.
– Вам удалось продемонстрировать свою незрелость, мисс Вестбрук. Если вы и дальше хотите оставаться ученицей под моей опекой, то прекращаете рыдать как школьница и начинаете вести себя как взрослый человек.
Она шмыгает носом, ее плечи напряжены.
– Вы не очень-то высокого мнения обо мне. – Она осматривает аудиторию, блуждая взглядом по стене из музыкальных инструментов. – Я действительно все испортила.
– Взгляните на меня.
Моментально переводит на меня свой взгляд.
Пресыщенный аромат ее послушания облизывает мою кожу. Я хочу искупаться в нем, попробовать и испытать его.
– Для чего вы здесь? Потому что, когда вам было десять лет, ваш отец решил, что вы станете пианисткой?
Она хмурит брови.
– Нет, это также моя мечта, и я вынуждена проявлять трудолюбие.
Айвори в состоянии цитировать Баха. Тем лучше для нее.
– О чем именно вы мечтаете? – Я открываю файл в разделе приема колледжа. – Согласно этому, у вас нет ни целей, ни амбиций. Что вы собираете делать после школы?
– Что? – В ее голосе дребезжит возмущение. Она встает из-за стола и вырывает лист из моих рук, пробегая взглядом над незаполненными колонками. – Почему здесь пусто? Должно быть, это какая-то ошибка. Я...Я... Я ... Боже! Я была твердо убеждена...
– Сядьте!
– Мистер Марсо, это не так. Вы должны выслушать... – Голос ее ослабевает, испуганно уступая тишине под силой моего взгляда.
Она опускается в кресло с румяным лицом, шелестя бумагой дрожащими руками.
Я прижимаю пальцы к подбородку.
– Теперь спокойным голосом скажите мне, что вы ожидали увидеть на этой бумаге.
– Я собираюсь поступать в Леопольд.
Даже не надейся.
За исключением того, что непоколебимая сила в ее взгляде утверждает, что она решительно настроена сделать это. И то, как она приподнимает подбородок, заставляет меня утверждать обратное.
Я принимаю вызов.
– Вы понимаете, что только три процента претендентов принимаются каждый год? Десятки ваших сокурсников подали заявки, хотя Леопольд не принимал ни единого студента Ле-Мойн в течение трех лет. Возможно, лишь одному из вас под силу это сделать в следующем году.
Здесь нет никаких «возможно». Моя мать все еще занимает место в совете попечителей Леопольда и имеет средства, чтобы протолкнуть одного из моих протеже. Я уверен, что она сделает это. Ради меня.
В любом случае, прием одного студента, прошедшего строгую процедуру поступления, не должно вызвать подозрений. Определенно прозвенят тревожные звоночки, когда их будет двое, поставив вопрос о добросовестности моей матери. Я бы никогда не поступил бы так с ней.
Откидываюсь на спинку стула, листая распечатки, чтобы убедиться, что я не пропустил заметки о целях Айвори.
– Вы уже должны были подать заявление о поступлении. Здесь ничего не говорится о вашей заинтересованности в таком невозможном поступке.
– Все возможно, мистер Марсо. – Она бросает чистый лист бумаги на мой стол. – И я подавала заявление. Три года назад. На самом деле, миссис Маккракен намеревалась обратить на меня внимание, как на лидирующего претендента.
Это объясняет, почему Беверли заставила Барбу Маккрекен уйти на пенсию и пригласила меня сюда в качестве ее замены. Когда я согласился на сделку, я знал, что будут более достойные моей направленности студенты, нежели сын Беверли. Но я не ожидал, что почувствую столько вины, которая скручивает мои внутренности.
Айвори Вестбрук ставит меня в затруднительное положение, а я даже не слышал, как она играет. Может быть, ее талант средненький, и я могу отложить этот конфликт интересов в сторону.
Она смотрит на мой галстук, куча мыслей мелькают в ее глазах, пока секунды длятся вечность. Где-то по коридору слышится идеальное исполнение на кларнете.
Наконец, она встречает мой взгляд.
– Мое присутствие в этих стенах не желанно. Я не ношу соответствующую одежду, не вожу подходящий автомобиль. – Она смеется. – У меня его даже нет. И я определенно не вношу пожертвования и не имею гламурных связей. Единственное, что я могу предложить, – это мой талант. Этого должно быть достаточно. Это должно быть единственное, что имеет значение. Но школа была против меня с самого первого дня.
Ничто из того, что она сказала, не удивило меня. Она маленькая потерянная овечка среди стаи беспощадных волков. Так почему бы ей не прицелиться и попробовать себя в более простом колледже, уйти из-под прицела? Почему Леопольд?
Откладывая эти вопросы, я смотрю на нее с бесстрастным выражением на лице. Жду, пока она не закончит.
Айвори касается пустой страницы и скользит ею по столу ко мне.
– Кто-то удалил мое предложение для Леопольда, а также всю подготовительную работу, которую я сделала, для поддержания своего права на участие. Миссис Маккракен сказала мне, что положила все это в мое дело. Я не хочу указывать пальцем, но я не нравлюсь кое-кому в этой школе. И у кого-то есть сын, который претендует на мое место.
Беверли Ривард уничтожила ее жизнь – вывод, который я уже сделал.
– Почему Леопольд?
– Это лучшая музыкальная консерватория в стране.
– И?
– И? – в ее глазах сверкает огонек. – За счет серьезного обучения учащиеся получают несравненное. У них есть элитный факультет, первоклассное обслуживание и лучший послужной список в продвижении студентов в музыкальную карьеру. – Считая на собственных пальцах, она перечисляет известных выпускников: всемирно известных композиторов, дирижеров и пианистов, а затем добавляет: – И вы, мистер Марсо. Потому что вы играете в Симфоническом оркестре Луизианы.
Я практически собираюсь назвать ее подхалимкой, но она удивляет меня следующим.
– Я не просто хочу выступать. – С отстраненным взглядом складывает руки вместе. – Я хочу занимать основное место в главной симфонии и сидеть рядом с лучшими из лучших, дрожа под сценическими софитами. Я хочу быть частью всего этого, когда начнет играть музыка.
Это не та речь, которую она подготовила заранее. Страсть в ее голосе, словно тысяча децибел интенсивности, все ее тело вибрирует от перспективы слов.
Девушка опускает руки и встречается со мной взглядом.
– Кроме того, как вы уже знаете, каждый студент, принятый в Леопольд, получает стипендию в полном объеме. Не имеет значения, кто ты и какое происхождение имеешь...
Мы обмениваемся взглядами, и в этой атмосфере взаимопонимания я мысленно заканчиваю ее фразу. У Леопольда достаточно престижа и богатства, чтобы не затрагивать студенческие банковские счета. Школа оценивает своих абитуриентов только по талантам.
– Очень хорошо. – Я потираю затылок в надежде, что она ужасная пианистка. – Я обновлю ваше личное дело, а дальше разберемся.
При нормальных обстоятельствах, будучи лучшей в своем классе, все бы привело Айвори в Леопольд. Но Беверли наняла меня, чтобы быть уверенной, что это не произойдет. Леопольд примет Прескотта Риварда, потому что это сделаю я. Все остальные из Ле-Мойн будут проигнорированы. Это отстойно для Айвори, но жизнь такая сука.
– Благодарю вас. – Ее напряженность ослабевает, и она улыбается.
– Нам нужно обсудить еще один вопрос.
Я прячу папку, поднимаюсь со стула и обхожу стол, чтобы сесть на его край, поближе к Айвори, повернувшись к ней лицом.
Сжав вместе ноги, она складывает их – одну оголенную ногу поверх другой, которая находится возле моего стола. Я просматриваю пол и вижу под стулом ее поношенную обувь. Догадываюсь, что разорванные, сделанные из пластика, края раздражают ее кожу после ежедневного ношения.
Когда она поднимает на меня взгляд, я придерживаю пальцем ее подбородок, останавливая любое движение головы девушки.
– Что случилось с губой?
Как и ожидалось, она пытается опустить подбородок, уклоняясь от ответа. Все инстинкты моего тела говорят мне, что кто-то причинил ей боль.
Я применяю незначительное, но безошибочное давление на ее мягкую кожу.
– Встань.
Учащенно дыша, она поднимается со стула, ведомая моим прикосновением под ее подбородком.
Когда она полностью встает, я опускаю руку.
– Я задал тебе вопрос, и прежде чем ты ответишь, вспомни, что я говорил о лжи.
Айвори поджимает губы.
Пытаюсь говорить по-другому:
– Как твой учитель, я уполномочен доложить о тебе. Ты знаешь, что это означает?
В ответ она моргает черными, как смоль, глазами. Айвори ужасно красива, и я в полной заднице.
Сидя на столе перед ней, я нахожусь в высоком положении. Я на голову выше и намного больше этой девушки.
– Это означает, что я должен сообщить о предполагаемом жестоком обращении над детьми в службу защиты.
– Нет! – Ее пальцы дотрагиваются до разреза на губе. – Вам не нужно этого делать. Мой брат... мы с ним сцепились этим утром, как брат и сестра. Это абсолютно нормально.
Нормально? Я так не думаю.
– Сколько ему лет?
В непринужденной позе она прислоняется бедром к краю стола. Но меня не одурачишь.
– Двадцать шесть.
Двадцать шесть – ему уже как десять лет нужно быть благоразумным. Если этот ублюдок ее ударил, я не буду о нем сообщать. Я найду его и набью ему рожу.
– Он ударил тебя?
– Он... ну, мы спорили и... – нахмурившись, она тщательно подбирает свои слова, без сомнения, пытаясь избежать лжи. – В итоге я въехала в дверной косяк.
– Он. Тебя. Ударил?
Она делает глубокий вдох.
– Он отшвырнул меня. Это, – указывает на губу, – была дверная рама.
Внутри меня вспыхивает бушующий огонь, искря на поверхности и обжигая мою кожу.
– Как часто?
Она обнимает себя руками, смотрит на пол, еще больше раздражая меня.
– Отвечай мне!
– Не делайте этого. Я не могу... у меня и так хватает проблем.
– Приподними рубашку. – Что я творю? Бл*дь, это плохая идея, но мне нужно знать. – Покажи мне свои ребра.
Она осматривается, ее глаза прикованы к коридору.
– Если кто-то будет проходить мимо, мое тело помешает им что-либо разглядеть. – Согнувшись в коленях, я приближаю к ней свое лицо. – Я обязан оповестить о вас, мисс Вестбрук. Докажите мне, что вы не покрыты синяками, и я не стану писать докладную.
Вместо этого я отметелю ее брата.
Пальцы девушки сжимают подол рубашки. Выражение лица напряжено, глаза зажмурены. Уверен, она до сих не дышит.
– Это просто осмотр, для вашего же блага. Ничего неприемлемого. – Это на хрен незаконно, но я не могу остановиться. – Я жду.
Ее взгляд направлен на пуговицы моего жилета, поднимается к узлу галстука, ненадолго задерживается там, прежде чем глаза ползут вверх в мучительно медленном путешествии по моим губам. Когда она встречается с моими глазами, тяжело сглатывает.
Затем Айвори поднимает свою рубашку.
Глава 9
АЙВОРИ
Он мой учитель. Он не причинит мне вреда.
Медленно трясущимися руками я собираю подол рубашки на животе.
Он просто выполняет свою работу.
По телу бегут мурашки от его пристального взгляда. Сердце стучит и кожу обдает холодным воздухом, когда я приподнимаю ткань выше, обнажая свои ребра.
Он обещал ничего неуместного.
Так почему же я чувствую, что это неправильно?
Так не должно быть.
Я опускаю вниз рубашку и отворачиваюсь, чтобы забрать свои вещи. Он ловит меня за руку и, сжимая пальцами, возвращает обратно.
– Покажите мне, или я доложу о травме.
Его резкий и бескомпромиссный голос отдается рикошетом в моей голове. Если он донесет на меня, я могу потерять дом, образование и своего кота. И Шейн ... Боже, мой брат будет мстить.
В животе все клокочет, когда я поднимаю рубашку. Пока он отпускает мою руку, я придерживаю ткань под грудью и встречаю его взгляд.
Все, что я вижу, это голубой лед – бесконечный арктический пейзаж, – как будто гляжу на неизвестный для себя мир.
Его ноздри раздуваются, а выражение лица приобретает вид неизвестных мне эмоций. Я ничего не скрываю. Под моей рубашкой ничего нет. Кроме пореза на моей губе, Шейн не оставил на мне ни царапины с той ночи, когда я пришла домой и застала его, трахающего какую-то бедную девушку на моей кровати. Я заработала жуткий синяк в районе живота от того, что не постучалась в дверь собственной комнаты. Но мистер Марсо его не обнаружит. Он исчез еще на прошлой неделе.
Он опускается на корточки, когда ледяным взглядом осматривает мой торс; спускается к ремню юбки, а затем проходится взглядом до подола, который закрывает мои колени.
– Теперь, поднимите юбку.
Мое внимание приковано к дверям и пустому коридору. Находясь в согнутом положении, взгляд мистера Марсо находится напротив моих бедер, а тело больше не закрывает меня от происходящего в коридоре. Последний звонок прозвенел час назад, но многие ученики остаются после уроков. Даже сейчас по холлу разносится безостановочное звучание кларнета.
Любой может пройти мимо и предположить худшее. Вот она я – здешняя потаскуха, – выставляю напоказ свое тело учителю.
Холодный пол под моими босыми ногами заставляет меня чувствовать себя еще более обнаженной. Лучше бы я не снимала обувь во время нашей встречи.
– Тут негде уединиться. Кто-нибудь может заметить меня.
– Об этом я должен беспокоиться. – Его сильные руки свисают между коленей. – Я больше не буду приказывать.
Я опускаю блузку, пряча живот. Теперь юбка? Господи, что мне делать? Находясь ниже меня в необычном для мужчины положении, его лицо находится на уровне пояса моей юбки. Наиболее уязвимое положение, верно? Но он все еще настаивает на своем. Я могла бы врезать ему коленом в нос и убежать. Но я не уверена, что нуждаюсь в этом. Или что хочу этого.
Черт. Сжимая пальцами переднюю часть юбки, приподнимаю ее до тех пор, пока не открывается вид на мои бедра.
– Выше.
Я приподнимаю подол еще на дюйм. Неужели он не видит, как дрожат мои ноги? Насколько высоко он хочет, чтобы я подняла юбку?
– Выше.
Небрежно шепчет в отведенное для ног пространство, которое отделяет его лицо и мои бедра. Прямо здесь находятся его руки, между нами, на достаточно близком расстоянии, чтобы схватить меня за ноги, если это понадобится. Легкая дрожь пробегает по телу до кончиков пальцев, напрягая все мышцы.
Но он учитель. Он не позволит себе прикоснуться ко мне.
Поскольку я его ученица, то должна доверять ему и выполнять все, о чем он меня просит.
Сжимая в комок свободный материал юбки под трусиками и прикрываясь своей рукой, демонстрирую ему вид своих ног, не раскрывая их полностью.
– Что вы ищете?
– Разведите ноги в стороны.
Я расставляю ноги шире, стараясь не качаться.
– Да, вот так, – выдыхает он. – Умница.
Его похвала окутывает меня, словно теплые объятия. Не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то обнимал меня, не причиняя боли, но, если мистер Марсо проведет следующие девять месяцев, называя меня умницей, возможно, мне больше не понадобятся объятия.
Он опускает голову, наклоняясь ближе.
– Я ищу следы на внутренней стороне ваших бедер.
Лоренцо оставил несколько отметин в тех местах, наряду с другими парнями. Они всегда так делают: трутся, дергают, щипаются. Но мистер Марсо не знает о других парнях.
– Мой брат никогда бы не...
– Я и не предполагаю, что он мог бы.
Я затыкаюсь. Он уже слышал о моей репутации? Он ищет доказательства?
– У вас довольно смуглый цвет кожи. – Он поднимает взгляд, изучая выражение моего лица, всматриваясь слишком настойчиво и глубоко. – С таким типом кожи синяки не видны.
Из меня вырывается нервный смешок.
– Мама говорит мне, что у меня бледный цвет кожи. Черт, она жалуется, что она слишком бледная, при том, что наполовину смуглая.
– Можете опустить юбку. – Он встает, упершись руками в бока. – Расскажите о своей матери.
– Все говорят, она похожа на Холли Бэрри, но...
– Меня не интересует, на кого она похожа. Чем она занимается?
Наркотиками. Мужчинами. И когда не получает ничего из вышеперечисленного, сидит и плачет в своей комнате.
Если я расскажу ему об этом, вероятнее всего, он просто улыбнется от того, что я неудачница.
– Сейчас она в поисках работы.
– Как она отнеслась к тому, что ваш отец продал свой бизнес ради вас?
Она ненавидит меня из-за этого настолько, что при одном взгляде кривит губы.
– Они спорили по этому поводу. – Я поправляю булавку и пуговицы на рубашке. – Она не в восторге от того, что проиграла, поэтому не ждите, что моя мать появится на родительских собраниях.
– Люди подобны несчастным бедствиям. Они совершают ошибки, неправильные поступки. – Он потирает затылок. – Если она не передумает, то останется виновной.
Ничего себе... такого ответа я не ожидала. Удивительно заботливый и настолько мудрый. Хотя теперь мне интересно, какие ошибки совершает он. Надеюсь, это никак не помешает моим целям.
Он опускает руку, вращая ею.
– Повернитесь и покажите мне спину.
У меня подскакивает пульс. Ему мало осмотров? Если я развернусь к нему спиной, то не смогу видеть его рук.
Мой рот открывается, чтобы начать спор, но тяжелый взгляд в глазах мистера Марсо заставляет меня передумать.
Глубоко вздыхая, я подставляю ему спину, подцепляя дрожащими пальцами подол рубашки, и задираю ее до подмышек.
Скрип его кожаных ботинок, ощущение дыхания, жар тела, оставляет такое чувство, будто он нарушает неприкосновенность. Хотела бы я увидеть выражение его лица, потому что, скорее всего он передумал искать синяки на моем теле, и теперь уставился на татуировку, располагающуюся на моей спине. Выцветшие завитки простираются от одной стороны моей талии, ползут вверх по позвоночнику и заканчиваются вокруг противоположного плеча.
Мысленно готовлюсь к одному из его резких выговоров. Я слишком молода. Тату ужасного качества. Но мне все равно, что он думает по этому поводу. Татуировка затрагивает мою личность, она моя и слишком значимая для меня.
Он опускает руки к моей спине без предупреждения, но не затрагивает кожу, а прикасается к складкам рубашки. Выдергивая материал из моей хватки, резким движением стягивает вниз, чтобы прикрыть мою талию.
Вздрогнув, я резко разворачиваюсь.
– В чем дело?
Он отскакивает от меня, с заведенными за спину руками и взглядом, прикованным к двери.
Я следую за его взором, когда мисс Августин входит в аудиторию.
Она останавливается на пороге, сжимая ремень сумочки, который висит на плече.
– Ох, я и не предполагала, что ты будешь здесь с ученицей, – проходится хитрым взглядом между мной и мистером Марсо и останавливается на мне. – Привет, Айвори. Ты хорошо провела лето?
Я поджимаю пальцы ног, касаясь холодного, как мрамор, пола, мечтая о своих проклятых туфлях.
– Само собой.
– Чудненько. – Она обращает свое внимание к моему учителю, приподнимая руку, чтобы пройтись ею по шее и пригладить завитки светлых волос. – Мистер Марсо, вы... скоро уходите?
Она глядит на него так же, как моя мать смотрит на своих парней – слишком ярким взглядом, наполненным обожанием и глупостью.
Из всех учителей музыки мисс Августин самая молодая и красивая. Она также раздражающе любопытна, но Элли восторгается ею, поэтому, предполагаю, что она является неплохим преподавателем струнных инструментов.
Мистер Марсо кивает головой.
– Каждый вечер у мисс Вестбрук проводятся частные уроки до семи часов вечера.
Разве?
Внезапно мне становится легче дышать. Миссис Маккракен задерживалась со мной допоздна, но я так и не набралась смелости, чтобы попросить у него лишнее время для обучения.
Он стоит такой высокий и уверенный рядом со мной, с широко расставленными ногами. Каждый сантиметр его осанки отражает величие, пока он изучает мисс Августин.
– В ближайшее время я не собираюсь домой. Ни сегодня, ни в любой другой вечер.
– Ох. – Ее лицо мрачнеет, а тело, кажется, сдувается. – Окей. Ну…
Единственное, чем она двигает, это своей стройной ногой, шаркая высоким каблуком и покачивая им по полу, будто не решается сдвинуться с места. Ждет, когда он скажет что-нибудь еще?
Наконец, она выпрямляется.
– Я направляюсь домой. – Указывает на коридор, тихонько смеется, улыбается и ведет себя чертовски странно. – Итак, полагаю, приятного вечера?
Ее вопрос выводит меня из себя. Он уже сказал ей, что остается на частный урок со мной. Лучше бы ей уйти.
Но тогда я снова останусь с ним наедине. Как это возможно, что я и ревную, и напугана одновременно?
Без колебаний он заканчивает ее неловкое шарканье.
– Спокойной ночи, мисс Августин.
Когда она растворяется в коридоре, я повторяю их разговор с подтекстом.
– Она только что пригласила вас на свидание, не так ли?
– Это не ваше дело. – Он поворачивается ко мне с раздраженным хмурым взглядом.
Наверное, да, но от всего этого у меня кружится голова. Я имею в виду, он сказал ей «нет». Ни сегодня, ни ночью. Потому что будет помогать мне.
Может, я все-таки не так напортачила, как мне казалось.
– Сегодня будут уроки фортепиано?
На его шее пульсируют вены.
– Нет.
– Но вы же сказали...
– Вот сегодняшний урок. – Он сокращает между нами расстояние и врывается в мое пространство. – Не задавайте лишних вопросов. Не лгите мне. И никогда не отворачивайтесь от меня. – Он выпрямляется. – Сядьте.
Такие нелепые требования, но я практически падаю в кресло, встречая его взгляд.
Он почесывает пальцем свой щетинистый подбородок и дергает узел галстука. Отказываясь его расслабить, мистер Марсо приседает передо мной.
– Во сколько лет вы сделали себе татуировку?
Не могу ответить ему, не солгав, однако отвечаю на этот вопрос следующее.
– Мне было тринадцать.
Что-то мелькает в его глазах. Понимание? Он знает, во сколько лет я потеряла папочку. Мой отец. Боже, даже в мыслях я пытаюсь угодить ему. Но, возможно, он прав насчет моей незрелости. Если бы мой отец был жив, звала бы я все еще его папочкой?
Вместо того чтобы задавать вопросы о татуировке, мистер Марсо тянет руку под мой стул, перемещая оттуда мою обувь к своим ногам. Его тело согнуто таким образом, что лицо находится недалеко от моих коленей, но он не спускает с меня взгляда, пока его руки двигаются вокруг моих лодыжек.
Я не чувствую себя в ловушке, когда оказываюсь между его коленей, но трепет в животе ощущается постоянно. Не понимаю, почему он держит мои поношенные балетки, почему осматривает их внимательно, и что он придумал еще.
С обувью в одной руке он тянется к моей ноге. В тот момент, когда его пальцы касаются моей лодыжки, я подпрыгиваю.
Он приковывает меня суровым взглядом, его нахмуренный вид противоречит нежным прикосновением руки. Он неторопливо ласкает ею кожу моей лодыжки, следует по выпирающим косточкам, расположенным по бокам, и обхватывает пятку, приподнимая ее.
Я будто проглотила язык, обескураженная этой нежностью, потеряна в ощущении. Весь мир сузился до теплоты его ладони, которая аккуратно помогает скользнуть моим пальцам в обувь, делая это с абсолютным вниманием.
Я выдыхаю, когда он опускает мою ногу на пол. Затем принимается за вторую ногу.
Почему он делает это? Какую выгоду хочет получить? Неужели ожидает, что я покажу ему свои сиськи? Сделаю ему минет? Или займусь с ним сексом?
Я выдергиваю ногу из его хватки.
– Я могу сама.
Он сжимает пальцы в кулаки, опираясь ими на ноги, и лишает свободы этими холодными глазами.
– В чем состоит суть сегодняшнего урока?
– Не перечить вам.
Может, для него это мелочь, но для меня – нет. Мужчины не прикасаются ко мне просто так, а его прикосновение пугает меня. Это слишком мило. Слишком интимно. Для учителя и ученицы.
