Текст книги "Изгнанники Эвитана. Том Третий. Вихрь Бездны(СИ)"

Автор книги: Ольга Ружникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Ладно, солдаты отменяются – уже хорошо.

Крюк вернулся на место. А любимое кресло успокоило. И зря. Глупо привязываться к вещам, если они – временные. Вещи, титулы, имена...

– Что-то случилось в Тенмаре?

Огромное спасибо вреднючке Кати – жадно вслушивавшейся в разговоры сводных сестер, чтобы потом донести мамаше. В подправленном и приукрашенном виде. Впрочем, для Полины и в неприукрашенном сойдет, но дочь в подлости и лицемерии подражала матери. Если б не Кати – Ирия не научилась бы говорить так тихо.

Впрочем, первый урок ей преподала еще Карлотта. В келье амалианского аббатства. Когда посылала убивать "эту мразь".

– Наверняка.

Кто учил Пьера – неизвестно. Кто-то. Тенмар – тоже еще тот гадюшник. И слугам там не безопаснее, чем бедным родственникам.

А где безопаснее? У Ирии действительно было счастливое детство, или оно ей приснилось?

А Пьер пристально смотрит на "госпожу баронессу". Молча. Ах да – тенмарские слуги не смеют делиться собственными догадками без разрешения хозяев. Знай свое место.

– Говори, – вздохнула Ирия.

– Наверняка барон Гамэль распоясался, титул хочет захапать. Он же теперь старший, без Анри... господина Анри...

Оговорка – нечаянна?

– Вот господин Тенье и отправил барышень от греха подальше. И господин Констанс не к добру раньше времени из отпуска вернулся...

Или Пьер несет полную чушь, или знает о бароне Гамэле что-то, чего не знает Ирия. Ибо масштаб у баронишки не тот, чтобы безнаказанно от родственников избавляться.

– У него высокие покровители?

– У господина Констанса?

– У барона Гамэля.

– В Месяце Сердца Осени он писал в канцелярию барону Герингэ...

Герингэ. Министр юстиции. Политический союзник Бертольда Ревинтера. Один из подписавших смертный приговор Ирии Таррент. Враг Ральфа Тенмара.

Что ж, вполне вероятно. Избавился же герцог Тенмар от Люсьена. С ее помощью.

Ирия набросила меховую накидку. Раз уж ни Месяц Заката Весны, ни тепло особняка не спасают от стылости воспоминаний.

– Господин Гамэль рассчитывал на титул. Всегда. А господин Констанс редко прерывает отпуск. Так что, госпожа баронесса...

– Спасибо, Пьер. А сейчас тебе придется выйти. Подожди меня в коридоре.

– Вам прислать Мари?

– Я справлюсь.

Для домашнего светло-голубого платья корсет не нужен. Заколоть волосы в простую прическу Ирия сумеет и сама, а ей нужно подумать. Одной.

3

"Баронесса" слегка задержалась у крайнего портрета.

Красивая молодая дама. Бабушка или прабабушка Ральфа Тенмара. Платье с жестким воротом. Высокая прическа того времени – "фруктовая корзинка". Рубины, рубины, рубины... И печальные, очень человеческие глаза. Похоже, в некий краткий период истории знамениты были не такие, как великий Готта.

– Чей это портрет?

– Бабушки покойного герцога Ральфа, герцогини Элеоноры.

– Работа неизвестного художника?

– Какого-то студента. Перерисовал со старого полотна и сделал так, что ее светлость теперь смотрит иначе. А другой портрет, старинный, его светлость герцог Ральф в замок увез.

– И какой на твой взгляд лучше?

– Портрет-то? Этот! Хоть и студент рисовал, зато по-человечески.

– Давно это было?

– Да лет двадцать назад или около того. Я еще совсем мальцом был.

Просто студенческая работа. Даже подписи нет. Вариация со старинного полотна. А подписывают холсты лишь признанные мастера кисти. Даже если портрет руки неизвестного студента на порядок талантливее и человечнее "шедевров" "великих". Как дикий цветок порой прекраснее выпестованного лучшими садовниками.

– Госпожа баронесса, погодите. Они будут ждать еще четверть часа.

Четверть часа не решит ничего. А лицо Пьера – совершенно бесстрастно. Лакей и лакей.

– Его светлость герцог Тенмар просил показать вам одну нишу. Когда придет время. Я осмелюсь предположить, что оно пришло.

Глава девятая.

Эвитан, окрестности Лютены.

1

Тревога не проходит.

В детстве они с Ирией нашли в отцовской библиотеке жуткий роман о леденящих кровь древних обрядах. Книга потом куда-то делась. Скорее всего, ее обнаружили в детских вещах взрослые и убрали подальше. Да и сам сюжет с годами забылся. Эйда и без того вечно всего боялась...

Но впечаталось в память, что нужно порезать руку, полить зеркало кровью и трижды произнести свое имя. И тогда узнаешь будущее. Но для обряда годится не любое, первое попавшееся зеркало, а всего одно. То, что хранится в древнем заснеженном храме на Черной Горе, в обиталище Злой Колдуньи.

Последние месяцы убили в Эйде страх напрочь. Остатки страха. Почему бы и не рискнуть? Что уже терять?

Тот обряд нужно проводить в полночь. Эйда упросила служительниц оставить ее возле Зерцала до часу ночи. Нет лишь кинжала. Зато есть острая шпилька для волос. Ирия бы справилась...

Кровь капала из проколотой руки. А Эйда медленно – нараспев, как в том романе – полушепотом твердила: "Эйда Таррент".

Сначала не происходило ничего. Потом... в зеркальной глубине вдруг исчезло отражение. Исчезло – и всё. Ни самой Эйды, ни даже комнаты...

Медленно-медленно, как из тумана, в Зерцале появились незнакомые серые стены, сводчатый потолок, зловещий полумрак, свечи у странного возвышения в центре...

Склеп. Или заброшенная часовня. Не хватает только полной луны и волчьего воя. Но первую с успехом заменяют тусклые факелы у стен и бледные свечи вкруг возвышения. Будто место для гроба. Нет, что тогда за ложбина вдоль черного камня? Вдоль... алтаря.

Комната колыхнулась, гладь Зерцала подернулась рябью...

– Подожди! – Эйда, закусив губу, вторично проколола руку. – Мирабелла Таррент, Мирабелла Таррент, Мирабелла Таррент!..

Зловещая сводчатая часовня вернулась. Но теперь от алтаря видны лишь три свечи и отблеск четвертой.

На первом плане – отдаленный вход. За ним скрыт непроглядно-черный коридор. И в нем кто-то есть. Кто-то, кто спешит сюда...

Часовня неотвратимо дрогнула. Но прежде чем видение погасло – отблески факелов обрисовали гибкий силуэт змеи. С головой ничуть не меньше человеческой...

2

Она сумела не закричать. Потому что бежать невозможно, а звать на помощь – некого. Теперь необходимо собрать все силы – чтобы правдоподобно солгать Учителю. Если он придет.

Эйда сама не знала, как и почему, но, глядя в Зерцало Истины, отчетливо поняла: нет у нее здесь никаких друзей, "братьев" и "сестер". Как и в любом другом месте. Ни у нее, ни у Мирабеллы. Раз уж Эйда – сумасшедшая мать, никак не желающая поверить в смерть ребенка, то лучше положиться на собственное мнение и во всём остальном.

Мирабелла – жива. Она – здесь, у этих! А вот сколько они обе теперь проживут – один Творец ведает. Или Темный...

Учитель не навещал Эйду уже несколько дней – и теперь ясно, почему.

Зато пришли другие.

Эйда узнала лишь одну из "сестер" – та как-то приходила вместе с Учителем. Остальных – как на подбор молодых, красивых и нарочито-скромно одетых в простые туники из белого полотна – старшая дочь Эдварда Таррента видела впервые. Уже знакомая "сестра" сообщила, что они пришли одеть Эйду для праздника.

То ли гостья, то ли пленница со вздохом отдала себя в руки... тюремщиц. Хотя уж что-что, а снять простое домашнее платье без шнуровки, с одним поясом, сумела бы и сама. Равно как и натянуть белую, как у прочих девушек, рубаху и распустить волосы. В монастыре прислуги не было.

Завтрак девы в белом принесли сюда же. Или это был ужин. Эйда давно потеряла счет дням.

Дамы удалились, пообещав вернуться через час.

Эйда осторожно отпила из бокала.

И от беспросветной тоски захотелось взвыть. Очередная ловушка! А ты чего ждала?

Учитель говорил, что "гостье" предстоит путешествие. Это и есть тот самый "праздник", ради которого ее собираются опоить невесть чем?

А вот возвращать им невыпитое вино нельзя. В монастыре Эйде не раз и не два пара крепких сестер вцеплялась в руки и плечи, а третья вливала в глотку сонную дрянь.

Дело ясно, как Светлые Сады Творца, куда Эйду Таррент никогда не примут. Ее опять использовали. Или попытались. А получив, что нужно, или, напротив, убедившись в полной бесполезности – нашли пленнице новое применение.

Значит – от вина нужно избавиться. Куда вылить? Как назло – в комнате ни единого пустого сосуда, кроме... Ну, разумеется!

Вне всяких сомнений, жидкости из этого бокала – в ночном горшке самое место! И сок из чаши пойдет туда же. Лучше перетерпеть жажду, чем бессмысленно улыбаться, когда придут резать. А что точно придут, можно уже не сомневаться.

Нож для фруктов не годится никуда – погнется сразу. Оббить края бокала? Сразу заметят. Шпилька?

Проклятие, да даже будь у Эйды настоящее оружие – она не умеет им пользоваться! Роджер Ревинтер вряд ли был хорошим бойцом – теперь ей это ясно. Но оказать ему серьезное сопротивление Эйда не смогла. Хоть вырывалась, царапалась и кусалась, как никогда в жизни... Ни до, ни после.

Творец милосердный, дай вырваться отсюда и вырвать из их лап дочь – если она здесь!

Эйда каждый день молилась Творцу – пока ее везли из Лиара в Лютену. Молилась с утра до ночи. Чтобы за ее грехи (раз их, наверное, так много!) покарали ее одну, а не Ирию и не Иден. Ири была лучшим человеком в подзвездном мире, но она погибла. А самая бесполезная из ее сестер до сих пор жива. И по-прежнему не способна защитить ни себя, ни собственное дитя!

– Творец милосердный, я помню, что на моих руках кровь Анри Тенмара, но молю тебя – я одна виновна, одна! Если с меня еще не довольно... если... Но Мирабелла ни в чём не успела провиниться! Возьми у меня, что хочешь, что я еще могу отдать! – но спаси мою дочь ради...

Ради кого можно молить Творца? Кто ему дорог?

– ...ради твоих собственных детей!

Та женщина сказала: "через час". Если Творец не придет на помощь – Эйде и ее дочери осталось жить час.

3

Лунная дорога, сонные деревья, ветер в лицо. Всего лишь десять миль до поместья. Целых десять.

Диего держали там последних три месяца. Потому что его сестра с головой ухнула в волчью яму.

Все-таки принц отправится в Бездну вторым, а не первым. Он хоть не приходится своим жертвам дядей.

Творец милосердный, помоги спасти брата и сестру – и никто из них троих больше не ступит на землю Эвитана! Никогда.

Илладэн потерян. Аравинт – возможно, тоже. Но есть еще Идалия с ее солнечным морем и вольными городами – родина Лоренцо Винсетти. Есть Дарма с ее Университетом. На худой конец – есть островная Элевтерис. О нее не первое десятилетие ломает зубы отборный мидантийский флот.

А на самый крайний случай – существует Бьёрнланд. Тоже Север, но хоть не эвитанский. Без принца Гуго, графа Адора и дядюшки Валериана.

Только бы вырваться! К Темному врагов! Элгэ готова хоть всю жизнь скрываться под чужим именем, выдавать себя за мужчину. Готова даже отказаться от мести. Надолго или навсегда. Творец милосердный, да пусть живут хоть все мерзавцы подзвездного мира – только помоги!

Только бы получилось.

И Темный с ней самой – вырвался бы Диего! Всё равно жить с осознанием, что не уберегла, – еще страшнее. Творец, если ты и впрямь спасаешь невинных – вытащи из этого кубла Диего и Алексу!

Сама Элгэ – да, грешна, конечно, против Заповедей Священных Свитков. Слишком редко посещала церковь, не соблюдала посты, вышла замуж не невинной девой, не была хорошей женой. Не смирилась перед волей старшего родственника. И уж точно не согласна, что женщина уже по природе своей хуже и грешнее мужчины. А что самое худшее – повторись всё заново, и Элгэ вновь поступала бы так же.

Что ж – согласна умереть и согласна в Ледяную Бездну. Или в Вечное Пламя – по решению Вечного Суда и Творца. Только пусть невиновные живут.

Безмолвно небо, и молчит луна. Только одинокий волк воет где-то вдали. Тот самый?

А луне – всё равно. Освещать ли путь беглецам или беглецов для погони. Которой пока, слава Творцу, не слышно. Но это не значит, что и не будет.

У беглецов есть время, и будем надеяться – есть преимущество неожиданности. Вряд ли рядовым солдатам в особняке известно о тайном Храме-Неизвестной-Мерзости.

Случайный взгляд Октавиана... Или не случайный. Спутник Элгэ рассказал всё, что знал. И теперь тоже бережет дыхание. Но от тепла в его глазах чуть разжимается ледяная хватка на сердце.

И в этом грешна, Творец.

Элгэ усмехнулась. Услышал бы такие мысли Виктор – перечислил бы все ее грехи. Очень подробно и с комментариями. Но сына Алексиса здесь нет. А вздумай он смеяться над ее воспоминаниями – и она велела бы ему заткнуться. Потому что его здесь не было.

И что втянула в эту грязь Октавиана, Элгэ виновна тоже. Творец, пощади и его – если сможешь. Пощади невиновных, а с грешницей делай, что хочешь. Что она заслужила. В этом мире и в том. Свое пожила – и не так уж плохо. Другие жили дольше, а радости было меньше.

Зачем ты создал столь несчастливый мир, Творец? Или это мы сделали его таким?

Следи за дорогой, Элгэ Илладэн! Хоть и считаешь себя хорошей наездницей. (Ну хорошо – другие тоже считают.) Хоть позади уже и семь или восемь миль – еще три осталось впереди. И их нужно проскакать во весь опор, а не прохромать. На хромоту нет времени.

Часть третья. Путь во тьму.

И плыли они без конца, без конца,

Во мраке, но с жаждою света.

И ужас внезапный объял их сердца,

Когда дождалися ответа.

К. Бальмонт.

Глава первая.

Эвитан, окрестности Лютены.

1

Самое сложное – вовсе не изобразить сонливость. Труднее сдержать бешеное биение сердца. Именно оно – самый безжалостный предатель. Потому что колотится как у загнанного зверя – даже если лицо и взгляд согласны молчать. А Эйда никогда не была опытной притворщицей.

Пять дев в белых, шитых золотом туниках. Наверное, они явились действительно через час. Времени минуло слишком много для вечности и слишком мало для жизни.

Эйда вновь покорно отдала себя в их руки, позволяя искупать в теплой ванне с лепестками роз. Как куртизанку из романа. Они вечно отмокали или в ослином молоке, или в цветах.

Служительницы честно потерли вверенную им жертву мыльными губками, извлекли из купели, умастили чем-то благоухающим. Еще бы! Это Роджерам Ревинтерам сойдет в любом виде. А для столь привередливого насильника, как смерть, нужно выглядеть как можно лучше.

Вновь облачили в белое платье – уже другое. Только с пояском того же цвета. И почти тот же крой, что у жриц. Только золота не хватает. Жертве не положено...

Сердце неуверенно трепыхнулось. Эйда поспешно уставилась на ванну с розами. Мертвыми. Они тоже хотели жить – пока не понадобилось украсить чье-то убийство.

Девы безмолвно порхают вокруг. Взялись расчесывать волосы. У Эйды не было служанки со времен родного замка. Теперь появилось целых пять.

– Какая ты красавица, Эйда...

Нет, они, к сожалению, не безмолвны. Одна, по крайней мере. Горничная, приставленная Ревинтерами, тоже говорила: "Ты – достаточно смазлива, чтобы тебя не отравили сразу". Эйда знала, что всё равно отравят, но тогда ей это было безразлично.

Вот и эти – тоже отравят. Или прирежут.

– Чудесные волосы... Как золото!

Пусть щебечут. Под их болтовню не так страшно. Сердце молчит.

О красоте Эйде твердили с детства. Но не будь она "смазливой" – с ней не случилось бы ничего. Насилия. Похищения Мирабеллы. Последнего плена и купели с розами...

Или судьбу не обмануть? Ревинтерам было плевать, как жертва выглядит.

Так что глупо врать себе – тем более, сейчас. Будь Эйда невзрачной – с такой покорностью судьбе ее ждал бы монастырь. Дело ведь не во внешности, а в характере.

Разве что Ревинтеры не явились бы совсем.

И тогда – только монастырь. И Мирабелла бы не родилась.

А если б враги явились – повторилось бы всё то же. Только Роджер Ревинтер смотрел бы на жертву еще и с отвращением. Ничья красота не влияет на чужую алчность. Только на любовь, но Эйду Таррент не любил никто и никогда.

– А мягкие какие... – нимфа в златотканой тунике в последний раз коснулась их гребнем.

Какая разница, красива ли жертва? Кровь на алтаре у всех одинакова.

Холеные руки, скользящие движения. Случайно или нет задевают порой ребра? Колотится ли сердце Эйды громче военных литавров, или это ей только кажется? Если служительницы что-то заподозрят – свяжут. А то и силой зельем опоят.

Заподозрили или нет?

Разумно переодеть ее самим. Даже если бы Эйде удалось спрятать тот серебряный, легко гнущийся фруктовый ножик, коим курицу не зарезать... Или осколок чего-нибудь. Не для того ли ее и облачали дважды?

Золоченые сандалии – как у принцессы с затонувшего Анталиса. Отродясь не носила такую обувь. Довелось!

– Идем, Эйда.

Раскрывается с легким скрипом дверь. Впереди – знакомый коридор. С наверняка незнакомым поворотом.

Сколько шагов от камеры до эшафота? Ирия и Иден два года назад отмерили почти до ворот Ауэнта. Сестренкам было четырнадцать и одиннадцать лет. Почти двенадцать. А старшая сестра, за трусость удостоившаяся отсрочки, тряслась и молилась в особняке Ревинтеров. В спальне того, кто привез ее в Лютену на казнь родных.

Полутемный коридор, свечи в руках жриц, факелы у стен. Шаги – почти бесшумны. Сандалии – не сапоги и даже не туфли. Они тут все в сандалиях – и жертва, и конвой.

"Чудесные волосы". В одной сказке, которую Эйда вряд ли сможет рассказать Мирабелле, запертая в башне принцесса спускала в окно свои длиннющие косы. И по ним взбирался принц – ее спаситель. Ну и больно же ей, наверное, было!

Эйда свои растила с детства. Но они и до колен не достают. И уж ее-то ни один принц спасать не явится. Во-первых – нормальные рыцари давно вымерли. А во-вторых – приходят на помощь они невинным девам, а не падшим грешницам.

В сказках злодеи всего лишь требуют от пленниц замужества и запирают в башнях. Какие, однако, вежливые и куртуазные. Тоже рыцари, наверное...

Угадала – вот он, новый поворот. И лестница – вниз...

Ваш праздник – в подземелье, златые девы? В еще более глухом, чем это?

Спас бы какой-нибудь рыцарь Мирабеллу! Она-то точно невинна.

Стоп!

А с чего они вообще приносят в жертву мать незаконнорожденного ребенка? Во всех романах еретические секты режут на алтарях девственниц и детей.

Вот и выговорилось... Теперь только бы не задохнуться – от окончательно осознанного ужаса.

Зачем дурманить рассудок жертвы? Чтобы не закричала? Вряд ли – милосердие не в их привычках. А вот мать нужно опоить вдосталь – чтобы смогла убить собственное дитя!

2

В первый миг она решила, что Октавиан ее предал. Поняла, что ошиблась, – лишь увидев неподдельные ужас и отчаяние на его лице.

Серый камень. Просто – ровная плита. Такая же, как другие – поодаль. Вон, смутно сереют среди мрачных деревьев.

Разве что мхом поросла чуть меньше. Или это – обман зрения?

Садануть бы по камню кулаком! Просто чтобы выплеснуть ярость. Так ведь оставленных в лесочке лошадей спугнешь. Кони – умницы. Во всяком случае – куда умнее бестолковых хозяев. Но и они с тряпками на мордах могут испугаться. Ржать не получится, но копыта-то у них есть.

– Ты точно ничего не перепутал?! Октавиан, думай быстрее – это важно! – Элгэ сдерживалась из последних сил. Злость рвется выплеснуться хоть куда-нибудь. В том числе – и на перепутавшего направление товарища. – Эти развалины были?

– Луны тогда не было! – Октавиан тоже вот-вот сорвется. – Но тропу я запомнил хорошо! И ту сломанную березу, а рядом – малинник...

– Малинник... – девушка устало осела вдоль умеренно-мшистой древней плиты.

Что это руины какого-то доисторического города – и без Октавиана ясно.

Вот это валуны – причем сплошные! Как их предки поднимали – Темный со змеями знают!

И что теперь делать?!

– Давай обойдем по кругу...

– Обходили только что. Так, ладно... – Элгэ стиснула виски руками.

Можно сколько угодно беситься, что время уходит. И каждым нервом ощущать, как оно исчезает действительно! Безвозвратно. А еще можно даже поорать – на развлечение ночным птицам. И ногами потопать. Но от этого Диего не отыщется и сам по себе не спасется. Так что – спокойно, Элгэ, думай. Не дергайся! Поспешишь – ворон насмешишь. И ворогов.

Стоп. Что только что... Вороны. Нет, не совсем. Ночные птицы! Ты – умница, Элгэ. И дура – раз догадалась только сейчас.

– Октавиан, птицы! Не поют. И не пели, когда мы пришли. Не шумели, не свистели, не ухали! Здесь недавно были люди. Вход где-то рядом – у нас под носом. Ты не ошибся. Ты просто...

– Перепутал плиту! – хором сообразили они.

– Ты видел только одну каменную глыбу. Потому что на небе не было луны. И это – не та. Идем! Ты – направо, я – налево.

Элгэ приходилось читать о древних городах – по неизвестной причине оставленных людьми еще до Воплощения Творца. Те это развалины или вдвое моложе – уже не узнать.

И остается надеяться, что предки строили поселения много меньше современных. Иначе несчастным потомкам просто не отыскать в ночном лесу все древние замшелые плиты...

3

Эйда прошла ровно двадцать восемь ступеней.

– Падай...

Девушка едва не завертела головой – увидеть того, кто так громко орет. В самое ухо! Но умное тело опять успело раньше. Уже оседая на серый, прохладный камень, Эйда осознала: кричали не вслух!

– Ну наконец-то!.. – еле различимый шепот внезапно оборвался. Шепот того, кого не видно с закрытыми глазами. Зато слышно без помощи ушей.

Эйда, увы, не героиня легендарной баллады. У нее нет многоярдовых кос, и смотреть сквозь ресницы она не умеет. А учиться здесь – под пристальными взглядами врагов – слишком поздно и опасно!

Единственная хитрость, на которую ее хватило, – прижать при падении руки к груди. Будто хватаясь за сердце. Может, хоть это помешает им понять, как дико для обморочной оно колотится?

– Носилки! – это уже не шепот, а негромкий приказ. Совершенно другим голосом.

Одна из жриц оказалась старшей. А Эйда так и не догадалась, которая.

Две пары не по-девичьи крепких рук цепко подхватили пленницу – ей и с одной из этих дев не справиться. Прохладный камень стены прильнул к спине и плечам. Может, хоть свешенная на грудь голова скроет дрожь век?

Мучительно, невыносимо хочется открыть глаза! Хоть чуть-чуть...

Нельзя. Рано. Да и что здесь увидишь? Кроме лживо улыбающихся или уже стерших улыбки лиц? А еще – серых ступеней и бледно-лунных факелов?

Кажется, отряхивают платье. Точно.

Надо было нести с самого начала – вот и не пришлось бы... Ступени казались чистыми, но белое везде грязь найдет. Так говорила мать. А еще – что дочери лорда не должны выглядеть замарашками. И потому одевала в белое только Эйду. Ирия карабкалась на деревья и бегала взапуски с Леоном. А Иден всегда была слишком неловкой.

Впрочем, Ири предпочитала мальчишескую одежду. А Иден никогда не шли светлые тона.

Поднимают. Только бы не дрогнуть и не моргнуть!

Все-таки носилки. Теплое прикосновение дерева к спине.

Носилки, дрогнув, поплыли.

Несут головой вниз. Каждая ступенька – толчок! А уронят – костей не соберешь.

Поскорее бы доставили на место! Пока Эйду от ужаса не укачало.

По дороге в Лютену укачивало всегда. Приходилось останавливаться – и крепкая служанка сама вытаскивала позеленевшую госпожу. А потом докладывала Бертольду Ревинтеру. Сколько раз он, наверное, зря обрадовался. Но приказа сыну не отменил. Вдруг – ошибка?

Лестница, слава Творцу, кончилась. Теперь несут ровно, почти не трясут...

Красные пятна заплясали перед закрытыми веками. Факелы? Их стало больше?

Основательно дрогнув, носилки замерли в воздухе. И поплыли вниз. Ровно.

Пол встретил почти мягко – все-таки жертва (или палач?!) с переломанной шеей им без надобности. Сами сломают – если понадобится.

Снимают. Садят. Опять – прислонив к прохладной стене. Или... уже к алтарю?! Что, если прямо сейчас – по горлу?..

– Спит, как праведник... – легкий, как шипение змеи, шепот.

Они еще и плохо знают эвитанский? Или не понимают, что в женском роде – "праведница"? Или...

Не выпускают. Вместо этого – заводят руки за спину, поворачивают пленницу как куклу. Связывают. Даже умей она разгрызать веревки – теперь этого не сделать и опытному вору.

Все-таки Эйда – жертва. И всё, что выиграла, – остаться в сознании, когда вскроют горло ритуальным ножом! Или чем похуже...

Она так и не увидит Мирабеллу! И никогда не узнает, жива дочка, или та сумасшедшая надежда – просто плод безумия жалкой и никчемной дуры Эйды Таррент! Плата за смерть Анри Тенмара и Ирии...

Удаляются шаги.

Легкий стук закрывшейся двери.

Ушли. Наверное.

И из глаз Эйды хлынул целый океан пронзительно-горьких беззвучных слез.

Глава вторая.

Эвитан, окрестности Лютены – Лютена.

1

– Кончай придуриваться!

Негромкий, но донельзя возмущенный голос заставил вздрогнуть. А еще сильнее заставил бы – будь он женским...

– Я тебе говорю или кому? У нас времени мало! Эй, бестолочь!..

Ну теперь-то точно обращаются к Эйде!

Она резко распахнула глаза – комната немедля расплылась смутными потеками силуэтов.

Девушка неловко заморгала.

Хоть и так можно догадаться, кто перед ней. Тот самый упомянутый жрицами "праведник", кого до сих пор увидеть не удалось. Такой же "спящий", как она. Товарищ по несчастью.

А вот с его возрастом Эйда промахнулась. Ломающийся голос принадлежит худощавому и, похоже, долговязому подростку лет четырнадцати. Это успокоило даже больше, чем веревки на его руках. С некоторых пор общество взрослых мужчин в запертой комнате вызывает дискомфорт. И немотивированную панику.

– Как вы некуртуазны, молодой человек! – съязвила девушка, тщетно пытаясь усесться поудобнее.

– А мы не на балу! – отрезал юный наглец, тряхнув растрепанной иссиня-черной гривой. – Впрочем, могу потом извиниться. А сейчас – разворачивайся. Или ты лучше умеешь?

– Умею что? – Эйда почувствовала себя последней дурищей.

– Веревки грызть! – нетерпеливо объяснил юнец. Всем видом демонстрирует раздражение от такой бестолочи в сокамерниках.

– Этого я не умею... – растерялась девушка.

– Ты что, северянка? – узкие губы подростка презрительно скривились. – Ах да – ты же блондинка...

– Я могу попробовать... – торопливо прервала его Эйда. Даже не пытаясь понять, какое отношение имеет место рождения (и уж тем более цвет волос) к неумению самостоятельно освобождаться. Видел бы этот мальчишка светловолосую северянку Ирию!

– Не "пробовать", а делать надо! – серьезно отрезал он. – Ладно, поворачивайся – грызть буду я. А ты потом просто меня развяжешь.

Девушка покорно подставила веревки острым зубам.

– Волосы убери! – попросил юнец. – Их много – мешают.

Вот тебе и "чудесные"!

Когда освободится – отстрижет. Всё равно – падшая!

После третьей попытки мотания головой и дерганья плечами большая часть золотистых прядей переползла-таки на грудь и живот, растеклась по полу...

Время ползет престарелой улиткой. Руки затекли и нещадно болят! Сидеть так – неудобно. Спросить у парнишки, как обстоят дела, – еще неудобнее.

Эйда честно попыталась помочь – как могла, растягивая путы. Но так неумело, что вряд ли был толк.

Решила "спасти дочь", бестолочь? Да на что ты вообще способна?!

– Тяни! – скомандовал мальчишка, отрываясь от веревок и переводя дыхание. – Сильнее!

Эйда тянула изо всех сил – стиснула от боли зубы. Но ничего не получалось. А еще обиднее, что теперь-то ясно – сама не перегрызла бы путы никогда. Даже будь руки связаны впереди. И неделя времени на "работу"!

Девушка уже ничего не могла поделать – слезы хлынули ручьем. Ливнем...

– Ладно, не дергайся! – вздохнул парень. Снова склонился над ее узлами. – Зубы у меня крепкие.

Волна стыда едва не подбросила на месте. Из них двоих взрослая – она. Кто кого должен успокаивать?

Откуда-то взявшаяся гордость (отродясь ведь не было!) заставила сдержать рвущиеся из горла рыдания. И сидеть смирно – ждать, пока спасет отчаянный незнакомый мальчишка. Раз уж сама – столь беспомощна!

Незнакомый... Следовало спросить имя. Но с занятыми зубами разговаривать мудрено, а отвлекаться – некогда.

– Тяни!

Боль с новыми силами вгрызлась в запястья, веревки затрещали... Но не поддались.

– Сильнее!..

На руки плеснули кипятком, боль рванулась к плечам. Девушка застонала. Заточенные бритвы режут кожу, вгрызаются в жилы, в кости...

И отпускают.

– Молодец!

Эйда, сдерживая новый стон, осторожно разминала занемевшие запястья. С багровыми кругами. Но крови нет – даже странно...

– Теперь ты давай!

Девушка взялась за путы товарища по плену.

– Тебя как зовут-то?

Он помогает, как может. А может явно лучше ее.

– Эйда Таррент.

– А ты – молодец, – одобрил юный разгрызатель веревок. – Догадалась дряни не нахлебаться.

Девушка промолчала – наконец-то подцепила узел. Дальше дело пошло как по маслу!

– А я – Диего, – мальчишка уже споро разбирался с узлами на ногах. Причем – куда быстрее Эйды. – Герцог Диего Илладийский.

2

Ничего себе. Он-то здесь откуда? Илладэн же от этих мест... да уж не дальше Лиара!

– У тебя шпилька есть? – цепкий взгляд скользнул по Эйде – с золотистых волос до светлых сандалий. И явно остался разочарованным. – Конечно, нет.

– Нет... Зачем тебе?

Не в качестве же оружия, в самом деле?

– Дверь открыть, – пояснил Диего еще одну непреложную истину.

Нормальные люди веревки разгрызают зубами, а дверные замки взламывают шпильками. Ясно, Эйда Таррент?

– Как ты сюда попал? Тебе известно, зачем мы здесь?

– С родственниками не повезло, – серьезно сверкнул чернущими очами (через пару лет девушки с ума будут сходить. Если доживет!) герцог Диего Илладийский. – У меня – не дядя, а мерзавец. И у него не дом, а гадюшник. Там всего один приличный человек – кузен Октавиан, и того рядом не оказалось. А зачем мы здесь – скажу, если пообещаешь не пугаться и не орать.

– Не испугаюсь и не заору. Хочешь, угадаю? Нас хотят убить, да?

– Да. Здесь какой-то мерзкий языческий храм, а нас планируют принести в жертву, – порадовал Диего. – Эх, жаль – Элгэ здесь нет! Это моя сестра. Она бы им тут всем устроила праздничек!

Эйда чуть не рассмеялась. Таким тоном говорят: "Был бы здесь мой папа!" Те, кто еще не знают, что папы – далеко не всесильны.

– Зря смеешься, – юный илладиец методично оглядел помещение, но ничего острого не нашел.

Ровно-гладкий камень стен, пола и потолка – что здесь может заваляться?

– Элгэ – она как старший брат, только лучше. У меня есть еще одна сестра, Алекса. Вот она – как ты. Воспитанная барышня! – скривился Диего.

Ну вот. Оказывается, воспитанные барышни не нравятся четырнадцатилетним мальчишкам.

Ох, лучше бы они не нравились взрослым подонкам!

– Диего, ты не знаешь, они собираются принести в жертву только нас?

– Не знаю, – юный герцог уже отчаянно пытается раскачать и вытащить из стены облюбованный им камень. Лишь чуть-чуть выступающий над общей гладкостью.

Эйда бессильно сжала слабые кулаки. Что делать ей? Бесполезно колотиться в дверь? Поискать еще одну каменюку и тщетно попытаться вооружиться? А враги тем временем...

– Диего, у них моя дочь! – не выдержала девушка.

Совсем ошалела – вываливать такое на ребенка? Но молчать уже нет сил!