Текст книги "Том 2. Лорд Тилбури и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

– А, привет, – откликнулся Адриан.

Восторг ее угас на мгновение, она удивилась, что там – немного обиделась, рассчитывая на более теплый прием. А может, это он обижен, что она запоздала. Обижался Адриан легко, особенно, если ему хоть капельку перечили.

– Ой, прости! Никак не могла прийти раньше! – оправдывалась она. – Пришлось съездить в Лондон. Только что вернулась.

– Вот как?

– Условилась встретиться с подругами, а Бак захотел, чтобы я повидала в Лондоне одного человека. Тот прислал ему счет на сто фунтов. Бак считает, зря.

Такая странность кольнула Адриана. С «Миньонетты» открывался превосходный вид на Уолсингфорд Холл, и он надолго задерживался на нем взглядом, размышляя о том, как богат его владелец. Махина цвета сомон оскорбляла его вкус, смотреть на нее было все равно, что слушать фальшивое пианино, но означала она огромные деньги в банке. Богачу вроде сэра Бакстона Эббота полагалось бы перебросить столь пустячный счет секретарше, пускай выпишет чек.

Но тут Адриана осенило: эти богачи вечно поднимают шум из-за мелких расходов. Ему припомнилось, как княгиня устроила дотошный допрос, почему берут лишних два шиллинга, да так разошлась, что чуть не разнесла вдребезги модный ночной клуб.

– В Лондоне, наверное, жарко, – заметил он. – А где ты поела?

– В «Савое».

– А я, – скривился Адриан, – в «Гусаке и Гусыне». Бр-р!

– Что, не очень вкусно?

– Просто пакость. Ты там бывала?

– Нет.

– Яичница с ветчиной. Интересно, как это они добиваются, чтобы ветчина стала черно-багровой? – Адриан мрачно окунулся в воспоминания. – Понять не могу!

В душе Джин ворохнулось слабое разочарование. Не такой встречи ждала она долгие дни, считая минуты. Теперь, когда свидание состоялось, все шло как-то не так. Беседа после долгой разлуки представлялась ей сплошной лирикой, но пока она не заметила ни одной лирической нотки. Словом, она храбро боролась с предательским чувством, которое именуется разочарованием.

– Ах, важно ли это! Ты здесь, и слава Богу. Прыгай ко мне!

– Ладно. Отодвинься.

Адриан прыгнул легко и грациозно, как танцор русского балета, и они пошли по лютикам и ромашкам, усеивавшим тропинку к маленькой рощице, благоухающей папоротником и ежевикой.

– Послушай, – очнулся Адриан, – а мыши там водятся? Ну, на этой посудине.

При всей своей храбрости, с этим сладить Джин не сумела; победило разочарование.

– Не знаю. А что? Ты их любишь?

– Мне послышалось, под полом кто-то скребется.

– А-а. Да это крысы.

– Крысы?!

– Водяные. Понимаешь, у них на «Миньонетте» свой клуб.

Обернувшись, Адриан бросил тревожный взгляд на «Миньонетту». Тонкие черты исказились, томные глаза стали еще печальнее. Что ж, от такого вульгарного, потрепанного суденышка только этого и жди…

– Крысы? – задумчиво повторил он. – Некоторые, мне кажется, сдохли прямо в каюте.

– Венок хочешь послать?

– То-то я почувствовал запах…

– Какой?

– Да уж, занятный.

– Что ж, посмеешься. Смеяться полезно.

– И простыни влажноваты.

– Нет, они сухие.

– Уверяю тебя, влажноваты. А диван – жесткий. Рыжими волосы у Джин все-таки не были, но вспыхивала она, как рыжеволосые люди.

– Это тебе не яхта княгини Дворничек!

– А? – удивился Адриан.

– Говорят, твое излюбленное местечко.

– Кто?!

– Ее пасынок, Табби. Он у нас гостит.

– Что?!

– Разве княгиня тебе не сказала?

– Обронила, что он где-то в деревне, но я и внимания не обратил.

– Чудеса! А я-то думала, ты ее слушаешь, боишься словечко проронить.

И Джин тут же устыдилась. Перед глазами у нее встало лицо Джо Ванрингэма; тот смотрел, вздернув бровь, насмешливо улыбаясь. Да, такая фраза вызвала бы у него насмешку и презрение. Она вычеркнула Джо из жизни, но ей не хотелось бы, чтобы он насмехался над ней в видениях. Приятно ли, когда над тобой насмехаются еще и призраки?

Адриана «ее слова встревожили. Он опечалился вконец.

– Джин, что случилось?

– Ах, ничего!

– Нет, что-то не так. Ты сегодня какая-то занятная…

– Угу. Вроде запаха в салоне.

– Джин, дорогая, в чем дело?

День для нее померк. Она считала, что отравленная стрела давно утратила свой яд, но острие ужалило снова, точно предсмертный укус издыхающей змеи.

– Ах, ничего! Просто Табби наговорил всякой чепухи.

– А что именно?

– Да ерунда! Болтал от нечего делать. Тебе нравится княгиня?

– Не очень.

– Тогда зачем ты плаваешь на ее яхте?

– Ну… она меня пригласила…

– Не приказала?

– Что ты? Просто не сумел отвертеться. Богатые дамы так обидчивы. Приходится быть дипломатом.

– Ах, Адриан!

– Не хотелось ранить ее чувства. Она старушка безвредная.

– Не такая уж старушка. И не такая уж безвредная. А ее чувства топором не ранишь.

– Джин, да что с тобой?

Джин растаяла. Ее вспышки гнева походили на летние грозы – налетят, пронесутся, и небо вновь рассияется. Она уже жалела, что поддалась низменным чувствам.

– Прости! Вот у нас с тобой и любовная ссора. Это я виновата. Сама не пойму, что со мной. Наверное, первородный грех. Но и ты виноват. Разве так можно? Пришла поворковать, а ты все про мышей и влажные простыни. Почему ты, например, не сказал, что рад меня видеть?

– Конечно, рад.

– Ну, хорошо, на «Миньонетте» не так уж роскошно. Разве ты не можешь с этим смириться, чтобы побыть рядом со мной?

.– Какое там «рядом»! Меня засунули на эту посудину, а ты – там, в усадьбе. Уговорила бы отца пригласить меня в дом. Проще простого!

Джин, сорвав папоротник, наматывала на палец стебелек.

– Не дергай носом, я его пощекочу. Какой ты загорелый…

– Прошлым летом в Каннах, – похвастался Адриан, – я загорел дочерна!

– А ты прошлым летом ездил в Канны?

– Провел там весь июль и август.

– Вот бы поглядеть, как ты играешь в песочек! Ах да, конечно! Я вспомнила, ты же на яхте плавал…

– Э…да.

– Ох, уж эти яхты! И эти княгини! Адриан, мне бы хотелось, чтобы ты пореже с ней встречался. А то идиотам вроде Табби представляется случай проявить свой идиотизм.

Адриан подобрался.

– Что же такое он все-таки ляпнул?

– Ладно, скажу. Ему кажется, что ты с ней обручен.

– Обручен! С ней!

– Да он такт болтал.

– Боже, какая нелепость! Какая дикая ложь!

– Конечно. Ты же не собираешься стать двоеженцем! Но не очень приятно, когда такое скажут.

– Да-да! Очень глупо. Что там, мерзко! Немудрено, что ты расстроилась. Придется с ним поговорить.

– О, уже все в порядке. Я его срезала, будь здоров! Распекла, как сержант на плацу, нескоро он осколки склеит. Видишь, что болтают люди?

– Ты права! Ах, как права! А ведь и всего-то ничего. Я ее пожалел. Одинокая, старая женщина…

– Что ты твердишь, «старая»? Но на вид ей лет сорок, не больше.

– Ей легче, когда я рядом.

– Вот и объясни, пусть больше на тебя не рассчитывает.

– Она человек неплохой…

– Да я ничего против нее не имею. Конечно, она – жестокая, надменная, властная, мстительная карга… Вроде так говорят, «карга»? А теперь мне надо уходить.

– Нет, погоди!

– Надо. Обещала Баку вернуться пораньше, улестить мистера Чиннери.

– Кто это?

– Один наш постоялец.

Адриана рассмешило это странное слово.

– Мне хочется еще поговорить!

– О чем? О мышках?

– Нет, серьезно, Джин. Я встревожен.

– Могу тебе дать совет, прочитала сегодня в газете. Встаешь перед зеркалом, улыбаешься и повторяешь пятьдесят раз: «Я весел и счастлив! Я весел и…»

– Нет, серьезно. Мне не по душе все эти секреты.

– Ты подразумеваешь наше тайное обручение?

– К чему хранить его втайне? Почему я должен скрываться на этом треклятом суденышке? Я знаю, тебе это кажется романтичным…

– Нет, нет! Ты не понял.

– … но это нас недостойно. Я не люблю уверток. Почему не открыть твоему отцу, что мы обручены?

– Чтоб он явился к тебе с хлыстом?

– Что?!

– Видишь ли, у баронетов такой обычай. Бедный поклонник? Хлыстом его! Я хочу, чтоб вы познакомились поближе, а уже потом мы сообщим. Поэтому ты на «Миньонетте». Наберись терпения, дорогой. Переноси мышей, запах и дожидайся счастливого финала. Ну, а теперь мне действительно пора. Мне давно пора вернуться!

Стараясь загладить недавнюю вспыльчивость и все, что она наговорила Адриану, Джин вложила в прощальное объятие теплоту, какую выказывала нечасто, и не выказала бы сейчас, знай, что за ними наблюдают.

Мимо рощицы неспешно брел, а теперь остановился, как и подобает почтенному человеку, сидящему в первом ряду на собачьих боях, тихо остановился невысокий, кругленький, розовый субъект в мешковатом костюме и желтых тупоносых ботинках. На голове у него была шапочка, какие носят студенты американских колледжей. Лицо светилось умилением, как у старичка, которому нравится смотреть на счастливую молодежь.

Но Джин была гораздо счастливее до того, как заметила зрителя. Ойкнув, она высвободилась из объятий и помчалась через луг к машине:

А коротышка в мешковатом костюме улыбнулся простодушной улыбкой, сверкнув безупречно белыми зубами, которые не под силу создать природе, и пошел дальше.

7

Назавтра после визита в Лондон утро было ясное и солнечное. Зона высокого давления, простирающаяся над Британскими островами, все еще простиралась над ними; солнце, такое же веселое, как накануне, сверкало над деревушкой, подкрашивая крытые соломой коттеджи, живописную церковь, поилку для скота и «Гусака и Гусыню», единственный местный кабачок. Чуть дальше лучи отыскали и озарили Джо Ванрингэма, меланхолично шагающего вдоль реки.

Причиной его меланхолии был завтрак в «Гусаке и Гусыне». Теперь он с тревогой всматривался в будущее.

Когда накануне днем он сел на первый же поезд в рыночный городок Уолсингфорд и добрался на такси до деревушки Уолсингфорд Парва, действовал он, не ведая местных условий. В Уолсингфорд Парве, он полагал, несомненно найдется уютный деревенский домик, откуда он сможет с полным комфортом вести боевые действия. Но Уолсингфорд Парва могла ему предложить только «Гусака и Гусыню», скромную пивнушку, в этом качестве вполне приемлемую. Владелец ее, Дж. Б. Аттуотер, имел лицензию на продажу пива и более крепких напитков. Жаждущие дети земли заходили сюда опрокинуть пинту и посидеть до закрытия. На постояльцев она рассчитана не была. Постояльцы приводили ее в смятение, прибытие же Джо через неполный час после коротышки в мешковатом костюме погрузило в состояние, которое в старину звалось меланхолией.

Поднатужившись, гостиница выдала все, на что была способна, но результат оказался жутковатым. Джо чем дальше шагал, тем отчетливее видел, что продолжительное пребывание под крышей Дж. Б. Аттуотера будет жестоким испытанием и потребует от человека всей его стойкости и целеустремленности.

Он как раз терялся в догадках, отчего это Дж. Б. Аттуотер, покупая матрацы, отдал предпочтение тем, которые набиты шлаком, когда увидел заросли плакучей ивы, загораживающие реку, а подойдя, разглядел смутные очертания «Миньонетты».

Плавучие домики всегда привлекают. Этот казался совсем заброшенным, и даже менее пытливая натура сочла бы прямым своим долгом наведаться туда. Джо взобрался по узким мосткам и встал на палубе – превосходнейшая позиция для обзора Уолсингфорд Холла. Правда, он уже видел его со двора «Гусака и Гусыни», но оттуда дом просматривался не так подробно. Теперь Джо разглядывал его не спеша, он морщился и терзался, усадьба напоминала ему консервный завод, но испытывал и благоговение – да, домик жуткий, и все же в нем живет прекрасная дама. Так истовый паломник вглядывается в уродливый храм.

Созерцание прервал глухой стук – потирая макушку, появился Адриан Пик, который разыскивал в салоне свой портсигар. Низкие двери пароходных салонов весьма коварны. К ним приспосабливаешься постепенно.

Беседа началась не сразу, оба неприятно удивились. Как Джо уже отметил в разговоре с Джин, Адриан не числился среди его любимцев, а для Адриана Джо был случайным лондонским знакомым, с которым он ничуть не хотел встречаться еще и в деревне.

– Э, здрасьте, – промямлил Адриан.

– Доброе утро! Я вторгся в частные владения?

– Ничего.

– Я не подозревал, что тут кто-то обитает. Это ваша посудина?

Адриан кисло окинул взглядом свое пристанище.

– Нет, не моя, – ответил он. – Снял ненадолго.

– А я в инфекционной больнице «Гусак и Гусыня».

– Я там столуюсь, – удрученно буркнул Адриан.

Джо смотрел еще удрученнее. Даже в чернейших своих думах о «Гусаке и Гусыне» он не предполагал, что к тамошним мерзостям добавится еще и компания Адриана Пика.

– Как раз иду туда, – сообщил тот. – Вы уже завтракали?

– Да. Яичница с ветчиной.

– Видимо, про другие блюда они не слышали. Вчера мне тоже ее подавали. Интересно, как они добиваются такого цвета у ветчины?

– Силой воли? – предположил собеседник.

– А вы пробовали пойло, которое там называют кофе?

– Ни разу в жизни! – отозвался Джо, хотя жить ему доводилось даже во французских гостиницах.

В глазах Адриана затеплилась некая сердечность. Как мы уже отмечали, Джо он недолюбливал, но сейчас узрел в нем сочувствующую, родственную душу.

– И хлеб там паршивый! – прибавил он.

– Верно, – согласился Джо. – А вот что вы делаете в плавучем доме? Пишете роман?

– Да нет. Просто живу на природе.

– Ну да? Что ж, вам виднее. Они снова помолчали.

– Пора двигаться, – заметил Адриан. – Вам в мою сторону?

– Хотел бы, если не возражаете, еще побыть тут.

– Пожалуйста.

– Может, даже искупаюсь, если вы и вправду не против.

– Полотенца в салоне, – сообщил Адриан, обуздав порыв предупредить насчет притолоки. Скоротечное чувство исчезло, как ни бывало. Трезвый рассудок подсказал, что ему именно хочется, чтобы Джо хряснулся затылком.

Оставшись один, Джо снова стал рассматривать усадьбу. Но едва он приступил к этому занятию, как увидел, что мечтания его того и гляди перебьют. Через заливной луг спешила высокая стройная девица.

Сэр Бакстон был человеком слова. Пообещал, что пошлет мисс Виттекер в плавучий дом с приглашением для его обитателя, и вот она несет записку. Пруденс подошла к мосткам и посмотрела наверх. Джо подошел к сломанным поручням и взглянул вниз. Он не знал, кто это видение, но, раз отсутствует хозяин, общаться с ним придется ему.

– Доброе утро! – начал он.

– Доброе утро! – отозвалась мисс Виттекер.

– Приятный денек!

– Мда-ум! Мистер Пик?

Джо безмятежности не утратил. Вчера его обвинили в том, что он – Дж. Мортимер Басби, а после этого не страшно ничего. Без особого жара он объяснил, что не был и не стал мистером Пиком.

– Он ушел в кабачок завтракать. Возможно, нехотя входит в зал черно-багровой ветчины. Моя фамилия – Ванрингэм.

Слова эти неприятно изумили его гостью. Вздернутый носик сморщился, и она пропела с явным, безошибочным отвращением:

– Ва-а-анрингэ-эм?..

– Вам не нравится?

– Я знакома с одним Ва-анрингэ-эмом, – отвечала мисс Виттекер и, по-видимому – сочтя, что дала исчерпывающее объяснение, отбросила тошнотворную тему.

– Сэр Бакстон Эббот послал меня с запиской к мистеру Пи-и-ку. Оставлю ее в салоне, на виду. Вернется – прочитает.

Однако говорила она неуверенно, и Джо заметил, как опасливо она пробует ногой место, где мостки упираются в речной берег.

Судя по всему, особого доверия сходни ей не внушили. Рыцарь ринулся на помощь деве в беде.[75]75
  Дева в беде – традиционный образ рыцарского романа.


[Закрыть]

– Не надо, не поднимайтесь! Я спущусь, возьму. И он прыгнул.

Мы уже видели, с какой гибкой грацией осуществил этот подвиг Адриан Пик. Джо повезло меньше. Приземлившись, он споткнулся, покачнулся, схватился руками за воздух, но, окончательно смутившись, обнаружил, что, вместо воздуха, схватил растерявшуюся секретаршу; и немедля ее освободил.

– Э… простите, как неловко получилось…

– Ничего.

– Потерял равновесие…

– Все-е в поря-я-дке, – пропела Пруденс.

Джо взял записку и задумчиво ее повертел. Надпись «А. Пику, эсквайру», его опечалила. Насколько лучше смотрелось бы «Дж. Дж. Ванрингэму. эсквайру»!

Записка, несомненно, была приглашением. На мыльной фабрике затевался пир, и обитателя «Миньонетты» туда приглашали. Как видно, арендовав плавучий дом, он попал в орбиту гостеприимного сэра Бакстона.

Но на обитателя задней комнатки в «Гусаке и. Гусыне» гостеприимство не распространяется. Когда доходит до пиршеств в Уолсингфорд Холле, те, кто плесневеет в «Гусаке», могут оставить надежду. Их даже не принимают в расчет. Короче, приехав в Уолсингфорд Парву, Джо не продвинулся ни на шаг. Он был так же далек от Джин, как если бы сиднем сидел в лондонской квартире.

Все преимущества Уолсинфорда явно достанутся Адриану, шкиперу «Миньонетты». Он-то будет скакать туда-сюда, как кролик, что там – видеть Джин каждый день. А на долю

Джозефа Ванрингэма достанется, самое большое, Дж. Б. Аттуотер, со всей его лицензией на продажу пива и более крепких напитков, да придурковатая девица с аденоидами, которая подавала завтрак.

Да, ужасно и горько, ничего не скажешь. Он понимал это; но долго кукситься себе не позволил. У мужчины, находящегося наедине с женщиной, есть социальные обязательства.

– Значит, вы знакомы еще с одним Ванрингэмом? – начал он светский разговор. – Редкая фамилия. Лично я знаю всего одного, и это – мой брат Табби. Вы с ним знакомы?

– Ванрингэма, с которым знакома я-ум, – отвечала секретарша, подчеркивая интонацией, что знакомство пятнает и бесчестит ее, – зовут – Тэ-о-дор.

– Ну да! Мой брат Табби и есть. Где это вы на него нарвались?

– Ми-иста Тэодор Ва-анрингэ-эм гостит у моего хозяина, сэра Бакстона Эббота.

– Ой, Господи! То есть, Табби торчит на этом консервном заводе?

– Пр-а-шу пра-ащэнья?

– Мой брат гостит в Уолсингфорд Холле?

– Мда-ум. Будьте любезны, положите записочку, чтобы мистер Пик увидел. Бла-а-дарю. До свида-анья.

Она удалилась. Джо остался стоять столбом, очумело глядя ей вслед. Но столб он поизображал не больше минуты. Моментально опомнившись, он стрелой рванулся к «Гусаку и Гусыне». У Дж. Б. Аттуотера был телефон, и он стремился к нему как можно скорее. Открытие потрясло его. Табби гостит в Холле! Это в корне меняло положение. Теперь он уже не изгой, у него нашелся друг при дворе, возможно – влиятельный. «Брат молодого Ванрингэма? – скажут там. – Немедленно пригласите его!» Или… не скажут? Именно этот пункт ему и не терпелось прояснить. Пальцы у него так тряслись, что он с трудом снял трубку. Ответил ему дворецкий, но после короткого антракта возник и голос Табби.

Голос этот был печален – призыв дворецкого извлек Теодора Ванрингэма с самого дна мрачных размышлений о предательстве женщин. Наблюдая за передвижениями мисс Виттекер в мощный полевой бинокль, Табби проследил, как она подошла к плавучему дому, где какой-то мужчина – лица он разглядеть не сумел – спрыгнул с крыши и сжал ее в объятиях. После такого даже брат, с которым он не виделся больше года, не возымеет живительной силы.

– Привет, – угрюмо буркнул он.

Джо, которому недавние события придали живости на обоих, гаркнул, как тюлень:

– Привет, Табби!

– Откуда звонишь?

– Из гостиницы здешней. Послушай…

– Что? Как ты тут оказался?

– Неважно. Слушай, Табби, дело срочное. Какое у тебя положение в замке?

– Где?

– Ну, в Уолсингфорд Холле!

– Положение в Уолсингфорд Холле?

– Ну да! Как ты там котируешься? Если захочешь пригласить в гости единственного брата, воскликнут они «Прекрасно! Хоть сто штук!» или сердито буркнут: «Господи, Господи! Неужели их будет двое?»

– Ты хочешь приехать сюда?

– Вот именно.

– Так приезжай.

– Ты сумеешь меня протащить?

– Тут и протаскивать нечего.

– Не могу же я вот так, запросто, взять и явиться!

– Очень даже можешь! Были бы деньги. Подойди к парадной двери и нажми на звонок.

– То есть?

– Нужно платить. Не заплатишь, не возьмут постояльцем.

– Что?!

– Ты не знаешь, что такое постоялец?

– Разве сэр Бакстон их держит? Не может быть!

– Еще как может!

– Значит, дом – вроде отеля?

– Именно. Хочешь к нам присоединиться?

– Конечно!

– Так приезжай, я тебя представлю.

8

Дорога, которая вела в Уолсингфорд Холл из деревни Уолсингфорд Парва, была крутой и пыльной, солнце палило нещадно, но Джо одолевал ее, словно бог Меркурий, окрыленными стопами. Погруженный в золотые мечтания, он не замечал того, что обескуражило бы менее истового пешехода. Братец Табби отдувался бы и пыхтел; он – пел песни.

Только автор толкового словаря смог бы красочно и полно описать все переливы его чувств. Роджет, к примеру, назвал бы его радостным, счастливым, довольным, восторженным; и был бы прав. Теперь Джо открылось, как же глуп он был, не поняв с самого начала, что Провидение просто обязано опекать таких хороших людей. Именно для них приберегает оно свои силы.

Добравшись до вершины холма, он наткнулся на Табби, который сидел у дороги, на приступочке.

– Привет, Джо! – поздоровался Табби. – Так и думал, что ты вот-вот прискачешь.

– Что ж, вот и я!

Больше о негаданной встрече после томительных месяцев они не говорили. Каждый, видимо, считал, что и так все сказано. В семье Ванрингэмов не слишком суетятся по поводу вновь обретенных братьев.

– Слушай-ка, Табби, а ты уверен? – спросил Джо.

– Присядь, – пригласил Табби, критически оглядывая брата. – Вид у тебя, будто за электрическим зайцем гнался. Уверен? В чем?

– Насчет постояльцев.

– Ну конечно.

– А ты тоже платишь?

– Естественно.

– И любой может поселиться?

– Еще бы!

– Нет, что же это! Поразительно! И давно это продолжается?

– Не знаю. Вроде, да. Когда я приехал, в заточении томились шесть душ. Сейчас времена такие, половина владельцев крупных поместий держит платных гостей. Иначе им просто нечего будет есть.

– Я запросто могу войти и попросить комнату?

– А то! Если деньги есть. Плата у них вперед. У тебя они есть?

– Конечно.

– Цены довольно высокие.

– Неважно. Денег у меня полно.

– Банк грабанул?

– Нет, театр. Сразил публику комедией. Ты что, газет не читаешь? Позавчера состоялась премьера. Успех – бешеный!

– Тогда ты-то здесь и нужен. Они тебе дорожку под ноги выкатят.

– Черт! – Джо нежно взглянул на брата. – Повезло, однако, что ты тут оказался!

– А кто тебе про меня сказал?

– Девушка с густым оксфордским акцентом. Не знаю, как ее зовут. Зашла на плавучий дом, а там как раз был я.

Табби вздрогнул, потемнев лицом, и кинул на Джо холодный, далеко не братский взгляд.

– Так это я тебя видел? Это ты обнимался с Пруденс?

– А, так вот как ее зовут! Нет, нет. Зачем мне с ней обниматься?

– Я видел!

– Нет! Ты что, воображаешь, у занятого человека есть время обниматься? К тому же, я слишком одухотворен.

– Да я сам видел! Ты спрыгнул с крыши и обнял ее.

– А-а, это другое дело. Верно, обнял. Но исключительно от того, что потерял равновесие и схватился за соломинку. В роли соломинки – твоя Пруденс. Однако, как это ты увидел? Тебя же там не было!

– Полевой бинокль, – коротко бросил Табби. Потаенный смысл сообщения не ускользнул от Джо.

– Так ты шпионишь за ней? Табби, это неспроста! Расскажи мне все. Влюбился?

Табби повозил ногой по пыли.

– И да, и нет…

– Конкретней.

– Видишь ли, тут такое дело.

Внезапный порыв захлестнул Табби – ему захотелось излить душу другой, сострадательной душе. Он был не из тех, кому легко хранить свои беды про себя.

– Хорошо, я расскажу. Я люблю ее. Да. Люблю.

– Естественно.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да ты ж всех девушек любишь, стоит тебе познакомиться.

Табби призадумался, уж не ошибся ли он, отнеся душу Джо в разряд сострадательных? Но решил идти до конца.

– Правда, случалось в прошлом…

– Уж это точно. Начал им названивать, как только детский голосок научился выговаривать цифры.

– Ладно, ладно… Сейчас – настоящее.

– О?

– Совсем другое, не мальчишеский флирт.

– Так…

– Я обожаю самую землю, по которой она ступает.

– А-а!

Джо жалостливо взглянул на брата. Он чувствовал, что его долг высказаться откровенно. Впечатление, которое сложилось у него от мисс Виттекер, подсказывало, что Табби добавил еще один кислый лимон в густой сад разочарований. Надо бы осторожно намекнуть на истинное положение вещей. Нельзя допускать, чтобы несчастный пребывал в блаженном неведении.

– Послушай, Табби, – начал он, – не хочу разбивать твои мечты, но ты уверен, что она тебя любит? Когда мы коснулись тебя… не хотелось бы говорить… ее поведение показалось мне странноватым. Недоставало теплоты. Не хочу огорчать, но если с тебя не сняли мерку для свадебных брюк, я бы, пожалуй, чуть-чуть тормознул. По всей вероятности, ты опять вытянул проигрышный билет.

– А то! – Табби угрюмо засмеялся, точно был бесом, слушавшим другого беса, поопытней. – Между нами все кончено. Бесследно.

– А почему?

– Рассорились.

– Из-за чего?

– Сначала ей не понравилось, что я говорю.

– А что ты такого ляпнул?

– Что я люблю помидоры.

Джо призадумался. Он никак не мог выискать в таком признании той дерзости, которая оскорбит современную девушку.

– Она поправила. Надо говорить – тома-аты.

– Ах, теперь дошло! А почему же ты не сказал, что девушке, которая произносит «Пра-а-льно» и «Бла-а-дарю», не стоит критиковать тех, кто говорит «помидоры»?

– Я и сказал. Оттого она и распалилась. Слово за слово, и через пару минут мы ругались всерьез. Я закричал, чтоб она не строила из себя какую-то цирлих-манирлих, она обозвала меня упрямым, тупоголовым, вульгарным типом – и тут… догадайся, что случилось.

– Что?

– А ты как думаешь?

– Не знаю.

– Принесли дневную почту!

Табби выдержал драматическую паузу. Джо встряхнул головой.

– Прости, Табби. Хотел бы стать твоим ангелом-хранителем, но увяз в сюжете. Почему почта трагически закончила второй акт?

От мук и всколыхнувшихся обид Табби просто завопил:

– Ей принесли пакет! Я нащупал в нем коробочку!

– А ты пощупал?

– Еще бы! И воскликнул: «Что же это такое?»

– Ты прямо гончая, все вынюхиваешь.

– Ничего подобного! Хотел сменить тему. Вынул ножик, стая разрезать бечевку – любезность оказывал, хотел от хлопот освободить, а она вдруг как взвизгнет! Вырвала у меня пакет. Покраснела, заметь! Весь циферблат пунцовый.

– Странно!

– Чего тут странного? Лично я мигом все раскусил. Там были драгоценности. Она вела двойную игру. Ей прислал подарок другой мужчина.

– С чего ты взял?

– А что же еще? Она не захотела показать мне.

– Может, не хотела, чтоб ты видел?

– Вот именно. Не хотела, чтоб я видел. Брошка или еще какая дрянь от городского пройдохи. Ее поведение говорило само за себя. Я стал разбираться. Я сказал: «Если не хочешь, чтоб я видел, я знаю, что мне думать». А она: «Думай, что тебе угодно». А я: «Отлично. Тогда между нами все кончено». А она: «Мда-у!» Такая вот картинка.

Джо, размягченный великой любовью, был сама сентиментальность. Его тронула исповедь сильного мужчины, и он добросердечно шлепнул брата по плечу. Мортимер Басби от такого шлепка подпрыгнул бы, как горошина из стручка, но Табби остался доволен. Он благодарно фыркнул.

– Выше нос! – посоветовал Джо.

– Чепуха! – Табби опять хохотнул каркающим смешком. – Ты же не думаешь, будто мне больно. Ладно, двинулись.

Табби поднялся и зашагал к воротам Уолсингфорд Холла. Джо потянулся следом, размышляя над его откровениями. Дойдя, они двинулись к террасе.

– Значит, у вас все кончено?

– Как отрезано.

– А кто этот, другой? Никаких догадок?

– Одно время я думал на Пика.

– На Пика?

– Помнишь, я тебе рассказывал, в тот еще раз. Вечно увивался вокруг Элоизы. Мне показалось подозрительным, когда Пруденс объявила, что он поселился тут, в плавучем доме. Но потом я спросил себя: станет ли Пик тратиться на драгоценности? Нет! Может, он и послал бы ей в подарок шоколад подешевле, но чтоб драгоценности! Ни за что! А тут еще выяснилось, что он обручен с дочкой сэра Бакстона. В общем, кандидатура отпала. Я попал не в ту птичку. Пик невиновен. Погоди тут, – бросил Табби. – Пойду, разыщу старикана и сообщу, что ты прибыл.

Табби ушел в дом, бросив Джо, который буквально застыл, справляясь с разящей новостью. Переварить ее было куда труднее, чем завтрак в «Гусаке и Гусыне».

С той минуты как Джин ушла от него, у Джо мелькала мысль о неизвестном, с которым она обручена, но ни разу, даже в самые черные минуты, он и помыслить не мог, что призрачное созданье обернется Адрианом Пиком. В воображении у него рисовался краснолицый молодой сосед, охотник на лис, гроза фазанов, с каким-нибудь добродушным присловьем. Девушки славятся причудами: богини влюбляются в пастухов, принцессы – в свинопасов. Но чтобы хоть какая-то дочудилась до того, чтоб обручиться с Адрианом Пиком!.. Теперь ясно, почему она внезапно ушла из «Савоя».

Адриан Пик! Благодарность к Провидению померкла. Не так уж оно потрудилось, в конце концов. Куда там! Впустило его в Уолсингфорд Холл, и сидит-посиживает, потирая ручки, точно все "уладило превосходнейшим образом. Какой ему толк находиться в Холле, если и Пик отирается тут же? Для юного Лохинвара[76]76
  Лохинвар – один из героев поэмы Вальтера Скотта (1771–1832) «Мармион» (1808), который увез возлюбленную со свадьбы.


[Закрыть] самое главное – чтоб поле битвы было очищено от соперников. Сейчас, думал он, нужно одно – какой-нибудь фокус, который убрал бы Пика со сцены и держал бы вдали.

Джо очнулся от мыслей, к нему возвращался Табби.

– Феодал наш сейчас выйдет, – сказал тот. – Пса купает. От радости у него дыханье сперло, как я и предсказывал.

– Табби! Я тут поразмышлял…

– О чем?

– О твоей проблеме. Не слишком ли ты легко отмел Пика? Лично мне кажется, он и есть твой соперник.

– Да говорю тебе, он с Джин обручен.

– Где это ты слыхал?

– От нее самой.

– А сэр Бакстон знает?

– Вроде нет. Помнится, Джин что-то такое обронила, секрет у них. Не виню ее, что она не рвется порадовать папочку. У Пика – ветер в карманах. Живет за чужой счет. Представляю! Да сэр Бакстон взовьется, как ужаленный. И все-таки они обручены.

– Даже так…

– Если Пик связался с Джин, с какой стати ему дурачиться с…

– От него как раз этого и жди. Для нашего Пика чем больше, тем лучше. Уж он таков.

Темный румянец ожег лицо Табби.

– Ты думаешь, он превратит плавучий дом в вертеп? Ладно! Поедим, отправлюсь на эту посудину, размажу его по стенке.

Дрожь тихого счастья пробрала Джо. Ему стало ясно, что очень скоро плавучий дом опустеет и приглашать оттуда будет некого. Он достаточно раскусил Адриана и не сомневался, что проживание в доме, где могут размазать по стенке, ему как-то претит.

– Этот Пик, – с добродетельным отвращением продолжал Джо, – бессердечный волокита. Взгляни-ка на записку. Это для него.

– Записка? – подскочил Табби.

– Вот, смотри сам. Какие твои соображения?

– Не станет она оставлять записку, если это не он!

– Вот именно. Дельно рассуждаешь, Табби, логично. Какой разум!

– Дай!

А вот это, подумал Джо, уже лишнее. Меньше всего он хотел, чтобы брат прочитал записку, хорошо понимая, что та его вполне успокоит, ибо в ней – не слова обуреваемой страстью девушки, а приглашение на булочки и крокет от неповинного баронета. Это остудит его рыцарский пыл, он начнет увиливать, а то и совсем откажется от своего замечательного плана. Такие помыслы надо крушить в зародыше.

– Не будешь же ты читать чужие письма!

– А ты посмотри! – И Табби вырвал письмо из цепких пальцев Джо.