Текст книги "Аляска (СИ)"

Автор книги: Ольга Платонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Annotation

Платонова Ольга Николаевна

Платонова Ольга Николаевна

Аляска

АЛЯСКА

Трилогия

От автора

Эта трилогия обо мне. Порой мне кажется невероятным, что судьба одной женщины могла вместить в себя столько удивительных событий, жизненных перипетий и метаморфоз. Но моя вместила! Поэтому я надеюсь, что вы будете читать 'Аляску' с интересом.

Но при чем здесь Аляска? Все очень просто: это мое второе имя! Почему?! – спросите вы. 'У каждой женщины есть тайна, но знать о ней никто не должен...' Больше сейчас ничего вам не скажу. Но тайну мою вы все-таки раскроете – если прочтете эту книгу!

В повествовании о моей жизни отразилась судьба целого поколения. Я хочу, чтобы 'Аляска' помогла моим ровесникам, а особенно ровесницам, женщинам родом из СССР, охватить свои судьбы одним взглядом. И, если есть в том потребность, найти пружины личной активности, формулу успеха, дорогу к счастью.

Эта книга прежде всего о Женщине, ее любви к Мужчине и личной судьбе. А если так...

Однажды я спросила у своей подруги, жены знаменитого советского киноактера, известного дамского угодника и ловеласа:

– А ты думала о том, что он тебя может бросить?

И услышала достойный ответ Женщины, которая знает себе цену. Моя подруга процитировала слова из популярной песни. Они и стали эпиграфом к этой книге.

Меня бросить невозможно, меня можно потерять.

КНИГА 1

ВОПРЕКИ ЗАПРЕТАМ

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I

ПУТЕШЕСТВИЕ В ДЕТСТВО

Глава I. И БЫЛ СОН...

Глава II. ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ ВЕРДИКТ

Глава III. Я, ПАПА И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

Глава IV. ТОЛСТАЯ ПЛАТОНИХА

Часть II

ВОПРЕКИ ЗАПРЕТАМ

Глава I. БУНТ

Глава II. НА ЛИСЕ

Глава III. GREAT!

Глава IV. АКТРИСА

Глава V. АМЕРИКАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Часть III

КРУТОЙ МАРШРУТ

Глава I. ОТАРИ

Глава II. ВДОЛЬ ОБРЫВА

Глава III. Я БУДУ ЖДАТЬ!

Глава IV. ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

Глава V. ДИСФУНКЦИЯ

Глава VI. КРУТОЙ МАРШРУТ

Глава VII. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

Часть I

ПУТЕШЕСТВИЕ В ДЕТСТВО

Глава I

И БЫЛ СОН...

Странный это был сон. Точь-в-точь живая картинка из моего детства. Будто не сон, а видение. Мне было лет пять, я лежала в постели, а отец рассказывал мне на ночь сказку.

За окнами темнело. Из-за двери доносились приглушенные шаги и голоса наших соседей по коммунальной квартире. На общей кухне звякала посуда, шумела текущая из крана вода. В дальнем углу нашей большой комнаты горел ночник, там мама укладывала брата Сашу. Он был на восемь лет старше меня и со мной не дружил, но сейчас мне было все равно. Я разглядывала фигурную лепнину на потолке и слушала папин голос.

Да, все было так, как когда-то в моем детстве. Только вот в жизни отец мне сказок не рассказывал, он их читал вслух. Может быть, поэтому у него выходила какая-то странная история.

– Жила-была в большом городе Москве маленькая девочка. Она ходила в простеньком белом платьице и любила играть в песочнице. У нее были тугие щечки, озорная улыбка и маленькие толстенькие ручки и ножки. Мама и папа ее очень любили. Но вот беда: она уехала от них далеко-далеко, на окраину Москвы. И стала жить-поживать с тетей Наташей на 11-й Парковой улице...

Не сказку он рассказывал, а быль. Когда мне исполнилось четыре года, я переехала к родителям в дом на улице Качалова, в пятикомнатную коммуналку. А до этого почти с самого рождения жила у папиной сестры – тети Наташи. У мамани, так я ее называла...

– У тети своих детей не было, и она ухаживала за девочкой, как за родной дочкой, – продолжал тем временем отец. – Она работала дворничихой и всегда брала девочку с собой. Пока та играла в песочнице, тетя успевала убрать несколько дворов и приготовить обед.

– Пап, а разве это сказка? – спросила я. – Ты сказку обещал, а рассказываешь про меня!

– Это, Оленька, присказка, – ласково ответил отец. – Сказка впереди, слушай дальше.

– А как девочку звали? – на всякий случай осведомилась я.

– Ляля, – улыбаясь, ответил отец. Ну да, так меня звала маманя. Про меня сказка. Я повернулась на бок, положила ладошку под щеку и стала смотреть на отца. На его простое доброе лицо, на широкую толстогубую улыбку, густую гриву зачесанных назад волос. Он был такой... весь мой. Родной, сильный, надежный, теплый и уютный.

– И вот однажды, в ясный летний день, маленькая Ляля не захотела играть под жарким солнцем в песочнице. Она вытряхнула из сандалий песок, взяла ведерко с совочками и отправилась на поиски волшебной страны. Что это за страна и где она находится, Ляля понятия не имела, но очень хотела в нее попасть. И пошла куда глаза глядят.

Я же говорю, что это был необычный сон. Отец рассказывал о моем бегстве в волшебную страну, но знать об этом никак не мог. Маманя не призналась ему, что потеряла меня тогда на целый час. Это было для нее невозможным делом, этого не могло произойти. В каком бы дворе она не работала, чем бы не занималась – никогда не оставляла меня надолго: приходила, уходила, приносила водички или булочку, поправляла у меня на голове платок, обнимала, целовала в щеки и снова шла работать, и снова возвращалась. Эта простая деревенская женщина любила меня безмерно. Вся ее жизнь складывалась вокруг щекастенькой беспечной малышки Ляли.

Но в тот день маманя сплоховала. Наверно, потому, что я очень хотела найти то, что искала.

Я засыпала под тихий говор отца и видела, как моя тетя отбрасывает метлу и мечется по дворам. Ее широконосое крестьянское лицо покрывается красными пятнами, губы искривляются в крике:

– Лялька! Лялька! Ой, божечки, да куда ж ты делась-то?!

А я уверенно топала среди хрущевских блочных пятиэтажек, мимо бесчисленных огородиков под окнами, убогих деревянных сарайчиков, кривых низкорослых яблонь, развешанных на веревках простыней. И смотрела вокруг. Вот девчонки играют на асфальте в классики. Мальчишка в шортиках гоняет мимо них взад-вперед на трехколесном велосипеде. А вот на лавочке возле подъезда судачат седенькие старушки. Мимо проезжает милиционер на мотоцикле с коляской. Издалека доносится пьяный говор мужиков, сидящих за домино возле вкопанного в землю стола. И – радиопозывные 'Маяка', и громкая музыка, и коммунальная ругань из распахнутых окон...

Московская окраина середины 60-х. Бедная, суетливая, живучая, скандальная...

Все это, конечно, было безумно интересно. Но не того искала трехлетняя малышка. Не той эстетики, не тех звуков, не той жизни. А какой? И что ее влекло в упрямом движении сквозь незнакомые дворы? Что заставляло выстукивать сандаликами по тротуару так решительно, будто она готова вот-вот прыгнуть и взлететь? В этом нужно было бы разобраться, но я слушала отца.

– Долго ли, коротко ли шла девочка Ляля, – рассказывал он, – неизвестно. Только вдруг открылся перед ней сказочный луг невиданной красоты.

Да, все было именно так! Я это помню! Пятиэтажки неожиданно куда-то пропали, как сквозь землю провалились. Дворы отступили и затихли. И я оказалась совершенно одна, под ярко-синим куполом неба, посреди залитого солнцем цветущего луга. Трава была мне по грудь, меня обступали ослепительно-белые короны ромашек, розово-пурпурные пятицветья луговой гвоздики. Передо мной приветливо склонялись малиновые метелки иван-чая, весело качались голубые звездочки цикория. Цветы источали густой медвяный аромат. Над ними кружили бабочки, деловито гудели шмели. Дружно, громко, радостно стрекотали кузнечики.

– Ляля глубоко вздохнула и засмеялась, – рассказывал отец. – Она поняла, что дальше ей не нужно никуда идти. Девочка набрала большой букет цветов, прижала его к груди и легла в нагретую солнцем траву. И забылась счастливым сном.

Папа, конечно, хитрил, вел к одному: хотел, чтобы я закрыла глаза и уснула.

– А я не буду! – шепнула я себе.

И тут же очнулась и от той дремы, что навеяла мне сказка отца, и от того странного видения, в котором он мне ее рассказывал.

Но прежде чем окончательно вынырнуть в реальность, услышала его последние слова:

– А когда Ляля проснулась, оказалась в волшебной стране, которую так долго искала.

***

Съемочная группа должна была приехать к десяти утра. Я высвободила руку из-под одеяла и взяла с прикроватной тумбочки смартфон. Так, семь часов, нежиться в постели некогда. Душ, прическа, грим, маникюр, завтрак. Потом я переоденусь к съемкам, и телеведущая Первого канала, ландшафтный дизайнер и садовод Ольга Платонова предстанет перед телекамерой.

Стараясь не разбудить мужа, я тихонько встала с нашей необъятной кровати с высоким декорированным изголовьем. Ноги утонули в мягком ворсе напольного ковра. Раздвижные зеркальные панели шкафа, который занимал всю противоположную стену спальни, услужливо отразили мои движения. Лучи утреннего солнца, преломленные на фацетной огранке зеркал, весело заиграли разноцветными огоньками-зайчиками. Я накинула халат из тонкого индийского шелка и...

И как только невесомая ткань легла на обнаженные плечи и спину, вспомнила ночной сон. Отец, маманя, волшебная страна... Боже, как давно это было! Сердце занялось нежной печалью. Я знала, почему всю жизнь любила легкие халатики из чистого хлопка или шелка. Когда я стала жить у родителей, по выходным отец отвозил меня к мамане. Ведь она не могла без меня долго, и я без нее скучала. И каждый раз она устраивала мне ванну. Ласково воркуя, мыла душистой мочалкой, а потом всегда заворачивала в большое марлевое полотно. Уж не знаю, откуда у нее взялась эта марля. Но она была запасливая, моя деревенская тетя! Легкая прохладная сетчатая ткань обнимала мое розовое от горячего купания тельце, и я погружалась в счастливый мир. Сильные и заботливые маманины руки подхватывали меня, ее сухие губы утыкались в мою щеку, я смеялась и дрыгала ножками. А потом блаженствовала под мягким одеялом: грызла семечки и листала 'Мурзилку'...

Путешествия в детство не проходят бесследно. Они развеивают морок обыденного потока дел, наводят резкость, смещают ракурс. Я вдруг увидела себя и все, что меня окружает, со стороны. Моложавая стройная женщина средних лет стоит перед зеркалом и задумчиво смотрит на свое отражение. Кто она такая? Выпускница института иностранных языков имени Мориса Тореза, свободно владеет тремя языками, кандидат филологических наук, автор диссертации 'Билингвизм в СССР'. Позже окончила курсы по истории искусств, основам европейской архитектуры, дизайну интерьеров, флористике, комнатному цветоводству, обустройству зимних садов – и еще, и еще, всего не перечислишь. Член Союза дизайнеров России. Действительный член Британского королевского общества садоводов. А сегодня – лицо Первого канала, ведущая и участница десятков популярных телепередач, дает мастер-классы для садоводов на тематическом канале 'Бобер' международной сети телевещания Первого, ее знает вся страна...

Я медленно оглядела свою спальную залу. Да, именно залу – а как еще назвать спальню площадью тридцать квадратных метров, оформленную в классическом стиле? Стены, декорированные золотисто-зеленым шелком, у широкой кровати – дубовые тумбы с высокими вертикальными зеркалами. Комод с декоративным растительным орнаментом. Зеркальная стена шкафа-купе, над ней – дань современному комфорту: плоский 100-дюймовый плазменный телевизор. А еще – тяжелые портьеры с ламбрекенами, коллекционные куклы, статуэтки, вазы, редкие декоративные растения... Все то, что создает уют и радует глаз.

Интерьер спальни оформлялся по моим эскизам.

Как там меня позиционировали в журнале 'Любимый дом'? Хозяйка особняка, выстроенного по ее проекту в стиле русского классицизма. Ну да, все правильно! И мой большой регулярный сад спланирован по тем же принципам. Поэтому есть в нем и каскадные пруды с разноцветными карпами кои – реплика любимого Версаля, и просторные беседки-павильоны, увитые клематисом и каприфолью, и строгая партерная часть перед особняком с газонами, цветочными вазами и фонтаном. Съемки телепрограмм с моим участием обычно проводятся здесь, ибо лучшей площадки для этого не найти!

Перед моим внутренним взором снова возникла девочка, шагающая по московским дворам. Как же далеко мне удалось из них уйти! Не сразу, не через сон на сказочном лугу, а через годы и годы упрямого движения вперед и вверх. Я все-таки нашла свою волшебную страну, отец в ночном видении пророчествовал. А ведь это было почти невозможно. Те дворы очень неохотно отпускали своих обитателей...

Это все они, вдруг подумала я. Они – отец и маманя. Их любовь, их объятия, их молитвы. Никакая успешная жизненная реализация невозможна без такой любви. И еще мама, напомнила я себе. Как я могла забыть о ней! Без мамы я бы не справилась. Отец и маманя дали мне силу, она – видение пути. Но об этом стоит хорошенько подумать потом. А сейчас пора заняться собой.

На пороге спальни я обернулась и посмотрела на мужа. Алексей спал безмятежным сном ребенка. Твердо очерченные губы смягчала сонная детская улыбка. Светло-русые волосы, днем собранные на затылке в тугой пучок, озорными прядями ниспадали на лоб. И даже прямой нос с крупными выразительными разрезами ноздрей, кажется, стал курносым. Взрослый мальчишка... Я вернусь через час, к тому времени он проснется, и наша домохозяйка Рано подаст нам завтрак.

А если уж рассуждать о своих ипостасях и жизненной реализации, сказала я себе, выходя из спальни, то следует громко провозгласить, что у меня четверо прекрасных детей! С их отцами я рано или поздно расставалась. Добавим к этому, что Алексей к историям моих распавшихся браков не имеет никакого отношения.

Я знала, что теперь буду думать обо всем этом. Путешествия в детство не проходят бесследно.

Глава II

ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ ВЕРДИКТ

Мои родители двоих детей иметь не собирались. Вернее, так. Мама категорически отрицала такую возможность. Ей было вполне достаточно одного сына Саши, а отец покорно с ней соглашался. На самом деле, он втайне мечтал о том, чтобы у сына была младшая сестренка, сам мне потом об этом рассказывал. Но... Слишком много было этих 'но'. Поэтому, когда врач вынес маме знаменательный приговор 'Вы беременны!' – мое появление на свет оказалось под большим вопросом.

И мне кажется, что вопрос этот ставился примерно так.

– Ну подумай сам, Коля, – тихо, но веско говорила мама отцу. – Какой может быть ребенок! Мы все живем в тесноте, в одной комнате: мать, мы с тобой, наш Саша, а ему уже семь лет. Четыре человека! А будет пять! Как сельди в бочке! Мне придется уйти с работы. Твоей зарплаты на всех нас не хватит. Мы не будем спать ночами. Что это за жизнь?!

Отец не отвечал, отводил глаза, тяжело вздыхал и поджимал губы. Да, все мамины доводы были неоспоримыми. Но он так хотел дочку!

Я представляю, что этот разговор происходил в жаркий летний день на Тверском бульваре. Родители любили прогуливаться по нему в тени старых вязов, дубов и лип.

Невысокая, миловидная, очаровательно-женственная мама шла с папой под руку. На ней было элегантное синее платье, привезенное из Парижа. Мама работала в Минвнешторге, часто бывала за границей и свой гардероб пополняла только в тамошних модных магазинах. Невиданный шик по тем временам! У нее был отличный вкус, она умела и любила одеваться и всегда прекрасно выглядела. Интригующую строгость ее облику придавали оригинальные каплевидные очки: у мамы было слабое зрение.

Отец, сотрудник Главного управления пожарной охраны МВД, всю жизнь носил офицерскую форму. Она ладно сидела на его спортивной фигуре и подчеркивала отличную военную выправку. К тому же, в начале 60-х форменный китель на мужчине выглядел столь же эффектно, как стильное импортное платье на женщине.

Статный офицер и строгая модница. Еще вполне молодые: маме тогда было тридцать семь, отцу – немного за сорок. Мои родители были красивой парой.

Они знали это и любили появляться на людях вдвоем. Но сейчас вряд ли испытывали удовольствие от того, что притягивали взгляды прохожих. Моя решительная заявка на существование в этом мире здорово прибавила им забот!

– А что твоя мама говорит? – насупившись, спрашивал отец.

– Ну, ты же знаешь: она нам не поможет.

Моя бабушка Леля по материнской линии была из старой московской интеллигенции. Университетское образование, знание языков, грамотная речь, любовь к чтению... Сдержанная, аккуратная, чуточку высокомерная, она всегда ходила в строгом платье с белым кружевным воротничком. Работала архивистом в МВД, на досуге занималась переводами. Ее покойный муж, отец моей матери, был солистом Большого театра. А сестра Муся, мамина тетя, – актрисой театра Вахтангова. Бабушка не раз с гордостью упоминала об этом!

Она высоко ценила свой статус интеллигентной образованной 'московской дамы'. И после того, как дочь вышла замуж, видела себя только в этой роли. Работа, чтение Гёте в подлиннике по вечерам и посещение театра в выходные составляло всю ее жизнь. Ничего больше для себя она не хотела. И, как могла, сторонилась беспокойной жизни семьи дочери, которая уже несколько лет разворачивалась у нее на глазах.

А может быть, причиной ее замкнутости послужила личная трагедия, пережитая в войну?.. Кроме дочери, моей мамы, у бабушки был еще и сын Борис. Дядя Боря ушел добровольцем на фронт. И погиб под Берлином в последний день войны от шального снаряда. Мама рассказывала, что, получив известие о гибели сына, бабушка долго не могла оправиться от горя...

– Ну ты же знаешь: она нам не поможет.

Мама сказала это бесстрастно. Просто привела еще один довод в пользу аборта.

Ее можно было понять.

Человеческие силы не беспредельны, хотя и принято к месту и не к месту высокопарно утверждать обратное. И каждый человек более или менее определенно представляет, какой груз ответственности он может на себя взять. Где тот предел, за которым любое его усилие будет работать только на износ.

Правда, не все об этом задумываются. Может быть, поэтому иногда и совершают невозможное...

Моя мама свой предел знала. У нее было слабое здоровье. Ее покойный отец, талантливый оперный тенор Иван Дубинин, годами пил горькую. Причем так охально, что с похмелья продавал даже ботиночки своих детей! Семья голодала. Жили Дубинины в той же комнате, которую я видела во сне, где прошли мое детство и юность. Это была коммунальная квартира на втором этаже старинного московского дома ? 8 по улице Качалова, ныне Малой Никитской. Напротив дома стоит величественное здание знаменитого Храма Большого Вознесения у Никитских ворот. В этом храме Пушкин венчался с Натальей Гончаровой, там служил священником мой прапрадед... Так вот. Когда в доме совсем было нечего есть, бабушка Леля брала детей за руки, и они шли в церковь. Стояли на паперти. Сердобольные прихожане помогали Христа ради. Тем семья моего беспутного деда и спасалась.

Иван Дубинин умер от запоя в конце тридцатых где-то в Казахстане, во время гастролей...

Для мамы те голодные времена и пьянство отца даром не прошли. С годами у нее развилась хроническая гипертония, всю жизнь ее мучили головные боли. Они отнимали так много сил...

– Николай, двоих детей я не подниму, – сказала она.

Да, похвастаться крепким здоровьем она не могла, но была умницей, каких мало. В трудные годы войны училась в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза и окончила его с отличием. Потом стала работать переводчиком в Министерстве внешней торговли. В начале карьеры мама владела двумя иностранными языками – английским и немецким. Но продолжала усердно учиться, совершенствоваться – занималась на вечерних курсах. И уже через пару лет свободно разговаривала не только на пяти европейских языках, но еще и на сложнейшем японском!

Она была талантливым лингвистом, моя мать. И сумела стать в Минвнешторге незаменимым специалистом.

– И потом, – продолжала нажимать мама на отца, – ты подумал, каково в таких условиях будет твоему сыну? Саше нужно немецким заниматься, музыкой! Или ты хочешь, чтобы он рос, как деревенский недоумок?

Она была достойной дочерью 'московской дамы'. Высокомерное отношение к 'глубинке', сельским жителям, деревенскому быту, простой русской речи впитала, наверное, с молоком матери. Природная сдержанность и хорошее воспитание не позволяли ей проявлять это в отношениях с людьми. Но с отцом она, когда ей было нужно, не церемонилась. Он был родом из деревни.

Отец молчал, о чем-то напряженно думая.

Она подняла на него глаза:

– А меня тебе не жалко?

– Валя!.. – Голос отца дрогнул. – Не говори так!

Боже мой, женщина! Она знала, как разговаривать с мужчиной, который ее боготворил! Я потом не раз слышала эти слова, обращенные к отцу, и каждый раз он начинал виновато суетиться. Защитный рефлекс на вечный мамин риторический вопрос у него не выработался до конца жизни.

Мама была для отца счастливой звездой, драгоценностью, божеством. Солнцем, которое озарило его обделенную войной, службой, скупым спартанским бытом казарм и общежитий молодость. Преображением его жизни, которое, как он думал, не должно было случиться.

Он родился в деревне Васильевка Саратовской губернии, в Поволжье. Его отец погиб на Первой мировой, оставив осиротевшими жену и троих детей. С той трагической потери и началась длинная полоса невзгод семьи Платоновых. Революция, гражданская война, продразверстка и военный коммунизм, три страшных голодных года в Поволжье... Мать отца, бабушка Аня, билась за жизнь своих детей на скудной земле маленького хозяйства изо всех сил. Но у нее плохо получалось, да и не могло получиться в тех условиях, без крепкой мужской руки. Отец рассказывал мне, как годами начинал каждый день с того, что ходил с младшим братом Сашей побираться по дворам. Как, уже подростком, надрывался на случайных работах. Как трудился в колхозе: выплаты за трудодни обеспечивали 'прожиточный минимум' – кусок хлеба и стакан молока в день.

Положение дел однажды резко изменила его старшая сестра, тетя Наташа, моя вторая мама. Как только подросла и получила удостоверение сельсовета, она уехала в Москву, устроилась дворничихой и перевезла мать и братьев в предоставленную ей крохотную комнатушку. Бабушка Аня стала подрабатывать нянькой в московских семьях. Нужда отступила от Платоновых, жить стало полегче. Братья быстро огляделись в Москве и поступили в пожарно-техническое училище.

С тех пор на долгие годы отец оторвался от семьи, а жениться все не было времени: как только окончил училище, грянула война. Он прошел ее всю, от Москвы до Берлина. И дядя Саша тоже. Бог хранил братьев Платоновых.

Вернувшись после войны в Москву, отец поступил на службу в Московскую пожарную охрану. Жил в общежитии: не хотел стеснять мать и сестру. О возможности личного счастья не думал. Он всегда и прежде всего был человеком долга, воином, защитником. Потом стал отличным службистом – офицером-инженером в МВД. Наверное, он запрещал себе думать о любви. Или сильно сомневался: возможна ли она в его суровой судьбе?..

Но ведь Любовь с нами не спорит. Наши сомнения, представления, убеждения ее не интересуют. Просто однажды она приходит и заполняет собой всю жизнь. И мир вокруг озаряется ярким счастливым светом!

Так и случилось с отцом, когда он познакомился с мамой. Их брак стал для него началом абсолютно новой жизни. Из пропахшего ваксой офицерского общежития он шагнул в уютный, тщательно выстроенный мирок интеллигентной московской семьи Дубининых. И остался в нем навсегда.

Он преклонялся перед матерью, перед ее красотой, образованностью, талантом. Ее слово было для него законом. Ее просьбы исполнялись им беспрекословно. Ее недомогания становились для него бедой, за которую только он один был в ответе. Так было всегда, я тому свидетель.

Но там, на Тверском бульваре, когда мама сказала ему о своей беременности и повела речь об аборте, – он вдруг в один момент изменился! Он не перечил ей, нет! Но и не уступал. Может быть, впервые в жизни.

Он молчал. Он мучительно размышлял. Мое появление на свет было для него такой же непреложностью, что и выполнение полученного воинского приказа. Можно сказать, что отец его получил. Откуда – свыше или из глубин своего внутреннего существа – для него было неважно. Отец знал одно: 'Девочка должна появиться на свет!' Почему именно девочка, а не мальчик, он не мог себе объяснить. В те времена не было УЗИ, врачи не определяли пол будущего ребенка!

Отец просто знал. Мысленно он уже держал меня на руках. И должен был каким-то образом сохранить в этой истории всех своих любимых людей. Всех вместе – не обделенными, целыми и невредимыми: и меня, и маму, и брата Сашу.

Он искал выход.

Он должен был меня отстоять.

– Надо Наташе сказать, – вдруг твердо сказал отец. Даже не твердо, а жестко. Это было на него совсем не похоже. Он всегда очень бережно и ласково обращался с мамой.

Она остановилась, изумленно посмотрела на него. Он ответил ей спокойной, уверенной улыбкой человека, который все решил и теперь точно знает, что нужно делать.

– А что это изменит? – Мамин вопрос прозвучал нервозно. Еще в начале разговора она почувствовала глухое сопротивление отца, а теперь и вовсе его не узнавала.

Что изменит? Это изменило все!

Папа говорил: его спасли две женщины – мать и сестра. Их необыкновенное трудолюбие. Их самоотречение ради любимых мальчишек. Их исконное, идущее от земли, истинно русское чувство родства: 'Своих не отдам!'. Вот они-то уж точно были не из тех, кто задумывается о пределе своих сил и возможностей! Разве не к ним он должен был обратиться в той пиковой ситуации?

Он вспоминал слова тети Наташи: 'Не нужно мне ничего для себя. День и ночь буду работать – но братьев на ноги поставлю!' Так и случилось. Отец и дядя Саша теперь строили собственные жизни, а она осталась одна. Отец знал: сестра очень хотела иметь детей. Вышла замуж, но неудачно, суженый оказался пьяницей. Она решительно подала на развод. Потом началась война, на которой погибли все женихи, что, возможно, были уготованы ей судьбой. Тетя Наташа жила в заботах о стареющей матери, братьях, племянниках. И мечтала излить нерастраченную материнскую любовь на маленькое родное дитя, которое безраздельно принадлежало бы только ей одной. Она признавалась в этом отцу.

– Ты родишь девочку, и сестра заберет ее к себе, – просто ответил отец.

Мама открыла от удивления рот.

– Девочку?!

– Ну да, Валя! Да! – легко засмеялся отец. – Я это знаю! Ну, или чувствую: называй, как хочешь! У нас будет девочка! И пусть она первое время поживет у Наташи!

– Как?.. А потом?! – Мама никак не могла прийти в себя.

Отец перестал улыбаться и посмотрел ей в глаза:

– А потом посмотрим.

Он понимал, что в этом 'потом' он уже ничего не сможет сделать по-своему, оставит решение за женой. Но у него будет девочка, любимая дочка! И не важно, где она станет жить: на улице Качалова или на 11-й Парковой. Неважно, в каком московском доме он реализует свое отцовство. Она будет, и это решало все.

Мама, наконец, все поняла. Об аборте речи нет. Она родит девочку. Ее дочь будет жить у своей родной тети. И это снимает все вопросы, которые ее волновали.

Она снова посмотрела на отца. И снова встретила его спокойный, уверенный взгляд. Вот ее мужчина. Настоящий, сильный, любящий. И она носит под сердцем его дочь. Разве эту чудесную картину можно испортить, разрушить счастье?..

– Нечего там смотреть! – неожиданно для себя воскликнула она. – Пусть Наташа поможет, а как дочь подрастет, заберем ее обратно!

И здесь отец сказал то, что во многом определило жизнь, которую мне предстояло прожить в родительской семье, на улице Качалова.

– Когда дочь к нам вернется, все заботы о ней я возьму на себя. А ты будешь заниматься Сашей. Согласна?

Мама улыбалась: она была согласна.

Вот так мне был вынесен оправдательный вердикт, а заодно и обещано, что я стану папиной дочкой.

В назначенный срок я появилась на свет в знаменитом роддоме имени Грауэрмана на Новом Арбате.

Глава III

Я, ПАПА И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

Детство мое. Ласковое солнечное утро в преддверии лета. Я выбегаю из подъезда, в руках у меня любимая кукла Маша – папин подарок! Она умеет говорить слово 'мама' и закрывать глаза с длинными пластмассовыми ресницами. Я прыгаю на одной ножке, оглядываюсь на отца. Он спешит ко мне.

– Оля, постой! Не выбегай на дорогу!

Папа – как всегда, аккуратный и подтянутый: отглаженные военные рубашка и брюки, галстук защитного цвета, до блеска начищенные ботинки. Сейчас он отведет меня в детский садик и – на работу, в здание Министерства внутренних дел на Огарева.

Отец подходит и берет меня за руку. Я показываю на старый высокий тополь, что растет у храма Большого Вознесения на другой стороне улицы. Земля под ним густо усыпана смешными буро-серыми гусеницами-сережками.

– Папа, давай сегодня Маше обед приготовим!

Год назад, когда я вернулась в родную семью от тети Наташи, он смастерил для меня маленький столик со скамейкой и вкопал их под тополем. По субботам и воскресеньям мы выходили с ним по утрам гулять. Я собирала опавшие сережки, а потом усаживалась за столом, резала их игрушечным оловянным ножиком и ссыпала в маленькую кастрюльку. Это был кукольный суп! Отец принимал в готовке живое участие: добавлял в мое блюдо зеленые листочки, лепестки цветов, разноцветные камешки.

– Маше вкуснее будет!

Я так смеялась!.. Как хорошо и весело было с папой!

Он очень ждал моего возвращения. Устроил для меня в комнате уютный детский уголок: постелил мягкий коврик, расставил на нем мебель для кукол – шкафчик, кроватку, кухонный гарнитур. А когда я приехала, подарил набор игрушечной посуды. Вот с этим кукольным набором и ходили мы с ним под тополь кормить мою Машу.

– Сегодня не получится, Олечка, – говорит отец, − я с работы поздно вернусь. А вот завтра выходной, и мы с тобой обязательно погуляем!

Мы идем по нашей улице к Садовому кольцу. По нему ходит троллейбус 'Б' – 'букашка', как называет его отец. Эта милая моему сердцу 'букашка' будет долго ползти по кольцу до ведомственного детского садика, куда меня определил папа. А я прилипну к окну и буду глазеть на проплывающие мимо витрины с манекенами, яркие вывески и афиши, громады сталинских домов, на москвичей, спешащих на работу. Мы сойдем у Цветного бульвара, на остановке рядом с газетным киоском...

– Папа! – дергаю я отца за руку. – А ты купишь мне 'Мурзилку'?

– Дочь, – с наигранной серьезностью отвечает отец, – тебе уже пять лет, и это солидный возраст! Ты же знаешь: 'Мурзилка' выходит один раз в месяц. А последний номер мы с тобой купили когда? Вчера! – Он смеется. – Так что теперь придется немного подождать!

– А-а-а... – разочарованно тяну я. И снова дергаю его за руку с очередной важной идеей: – А давай тогда книжку про дядю Степу купим! Знаешь, какая интересная! Он был великан и милиционер! Там картинки такие!.. Я у мальчика в садике видела!

– Договорились, дочь! – широко улыбается папа.

Отец любит покупать для меня детские книжки. Вечерами перед сном он читает мне сказки. И потихоньку обучает азбуке. У меня уже есть набор кубиков с забавными буквами на гранях. Мы с ним складываем из кубиков слова. Потом я с удовольствием читаю, что получилось: ар-буз, ко-ро-ва, о-гу-рец...