Текст книги "Том 2. Лорд Тилбури и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

Замороженные деньги

Перевод с английского Н. Трауберг

Глава 1

1

Сержант, сидевший за своим столом в небольшой парижской полиции, был так спокоен, вял и неповоротлив, словно его изготовили из нутряного сала. Роджет[43]43
  Роджет, Питер Марк (1779–1860) – английский лексикограф.


[Закрыть] в своем толковом словаре нашел бы для него выражения «вялый, бесстрастный, тупой», которые нимало не подошли бы стоящему перед ним молодому человеку, напоминавшему скорее кота на раскаленной плите. Лингвист применил бы к Джерри Шусмиту слово «прыгучий», а сторонний наблюдатель решил бы, что его подвергают пытке, которая заменила во Франции так называемую «третью степень».[44]44
  Третья степень – допрос с пристрастием.


[Закрыть]

Однако волновался он по более прозаической причине. Завершая отдых в Париже, он потерял бумажник, где лежали ключи от временной его квартиры. Беспокоила же его мысль о том, где он будет ночевать, если бумажник не нашли.

Пока это было неясно. Сержант, ставивший печати в том ритме, в каком играют на ударных инструментах, отдела не оторвался. Неудобно мешать серьезным людям, но Джерри чувствовал, что придется.

– Pardon, monsieur, – сказал он.

Сержант оторвался от бумаг. Если его удивило, что он не один, он этого не выказал. Как мы заметили, его лицо не выражало эмоций.

– Да?

– Я насчет бумажника. Потерял, знаете…

– Вон та дверь. К секретарю.

– Я там был, меня послали сюда.

– Правильно. Сперва – он, потом – я.

– Если я опять к нему пойду, он опять пошлет к вам?

– Конечно.

– И вы все равно…

– Вон та дверь.

– А он пошлет?

– Конечно.

– А вы пошлете к нему?

– Когда речь идет о пропаже личных вещей, так положено.

Джерри задрожал, падая при этом духом, ибо он понял, что перед ним – несравненная французская бюрократия. Там, где Лондон и Нью-Йорк скользят по поверхности, галлы идут в глубину. Известно, что французский чиновник может в рекордный срок довести до седых волос, которые клиент немедленно начнет вырывать.

– О, Господи! – вскричал Джерри. – Карусель какая-то! Сержант заверил его, что никогда не катался на карусели.

– Зря, – сказал Джерри, – попробуйте. Будете чемпионом, хотя секретарь – серьезный соперник. Хорошо, я пойду к нему – а потом куда? К Брижит Бардо?

Секретарь терпеливо объяснил, что мадемуазель Бардо не связана с полицейской службой. Джерри его поблагодарил.

– Пока я с вами, – прибавил он, – сообщу, что потерял бумажник. В нем деньги и ключи. К счастью, паспорт и билет – при мне, а то бы не смог вернуться в Лондон.

– Вы англичанин?

– Да.

– По-французски неплохо говорите.

– Поднабрался, знаете ли. Много читаю.

– Ясно. Акцент – мдэ, м-м, но понять можно, можно. Значит, бумажник. Где утерян? Время суток?

Джерри подумал.

– В кино, вроде бы. Наверное, оставил в зале.

– Кинотеатр, название?

– Ну, тут, рядом.

Сержант впервые проявил какие-то чувства.

– Это я знаю, сам хожу. В свободное время. Что там идет?

– Не помню, как называется. Такая, знаете, цветочница, стала знаменитой актрисой. Что-то у нее эдакое в глазах. А потом узнали, что один глаз – стеклянный. Сами понимаете, что вышло!

– Это новый. На той неделе я смотрел про девицу. Влюбился в нее один тип, очень развратный, и она решила его исправить. Ну, он исправился, пошел в монахи, а она – на панель. Смеялся, чуть не лопнул. Во напортачили, а?

Джерри согласился, что герои фильма внесли в свою жизнь порядочную путаницу, но, по своей односторонности, вернулся к главной теме. Приятно поболтать об искусстве, и все же – дело есть дело.

– А вот бумажник… – начал он.

– Мдэ…

– Если вы помните, я его потерял.

– Помню. Из чего изготовлен?

– Такой, знаете, кожаный.

– Точнее.

– Крокодиловый, что ли.

– Окраска?

– Коричневый, знаете, красноватый.

– Так. Размеры?

– Дюймов шесть в длину.

– Надпись есть?

– «Д. Ш.», золотом.

Сержант вспомнил, что именно такой бумажник ему принесли из кино минут пятнадцать назад, но уважающий себя француз, если он служит в полиции, не позволит таким пустякам нарушить мерный ритм дела.

– Ключи содержит?

– Я же сказал!

– В каком количестве?

– Два ключа.

– Назначение?

– Простите?

– От каких дверей ключи?

– А, вот что! От первой и второй двери в квартиру.

– У вас имеется квартира в Париже?

– Не у меня, у дяди. Он приезжает на уик-энд. Сержант настолько забылся, что присвистнул.

– Это какие же деньги надо!

– Он богатый человек. Известный юрист, они – акулы.

– И предоставил вам квартиру?

– Да, чтоб не тратился на гостиницу. Это очень удобно… кроме таких случаев. Теперь я в нее не попаду.

– В силу отсутствия ключей?

– Вот именно. А войти надо.

Сержант с исключительной ловкостью поставил несколько печатей.

– Размер?

– Чего, ключей? Один – побольше, другой – поменьше.

Сержант поджал губы.

– Описать можете?

– Маленький – плоский, большой – круглый.

– Круглый?

– Ну, такой, объемный. Как все ключи.

– Видимо, не все… Туманно, туманно. Резьба на бородке?

– Простите?!

– Я спрашиваю, есть ли у какого-либо из ключей резьба на бородке. Ясно?

– Нет.

– Нет резьбы?

– Не знаю. Сержант удивился.

– Вы же сказали: «Нет», а теперь. – «Не знаю». Так мы далеко не уйдем.

– Я сказал: «Нет, неясно».

– Почему?

– Я не понимаю, где у ключа бородка. Сержант ушам своим не поверил.

– То есть, как? – Он вынул из кармана ключи. – Видали? Вот – бородка. Теперь можете сказать, есть резьба?

– Нет.

Насколько позволяли черты лица, сержант выразил радость.

– Ага! Прекрасно. Резьбы нет.

– Я не знаю! Вы спросили, могу ли я ответить, и я ответил – нет, не могу. Господи, зачем это вам?

Сержант огорчился. Он был спокойный человек, но тут подумал, что клиент попался трудный.

– Нужен порядок. Система. Хорошо, перейдем к деньгам. Сколько их было, то есть сумма?

– Их немного.

– А точнее?

– Бумажка в тысячу франков и сдача, франков двести.

– Содержимое – тысяча двести франков, два ключа – крупный и мелкий. Так?

– Да.

– Бумажник изготовлен из кожи?

– Да.

– Коричневого цвета с красноватым оттенком?

– Да.

– С инициалами «Д. Ш.»?

– Да.

– Вот он, – сообщил сержант, открывая ящик. – Резьба есть. Сумма… так, так… тысяча двести двадцать франков. – Приложив линейку, он покачал головой. – Пять с половиной дюймов. Хорошо, я не бюрократ. Сейчас подпишем заявление.

Он вынул три листа бумаги, переложил их копиркой и стал выводить буквы, как толстый ребенок, трудящийся над прописью.

– Имя, фамилия?

– Джеральд Шусмит.

– Фамилия – Жераль?

– Нет, это имя.

– Тогда Шу-Смит, Жераль.

– А можно бумажник? Я бы пошел и лег.

– Все в свое время. Адрес?

– Лондон, Хэлси-корт, Хэлси-Чамберс, квартира три.

– Эл-си?

– Хэлси. Через «Аш».

– Возраст?

– Двадцать семь.

– Род занятий?

– Журналист. Служу в газете. Собственно, я издаю «Светские сплетни».

– Скажем так, работник прессы.

Сержант писал еще что-то и что-то бормотал, но Джерри уловил только «…не мог указать, имеется ли резьба на бородке». Потом он все прочитал так тщательно, словно перед ним – рукопись Мертвого моря, и протянул заявление Джерри.

Тот подписал и радостно схватил бумажник.

– Минуточку! – сказал служитель закона.

– Так вроде все в порядке.

– Надо марки приклеить.

– Сколько они стоят?

– Двадцать франков.

– Ну, возьмите.

– Они в бумажнике.

– А вы их выньте. Сержант очень удивился.

– Вынуть? – хрипло прошептал он.

– Конечно.

– А если вы скажете, что денег меньше, чем означено?

– Не скажу.

– Откуда я знаю? Все надо делать по порядку.

– И верно, мы ведь не спешим.

– Я тут буду до утра.

– Как и я, по-видимому. Можно, я закрою лицо руками? Если разрешите, я поплачу. Это недолго.

Действительно, через некоторое время Джерри посмотрел на сержанта, и взгляд его был веселее.

– Знаете что? – предложил он. – Одолжите мне двадцать франков.

– Из своего кармана?

– Ну, хотите, я отдам двести?

– Вы предлагаете мне взятку?

– Нет, нет, что вы! Благодарность за услугу.

– На дежурстве, – строго сказал сержант, – я услуг не оказываю. Я служу только закону.

– Законник, однако! Чушь какая-то.

– Что?!

– Вы слышали.

– Да, слышал, и вправе арестовать вас за оскорбление.

– Я вас не оскорблял. Я оскорблял закон, не вы его выдумали.

– Я ему служу.

– Оно и видно.

– Мне не нравится ваш тон. Могу арестовать за бродяжничество.

– Это кто бродяга?

– Вы. Вам негде ночевать.

– Из-за вас. Простите, я опять закрою лицо руками.

Воцарилось молчание. Сержант обиженно штамповал бумаги, Джерри через несколько секунд закурил сигарету. Вдруг он вскрикнул, да так, что сержант поставил печать на собственный палец.

– Есть! Вот, смотрите. Вам нужны двадцать франков. В бумажнике – тысяча двести двадцать. Теперь перепишем эту штуку, ставим «1200», двадцать берем. Так? Согласны?

Сержант пососал опечатанный палец.

– Переписываем? Здесь же подпись и печать!

– Ничего. Снова поставим.

– У меня больше нет копирки.

– Есть, есть. Вон лежит.

– Но…

– Рискните. Как говорится, «De l'audace, et encore de l’audace, et toujours de l'audace».[45]45
  Дерзай, опять дерзай и всегда – дерзай (фр.).


[Закрыть]

Сержант подумал и встал.

– Пойду, спрошу разрешения, – сказал он. – Нужна официальная санкция.

И прошествовал в дверь, которая вела к секретарю.

2

Секретарь был суетливый, маленький, в очках, с отвислыми усами. Он раздраженно взглянул на дверь, сердясь, вероятно, потому, что ему помешали беседовать с очень хорошенькой девушкой. Вошла она только что, и секретарю понравились ее подвижность, стройность, легкость, вздернутый носик, яркие карие глаза.

Понравились они и сержанту, и в его, скажем так, уме пронеслась неприятная мысль: «Везет же людям!» Секретарь, видите ли, беседует с такими девицами, а он – со всякими нахалами, которые не почитают французских законов. Но, вспомнив, что он пришел по делу, несчастный подавил жалость к себе.

– Простите, что помешал, – сказал он. – Комиссара нет, – а надо уточнить одну штуку. Вот, вы послали ко мне молодого человека, который с бумажником.

– А, да. Такой англичанин, Жераль Шу-Смит, из газеты.

– Шу-Смит, Жераль, – уточнил страж закона.

Девушка, подмазывавшая губы, опустила помаду и спросила:

– Шу-Смит?

– Да, мадемуазель.

– Не может быть. Таких фамилий не бывает.

– Простите, у меня записано. Он мне сам сказал. Девушка взглянула на бумажку и немного подумала.

– А, Шусмит!

– Я и говорю, мадемуазель, Шу-Смит.

– А еще Джеральд. Ах ты, черт! Он большой? Ну, крупный? Могучий?

– Да, мадемуазель, корпулентный.

– И такой, вроде овцы?

Сержант это обдумал, усомнившись, что можно сравнить с самой овцой того, кто непочтителен к закону, и отвечал:

– Несдержан, мадемуазель, легкомыслен, но вообще – покладист.

– И еще из газеты. Конечно, тот. Два года назад мы плыли с ним в Европу. Оказалось, что он дружит с моим братом, так что и мы подружились. Он немножко страдал, его в Нью-Йорке уволили. А что он сейчас делает?

– Что-то издает.

– Интересно, что. Наверное, умный еженедельник. С виду не подумаешь, но я догадалась, что он – очень ученый.

– Неужели, мадемуазель?

– Да, ученый. Знает живопись, литературу, и вообще. Писал в «Нью Стейтсмен», сами понимаете.

– Как не понять, мадемуазель.

– Но не думайте, он не сноб. Он очень хороший, а то бы мой брат с ним не дружил. Я просто хотела сказать, что с виду он – простой, а в глубине – ого!

– Это бывает, мадемуазель.

Тут вмешался секретарь, ощутивший, что его оттирают от блестящей, истинно салонной беседы.

– Вы хотели со мной посоветоваться, – сказал он сержанту, и тот уловил обиду, но не покраснел, ибо и так был потемнее черешни, зато чуть-чуть задрожал, словно пудинг под ветром.

– Да, месье. Тут такой вопрос. Если утерян предмет, содержащий некую сумму, дозволительно ли оплатить марки для письменного заявления из упомянутой суммы, содержащейся в предмете?

– У этого Шу-Смита нет денег?

– Вот именно, мсье. Наличность его в предмете, иными словами – в бумажнике (один, коричневый, крокодиловый, пять с половиной дюймов в длину).

– Тогда – конечно, можно.

– Вправе ли я соответственно изменить сумму, указанную в заявлении?

– Меняйте.

– Не одолжите ли два листка копирки?

– С удовольствием.

– Благодарю.

– Сержант, – сказала девушка, когда он направился к двери, – задержите, пожалуйста, Шусмита, пока я тут не управлюсь. Хочу с ним поговорить.

– Постараюсь, мадемуазель.

После его ухода секретарь обернулся к ней.

– Итак, мадемуазель, – спросил он, – чем могу быть полезен? Может быть, будем говорить по-английски? Я говорю свободно.

– Да, давайте. Я два года в Париже, а все-таки как-то легче. Когда вы говорите по-английски, вам тоже надоедает?

– Нет, мадемуазель. Не изложите ли вы свое дело? Вы что-то потеряли?

– Да, я…

– Минуточку, все – по порядку. Имя, фамилия?

– Кэй Кристофер.

– Кристофер, Кэ. Что означает эта буква?

– Ну, вообще-то Кэтрин, но меня всегда зовут Кэй. Не «Кэ», а «Кэй». Так бывает в Америке.

– Вы американка?

– Да.

– Служите в Париже или просто живете?

– Служу, в «Нью-Йорк Хералд Трибьюн».

– Чрезвычайно почтенная газета. Читаю ради языка. Что ж вы потеряли?

– Брата.

Секретарь заморгал.

– Его два дня как нет. Мы живем вместе, он тогда ушел – и не идет. Я ждала, ждала, а потом решила обратиться в полицию.

– В больницы звонили?

– Да, во все до единой. Нету.

Секретарь посоветовал было морг, но сдержался.

– Вы говорите, два дня?

– Примерно двое суток. Я рано ухожу, он поздно спит, но, когда я пришла, его не было. Вообще-то я не паникую, он часто у нас бродит, но… понимаете, третий день…

– Конечно, понимаю. Не захочешь – обеспокоишься. Что ж, заверяю вас, полиция сделает все возможное. Как зовут вашего брата?

– Эдмунд Биффен Кристофер. Простите, Кристофер Эдмунд Биффен.

– Так, так. Эдмон Биффэ’н. Странное имя, я такого не слышал.

– Фамилия крестного.

– Ах, вон что!

– А ему, вы знаете, не нравится «Эдмунд». Говорит, это – важнейший тип с двойным подбородком.

– Вот как? – сказал секретарь, слегка моргая, ибо его звали Эдмоном.

– К счастью, все зовут его Бифф.

– Мдэ, м-дэ… Возраст?

– Двадцать девять лет. Скоро тридцать. Мог бы взяться за ум!

– Профессия?

– Там, у нас, был репортером, а потом уехал сюда. Пишет роман, но как-то туго. Хмурится, бормочет: «Надо еще подчистить». Вы же знаете, что теперь читают. Если нет таких всяких слов, книгу не откроют. Ну, как на заборе.

– Напишем «Романист».

– Рискнем, напишем.

– Не могли бы дать его словесный портрет?

Кэй засмеялась. Секретарь подумал, что у нее – мелодичный смех.

– Ну, это легко, – сказала она. – Вылитая такса.

– Простите?

– Нос – вперед, глаза – карие, подбородка нету. Волосы, костюм, ботинки – рыжего собачьего цвета.

– А, понятно! Теперь – настроение. Он был спокоен, весел?

– В высшей степени.

– Как у него с деньгами?

– Какие уж деньги! Но вообще, этот крестный недавно умер, оставил миллионы. Бифф думает, он – прямой наследник.

– Словом, – сказал деликатный секретарь, – самоубийство мы исключим?

– Господи, конечно! Бифф в жизни себя не убьет, пока на свете есть блондинки.

– Он их любит?

– Обожает. Я боюсь, а вдруг он на какой-то женился? Но будем надеяться.

– Будем, мадемуазель. Другого нам не дано. Что ж, больше спрашивать не о чем. Не повторите ли вы сержанту то, что сказали мне?

– А надо? Может, обойдемся?

– Так положено. Нет, нет. Через эту дверь ходим мы с комиссаром и сержантом. Посетители выходят, а туда проникают с улицы.

3

Сержант вернулся к Джерри с видом дипломата, который долго решал важнейшую проблему.

– Все в порядке, – сказал он.

– Слава Богу, – сказал Джерри. – Знаете, я так и думал, что вы все устроите.

– Секретарь не возражает, – сообщил сержант через минуту-другую, прочитал заявление и медленно его протянул. – Подпишите. С нажимом, тут копирка. Спасибо.

Он наклеил марки, вынул из стола бумажник, из бумажника – двадцать франков, положил их в стол и запер его.

– Ну, все, – сказал он. – Вот вам второй экземпляр. Первый и копирку оставляем для архива.

– А бумажник? – спросил Джерри. Сержант устало улыбнулся.

– Зайдите через три дня в бюро находок, Рю Бурдийон, 36, – сообщил он с таким видом, с каким сообщают хорошую новость.

Джерри вскочил и схватился за голову.

– Да я завтра улетаю!

– Вы говорили.

– Где ж я буду ночевать?

Сержант развел руками и принялся за бумаги.

Глава II

1

Кэй решила не ходить к сержанту – ей показалось, что беседа с ним не возвышает и даже не развлекает душу. Конечно, она ошибалась, он мог бы порассказать ей немало занимательного о бородках ключа; но ей это было неведомо. И вот она стояла на улице, у дверей, надеясь, что Джерри скоро выйдет.

Вышел он скоро, но не совсем в себе. Взор его блуждал, руки дрожали, грудь вздымалась. Затравленный олень, окажись он случайно рядом, похлопал бы его по плечу, с налету узнав своего.

Кэй бодро его окликнула.

– Привет! – сказала она. – Рада вас видеть, Жераль. Он предостерегающе поднял руку.

– Идете к сержанту? – хрипло спросил о«. – Не ходите. Рехнетесь.

Он прервал свою речь, всмотрелся и подошел поближе.

– Минутку, минутку… О, Господи!

Глаза у него вылезли, что модно среди улиток. После недавней беседы ему казалось, что жизнь навсегда лишилась света и смеха, но вот она возникла из мглы и совершила чудо, озарив его и согрев, как суп в одиннадцать часов.

Тогда, на «Мавритании», она ему очень нравилась, и пусть какой-нибудь циник не говорит, что на море понравится кто угодно. Тот же циник не снискал бы успеха, сказав сейчас, что всякий обрадует, если он не сержант. Странные чувства зашевелились в Джерри, и он почему-то услышал звон колокольчиков.

– Господи! – сказал он. – Это вы!

– Так говорят, – отвечала Кэй, – когда гадают, кто это.

– Вы что, думаете, я вас забыл?

– А что такого? Плыли пять дней, два года не виделись. Тогда, в Шербуре, вы сказали: «Будем держать связь». Сказали, но не держали.

– Как я мог? Вы – в Париже, я – в Лондоне. Работа.

– Я очень рада, что вы ее нашли. На «Мавритании» вы волновались, что останетесь безработным. Хоть написали бы!

– Я не знал адреса.

– И я вашего не знала.

– А какой он?

– Рю Жакоб, 16. Загляните как-нибудь.

– Завтра лечу в Лондон.

– Вот уж корабли в ночи! Когда приедете?

– Через год, не раньше.

– Жаль. Ну ладно, расскажите о себе. Все в порядке?

– Да. То есть, нет.

– Так да или нет?

– Сейчас – в порядке, а пока вас не было – синяя жуть.

– Вы и сам какой-то синий. Видимо, от этой лампы. Пойдем выпьем кофе, а? Чего тут стоять!

Джерри вздохнул.

– Я бы рад, но у меня нет денег.

– Как, вам не вернули бумажник?

– Если бы вы знали сержанта, вы бы не спросили. Мухоловка, а не человек! А вы что, слышали?

– Когда я сидела у секретаря, ваш сержант к нам зашел.

– А, так вы его знаете! Это хорошо, иначе бы вы не поняли. Да, бумажник он не вернул. Надо зайти через три дня в бюро находок.

– Что в нем было?

– Все деньги и ключи.

– Значит, вам не войти в квартиру?

– Вот именно.

– Может, консьержка впустит?

– Там нет консьержки. Это, собственно, домик. Если войдешь – очень милый. К несчастью, я не войду. Какой уж тут кофе!

– Ерунда, я заплачу.

Шусмиты горды, и в обычных обстоятельствах Джерри бы отказался. Но после беседы с сержантом надо выпить.

– Да? – сказал он. – А капельку бренди можно?

– Конечно.

– Я отдам, когда вернусь к цивилизации.

– Чепуха какая.

– Спасибо!

– Не за что. Рада служить.

2

Бистро на соседней улице было того смиренного типа, который связывается в сознании с цинковой стойкой и столиками под мрамор; там было множество таксистов, выглядевших так, словно они трудились в подземной канализации, но Джерри показалось, что это – именно то, что Кубла Хан[46]46
  «Кубла-хан, или Сон во сне» – поэма Сэмюела Тэйлора Кольриджа (1772–1834). Исторический Кублай-хан (1216-94) – внук Чингисхана, основатель монгольской династии в Китае.


[Закрыть] назвал бы «услады храмом величавым». Садясь на стул, еще более твердый, чем у сержанта, он трепетал от благодарности к устроительнице пира.

– А вот скажите, – начал он, когда прибыли кофе и, видимо, карболка, оказавшаяся на поверку чем-то вроде бренди, – вы ходили к этому секретарю. В чем дело? Вы что-то потеряли?

– Странный напиток, – заметила Кэй. – Вероятно, им выводят пятна. Но какой-то смысл в нем есть. Потеряла? Еще бы! Я потеряла Биффа.

Джерри удивился.

– Биффа? То есть Биффа? Биффена?

– У меня один Бифф, и то много. Он исчез. Испарился. Его нет третий день.

– Господи! Представляю, как вы волнуетесь.

– Нет, не особенно. Загулял где-то.

– Да, на это он был мастер.

– И остался.

– Париж его не изменил?

– С чего бы?

– Пора бы жениться.

– Если найдется жена, которая с ним справится. Таких бульдожиц мало. Вроде бы в прошлом году нашел, хотя она не из бульдогов – спокойная, порядочная, правда, с железной волей. Зовут Линда Ром. Она бы с ним управилась, но нет, разорвала помолвку.

– Почему?

– Слишком чувствительная. Я очень люблю Биффа, но выдержит его только тюремная надзирательница, которая подрабатывает дрессировкой блох. В общем, жаль. Но поговорим о вас. Хочешь – не хочешь, а подумаешь, что вы попали в переплет. Как вы вернетесь в Лондон, если у вас нет денег?

– Это ничего, у меня билет и паспорт.

– Хорошо, а где вы будете спать? Об этом вы думали?

– Вполне. Видимо, в парке, на скамейке.

– Ну, что вы! Помолчите минутку, я что-нибудь измыслю.

Пока она размышляла. Джерри смотрел на нее поверх чашки, не надеясь – он знал, что проблема неразрешима, – а просто потому, что испытывал в этом поистине духовную потребность. Собственно, он мог бы смотреть на нее вечно.

– Есть! – сказала она.

Чувства буквально затопили его. Рядом шоферы затеяли шумную французскую свару, воздух дрожал от взаимных инвектив, но Джерри ощущал одно: перед ним не только прекраснейшая из всех, кто играл на палубе в теннис или пил одиннадцатичасовой бульон, но и первоклассный мудрец. Словом, тут, за столиком – та, кого он искал всю свою взрослую жизнь. Ее взгляд, завитки волос вокруг шляпки, манера пить кофе – все было таким, что сама мысль об отъезде вызывала дурноту. Он рванулся вперед, разлив немало карболки, и собирался, как выразились бы у него в газете, представить общую картину, когда она сказала:

– Вы заночуете у Генри.

– А кто это?

– Генри Блейк-Сомерсет, из посольства. Это тут, рядом. Если все разлили, идемте.

3

Если бы въедливый репортер оторвал Генри Блейк-Сомерсета от виски с содовой, чтобы спросить, чего он особенно не хочет, тот ответил бы: «Непрошенных гостей». Он устал, он был не в духе. Ему выпал именно тот день, какие нередко выпадают молодым дипломатам – все шло вкривь и вкось, и дипломаты постарше вымещали на младших свою горечь, тогда как младшим приходилось страдать в молчании. Тем самым, открывая дверь, он нимало не напоминал добродушного трактирщика из комической оперы. Скорее мы припомнили бы Макбета, открывшего двери двум Банко.

– Привет, – сказала Кэй. – Ты не спал?

– Ложился, – сдержанно ответил Генри.

– Вот и Джерри хочет лечь, – сообщила она. – Он без крова. Да, кстати, мистер Шусмит, мистер Блейк-Сомерсет.

– Очень рад, – сердечно сказал Джерри.

– Очень рад, – сказал Генри менее сердечно.

– Сейчас, – заметила Кэй, – мистер Шусмит скрывается под кличкой Шу-Смит, но мы не виним его, о, не виним! Иначе он не сумеет всучить премьеру секретные документы. Да, что я говорила? А, вот, у него нет денег. Расскажите ему все, Джерри.

Джерри рассказал, но довольно сдержанно, ибо взгляд хозяина вдохновлять не мог. Генри был строен и поразительно красив какой-то холодной красотой. В нем было то, что Джерри однажды назвал «эмалированной элегантностью». Аристократический нос изящно изгибался, губы сжимались в линию, светлые волосы казались еще и легкими, светлые глаза были ярче, чем нужно. Кэй сказала, что он служит в посольстве, и Джерри охотно в это верил. Перед ним был растущий дипломат, который блестяще разбирается в бумагах и поставит на место шпиона одним движением брови.

– Видишь, – дополнила Кэй историю о бумажнике, – бедный Шу-Смит – истинный голубь из ковчега, которому не на что присесть. Если ты его не приютишь, у него, как вы бы сказали, быстро ухудшится ситуация. Можно положить в той комнатке. – И Генри, без какой бы то ни было сердечности, выговорил «Мдэ».

– Можешь, можешь, – повторила для верности Кэй. – Ну, я вас оставлю. Спокойной ночи, Джерри.

После ее ухода они долго молчали. Джерри думал о ней, Генри – о Джерри. Предоставленный самому себе, он допил бы виски, завел часы, почистил зубы, прополоскал горло и лег, чтобы наутро, в посольстве, оказаться бодрым и свежим. И вот, пожалуйста! Мы не скажем, что он глядел на Джерри волком, но взгляд его был бы точно таким, если бы передним была дама под вуалью, распространяющая пряный, экзотический запах и крадущая документы.

Однако он был хозяином дома, а потому мрачно спросил:

– Выпить хотите?

– Спасибо, – ответил Джерри и тут же об этом пожалел. Ему не хотелось разговаривать. Он только что влюбился, а в таких случаях надо побыть наедине со своими мыслями.

– Я вас так затрудняю, – прибавил он.

– Ну что вы, – ответил Генри, как бы говоря: «Вот именно!» – Рад помочь.

Мы опять же не скажем, что он цедил сквозь зубы, но что-то похожее он делал.

– Я уже собирался спать в парке, – продолжал Джерри, – но мисс Кристофер буквально спасла меня.

– Вот как? – заметил Генри. – Вы с ней друзья?

– Не то чтоб друзья, – сказал Джерри, мечтая о том, чтоб взгляд у хозяина был потемней и помягче, а если уж это невозможно, не впивался в тебя с такой силой, словно ты – незваный муравей на пикнике. – Мы вместе плыли из Нью-Йорка два года назад. А сейчас встретились в полиции.

– Что она там делала?

– Искала брата. Он куда-то делся.

Если можно презрительно пить виски, Генри этого достиг.

– Кутит где-нибудь.

– Мисс Кристофер тоже так решила.

– И правильно. Типичный бездельник.

– Вообще-то да, но я его люблю.

– Вы знакомы?

– Еще бы!

– Мне кажется, вы говорили, что мало знаете мисс Кристофер.

– Да, мало.

– Но тесно связаны с ее семьей.

– Просто Бифф был в Нью-Йорке репортером, а я – лондонским корреспондентом. Мы часто виделись с ним.

– И с мисс Кристофер?

– Нет, мы даже знакомы не были. А что?

– Да так, ничего. Она называет вас по имени.

– Теперь это принято.

– Не заметил.

– Ну, меня ни одна девушка не называет «мистер Шусмит». Это произнести невозможно. Вот попробуйте, раз десять подряд. Непременно получится «Шустер» какой-нибудь.

Генри Блейк-Сомерсет пробовать не собирался. Он сурово пил виски и молчал так долго, что Джерри стал гадать, не спит ли он.

Значит, вы познакомились на пароходе, – внезапно сказал он. – И с тех пор не виделись?

– Нет.

– Не встречались в Париже?

– Нет.

– Сколько вы плыли?

– Пять дней.

– И она зовет вас по имени. Джерри немного рассердился.

– Она и вас зовет по имени.

– Видимо, – сказал Генри, – дело в том, что мы помолвлены. Простите, я вас оставлю. Рано на работу.

Генри не солгал, на работу он вышел рано. Когда Джерри проснулся, его не было. Когда Джерри садился завтракать, зазвонил телефон.

То была Кэй.

– Генри?

– Нет, он ушел. Это я.

– Вас-то мне и нужно. Вы позавтракали?

– Только что сел.

– Не жалейте джема. Ему присылают из Шотландии. Да, так почему я звоню. Бифф объявился.

– Где же он?

– В Лондоне, у Баррибо.[47]47
  «Баррибо» – под этим названием ВудхауЗ обычно изображает отель «Кларидж», расположенный в аристократическом районе Мэйфэр, на Брук-стрит.


[Закрыть] Самый дорогой отель! Вы к нему не зайдете?

– Зайду, конечно.

– Спросите, почему он такой гад. Я извелась, лопаю таблетки, лед ко лбу прикладываю. Не щадите его, пусть помучается. Пока.

– Постойте!

– Спешу, работа. Ну, ладно, даю пять секунд. Что вы хотели сказать?

– Почему вы скрыли, что помолвлены с этим чучелом?

– Чучелом?

– Да.

– Можно подумать, что он вам не понравился.

– И нужно.

– А что такое?

– Зануда. Абсолютно непригоден к употреблению.

– Странно! Вы обжираетесь за его столом…

– Я не обжираюсь. Легкий французский завтрак. Но дело не в этом.

– А в чем же?

– В том, что вы не выйдете за него замуж. Вы выйдете за меня.

Кэй молчала примерно четверть минуты, по мнению Джерри – четверть часа.

– Что, что?

– Замуж за ме-ня.

– Мне так и послышалось. Не думайте, я не сомлела, как миссис Сэндерс.

– Кто?

– Миссис Сэндерс. Из «Пиквика». Свидетельница в суде. Она говорит, что сомлела, когда мистер Сэндерс предложил ей руку, и каждая приличная женщина сделает то же самое. Так вот, я не сделала, но удивилась. Вы уверены? Может, спутали?

– Нет. Я вас люблю. Как это я раньше не понял? Люблю, и все. Так как же?

– Что – как?

– Согласны?

– Шу-Смит, Шу-Смит! Вы переели джема. Ударил в голову. Надо было предупредить. Да вы меня едва знаете!

– Я вас знаю как облупленную.

– Пять дней на пароходе!

– Равны пяти годам на суше.

– Вы с ума сошли!

– Из-за вас. Так как же?

– Заладили, честное слово! Хотите ответа? Пожалуйста. Я чрезвычайно польщена (так говорится?), но считаю, что вы – не в себе. Да я помолвлена, в конце концов! Что бы сказал Генри? Подумать страшно. Ну, пока.

Джерри вернулся к столу и взял побольше джема. Тот делал честь Шотландии, но духа его не поднял. Понуро допив кофе, он закурил, смакуя неприятные мысли. Если бы ему сообщили, что молодой дипломат, споткнувшись о какой-нибудь договор, сломал себе шею, он, как это ни постыдно, запел бы Осанну, словно херувим или даже серафим.