Текст книги "Аляска (СИ)"

Автор книги: Ольга Платонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

– Тебе удобно здесь? – ласково спросил он, склоняясь надо мной.

– Да...

И была любовь. Воды Славянского залива вышли из берегов. Лазурные волны вздыбились, накрыли поселок, луг, бетонный забор стройзоны и унесли нас в бескрайние просторы океана Нежности и Огня. Там мы дышали небом, пили солнечный свет, резвились в глубинах прозрачных вод. Наши губы сливались, мы растворялись друг в друге, теряли себя... Волны спадали, мы снова оказывались в сумраке нашего убежища, и тогда не отводили друг от друга глаз. 'Оля!..' 'Отари!..' Ласкающий взгляд, немое движение горячих губ: 'Люблю!..', трепетное касание рук... И снова нас уносило лазурное цунами.

Раздался осторожный стук в дверь. Приглушенный голос снаружи позвал: 'Эй, ребята! Обед!' Отари стал быстро одеваться:

– Не может быть! Полдня уже прошло?!

– Ты уходишь?! – отчаянно вскрикнула я и протянула к нему руки.

– Нет-нет, Оленька! Я сейчас...

Он открыл дверь, о чем-то тихо переговорил с товарищем и сразу вернулся.

– Кушать подано! – В руках мой любимый держал две стальные миски и радостно улыбался. У меня отлегло от сердца. И тут же я поняла, как сильно проголодалась!

– Смотри! – Отари поставил миски рядом со мной на бушлаты. Они были до краев наполнены картофельным пюре, густо перемешанным с кильками в томатном соусе. При виде этого простого блюда у меня разыгрался волчий аппетит! – Обычно мы пустую картошку едим. Смажут ее жиром из банок с тушенкой, и считается, что она с мясом! А сегодня друзья консервы с килькой для нас открыли! И вот! – Он царственным жестом указал на посуду. – В зоне это деликатес, Оля! Ради тебя старались, понимаешь? Чтобы мою любимую женщину угостить!

Мы набросились на еду. Никогда я не ела ничего вкуснее! Этот обед из одного блюда – в интерьере машинного отделения самоходного гусеничного крана – стал лучшим в моей жизни!

Потом Отари ненадолго выходил с пустыми мисками, принес бутылку воды. И снова мы принадлежали друг другу, снова были вместе. Я рассказывала ему о Хачике, о том, как мы штурмовали стройзону, как разрезали замок бытовки. Отари скрипел зубами:

– Обманули менты, дзагхлеби (собаки)! Не повели нас сюда в воскресенье! – Виновато обнимал меня, гладил по плечам, говорил: – Хачику скажу – он тебя до аэропорта проводит, на самолет посадит! С его ксивой везде пройдете, никто тебя проверять не будет!

Несколько часов пролетели, как несколько минут. На стройке раздались звонкие мерные звуки ударов металла о металл.

– В рельс бьют! Конец работе! – Отари смотрел на меня не отрываясь. – Пора идти, Оля! Перекличка сейчас будет!

Я бросилась ему на шею, прижалась губами к его сухим горячим губам. Не отпускала от себя. Прильнула к нему всем телом.

– Пять лет еще, милый! Как долго! Пять лет!

Сердце мое обливалось кровью.

Он торопливо шептал:

– Оля, Оленька!.. Я выйду на химию, ты сможешь приезжать, жить там сможешь!.. – Он писал об этом не раз. Я верила его словам. Но когда все это будет? Когда?!

Он бережно разомкнул мои объятия, встал, шагнул к двери.

– Как приедешь домой – сразу пиши! А то сердце мое болеть будет!

Я осталась сидеть на нашем любовном ложе, провожала его взглядом. По щекам текли слезы.

– Отари, береги себя!..

Он осторожно приоткрыл дверь, выглянул наружу, повернулся ко мне.

– Люблю! Жизнь моя!.. Дождись!..

Яркий свет, бьющий из дверной щели, оттенял фигуру Отари. Я всматривалась, но не могла разглядеть его лица.

Он отвернулся и прыгнул с порога на гусеничные траки. Дверь с визгом захлопнулась. Меня окружила серая полутьма.

В тот день я видела Отари последний раз в жизни.

***

Время все меняет. Мы привыкли считать его мерой длительности событий. Но это не так. Время творит наши судьбы. Оно делит жизнь на периоды и в каждом из них накатывает на нас волнами перемен, новых обстоятельств, встреч, обретений, потерь. Постепенно или вдруг мы становимся иными, наше окружение превращается в общество малознакомых людей. Мы вынуждены растерянно оглядываться и признавать: мир вокруг и внутри нас изменился, нужно действовать и мыслить иначе. Мы ощущаем незнакомый напор событий, он нас тревожит. Плыть в этом внезапно нахлынувшем потоке или сопротивляться ему изо всех сил? Решение всегда остается за нами. А Время расставит все на места...

После моей поездки к Отари наша любовь продолжалась еще пять лет. Я думала, это будет длиться всю жизнь, но...

Время все меняет.

Наша встреча не принесла того, чего я от нее ждала. Беременности не случилось. После операции, что мне сделали в 11-ой гинекологической больнице, прошел год. Теперь я жила с мыслью о том, что у меня не будет детей. Ведь мой лечащий врач Надежда Николаевна Баканова говорила: 'В течение года тебе нужно обязательно забеременеть, иначе эта операция бесполезна. Потом начнутся те же проблемы...' Гадание в больнице, добрые предчувствия, хорошее состояние моего женского здоровья обещали мне другое. Нужно было прояснить ситуацию, решить проблему. Но до тех пор, пока Отари не выйдет на свободу, я решила об этом не думать.

Моя жизнь потекла своим чередом. Учеба в ИнЯзе, работа в Московском текстильном институте, в ВЦСПС. Ежедневные письма в колонию, Отари. Вечерами я привычно вышивала гладью изображение пяти белых калл.

Так прошло четыре года. Я окончила институт, получила диплом преподавателя английского языка. Стала работать в текстильном институте не только на дневном, но и на вечернем отделении. Там же, на кафедре английского языка, писала диссертацию 'Билингвизм в СССР'. Я взялась за нее не случайно, еще на последних курсах ИнЯза. Эта работа раскрывала важную тему. В многонациональной советской стране практика владения двумя языками – билингвизм – была широко распространена почти во всех республиках СССР. Ее научное исследование считалось чрезвычайно актуальным. Таким оно, кстати, остается и для современной России.

Тема диссертации была интересна мне, прежде всего, благодаря отношениям с Отари. Ведь он был классическим билингвом! Его ошибки в произношении или подборе русских слов давали мне самый живой материал для исследований. Я с упоением писала ему о своей работе.

Прошло еще полгода. Я готовилась к защите, печатала дома на пишущей машинке последние листы своей диссертации.

Тогда Отари и прислал письмо, которое изменило все.

Он совершил в зоне преступление. Какое – в его послании об этом не было ни слова. Состоялся суд. Срок заключения Отари в УЦ 267/30-2-30 увеличился на три с половиной года.

Сказать, что это известие было для меня ударом – не сказать ничего. Оно разрушило саму основу моей внутренней жизни – веру в счастье с Отари. Я вдруг сделала ужасное открытие: он всегда, всегда ставил свои чувства ко мне на второе место! Самым важным для него была преданность воровскому делу. Он говорил о любви и перечеркивал наше будущее все новыми и новыми преступлениями. Он был создан не для семьи. Он был создан как вор.

'Такой у него закон', – говорил старик Потапыч...

Письмо Отари стало приговором нашей любви. Я могла ждать его еще три с половиной года, еще пять или десять лет. Могла дождаться и заключить его в объятия. Но никогда не смогла бы построить с ним жизнь, обрести судьбу Женщины, Жены, Матери.

А я мечтала о такой судьбе. Мечтала иметь детей. Думала: 'Отари вернется, и я узнаю, могу забеременеть или нет. Если нет, снова пойду в женскую консультацию, в больницу, к Бакановой, к знахарям – куда угодно! Черта возьму за рога, но стану матерью!' А теперь... Ждать еще три года? И почему три, а не больше? Кто знает, что натворит Отари за это время и сможет ли вообще выйти на свободу!..

С ним у меня не было будущего.

Мое сердце стонало от боли. Я должна была принять роковое решение: отказаться от своей любви. Но я любила!.. Что мне было делать?! Я продолжала посылать в колонию письма...

К разрыву меня подтолкнул сам Отари. После того, как он получил новый срок, что-то в нем надломилось. Его письма стали сдержанными, сухими. В них все чаще появлялись злые жалобы на строгости режима, на произвол администрации. Но этим дело не ограничилось. Он стал меня болезненно ревновать. 'Ты пишешь холодные слова, без сердца! – жестко укорял он. И спрашивал: – Ты что-то скрываешь? У тебя кто-то есть?' Из месяца в месяц эта болезнь усугублялась. В конце концов он стал угрожать: 'У меня в Москве есть друзья. Они за тобой следят. И если что...'

Мне было обидно до слез, но я не могла ему помочь. Не могла исцелить его ревность, его больную душу: он был слишком далеко и сделал так, чтобы мы не увиделись как можно дольше. Я не могла изменить его воровскую судьбу: ее законы вбивались в его сознание годами на пыльных улицах Сабуртало и в Глданской тюрьме. А семь лет пребывания в колонии Приморья довершили дело...

Неизбежное произошло. Я приняла решение – раз и навсегда лишила себя права строить жизнь с уголовником-рецидивистом. И написала об этом Отари.

На следующий день после получения моего письма он попытался покончить жизнь самоубийством. Забрался на стрелу того самого гусеничного крана, в котором мы встречались с ним пять лет назад, и спрыгнул с 20-метровой высоты.

Об этом я узнала из письма бывшего начальника отряда в УЦ 267/30-2-30 майора Костенко. К тому времени он стал подполковником и занял должность начальника колонии. 'Отари жив, получил переломы, лежит в больнице, – писал мой старый знакомый. – Он выздоровеет. Но его психическое состояние оставляет желать лучшего. Он в тяжелой депрессии. Вы могли бы излечить его. Что случилось, Оля? Почему вы решили разорвать отношения с Отари?..'

Я читала и думала: 'Боже мой, вы же сами пять лет назад в разговоре со мной дали ответ на этот вопрос! 'Зэков трудно любить. Тем более таких, на строгом режиме...'

'Скажу больше, – продолжала я читать послание Костенко. – Ваш разрыв с Отари очень плохо сказался на дисциплинарной обстановке в его отряде. Вера в счастье и стремление заключенных к светлой жизни...'

Я отложила письмо. Меня не интересовали вера и стремления заключенных, тем более заботы начальника колонии. Костенко не получил моего ответа.

Долгие годы я сохраняла дружеские отношения с тетей Циалой. Мы иногда обменивались письмами. От нее я узнала о дальнейшей судьбе Отари.

Он вернулся из колонии домой, в Тбилиси, привез с собой большой фибровый чемодан, набитый моими письмами. Тетя Циала рассказывала, что не раз видела, как он читал их и плакал.

Он любил меня. И в моем сердце продолжала звучать стонущая нота любви к нему. Но мы оба ничего уже не могли изменить.

Тетя Циала стала подыскивать для Отари невесту. Надежда на то, что женитьба благотворным образом скажется на судьбе любимого племянника, не оставляла эту добрую женщину. Женой Отари стала скромная 16-летняя девушка. Она родила ему сына.

Но ему не нужны были ни сын, ни молодая жена. Он знал свой жребий.

Отари уехал во Владивосток, отыскал друзей по колонии и занялся криминальной торговлей подержанными японскими автомобилями. Это был опасный бизнес. В нем всегда на кону стояли большие деньги. Охотников за доходами группировки Отари находилось немало. Однажды преступники похитили малолетнего сына его друга и стали требовать за жизнь мальчика огромный выкуп. Состоялись переговоры, стороны к согласию не пришли. Отари с друзьями решил отстоять жизнь ребенка силой. Завязалась перестрелка. Мальчика освободили, вернули отцу. Но мой любимый в ходе того жестокого столкновения был убит...

Отец спасенного ребенка с почестями проводил своего друга в последний путь. Заказал для него гроб из ценных пород дерева с золотой инкрустацией, отправил тело на родину и организовал похороны. На одной из золотых пластин, украшающих последнее пристанище Отари, было написано: 'Спасибо, друг!'.

Я много думала над обстоятельствами смерти моего любимого. Они говорили сами за себя. Он погиб, спасая жизнь ребенка... Его заблудшую растерянную душу всегда озарял немеркнущий свет. Вот почему он был способен искренне и сильно любить, вот почему вызвал во мне столь же искреннее и сильное ответное чувство. Вот почему он не видел жизни без любви ко мне и шагнул со стрелы подъемного крана в пустоту. Иногда мне кажется, что он погиб в тот день, когда получил мое последнее письмо...

Я заставила себя забыть о первой любви. Нужно было строить другую жизнь, без нее. Я успешно защитила диссертацию. Мне прочили должность штатного преподавателя на кафедре английского языка Московского текстильного института. Тогда же меня вызвали на Лубянку, в КГБ, и предложили работать переводчицей. В стране началась перестройка, повеял, как тогда говорили, ветер свободы и перемен. Перед людьми, казалось, открывались невиданные перспективы. Страна вступала в новую эпоху.

Новая эпоха настала и в моей жизни. Я с надеждой смотрела в будущее. И верила в себя. 'Плохая' девочка с Лисы, лихая подруга бразильянки Моники, кокетливая Актриса, невеста американского бизнесмена Дэвида Барбера, любимая девушка грузинского вора Отари – все они ушли в прошлое. Как там у Марины Цветаевой в стихотворении 'Тебе – через сто лет'? 'Друг! Не ищи меня! Другая мода!..' Мне предстояло развить и отстоять собственный бизнес, четырежды выйти замуж и развестись, родить и воспитать четверых детей, построить дом и взрастить вокруг него роскошный сад, стать телеведущей и лицом Первого канала, написать книги...

Да, в моей жизни настала новая эпоха.

Но это совсем другая история.

И я обязательно ее расскажу.