Текст книги "Сочинитель убийств. Авторский сборник"

Автор книги: Патриция Хайсмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц)

– Я случайно услышала, как ищут твою фамилию в регистрационной книге, – сказала она. – Телеграмму чуть было не завернули обратно.

– Прочти, пожалуйста, Анна.

Анна прочитала «Вчера Мириам случился выкидыш тчк Переживает хочет видеть тебя тчк Приезжай если сможешь Мама».

Мерзкая, однако, история.

– Это она сама постаралась, – пробормотал он.

– Ты не можешь этого знать, Гай.

– Могу.

– Тебе не кажется, что лучше будет с ней встретиться?

Он сжал трубку в кулаке.

– «Пальмиру» я, во всяком случае, верну, – заявил он. – Когда отправлена телеграмма?

– Во вторник девятого, в четыре часа дня.

Он отправил новую телеграмму мистеру Брилхарту с просьбой заново рассмотреть его кандидатуру. Они–то, конечно, пересмотрят, подумал он, но каким ослом он себя выставил! И все из–за Мириам. Мириам он написал:

«Это, разумеется, меняет наши обоюдные планы. Не знаю, как ты, а я намерен добиться развода сейчас. Через несколько дней я буду в Техасе. Надеюсь, ты к этому времени оправишься, но если нет, я и один управлюсь со всеми необходимыми формальностями.

Еще раз желаю тебе побыстрее встать на ноги.

Гай.

Я буду по этому адресу до воскресенья».

Письмо он отправил авиапочтой со срочной доставкой.

Покончив с этим, он позвонил Анне. Ему захотелось сводить ее вечером в лучший ресторан Мехико. А для начала ему хотелось перепробовать самые экзотические коктейли в баре «Ритца», все до одного.

– Ты и вправду рад? – спросила Анна, рассмеявшись, словно не могла до конца поверить.

– Рад и чувствую себя непривычно. Muy extranjero. ^[7]

– Почему?

– Потому, что я не считал, что она предназначена мне судьбой. Не считал ее частью моей планиды. Я имею в виду «Пальмиру».

– А я считала.

– Вот как!

– Иначе зачем бы я вчера так на тебя злилась?

Вообще–то он не ждал ответа от Мириам, но, когда утром в пятницу они с Анной были в Хочимилько, что–то подтолкнуло его позвонить в гостиницу справиться. Его ждала телеграмма. Сказав, что заберет ее через полчаса, он, однако, чувствовал себя как на ножах и, не успели они вернуться в Мехико, снова позвонил в «Монтекарло» из аптеки в Сокало. Портье прочитал телеграмму по телефону: «Сперва должна тобой поговорить тчк Пожалуйста приезжай скорее тчк Целую Мириам».

– Она таки устроит мне сцену, – заметил Гай, пересказав Анне текст телеграммы. – Уверен, что тот, другой, не хочет на ней жениться. У него своя жена есть.

– Да?

На ходу он на нее поглядел, собираясь поблагодарить за терпение – к нему, к Мириам, ко всей этой истории.

– Ладно, давай забудем об этом, – улыбнулся он и прибавил шаг.

– Ты сразу же возвращаешься?

– Разумеется, нет! Может, в понедельник или во вторник. А до этого побуду с тобой. Во Флориду мне надо не раньше, чем через неделю, да и то если будем держаться первоначального графика.

– Теперь–то Мириам за тобой не последует?

– В следующую пятницу, – сказал Гай, – она уже не сможет предъявлять ко мне никаких требований.

10

Элси Бруно, сидя за туалетным столиком в номере гостиницы «Ла Фонда», Санта–Фе, снимала с лица бумажной салфеткой слой ночного крема для сухой кожи. Время от времени она наклонялась к зеркалу с отсутствующим выражением в широко открытых голубых глазах – рассмотреть сетку морщинок под нижними веками и складки от смеха, что залегли от ноздрей к уголкам губ. Хотя подбородок у нее был несколько срезан, нижняя часть лица все равно выдавалась, так что полные губы выпирали вперед совсем не так, как у Бруно. Только в Санта–Фе, решила она, и больше нигде складки от смеха заметны в зеркале, даже если не наклоняться, а просто сидеть выпрямившись за столиком.

– Ох уж здешнее освещение – прямо рентгеновские лучи, – пожаловалась она сыну.

Бруно, развалившийся в обтянутом сыромятной кожей кресле, покосился на окно из–под опухших век. У него не было сил подняться и задернуть шторы.

– Ты прекрасно выглядишь, мамик, – прокаркал он.

Он потянулся сморщенными губами к стакану с водой, который покоился на его безволосой груди, и задумчиво нахмурился. Как огромный грецкий орех в подрагивающих маленьких беличьих лапках, в его мозгу вот уже несколько дней обкатывался некий замысел, самый большой и заветный из всех, что когда–либо его посещали. После отъезда матери он намеревался извлечь из него ядро и как следует обмозговать. Замысел был – добраться до Мириам и ее прикончить. Сейчас самое время, и только сейчас. Гаю это нужно сейчас. Через несколько дней, даже через неделю с Палм–Бич все может сорваться, и Гай уже не будет в этом нуждаться.

За последние дни в Санта–Фе она пополнела на лицо, решила Элси. Это было заметно, если сопоставить налитые щеки с маленьким аккуратным треугольником носа. Она убрала складки от смеха, улыбнувшись своему отражению, откинула голову в белокурых локонах и прищурилась.

– Чарли, а не купить ли мне сегодня тот серебряный пояс? – бросила она, словно обращаясь к самой себе. – Пояс стоил двести пятьдесят с хвостиком, но Сэм вышлет в Калифорнию еще тысячу. Такой миленький пояс, в Нью–Йорке не найдешь ничего похожего. Да и что еще взять с Санта–Фе, кроме как серебра?

– Что еще с него взять? – пробормотал Бруно.

Элси взяла купальную шапочку, повернулась к сыну, улыбаясь своей неизменной широкой живой улыбкой, и льстивым голосом сказала:

– Миленький.

– М–м?

– Ты ведь не сделаешь ничего такого в мое отсутствие?

– Нет, ма.

Она натянула купальную шапочку на макушку, посмотрела на длинный узкий ноготь под красным маникюром и взяла бумажку для полировки. Конечно, Фред Уайли будет счастлив купить ей этот серебряный пояс – он, вероятно, все равно явится на вокзал с чем–нибудь чудовищным и к тому же раза в два дороже, – но она не желала, чтобы в Калифорнии Фред виснул у нее на шее. Стоит дать ему самую крохотную поблажку, как он не преминет отправиться с ней в Калифорнию. Пусть лучше поклянется ей на вокзале в вечной любви, пустит слезу и возвращается прямиком домой к жене.

– Хотя должна признаться, что вчера вечером было весело, – продолжала Элси. – Фред первым его увидел.

Она рассмеялась, и бумажка слетела на пол, мелькнув в воздухе.

– Я не имел к этому никакого отношения! – сердито заметил Бруно.

– Хорошо, миленький, конечно, ты не имел к этому никакого отношения!

Бруно скривился. Мама разбудила его в четыре утра, вся в истерике, и сказала, что на площади перед отелем мертвый бык. Бык сидит на скамейке в пальто и шляпе и читает газету. Вполне в духе идиотских университетских шуточек Уилсона. Бруно знал, что сегодня Уилсон будет распространяться об этом розыгрыше во всех деталях, пока не придумает чего–нибудь еще тупее. Вчера вечером в баре гостиницы «Ла Пласита» он обдумал убийство – в то время как Уилсон обряжал дохлого быка. Даже расписывая свои подвиги в армии в военное время, Уилсон ни разу не хвалился, что кого–то убил, пусть даже япошку. Бруно прикрыл глаза, с удовлетворением вспоминая вчерашний вечер. Около десяти часов Фред Уайли и компания других старых кляч, уже наполовину заезженные, ввалились в «Ла Пласиту» – ну прямо мальчишник из музыкальной комедии – приглашать маму на вечеринку. Его тоже пригласили, но он сказал маме, что договорился встретиться с Уилсоном: ему требовалось время поразмышлять. И вчера вечером он решил – да. На самом деле он думал еще с прошлой субботы, с того разговора с Гаем, и вот снова суббота, и теперь либо завтра, когда мама уедет в Калифорнию, либо никогда. Он уже осатанел от вопроса – сможет или не сможет? Сколько времени проклятый вопрос не дает ему покоя? Он уже и не помнил сколько. Он чувствовал, что способен, и что–то ему подсказывало, что время, обстоятельства и причина больше никогда не совпадут так удачно. Чистое убийство, без личных мотивов! Он не рассматривал возможную смерть своего отца от руки Гая в качестве мотива, потому что не принимал этого в расчет. То ли ему удастся уломать Гая, то ли нет. Главное заключалось в том, что сейчас пришло время действовать: расклад был идеальным. Вчера он снова позвонил Гаю домой – убедиться, что тот еще не вернулся из Мексики. Как объяснила его мать, Гай улетел еще в воскресенье.

Ощущение, словно кто–то давит большим пальцем ему на горло под кадыком, заставило его схватиться за ворот, но пижамная куртка оказалась расстегнутой на все пуговицы. Бруно мечтательно принялся их застегивать одну за другой.

– Не хочешь передумать и поехать со мной? – спросила Элси, вставая. – Если надумаешь, то я отправлюсь в Рино, там сейчас Хелен, а также Джордж Кеннеди.

– Есть только одно, мамчик, ради чего я бы с удовольствием отправил тебя в Рино. ^[8]

– Чарли, – укоризненно покачала она головой, – имей терпение. Если б не Сэм, разве мы бы здесь оказались?

– Конечно, оказались.

Она вздохнула.

– Так ты отказываешься передумать?

– Мне и здесь весело, – простонал он.

Она снова осмотрела ногти.

– От тебя только и слышишь, как тебе тут надоело.

– Это из–за Уилсона. Но больше я с ним не встречаюсь.

– Ты не собираешься сбежать назад в Нью–Йорк?

– Что мне там делить?

– Бабушка так огорчится, если у тебя не выйдет и в этом году.

– Когда это у меня выходило? – слабо пошутил Бруно и внезапно почувствовал приступ такой тошноты, что хоть ложись и помирай, такой, что не было сил даже сблевать. Это случалось с ним не впервые, приступ длился с минуту, но, Господи, взмолился он, пусть придется спешить на поезд и не останется времени на завтрак, пусть она не произносит этого слова – «завтрак». Он весь напрягся, застыл каждой мышцей, едва дыша сквозь приоткрытые губы. Прикрыв один глаз, он наблюдал другим, как она приближается к нему в светло–синем шелковом капоте, уперев руку в бок, с самым проницательным видом, какой могла на себя напустить и какой был отнюдь не проницательным, так как глаза у нее были совсем круглые. Кроме того, она улыбалась.

– Какой еще фокус задумали вы с Уилсоном?

– С этим подонком?

Она присела на ручку его кресла.

– И лишь потому, что он тебя обставил, – попеняла она, слегка встряхнув его за плечо. – Миленький, не вытворяй ничего слишком уж страшного, потому что сейчас у меня мало денег, их не хватит покрыть твои шалости.

– Так вытряси из него еще денег. Раздобудь тысчонку и для меня.

– Миленький, – она коснулась его лба прохладными спинками пальцев, – я буду скучать по тебе.

– Я, вероятно, приеду уже послезавтра.

– Давай повеселимся в Калифорнии.

– А то как же!

– Почему ты с утра такой серьезный?

– И вовсе нет, ма.

Она выдернула тонкий волос, который свешивался ему на лоб, и проследовала в ванную.

Бруно выпрыгнул из кресла и заорал, стараясь перекрыть шум душа:

– Ма, деньги заплатить здесь по счету у меня есть!

– Что такое, мой ангел?

Он подошел к двери ванной, повторил и вернулся в кресло, вконец разбитый этими уловками. Ему не хотелось, чтобы мама узнала о междугородных звонках в Меткаф. Не узнает, значит, все складывается прекрасно. Мама не очень возражала против того, что он остается, честно говоря, возражала совсем недостаточно. Что у нее, свидание в поезде с этим козлом Фредом или еще чего? Бруно заставил себя подняться, чувствуя, как в нем нарастает чувство враждебности к Фреду Уайли. Его подмывало заявить маме, что он остается в Санта–Фе ради самого захватывающего события всей его жизни. Да знай она хотя бы малую долю того, о чем идет речь, небось не стала бы лить там, за дверью, воду, не обращая на него никакого внимания. Ему хотелось сказать: «Ма, скоро мы с тобой заживем много лучше, потому что это – первый шаг к устранению Начальника». Внесет ли там Гай свою лепту, очко в свою пользу. Идеальное убийство. Когда–нибудь ему подвернется кто–нибудь другой, кого он пока не знает, и они смогут вступить в определенное соглашение. Бруно уткнулся в грудь подбородком: ему вдруг стало до слез обидно. Ну, как он расскажет маме? Убийство и мама не сочетаются. «Как отвратительно!» – заметит она. Он посмотрел на дверь ванной уязвленным холодным взглядом. До него дошло, что он вообще не сможет никому и никогда об этом рассказать, если не считать Гая. Он снова уселся.

– Соня!

Она хлопнула в ладоши, он вздрогнул, но потом улыбнулся. Тупо, с тоскливым пониманием того, что многое произойдет, прежде чем он снова увидит мамины ноги, он глядел, как мама натягивает чулки. Стройная линия ее ног неизменно приводила его в хорошее настроение, заставляла гордиться. Ни у кого в целом свете, даже у самых молоденьких, не видел он таких красивых ног, как у мамы. Но она вышла замуж за человека, принадлежащего той жизни, от которой она хотела сбежать. Он собирался скоро вернуть ей свободу, но она об этом и не подозревала.

– И не забудь отправить вот это, – произнесла мама.

Бруно вздрогнул: под нос ему сунули две змеиных головки. Эту вешалку для галстука они купили в подарок Начальнику. Она была сделана из сцепленных коровьих рогов, а венчали ее два чучела детенышей гремучей змеи, показывающих друг другу раздвоенные языки поверх зеркала Начальник терпеть не мог вешалок для галстуков, терпеть не мог змей, собак, кошек, птиц. А что он вообще мог терпеть? И эту уродливую вешалку он тоже возненавидит, потому–то Бруно и уговорил маму ее купить. Бруно нежно улыбнулся вешалке. Уговорить маму было нетрудно.

11

Он споткнулся о чертов булыжник, гордо выпрямился и попытался заправить хвост рубашки в брюки. Повезло еще, что вырубился в аллее, а не на улице, а то бы подобрала полиция – и прощай поезд. Он остановился и принялся искать бумажник, искать куда лихорадочней, чем в первый раз, когда боялся, что потерял его. Руки у него так тряслись, что он с трудом разобрал на билете время отправления: 10.20. Часы на улице показывали десять минут девятого. Если сегодня воскресенье. Конечно, воскресенье, раз все индейцы разгуливают в чистых рубашках. Он поглядел, не идет ли навстречу Уилсон, хотя Уилсона он не видел всю субботу и тот вряд ли мог сейчас оказаться на улице. Ему не хотелось, чтобы Уилсон знал о его отъезде из Санта–Фе.

Внезапно перед ним открылась Главная площадь с ее курами, детишками и стариками, по обыкновению жующими pinones ^[9]на завтрак. Он остановился и пересчитал колонны губернаторского дворца – получится ли досчитать до семнадцати? Получилось. Но все шло к тому, что колонны перестанут быть надежным критерием. В придачу к тяжелому похмелью болело все тело – из–за сна на проклятых булыжниках. Ну зачем он так насосался? – спросил он себя и едва не заплакал. Пил он один, а в одиночестве всегда набирался сильней. Но так ли это? Кому какое дело в конце–то концов? Он вспомнил ослепительную и глубокую мысль, которая посетила его вчера, когда он смотрел по телевизору игру в шафлборд: ^[10]смотреть на мир надлежит в подпитии. Все на свете и создано для того, чтобы смотреть в подпитии. И уж, безусловно, смотреть не так, как сейчас смотрит он, когда от любого движения глазного яблока раскалывается голова. Накануне вечером он хотел отпраздновать свой последний вечер в Санта–Фе. Сегодня он побывает в Меткафе, так что следует быть в форме. Но есть ли такое похмелье, которое нельзя вылечить парой стаканчиков? Похмелье, решил он, может даже пойти на пользу делу: с похмелья он привык действовать не спеша и осмотрительно. Однако у него до сих пор нет плана действий. Ничего, в поезде будет время подумать.

– Письма есть? – по привычке спросил он портье. Писем не было.

Он торжественно принял ванну и заказал в номер горячий чай и сырое яйцо – приготовил коктейль «устрица прерий»; затем долго простоял перед стенным шкафом, нерешительно прикидывая, что надеть. Остановился он на ржаво–коричневом костюме – в честь Гая. К тому же, облачившись в костюм, он отметил, что тот не бросается в глаза, и мысль, что он, возможно, бессознательно выбрал его еще и по этой причине, доставила удовольствие. Он проглотил «устрицу прерий» и не сблевал; согнул руки – и вдруг почувствовал, что и минуты не выдержит в этом номере с его индейским убранством, идиотскими светильниками из олова и махрящимися обоями. На него снова напала дрожь, он засуетился – поскорее собраться и бежать отсюда. А что, собственно, собирать? Брать ему с собой нечего. Только листок бумаги, на котором записаны все его сведения о Мириам. Он вытащил листок из карманчика в чемодане и засунул во внутренний карман пиджака, ощущая себя при этом настоящим бизнесменом. Затолкал в нагрудный карман белый носовой платок, вышел из номера и запер за собой дверь. Он рассчитывал вернуться вечером на другой день, а то и раньше, если удастся управиться за сегодня и успеть на обратный ночной поезд.

Сегодня!

Ему с трудом в это верилось. Путь к остановке автобуса до Лайми, конечной железнодорожной станции, он проделал пешком. Он ожидал, что будет возбужденным и радостным или, напротив, спокойным и суровым; ни то ни другое. Он внезапно нахмурился, и бледное его лицо с тенями под глазами стало много моложе. Неужели что–то все–таки испортит ему удовольствие? И что именно? Однако что–то неизменно портило ему удовольствие, когда он рассчитывал его получить. На сей раз он этого не допустит. Он заставил себя улыбнуться. Вероятно, похмелье, и только оно, заронило в нем сомнение. Он пошел в бар, купил у знакомого бармена литр виски, наполнил фляжку и попросил в пустую поллитровку налить остаток. Бармен поискал, но не нашел.

В Лайми Бруно вышел на перрон, не имея при себе, за исключением полупустой бутылки в бумажном пакете, ровным счетом ничего, даже оружия. Он еще ничего не спланировал, снова и снова напоминал он самому себе, но долгое планирование необязательно гарантирует удачное убийство. Взять хотя бы…

– Привет, Чарли! Куда это ты?

Уилсон, и с ним большая компания. Бруно заставил себя пойти им навстречу, со скучающей миной покачивая головой. Только что с поезда, решил он. Они выглядели усталыми и измотанными.

– Где пропадал два дня? – спросил он Уилсона.

– В Лас–Вегасе. Не знаю как. Очухался уже там, а то бы тебя пригласил. Знакомься – Джо Помелли, я тебе о нем рассказывал.

– Привет, Джо.

– С чего это ты такой квелый? – осведомился Уилсон, дав ему дружеского тычка.

– А Чарли с похмелья! – взвизгнула одна из девиц; ее визг отозвался в ушах у Бруно раскатом велосипедного звонка.

– Чарли Похмелье, познакомьтесь с Джо Помелли! – заявил Джо, заходясь от смеха.

– Ха–ха, – ответил Бруно, осторожно высвобождая руку, в которую вцепилась девица с гирляндой цветов на шее. – Черт, мне нужно на этот поезд.

Его поезд уже стоял у перрона.

– А ты куда навострился? – спросил Уилсон, хмуро сводя черные брови.

– Нужно было кое с кем повидаться в Талсе, – пробормотал Бруно, понимая, что перепутал грамматические времена, и чувствуя, что ему следует немедленно уйти. Ему хотелось разреветься от отчаяния, врезать Уилсону по грязной красной рубашке обоими кулаками.

Уилсон махнул рукой, отметая Бруно, словно стер следы мела с классной доски:

– Талса!

Попытавшись выдавить ухмылку, Бруно медленно повторил его жест, повернулся и пошел восвояси. Он ждал, что они двинутся следом, но компания осталась на месте. У вагона он обернулся и увидел, как они всем кагалом вкатываются с залитого солнцем перрона в тень под козырьком вокзала. Он нахмурился, уловив в самой их спаянности нечто заговорщическое. Не подозревают ли? Не перешептываются ли на его счет? Он с безразличным видом поднялся в вагон и не успел дойти до своего места, как поезд тронулся.

Он задремал, а когда очнулся, мир предстал перед ним совсем другим. Поезд мягко несся по прохладной гористой местности, укутанной в синеватую дымку. Темно–зеленые долины лежали в тенях. Небо было серого цвета. Кондиционированный воздух в вагоне и прохладный облик ландшафта за окном освежали, как дыхание ледника. И он проголодался. В вагоне–ресторане он пообедал восхитительной отбивной из барашка с салатом и картофелем по–французски, а также пирогом из свежих персиков, принял две порции виски с содовой и вернулся на место в прекрасном самочувствии.

Ощущение поставленной цели, непривычное и сладостное, неодолимо им овладело. Он смотрел в окно, и одно это по–новому сопрягало мысль и зрение. До него постепенно доходил смысл им задуманного. Он едет совершить убийство, которое не только станет исполнением его многолетней мечты, но и пойдет на пользу приятелю. Бруно бывал просто счастлив, когда ему удавалось услужить приятелям. А жертва заслуживала того, что ей уготовано. Подумать только, сколько других славных парней он избавит от знакомства с нею! От сознания собственной значительности у него даже дух захватило, и долгую минуту он пребывал в безнадежном и восхитительном опьянении. Его энергия, доселе рассредоточенная, разлившаяся подобно вышедшей из берегов реке по землям, таким же плоским и скучным, как эстакада Льяно, по которой они сейчас проезжали, теперь, казалось, скрутилась в смерч, острием своим направленный в Меткаф, по ходу агрессивного стремления поезда. Он сидел на своем месте, на самом краю, и мечтал о том, чтобы Гай снова оказался напротив. Но Гай наверняка попытался бы его остановить; Гай не понял бы, ни до чего ему хочется это сделать, ни как это просто. Но должен же он, ради всего святого, понять, какая от этого польза! Бруно бил гладким, твердо–упругим, как каучук, кулаком о ладонь, подгоняя поезд. По всему его телу подергивались и подрагивали мелкие мышцы.

Он вытащил листок с записью о Мириам, положил на пустое сиденье напротив и принялся ревностно изучать. Мириам Джойс Хайнс, примерно двадцати двух лет, гласила сделанная им запись, буквы аккуратно выведены чернилами – переписано по третьему разу. Довольно хорошенькая. Рыжая. Полноватая, среднего роста. Беременна, на втором месяце, так что уже может быть заметно. Шумливая, любит компанию. Вероятно, кричаще разодета. Короткие локоны, но волосы могут быть и длинные завитые. Небогато, но это все, что он смог собрать. Хорошо, что хоть рыжая. Интересно, он и в самом деле сделает это сегодня? Зависит от того, удастся ли ее быстро найти. Возможно, ему придется проверить длинный список всех Джойсов и Хайнсов. Вероятно, она живет у своих, решил он. Стоит разок на нее поглядеть, как он ее сразу узнает, в этом он не сомневался. Маленькая сучка! Он уже ее ненавидел. Он подумал о той минуте, когда увидит ее и узнает, и от предвкушения даже подпрыгнул на месте. Пассажиры сновали взад–вперед по проходу, но Бруно не поднимал глаз от своей бумажки.

Она ждет ребенка, произнес голос Гая. Маленькая потаскушка! Бабы, что готовы улечься со всяким, выводили его из себя, ему от них тошно было, как в свое время от отцовских любовниц, из–за которых его школьные годы были сплошным кошмаром, потому что он не мог понять, знает ли о них мама и только притворяется счастливой или совсем не знает. Он заново взвесил каждое запомнившееся ему слово из тогдашнего разговора с Гаем и почувствовал, что Гай стал ему как–то ближе. Он решил, что Гай – самый стоящий парень из всех, кого ему доводилось встречать. Он заработал право на заказ в Палм–Бич и заслуживает его получить. Бруно хотелось, чтобы именно от него Гай услышал о том, что заказ останется за ним.

Когда Бруно наконец вернул листок в карман и откинулся на спинку сиденья, удобно положив ногу на ногу и обхватив руками колено, сторонний наблюдатель сказал бы, что перед ним – респектабельный и волевой молодой человек, которого, скорее всего, ожидает прекрасное будущее. Не самого отменного здоровья, что правда, то правда, но его черты говорят о душевном равновесии и внутреннем счастье, отражение коих нечасто встретишь на лицах; у Бруно это было впервые. До сих пор его жизнь не имела четкой стези, поиски – цели, а обретения – смысла. Кризисные моменты бывали – он их любил и иногда провоцировал в отношении между знакомыми и между родителями, – но сам всегда своевременно увиливал, чтобы в них не участвовать. Этот факт, а также то, что порой он просто не мог заставить себя выказать симпатию пострадавшей стороне, даже если ею оказывалась мама, склоняло мать к мысли, что он отчасти жесток, тогда как отец и многие другие считали его бессердечным. Однако воображаемая холодность со стороны человека постороннего или отказ приятеля, которому он позвонил в одинокие сумерки и который не смог или не захотел провести с ним вечер, могли ввергнуть его в мрачную хандру. Но об этом знала только его мать От кризисных положений он увиливал еще и потому, что получал удовольствие, отказывая себе в острых ощущениях. Его так долго терзали неутоленный голод по смыслу собственной жизни и неясное желание совершить нечто такое, что наполнило бы ее смыслом, что он уже свыкся с этой тоской, как порой свыкается с ней любовь без взаимности. Он примирился с тем, что никогда не познает сладости совершенного деяния. Ему недоставало воли, чтобы попробовать целеустремленно чего–то добиться с надеждой на успех, однако всегда хватало сил дожить до следующего дня. При всем том он совсем не боялся смерти. Что смерть? Не более чем еще не испытанный риск. Если ею завершится рисковое дело, тем лучше. Он считал, что ближе всего был к ней, когда с завязанными глазами жал на газ за рулем гоночной машины на прямом участке дороги. Тогда он так и не услышал выстрела, означавшего, что пора тормозить, потому что уже валялся в кювете со сломанным бедром. Все это ему так обрыдло, что иной раз он подумывал поставить точку, покончив с собой. Ему никогда не приходило в голову, что бесстрашно играть со смертью, возможно, есть мужество, что такое смирение перед смертью роднит его с индийским брамином, что самоубийство требует от человека безнадежного хладнокровия особого рода. Оно, это хладнокровие, всегда было свойственно Бруно. Он даже немного стыдился мыслей о самоубийстве, потому что покончить с собой – это же так элементарно и скучно.

Теперь, в поезде до Меткафа, он обрел цель. Он впервые почувствовал себя таким живым, таким настоящим и похожим на всех остальных, каким не чувствовал с детства, когда ездил в Канаду с родителями, – тогда, вспомнилось ему, они тоже ехали поездом. Тогда он верил, что в Квебеке полно старых замков, по которым ему дадут полазить, но там не было ни замков, ни времени их поискать, так как его бабушка со стороны отца умирала, почему они, собственно, и приехали, и с тех пор он вообще перестал верить в любые поездки. Но в эту он верил.

В Меткафе он первым делом взялся за телефонный справочник. Посмотрел на «Хайнс», механически отметил адрес Гая и нахмурился, дойдя до конца Мириам Хайнс он не нашел, как и ожидал. Под фамилией «Джойс» значились семь адресов, которые Бруно и переписал на бумажку. Трое жили по одному адресу – Магнолия–стрит, дом 1235; в том числе миссис М. Д. Джойс. Бруно сосредоточенно провел острым кончиком языка по верхней губе. Выглядит очень соблазнительно. Возможно, ее матушку тоже звали Мириам. О многом, впрочем, ему может поведать район. Вряд ли Мириам проживает в фешенебельном районе. Он быстрым шагом направился к желтому такси, что стояло у тротуара.

12

Было без нескольких минут девять. Затянувшиеся сумерки на глазах превращались в ночь, и жилой квартал, застроенный хиленькими на вид деревянными домиками, был погружен во тьму, разве что здесь и там горели лампочки над парадным входом, освещая людей, сидевших на досках качелей или прямо на ступеньках крыльца.

– Стой, приехали, – сказал Бруно водителю. Угол Колледж–авеню и Магнолия–стрит, номера за тысячу. Дальше он двинулся пешком.

На тротуаре застыла маленькая девочка, уставившись на него во все глаза.

– Привет, – нервно произнес Бруно, как бы предлагая ей посторониться.

– Здрасть, – ответила девочка.

Бруно посмотрел на одно из освещенных крылечек: тучный мужчина обмахивался веером, две женщины сидят на качелях. Либо он был пьянее, чем думал, либо ему должна улыбнуться удача. Но у него возникло предчувствие, что номер 1235 не подведет. Более подходящий для Мириам район трудно было вообразить. Если он ошибется, то попытает счастья по другим адреса. Список–то в кармане. Веер в руках у мужчины напомнил ему о жаре, хотя его и без того лихорадило с самого наступления вечера. Он остановился и закурил сигарету, отметив с радостью, что руки совсем не дрожат. Полбутылки, принятые после обеда, избавили его от похмелья и привели в ровное доброе настроение. Со всех сторон доносилось стрекотание цикад. Было так тихо, что он услышал, как за два квартала водитель переключил скорости. Из–за угла вышла компания парней, у Бруно екнуло сердце: вдруг один из них окажется Гаем? Не оказался.

– Ну и м…ак ты! – произнес один из парней.

Другой в ответ:

– Ни хрена, я ей выложил, мол, не дам всякому разэдакому, который своих же ребят облапошивает…

Бруно презрительно глянул им вслед. Ну и язык, как с другой планеты. Гай говорит совсем на другом языке.

На отдельных домах Бруно не мог отыскать номер. Вдруг он не найдет 1235? Но когда он дошел до дома, номер 1235 бросился ему в глаза, обозначенный оловянными цифрами над парадным крыльцом. От одного вида этого дома у него медленно и сладко зашлось сердце. Гай, верно, частенько взбегал по этим ступенькам, подумалось ему, и уже одно это выделяло дом среди соседних. Дом был маленький, как и все остальные в квартале, вот только желтую краску снаружи явно требовалось обновить. Сбоку к дому вела подъездная дорожка, перед домом была чахлая лужайка, у тротуара присел на колесах старенький шевроле типа седан. Свет горел в двух окнах – внизу на первом этаже и в угловом на втором – в комнате Мириам, решил Бруно. Но почему он не знает наверняка?! Гай, видимо, и в самом деле рассказал ему недостаточно.

Начиная нервничать, Бруно пересек улицу и немного прошел назад. Остановился, повернулся и уставился на дом, кусая губы. На улице не было ни души, и лишь над одним крыльцом, в угловом доме, горел свет. Он не мог понять, откуда доносятся тихие звуки радио, – из дома Мириам или из соседнего, где на первом этаже горели два окна. Можно было, конечно, пройти по подъездной дорожке и взглянуть на 1235 сзади.

В соседнем доме над парадным крыльцом вспыхнула лампочка. Бруно встрепенулся. Из дома вышли мужчина и женщина, женщина села на качели, мужчина сошел на дорожку. Бруно отступил, укрывшись за коробкой гаража.

– Если не будет персикового, возьми фисташковое, Дон, – услышал он голос женщины.

– Я бы взял ванильное, – пробормотал Бруно, прикладываясь к фляжке.

Он вопрошающе уставился на желтоватый дом, перенес тяжесть на отставленную назад ногу и почувствовал, как что–то уперлось в бедра: нож, он купил его на остановке в Биг–Спрингс, охотничий нож с лезвием в шесть дюймов ^[11]в ножнах. Ему бы не хотелось пускать его в дело без крайней необходимости. Ножи вызывали у него какое–то непонятное отвращение. А от револьвера много шума. Как он будет действовать? Ее внешность подскажет. Ой ли? Он думал, что вид дома что–то подскажет, но тот ничего не подсказал, хотя Бруно по–прежнему чувствовал, что дом – тот самый. Неужели это знак, что дом все–таки не тот? А вдруг его спугнут до того, как он выяснит? Нет, Гай мало ему рассказал, в самом деле мало! Он быстренько приложился еще разок. Только без паники, она все испортит. У него подгибались колени. Он вытер о ляжки потные ладони и провел по губам дрожащим языком. Из нагрудного кармана он вытащил листок с адресами Джойсов и повернулся к уличному фонарю. Все равно мало света, прочесть невозможно. Может, лучше пойти проверить по другому адресу, вернуться он всегда успеет?