Текст книги "Аляска (СИ)"

Автор книги: Ольга Платонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Семьи дипломатических работников жили не только в посольствах, а еще и на юго-западе Москвы. В те годы вокруг станции метро 'Юго-западная' разворачивалось высотное жилищное строительство. Иностранцам предоставляли просторные квартиры улучшенной планировки в суперсовременных двадцатидвухэтажных высотках. Если приходилось ехать туда, мы с Моникой и Сарташем брали такси. И, хмельные и веселые, мчались по проспекту Вернадского в один из самых престижных новых районов столицы.

Молодежь небольшого закрытого мирка московских иностранных представительств жила дружно. Отпрыски дипломатических сотрудников самых разных посольств чуть ли не каждый день собирались большими компаниями у кого-нибудь дома. И устраивали молодежные тусовки. Их называли пати – от английского слова 'party', что значит вечеринка, пирушка. Впрочем, это слово толковалось в иностранной посольской среде и как 'званый вечер'. На таких вечерах иностранцы торжественно справляли национальные праздники, отмечали дни рождения. Я любила бывать и на тех пати, и на других. Мне все было интересно!

Особенно весело было на молодежных тусовках у американцев. Пати они устраивали просто. С угощениями не мудрствовали: накупали кучу картофельных чипсов и несколько ящиков кока-колы. Чипсы ссыпали в тазик, бутылки выставляли на стол, включали музыку и танцевали до упаду. Мы с Моникой набивали рты чипсами и тоже пускались в пляс. Она научила меня танцевать самбу и румбу. И как только из динамиков начинали звучать латиноамериканские ритмы, мы 'зажигали' вдвоем не хуже бразильских танцовщиц на карнавале в Рио-де-Жанейро!

Помимо веселого времяпрепровождения я получала в этой компании отличную языковую практику. Ведь со мной общались настоящие носители английского языка! В разговорах с ними я очень быстро освоила американскую разговорную речь со всеми ее нюансами лексики, произношения, интонирования. Забегая вперед, скажу, что уже через год такого общения я владела английским языком абсолютно свободно. Среди преподавателей английского обо мне ходили легенды, меня считали лучшей ученицей школы. Спустя еще год, когда я уже училась в десятом классе, спецшколу ? 20 во время своего визита в СССР посетила королева Великобритании Елизавета II. Она желала осмотреть классы, узнать, как поставлено в нашем учебном заведении преподавание английского языка. Естественно, встал вопрос о переводчике на экскурсии королевы по школе. Эту роль должен был исполнить кто-то из учеников. И продемонстрировать высочайшее качество преподавания английского в СССР! Учителя думали недолго. 'Только Платонова справится! – пришли они к единодушному мнению. – Она лучшая!' Что ж, на экскурсии королевы я спокойно продефилировала с ней по школе, свободно перевела все ее вопросы и речи наших учителей.

– This wonderful girl knows our language perfectly well! (Эта чудесная девочка прекрасно знает наш язык!) – сказала Елизавета II. И ласково погладила меня по плечу. До сих пор помню прикосновение ее маленькой изящной руки...

Да... А все начиналось с чипсов!

Кстати, о чипсах и кока-коле. Их тогда можно было купить только в сети валютных магазинов 'Березка'. В этих магазинах продавались импортные продукты питания и потребительские товары. Иностранцы могли приобретать их за валюту. Советские граждане иметь ее не имели права. Они должны были расплачиваться чеками Внешпосылторга. Чеки были только у тех, кто работал за рубежом или в посольствах, ими выдавали зарплату. Иным способом эти волшебные бумажки заработать было невозможно. Правда, их подпольно продавали за рубли. Так что советский человек имел возможность приобрести недоступные импортные продукты, одежду, косметику и бытовую технику в 'Березке'. Но при этом сильно рисковал оказаться за решеткой...

В общем, все было сложно. Но в том мире, в который ввела меня Моника, проблемы дефицита денег и товаров не существовало. Мои друзья из посольств одевались в модные батники, футболки и джинсы. Слушали западный рок, пользуясь высококлассной аппаратурой и оригинальными звукозаписями ведущих мировых фирм. Проводили время в лучших ресторанах и барах.

Мы с Моникой от них не отставали. У нее было полно карманных денег. Намного больше, чем давала мне тетя Наташа. Поэтому моя подруга всегда щедро несла траты за двоих. Мы любили ходить в популярные в те годы молодежное кафе 'Метелица', бар 'Лабиринт', пивной ресторан 'Жигули'. Все они находились на Калининском проспекте, ныне это Новый Арбат. А на улице Горького мы одно время облюбовали бар 'Марс'. Он находился в здании театра имени Ермоловой, рядом с гостиницей 'Интурист'. В 'Марсе' ежедневно собирались валютные проститутки в ожидании открытия вечернего ресторана в гостинице. Именно в нем они знакомились с иностранцами – своими потенциальными клиентами. Нас же бар привлекал тем, что в нем можно было заказать оригинальный коктейль 'Шампань-коблер'. Он изготавливался на основе шампанского, вишневого ликера, коньяка и лимонного сока. Было вкусно!

В кафе и барах мы с Моникой никогда не оставались одни. Нам не давали скучать многочисленные ухажеры. Ведь мы представляли собой очень необычную парочку.

Я к тому времени очень хорошо поработала над своим внешним видом. Сделала себе африканскую прическу: на голове красовалась шапка курчавых волос, как у Анжелы Дэвис. Носила я синюю американскую футболку с блестящими разводами на рукавах, подарок Моники, и узкую джинсовую юбку. А на ногах у меня красовалось оригинальное трикотажное изделие – цветные гетры-перчатки! Они имели отделения для каждого пальца ноги. И все десять пальцев были разного цвета! Гетры связала по моему заказу тетя Наташа. Я надевала сабо с открытыми носами, и мои разноцветные пальчики свободно являли себя взглядам окружающих. It was great!

В общем, видок у меня был экстравагантный. У моей подруги-мулатки с ее любовью к модным нарядам – тоже. К тому же мы говорили на английском языке, и нас все принимали за иностранок.

Так что мы с Моникой не знали отбоя от парней и даже взрослых мужчин, желающих познакомиться! Нас развлекали, нас угощали, нас приглашали танцевать. Мы весело проводили время!

***

Так проходил месяц за месяцем. Мне исполнилось четырнадцать лет, я окончила седьмой класс, наступило лето. И однажды, стоя дома перед зеркалом, я поняла, что из симпатичной девочки-подростка превратилась в привлекательную девушку. Не увидела, а именно поняла, прочувствовала. Это было что-то вроде интимного самораскрытия. Я осознала, что заинтересованные взгляды моих одноклассников, настойчивые ухаживания знакомых из кафе и баров уже не оставляют меня, как прежде, насмешливой наблюдательницей. А те поцелуи, которые парням удавалось срывать с моих губ, перестали быть для меня всего лишь дерзким экспериментом беспечного исследователя.

Во мне проснулась чувственность. Она требовала нового качества жизни, нового подхода к отношениям с противоположным полом...

Мне нужно было решить, что с этим делать.

В тот же день я встретила в 'Марсе' Карину – одну из тех проституток, у которых покупала на Патриарших прудах свои первые джинсы. Мы с Моникой сидели на высоких стульях возле барной стойки и потягивали через соломинки наш любимый 'Шампань-коблер'. И тут из-за дальнего столика мне махнула рукой какая-то девушка. Она сидела в компании двух негров. Я присмотрелась и узнала Карину.

– Привет! Ты здорово изменилась! Эффектно выглядишь!– весело сказала она, когда мы с Моникой уселись за столик. И кивнула на своих черных приятелей: – Это мои друзья из Сомали – Генри и Мамаду.

Негры очень походили друг на друга: оба молодые, сухощавые, стройные, серьезные. Одеты они были официально: белые рубашки с галстуками, отутюженные брюки, лакированные туфли. Оказалось, что наши новые знакомые – сотрудники посольства Сомали. В тот день они зашли в бар с Кариной, девушкой Генри, после какой-то конференции в 'Интуристе'.

Моника быстро нашла с неграми общий язык. Уже через минуту болтала с ними без умолку. А я тихо спросила Карину:

– Так Генри – твой парень?

Она кивнула:

– У нас с ним любовь.

И рассказала, что Генри женат на сомалийке. Но полгода назад влюбился в Карину по уши, нежно ухаживал за ней, осыпал подарками. Снял для нее квартиру на Кутузовском проспекте. Там они и встречались. Карина бросила заниматься проституцией.

– Не знаю, что дальше будет. Но сейчас я счастлива! – беспечно улыбнулась она. – Кстати, Мамаду ищет себе подружку! Связываться с проститутками не хочет. У него жена француженка, живет в Париже, так что сама понимаешь... – Она лукаво мне подмигнула: – По-моему, ты ему нравишься!

Я посмотрела на Мамаду. Он, разговаривая с Моникой, все время кидал на меня короткие внимательные взгляды. Генри встал, чтобы принести нам коктейли, мои подруги удалились в туалет, и мы с Мамаду остались за столиком одни. Он теперь смотрел на меня не отрываясь. Я увидела в его глазах восхищение и сильное животное желание. Он сжал мою руку:

– Olga! You are so beautiful! (Ольга! Ты такая красивая!)

Он был приличный парень, этот Мамаду. Ничто в нем меня не отталкивало. А его вожделение рождало во мне сильный ответ. Я вспомнила свои утренние ощущения и размышления у зеркала. Чувственная девушка во мне заявляла о своих правах. Ну и что?.. Я прислушивалась к себе. Что мне теперь с ней делать?..

Пока ответ был мне неизвестен. Я находилась в растерянности.

– Let's spend this evening together! (Давай проведем этот вечер вместе!) – горячо сказал Мамаду. – Let's go to my flat! (Поедем ко мне в гости!)

Отказываться было не по мне. Я знала, что Мамаду будет склонять меня к близости. Но не боялась его. Была уверена, что сумею держать ситуацию под контролем. В то же время мое взросление требовало продолжения экспериментов с поцелуями. Мне не хватало информации для того, чтобы принять правильную внутреннюю позицию.

Одним словом, я согласилась. В тот вечер все было так, как я и предполагала. Мамаду жил один, на юго-западе. Мы приехали к нему на такси. Пили вино, жевали чипсы и смотрели 'Эммануэль-2'. Выбор фильма моим ухажером был понятен. Мамаду, сидя со мной на диване, обнимал меня, целовал и все время пытался раздеть. Я чувствовала, как он меня желал, и распалялась в ответ. Но не позволяла ни себе, ни ему переходить четко установленные границы. В конце концов, встала, решительно попрощалась и уехала.

На следующий день Мамаду позвонил, долго извинялся и пригласил меня в ресторан.

– You don't have to apologize (Тебе не за что извиняться.), – сказала я. – But I don't want to go to a restaurant. (А в ресторан я не хочу.)

В компании с негром я выглядела бы проституткой.

– Then come to me! (Тогда приезжай ко мне!) – быстро сказал Мамаду. – I'll pay for the taxi. (Такси я оплачу.)

Он не терял надежды уложить меня в постель. А я решила упорно продолжать свой эксперимент. И все повторилось с точностью до деталей. Я уехала от него с распухшими губами, лицо и шея горели от его жарких поцелуев.

Так продолжалось несколько дней. А я никак не могла понять, что мне нужно.

Но, наконец, все разрешилось. Мамаду позвонил мне и радостно сообщил:

– My wife has come to me from Paris! I want to introduce you to her, take the taxy! (Ко мне из Парижа приехала жена! Я хочу вас познакомить, бери такси!)

Супруга Мамаду оказалась молодой красивой француженкой, чем-то похожей на Мирей Матье. К моему приезду она приготовила шикарный стол с белым вином, паштетами и колбасками, привезенными из Франции. Мамаду представил меня:

– This is my Soviet friend! (Это мой советский друг!)

Мы очень мило общались. Только было непонятно, зачем я нужна в семейной компании. Но очень скоро все стало ясно. Мамаду под каким-то предлогом вывел меня из комнаты и горячо зашептал:

– Olga, I told my wife that you are my lover. She agreed! For the French it's a common thing. You didn't want to be with me because of her? (Ольга, я сказал жене, что ты моя любовница! Она согласна! Для французов это обычное дело. Ты ведь из-за нее не хотела быть со мной?)

'Надо же, какой предприимчивый малый! – подумала я. – С женой договорился! Добыл разрешение!..'

Тут-то я и получила результат своих экспериментов! В одно мгновение в голове сложилась ясная картина.

Весной я бросила занятия художественной гимнастикой. В конце мая наша секция участвовала в межрайонных соревнованиях, на которых юные спортсменки должны были показать, чему научились за год. Я научилась многому. Была одной из лучших гимнасток в секции и гордилась этим. На соревнованиях я прекрасно выполнила упражнения с обручем и лентой: набрала максимальное количество баллов. И уже видела себя на первом месте в личном зачете. Но когда вышла на гимнастический ковер с мячом, все мои надежды рухнули. Мяч упорно отказывался мне подчиняться! Я сразу же оказалась в аутсайдерах. Не дождавшись конца соревнований, молча выскочила из зала, быстро переоделась и уехала домой. Больше в секции я не появлялась.

Я перестала заниматься художественной гимнастикой. Потому что не смогла стать лучшей.

Максимализм? Да! Я была так устроена! Такая и сейчас! Мне – либо все, либо ничего!

В любом настоящем деле я всегда развивала максимально возможное усилие и шла к цели без страха и упрека. Полная самоотдача и – успех! А если его нет – нечего тянуть! Я отбрасывала неудачу в сторону и начинала новое дело. И снова погружалась в него с головой!

Так же и в любви, и в семейной жизни – либо все, либо ничего! Либо любишь и боготворишь – как отец боготворил мою мать! – и не боишься идти ради своей любви на любые жертвы. Либо – ничего не нужно!

Все встало на свои места. Мамаду со своим неуемным вожделением и расчетливой практичностью должен найти себе другую подружку. Он не любит. Поэтому он мне не нужен. И я его не люблю. Пусть девушка Оля со своей проснувшейся чувственностью не путает мне карты. Она подождет. Либо все – либо ничего!

Та встреча с черным приятелем из Сомали была последней.

***

В дни, что я посвятила общению с Мамаду, мы с Моникой не виделись. Общались только по телефону. Она познакомилась с каким-то парнем-иностранцем, между ними вспыхнула любовь, и теперь моя подруга все свое время проводила в его компании на юго-западе.

– What about Sartash? (А как же Сарташ?) – спрашивала я.

– He went to Pakistan (Он уехал в Пакистан.), – легко отвечала Моника. – And didn't say when he is going to come back! (И не сказал, когда вернется!)

Мы разговаривали по телефону каждый вечер: делились впечатлениями. Но однажды я не дождалась от нее звонка. А на следующий день мне позвонила встревоженная Мария да Коста Ногейра:

– Olga! Monica hasn't come home! Do you know, where she is? (Ольга! Моника не ночевала дома! Ты знаешь, где она?!)

Я не знала. Прошел еще день, два – Моника не появлялась. Ее мать пребывала в страшной тревоге. Звонила мне, плакала и рассказывала, что накануне исчезновения Моники они сильно поссорились. Как всегда, из-за того, что моя подруга наотрез отказалась гладить свое белье.

– I really, really yelled at her! (Я очень сильно накричала на нее!) – говорила мать Моники, глотая слезы. – It's my fault! Now where's my beloved girl?! What's wrong with her?! (Я виновата! Где теперь моя любимая девочка?! Что с ней?!)

Я помогала, чем могла. Обзвонила наших общих с Моникой друзей. Никто из них не знал, где искать мою подругу. Никто из них не знал ее нового парня.

Прошло еще два дня. Эдвард да Коста Ногейра поднял на ноги всю московскую милицию. Я ходила к Монике домой. Ее мать лежала на постели с почерневшим лицом, осунувшаяся, больная. Увидев меня, она зарыдала и отвернулась к стене.

Моника появилась дома ровно через неделю после своего исчезновения. С ней все было в порядке. Она просто-напросто решила наказать своих приемных родителей. И все дни, что ее искали, жила у друга.

За день до этого ее мать скончалась от сердечного приступа.

Я не знаю, что ощущала Моника, узнав о смерти матери, что ей говорил отец. Эдвард да Коста Ногейра увез тело жены в Бразилию, чтобы похоронить ее в родном Сан-Паулу. Монику он забрал с собой.

В Москву моя лучшая подруга не вернулась. Больше мы не виделись.

***

Несколько лет назад я разыскала Монику.

Для этого мне пришлось сделать официальный запрос в посольство Бразилии. Я надеялась, что из личного дела военного атташе Эдварда да Коста Ногейра смогу узнать предположительный адрес бывшей подруги. Она вполне могла жить в доме отца. Из ответа на запрос я поняла, что архивным поиском дела тридцатилетней давности заниматься никто не будет. Тогда я пошла на хитрость и использовала статус телеведущей Первого канала. Заявила пресс-атташе, что хочу сделать передачу об истории военных отношений Бразилии и СССР в 70-х годах прошлого века. Для этого необходимо взять интервью у дочери военного атташе – Моники да Коста Ногейра. Результат получился неожиданный. О местожительстве моей подруги пресс-атташе ничего узнать не смогла, зато дала адрес ее электронной почты!

В тот же день я отправила Монике письмо. Она ответила, мы стали переписываться. И вот что я узнала о том, как сложилась ее судьба после отъезда из СССР.

Тогда в жизни Моники началась черная полоса. Дети Марии да Косты Ногейра отвернулись от нее: винили в смерти матери. Вскоре умер и отец. Моника поступила в университет, но на первом курсе забеременела. Замуж не вышла, родила ребенка. Учебу в институте оставила: нужно было ухаживать за младенцем и хоть как-то зарабатывать на жизнь. Позже уехала в США, стала домработницей. И здесь судьба ей улыбнулась. Она познакомилась с молодым итальянцем, путешествующим по Америке, и тот сделал ей предложение. Блестящей карьерой и высокими доходами жених похвастать не мог, работал развозчиком пиццы. Зато был настоящим мужчиной и сильно любил Монику. Она уехала с ним в Италию, там они поженились. Теперь счастливо живут в Милане, у них трое детей.

Мы общаемся в интернете все реже. У нас теперь такие разные интересы и заботы! Все изменилось. Но порой я с удовольствием и легкой печалью вспоминаю дружбу двух бесшабашных хулиганистых девчонок, жадно познающих жизнь...

Тогда, после отъезда Моники, я по ней сильно скучала. Но последующие события очень скоро заставили меня отвлечься от мыслей о потере лучшей подруги.

Я сама стала Моникой.

Глава IV

АКТРИСА

Эта история началась с того, что в нашем классе появился новый ученик – Мишка Ефремов.

Сначала все подумали, что новичок – сын известного режиссера и актера Олега Ефремова. Однако это было не так. Правда, Мишкин отец, подобно своему именитому однофамильцу, занимался театральной режиссурой. Но не в Москве, а в Лондоне. Там он вместе с семьей провел несколько лет. Активно 'проводил партийную линию в искусстве', как рассказывал нам Мишка. Это было очень похоже на санкционированную властями диверсию советской культуры в театральную жизнь Великобритании. О последствиях сей акции ничего не известно. Скорее всего, их просто не было. Тем не менее, режиссер вернулся на родину с почестями и благополучно зажил в элитной многоэтажке на Малой Бронной. А его сын пошел учиться в спецшколу ? 20.

Мишка Ефремов легко влился в разнородный и недружный коллектив нашего класса. Находчивый и чуткий в общении, он всегда знал, что и кому сказать, а где нужно – молчал. К тому же – нисколько не задавался своей лондонской биографией и безупречным английским произношением. Девчонок он покорил длинной прической под битлов и легкой ироничной улыбкой. Ребят – тем, что щедро делился со всеми жвачкой, то есть жевательными резинками. А нужно сказать, что эти ароматные пластинки с ягодным или 'холодковым' вкусом в импортной обертке были тогда для любого школьника вожделенным приобретением. В СССР они не производились. А те из ребят, кому родители привозили жвачку из-за рубежа, не горели желанием делиться ею с товарищами. Вот почему в нашей школе можно было периодически наблюдать одну и ту же унизительную картину...

Впрочем, парой фраз здесь не отделаться. Этому стоит уделить особое внимание.

К середине 70-х годов спецшкола ? 20 завоевала прочные позиции в ряду ведущих школ страны. Для московских чиновников она стала своего рода 'витриной' советского образования. Они с большой гордостью и охотой предъявляли ее взорам зарубежных гостей столицы. Поэтому нашу школу частенько посещали иностранные делегации. Учителя встречали их с большим пиететом и не меньшим достоинством. И пеклись о том, чтобы все ученики также вели себя достойно. То есть с осознанием значимости своего статуса советских школьников – учащихся лучшего учебного заведения в СССР.

Но не тут-то было! Ученики младших и средних классов по своему малолетству и недомыслию при виде вышагивающих по коридору иностранцев забывали обо всем на свете. Ведь в любом зарубежном госте они видели щедрый источник жвачки! И это было действительно так! Иностранцы прекрасно знали о том, что наши дети жвачкой обделены и в то же время ею бредят. И при посещении школы набивали упаковками с жевательными пластинками карманы брюк и пиджаков. Делали они это вовсе не из благих побуждений. А для того, чтобы создать определенного рода картину. И она всякий раз получалась такая.

Перемена. Коридор заполнен гуляющими, играющими школьниками. Появляется группа иностранцев в сопровождении директора и учителя. Все ребята и девчонки как один замирают на месте. Тишина. Неподвижность. Секундная пауза. И – началось! Веселые и беспечные доселе школьники мгновенно превращаются в голодных дикарей с умоляющими взглядами. И – бегут к иностранцам со всех сторон! Дети взывают о помощи. Дети протягивают руки. Дети жалко и подобострастно улыбаются. И кричат:

– Cheving gum! Cheving gum! (Жвачка! Жвачка!)

Ни дать ни взять – голодающие африканцы при получении гуманитарной помощи!

Иностранцы же не теряются! Кто-то из них начинает сноровисто раздавать жвачку. А другие с бешеной скоростью щелкают затворами фотоаппаратов. Запланированная унизительная акция разворачивается! Через несколько дней в зарубежных газетах появятся шокирующие снимки. На них мальчики в странных, мышиного цвета, костюмах и девочки в монашеских коричневых платьях и траурных черных фартуках тянут руки к читателю. В их глазах – мольба. Это советские дети. Чего они просят? Хлеба? Воды?..

Снимки публиковались с самыми неожиданными комментариями. В любом случае – такими, что у наших чиновников волосы на голове вставали дыбом. А все остальные советские граждане – из тех, что могли читать зарубежную прессу, – просто заливались краской стыда.

Я теперь спрашиваю себя: неужели властям трудно было закупить лицензию и наладить в стране производство жевательной резинки? Дети есть дети! Какой с них спрос?.. Ну, если так хотят жвачки – дайте, вам же это несложно сделать! Ведь нет в употреблении этих ароматных пластинок ничего плохого! А на кону, в конце концов, – престиж страны!

Советской номенклатуре такое и в голову не приходило. Возможно, в верхах думали так же, как моя мама: 'Это развращает!' Она из всех своих бесчисленных зарубежных командировок не привезла мне ни одной пластинки сheving gum. Впрочем, к жевательным резинкам я была равнодушна.

Но вернемся к Мишке Ефремову. Итак, он накормил наших ребят жвачкой и тем снискал их расположение. Я по достоинству оценила этот простой и эффектный ход. Мишка был умный парень. Мы сразу же прониклись друг к другу симпатией. Я вспомнила, что летом мы несколько раз виделись в кафе или баре. И даже танцевали в одной компании. Вот только познакомиться не удосужились.

При первом своем появлении в классе Мишка сразу же узнал меня и заговорчески улыбнулся. Мы, мол, с тобой одной крови, и джунгли у нас общие, и на охоту, может, теперь вместе пойдем. Ну, ладно! Я положительно относилась к дружбе с собратом по крови. Без Моники мне было одиноко.

Через пару дней он подошел ко мне на перемене и приветливо сказал:

– А я знаю, что тебя Олей зовут. В кафе слышал, когда тебя подруга звала. Смуглая такая.

– Это Моника была, – так же приветливо ответила я. – Она бразильянка, у нас училась. Мы с ней дружили. Но летом она на родину вернулась.

– Бразильянка? – живо переспросил Мишка. И почему-то широко улыбнулся: – Отлично!

Это была странная реакция. Я посмотрела на него с легким удивлением. Он не смутился:

– Это здорово, что у тебя была подруга-иностранка! А не какая-нибудь обычная девчонка. Ну, которая кроме Москвы ничего не видела! Наверняка Моника тебе много о Бразилии рассказывала.

Ну да, действительно, Моника частенько вспоминала Сан-Паулу. И даже подарила мне большую, щедро иллюстрированную книгу о своем родном городе. И бразильские песенки мы с ней вместе пели, и португальский язык я с ее подачи немного узнала. Но причем здесь Мишка Ефремов?

Он продолжал улыбаться и внимательно смотреть на меня:

– Ты красиво танцуешь. И, вообще, выглядишь классно.

– Спасибо, – сдержанно ответила я. Мне было непонятно, что происходит. То речь о Монике, то 'ты классная'... Клеит он меня так, что ли? Ну, тогда это было, по меньшей мере, неуклюже.

Но Мишка Ефремов никогда не был неуклюжим в общении.

– Не удивляйся. Я тебе дело одно хочу предложить, – загадочно улыбнулся он.

Я почему-то сразу подумала о том, что Ефремов не может предложить плохого дела. Он вызывал у меня доверие. Но расслабляться все равно не стоило.

– Настолько интересное, что со мной можно о нем говорить? – высокомерно улыбнулась я.

– Тебе понравится, – заверил он. – Да это, в общем-то, и не дело совсем, а отдых. Знаешь, как оторвемся! По полной программе! Но мероприятие требует длительной актерской игры. Как говорится, весь вечере на сцене! Репетировать придется, приобретать актерские навыки. Я видел, как ты танцевала, как двигаешься. Ты актриса по своей сути. Я это тебе как сын режиссера говорю. Ты справишься.

Он интригующе замолчал. Мне понравилась его краткая, но энергичная речь. Тем более что в ней он не скупился на комплименты.

Мишка как будто услышал мои мысли:

– Я тебе не комплименты делаю, а констатирую факты. Я все лето искал такую девчонку, как ты. Чтоб и красивая была, и английский знала, и сыграть роль сумела. А мне одни дуры попадались. И языка, конечно, никто не знает. Да и здесь, среди знающих, – он огляделся по сторонам, – ты лучшая!

– Да в чем дело-то, скажи, в конце концов! – не выдержала я. 'Констатацию фактов' слушать, конечно, было приятно. Но слишком уж осторожно и долго подходил Мишка к сути дела. – Зачем тебе актриса со знанием английского языка? Что ты от меня хочешь?!

Ефремов сморгнул и замолчал. Но продолжал внимательно смотреть на меня. И, наконец, сказал:

– Я хочу, чтобы ты стала Моникой.

И тут прозвенел звонок на урок. Надо было бы идти в класс, а я застыла на месте с удивленной улыбкой. Мишка понимающе усмехнулся:

– Не все сразу. Давай я тебя провожу до дома после школы, и по дороге все обсудим.

***

Мишка Ефремов оказался сложнее, чем я думала. Этот пятнадцатилетний паренек, битломан и любитель посидеть за коктейлем в баре, имел честолюбивую мечту. Он хотел стать театральным режиссером – таким же уважаемым и востребованным, как его отец.

– Пусть его спектакли не так нашумели, как у Олега Ефремова, – говорил он, вышагивая рядом со мной и помахивая моим портфелем. Его он отнял у меня сразу же, как только мы вышли из школы. Мишка был истинным джентльменом! – Но все признают: он настоящий профессионал, мастер! Поэтому его и послали в Лондон работать! Я на его вечерние репетиции хожу: смотрю, учусь. Я тоже режиссером буду! Недаром я сын режиссера! Призвание чувствую, понимаешь?

– Понимаю, – отвечала я. Хотя, конечно же, не понимала, что такое призвание. Потому что сама не имела его, время не пришло. Ничего подобного тому, что чувствовал в себе Мишка, я не ощущала. Не было такого дела, которое поглощало бы меня всю, целиком. Это придет позже, спустя годы. А тогда мне было просто интересно жить, вот и все. Поэтому я шла, подставляя лицо лучам по-летнему жаркого сентябрьского солнца, и улыбалась. Мне было приятно, что Мишка несет мой портфель. Мне было интересно его слушать. А еще интереснее – узнать, к чему он ведет.

– Ну так вот! – продолжал он свою экспрессивную речь. – Я решил поставить спектакль. Но не в театре, а в жизни! Играют два актера – ты и я. А зритель у нас будет один – иностранец, который на тебя клюнет!

– Что-о?! – перестала улыбаться я. – Ты с ума сошел, Ефремов?!

Мишка снисходительно засмеялся:

– Слушай внимательно, Платонова! Я шикарную постановку придумал! Смотри. Мы с тобой идем в валютный бар. Ты выдаешь себя за иностранку. Может быть, будешь студенткой Университета дружбы народов. Может быть, дочерью дипломата из посольства. Это неважно, потом решим. Тебе восемнадцать лет...

– Ну, ты точно сумасшедший! – мгновенно отреагировала я. – Какие восемнадцать! Мне в апреле только пятнадцать исполнится! Через полгода!

Мишка остановился и деланно-возмущенно выпучил на меня глаза:

– Оль! Ты на себя в зеркало давно смотрела?! Поверь, ты выглядишь, как молодая красивая девушка! Никому и в голову не придет, что тебе не восемнадцать, а четырнадцать! Особенно когда ты в этом своем желтом платье. Ну, в котором я тебя в 'Марсе' видел!

Недалеко от моего дома, на улице Герцена, располагался крупный комиссионный магазин. Замечателен он был тем, что в нем порой можно было обнаружить в продаже чудесную импортную одежду. Ведь стоял он посреди района, в котором проживала советская элита и работники посольств. Те, для кого заграница в прямом или переносном смысле была дом родной. Они-то и сдавали в комиссионку такие вещи, которых в других магазинах Москвы днем с огнем не сыщешь. Я долго копила деньги, чтобы купить здесь что-нибудь по-настоящему модное и стильное. Каждую неделю заходила в магазин и тщательно изучала ассортимент. И, наконец, летом приобрела вечернее итальянское платье из струящегося крепдешина. Оно было лимонного цвета, длинное, приталенное, с красивой бисерной вышивкой на кокетке и широкими плиссированными рукавами. Вместе с ним я надевала украшенные позолотой туфли на серебристых шпильках. И превращалась в тоненькую, стройную, обворожительно-изящную принцессу. Да! Вот какой эффект давала моя обновка!

Этот наряд я очень любила. И вот, оказалось, что он не только украшает, а еще и делает меня взрослой!

Я сразу поверила Мишке Ефремову. Преображающая сила лимонного платья и золотистых туфель сомнений у меня не вызывала. 'Восемнадцатилетняя принцесса? С ума сойти! – подумала я. – Надо будет сегодня в платье повертеться перед зеркалом!' И небрежно бросила Мишке, скрывая свой сильно возросший интерес к его замыслу: