Текст книги "Аляска (СИ)"

Автор книги: Ольга Платонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Еще в день первого знакомства с Отари я заметила, что он очень деликатен по отношению к людям. Я видела, как на новоселье Алиса буквально вешалась ему на шею. Но Отари сумел настолько мягко ей отказать, что она нисколько не обиделась. Он заметил, что Мишка относится к нему почти враждебно. Но не ответил встречным неприятием. Ирка Цветкова получила от него ровно столько знаков внимания, что и остальные мои гости. А свою жгучую страсть ко мне он постарался выразить так, чтобы ничем не оскорбить.

Наши последующие свидания показали, что я не ошиблась в своих оценках. Отари обладал врожденной внутренней культурой. Она превращала его кавказский темперамент и жаркую порывистость в ровное проявление любящей силы. Мужественность сочеталась в нем с чуткостью и мягкостью. Решительность – с сердечной разумностью. Это придавало ему невыразимый шарм. Он был само непринужденное изящество: плавные жесты, негромкий голос, мягкая улыбка, внимательный взгляд...

Я любила смотреть на него, слушать его речи. И не переставала удивляться: мой Отари – вор-рецидивист?! Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: природа создавала его не для преступной жизни. И он чувствовал это. Больше того – знал, что ему по плечу самое достойное земное поприще. Недаром представился мне врачом, а не продавцом или мастером по ремонту телевизоров. Может, и была у него такая мечта – лечить людей?.. Но судьба распорядилась иначе. Он был вброшен в воровскую среду, в ней формировался. Принял ее законы, вел жизнь преступника. Это я могла себе объяснить. Как говорится, где родился, там и пригодился. Мне было непонятно одно: как он сумел сохранить в заключении свои лучшие качества? Ведь жестокость тюремной жизни исключала, казалось мне, любые проявления человечности!

Однажды я спросила его об этом.

– Не знаю, – серьезно ответил он. – Может быть, просто повезло. Хоть и попал в тюрьму молодым, не пришлось унижаться и биться за жизнь. Со своими ведь сидел, в Тбилиси... Друзей хороших нашел. Поэтому не озверел. А потом уже авторитет заработал, стало совсем просто.

В его словах заключалась половина правды. Невозможно сохранить в себе лучшее, если ты его не ценишь. Отари принимал законы воровской жизни как данность, но всегда верил в светлые устремления своей души...

Его деликатность в полной мере проявилась тогда, когда он переехал ко мне и занялся обустройством на новом месте. Отари никоим образом не желал нарушить в моем жилище привычного порядка вещей. Он задавал десятки трогательных вопросов. 'А это можно сюда положить?', 'Это тебе не помешает?', 'Это твое любимое место?'... В общем, устраивался так, будто хотел, чтобы я не замечала его присутствия! Но поселялся-то он как раз ради обратного! Я смеялась, наблюдая за его хлопотами.

Первые дни с Сашей мы не пересекались. Брат уходил на работу, пока мы спали. А возвращался домой в семь вечера. В это время Отари водил меня в кино, театр или ресторан. С соседями же у него сразу установились добрые отношения. Алиса была откровенно рада его появлению в нашей квартире. Марфушу же он просто покорил своей предупредительностью.

– Проходите, бабушка! – прижимался он в коридоре к стене, пока соседка неспешно пробиралась мимо него с табуреткой на кухню. И спрашивал: – Чем Вам помочь? Если что-то могу сделать для Вас – скажите!

Отари можно было заподозрить в том, что он намеренно задабривает человека, от которого следует ожидать неприятностей. Он жил у меня незаконно, как тогда говорили, без прописки. Вдруг старушка приведет участкового? Но я видела: Отари проявлял заботу о Марфуше самым естественным образом, искренне, без задней мысли. Он всегда испытывал трепет перед престарелыми людьми. На улице помогал старикам перейти дорогу, донести тяжелые сумки, спуститься по лестнице в подземный переход. Может быть, потому, что хранил в сердце благодарную память о бабушке с дедом? Ведь они стали ему семьей. А может, потому, что винил в их смерти себя?..

Одинокая старушка-карлица была тронута заботой нового симпатичного соседа. И попросила повесить у себя в комнате давным-давно купленные оконные занавески. Самой ей было не под силу, а соседей затруднять стеснялась. Отари с удовольствием это для нее сделал!

Наконец, настала очередь его знакомства с Сашей. Был выходной день, брат пребывал дома, и ближе к обеду мы столкнулись на кухне.

Отари запретил мне заниматься серьезной готовкой: варить супы, каши или жарить котлеты.

– Не хочу, чтобы моя девушка у плиты стояла! – заявил он. – Для этого повара есть! В ресторане будем еду брать!

И каждый день приносил пакеты с вкуснейшими яствами кавказской кухни, молодое виноградное вино, шампанское. Саша появился на кухне как раз тогда, когда мы собирались ужинать. Стол ломился от обилия свежей зелени, душистых соусов, закусок и мясных блюд. Я заметила, с какой завистью брат посмотрел на всю эту красоту. Завидовать он умел!

Я познакомила его с Отари. Саша вяло пожал руку моему мужчине и бросил на меня осуждающий взгляд. 'Разгулялась, пока родителей нет!' – прочла я в его глазах.

Брат достал со своей полки в холодильнике начатую пачку сливочного масла и кусок вареной колбасы. После этого полка опустела. Сашина прижимистость делала свое черное дело: он явно экономил на еде. Отари с не понятным мне беспокойством молча наблюдал за новоиспеченным родственником. И, когда тот отошел с чайником к плите, тихо спросил:

– Оля, это же твой брат, почему вы не кушаете вместе?

– Потому что он никого не любит, – шепнула я. – Не хочет делиться своей едой!

– Это еда?! – горячо зашептал в ответ Отари. – Зачем делиться?! Не надо, можно себе оставить! Пусть с нами ест, всем хватит!

– Еще чего! – само собой вырвалось у меня.

– Так нельзя, Оля! Это же твой родной брат! – доказывал Отари. – Пусть с семьей кушает! Пригласи его к столу!

Семейные узы, кровное родство для грузин – святое. В системе их приоритетов благополучие родных и долг крови стоят выше любых личных интересов и даже долга перед государством. Это я хорошо усвоила из общения с Отари.

– Саш, – сделав над собой усилие, как можно более приветливо позвала я, – садись с нами ужинать! Отари угощает!

Я была уверена: брат уже выстраивал в голове самые низкие измышления о моей 'связи с грузином'. Думал бог знает что об Отари. Предвкушал, как будет с ехидной усмешечкой излагать свои мысли родителям. Но отказаться от угощения он не мог. Его ждал шикарный стол и возможность отложить бутерброд с колбасой на завтрак. Прибыль, с одной стороны, с другой – экономия!

Надо было видеть, как обрадовался Отари, когда Саша согласился! Для грузина любая трапеза в компании родных и друзей, да еще с любимой женщиной – праздник. За столом Отари что-то оживленно рассказывал, шутил. Брат сначала сидел со своей вечной настороженной ухмылкой, но уже через полчаса, сытый и хмельной, благодушно улыбался. Отари был доволен: брата любимой девушки угостил! Но еще больше была довольна я. Потому что услышала от брата то, что хотела. Когда Отари вышел курить, я сказала:

– Он у меня поживет, пока родители не приедут.

Саша как раз нацепил на вилку самый крупный кусок чахохбили. И уже косился на полный бокал вина. Ему было не до меня.

– Да какая мне разница! Делай, что хочешь!

Я облегченно вздохнула. И подумала: 'Если бы не грузинское гостеприимство, неизвестно, как бы все обернулось...'

Саша стал у нас постоянным гостем. Когда мы ужинали дома, обязательно звали брата. На этом настоял Отари. Вот такая сложилась у нас семейная традиция!

***

В тот июль мы с Отари жили весело и беспечно. Гуляли по Москве, обедали в лучших ресторанах, ели мороженое и танцевали в кафе 'Метелица'. Но этим наши развлечения не ограничивались. Я с удивлением обнаружила, что к искусству Отари испытывает ничуть не меньший интерес, чем к предприятиям общепита. Почти каждый день мы ходили в кино, театр или на концерт. Программа наших культурных мероприятий была весьма насыщенной! Казалось, Отари старается возместить упущенное им за годы пребывания в тюрьмах. Жадно удовлетворяет 'культурный голод'. 'Как странно, – думала я. – Ведь сколько интеллигентных, образованных людей в этом не нуждаются! А у выходца из Сабуртало, грузина-вора – душа просит!'

Грузины – народ амбициозный. Им все самое лучшее подавай! Отари доставал билеты только на премьеры или самые нашумевшие спектакли и концертные программы. При этом он напрочь забывал, что означает слово 'невозможно'. Например, в то время уже набрала бешеную популярность группа 'Машина времени'. Отари был не в восторге от песен Макаревича, но знал, что мне они очень нравятся. Однажды группа решила дать выступление в доме культуры издательства 'Правда'. Отари попытался купить билеты в кассе, но не успел: их расхватали мгновенно. Тогда он поехал к одному знакомому, известному московскому музыканту. Тот развел руками:

– Как я тебе помогу? Здесь на уровне директора ДК решать надо!

– Так познакомь! Люди всегда друг с другом договорятся!

Отари понял, что дело серьезное, и с директором долгих бесед не вел: просто заплатил ему огромные деньги. Зато на концерте 'Машины времени' мы сидели на лучших местах!

А однажды он купил билеты на премьеру балета 'Щелкунчик' в Большом театре! Я тут же вспомнила походы родителей на концерты классической музыки и потащила Отари в магазин. Там мы купили для него элегантный серый костюм – точно такой, в каком отец обычно приобщался к высокой культуре. А я надела мамино бархатное платье. Когда мы с Отари чинно вошли в Большой театр и отразились в зеркалах фойе, я шепнула:

– Мы такие же эффектные, как папа с мамой! Они в консерваторию любят вместе ходить!

Я держала Отари под руку и ощущала себя взрослой, красивой, любящей и любимой женщиной! Жизнь состоялась!

Чаще всего мы, конечно, бывали в кино. Здесь Отари на премьеры не рвался. Он любил уже известные, серьезные, драматические фильмы – о перипетиях жизни, о войне: 'Дорогой мой человек', 'Отец солдата', 'Летят журавли', 'Судьба человека'... Эти знаменитые картины 50-60-х годов часто демонстрировались в кинотеатре повторного фильма. Располагался он совсем недалеко от моего дома: на углу улицы Герцена и Суворовского бульвара, ныне Никитского. Поэтому порой мы брали билеты сразу на два сеанса – дневной и вечерний!

Отари оказался очень чувствительным зрителем. Не сентиментальным, а именно чувствительным: остро сопереживал героям, особенно если это были дети. Ему полюбился фильм 'Сережа' – о пятилетнем мальчике, который чувствует себя в семье с новым папой одиноким и заброшенным. Мы смотрели его неоднократно. И всякий раз, когда на экране Сережа плакал и кричал уезжающему в какие-то Холмогоры отчиму: 'Коростелёв, родной мой, миленький! Я тебя очень прошу, ну, пожалуйста, возьми меня с собой!' – у Отари на глаза наворачивались слезы.

Я его понимала. Он рос, по существу, сиротой. Отца, вечно пропадавшего в тюрьмах, почти не знал. Мать его бросила. Наверное, маленький Отари скучал по ней... 'Я тебя очень прошу, ну, пожалуйста, возьми меня с собой!' Кто знает, сколько раз он засыпал, утыкаясь в мокрую от слез подушку...

Иногда мы ходили в гости. Отари имел много знакомых в столичной грузинской общине. А надо сказать, что в ней всегда тесно переплетались светские и криминальные связи. Если вор, катала, налетчик и актер, певец, композитор были грузинами, то ничто не мешало им свести тесную дружбу. Для Отари покровительство Тристана и авторитет 'правильного вора' открывали двери в самые известные московские дома. Правда, он не любил ходить со мной по гостям.

– Я там тебя теряю, – говорил он. – То с одним поговорить надо, то с другим... А тебя вроде и нет рядом!

Только один раз он не пожалел, что зашел со мной к кому-то на огонек. Мы застали в компании Владимира Высоцкого. Он сидел за столом с гитарой в руках, уже собирался уходить, но его дружно удерживали:

– Володя, спой еще одну песню! На посошок!

– На посошок обычно рюмку наливают, – усмехнувшись, сказал он. Я с удовольствием узнала неповторимое звучание его хриплого низкого голоса. Мы с Отари часто слушали магнитофонные записи песен Высоцкого. – Но сегодня обойдемся без этого.

Я тогда еще не слышала об алкогольной зависимости великого барда. А в тот вечер он, видимо, давал ей очередной бой: был сдержан и трезв.

– Хорошо, спою на посошок! – тронул он струны гитары. И запел:

– Вдоль обрыва, по-над пропастью,

По самому по краю,

Я коней своих нагайкою

Стегаю, погоняю...

Отари завороженно смотрел на Высоцкого. Эту песню он особенно любил. И сколько бы раз она ни звучала у меня дома в записи, всегда слушал ее напряженно, с блеском в глазах. 'Милый мой, – думала я в такие минуты, – ты ведь тоже мчишься вдоль обрыва, по краю пропасти! И знаешь, что падения не избежать... Что тебя ждет? И что будет с нашей любовью?..'

Иногда он уходил с утра и где-то пропадал до вечера. А пару раз не ночевал дома. Объявляясь после таких отлучек, Отари виновато утыкался лицом мне в плечо и тихо шептал:

– Прости...

Я никогда не спрашивала, что он делал и с кем проводил время. Да и незачем было спрашивать. В общих чертах я знала о 'гастролях' Отари в компании Тристана, а выяснять подробности у нас было не принято.

В такие дни Отари уезжал от дома на такси. Обычно я выходила вместе с ним из подъезда, провожала. И заметила, что в машине всегда сидит один и тот же водитель – плотный невыразительный мужичок в кожаной кепке.

– Он с вами постоянно работает? – как-то спросила я.

– Ну да. Без такси не обойдешься, – просто ответил Отари. – Иногда кое-что тяжелое увезти надо. Уехать быстро.

– Так ведь он русский. Как его... Ваня?

– Юра. Нет разницы, Оля! Грузин, русский!.. Человек деньги хорошие получает! Молчать будет!..

– А ты уверен, что он такой же 'правильный вор', как и ты? Попадется – и сдаст всех! Он русский! Может, ему наплевать на грузин, которые москвичей обкрадывают! Ты его хорошо знаешь?

– Тристан знает!

Для него этого было достаточно. Он не контролировал ситуацию. Все его заботы о собственной безопасности сводились к вере в авторитет и опытность Тристана. Ну и, конечно, в преданность подельников-грузин воровскому братству. Может, так и было принято в среде 'честных воров'. Но что-то мне подсказывало: здесь у Отари слабое место. Его подводило врожденное благородство. Оно лишало его волчьей настороженности преступника.

– На Тристана надейся – а сам не плошай!

Он только снисходительно улыбался в ответ.

Я кожей чувствовала: добром все это не кончится. Уговаривала Отари оставить все, покончить с воровством.

– Сделай себе документы, устройся на работу! Как-нибудь все образуется! Я буду с тобой. Может, отец чем-то поможет... – увещевала я. Отари обнимал меня, шептал:

– Я покончу с этим, Оля, обязательно! Вот только денег поднакоплю! Одевать тебя хочу, любовь моя! Машину, дом тебе куплю! В золоте ходить будешь!

Он не жалел денег на дорогие подарки для меня. Особенно любил тратиться на украшения. Дарил малахитовые и янтарные бусы, ожерелья из натурального жемчуга, серьги и кулоны с сапфирами и изумрудами, изящные золотые браслеты и часы. У меня всего за месяц набралась целая коллекция драгоценностей! Я делала вид, что сержусь на него за напрасные траты. Он говорил:

– Позволь мне исполнить мечту! Ту, которую могу исполнить! В тюрьме годами думал, как буду украшать любимую женщину!

Однажды мне пришла убийственная мысль, что все подарки Отари – краденое добро. Я тут же спросила его об этом. Он ужаснулся:

– Как ты могла подумать такое?! Как я на тебя ворованное надену?! Краденое к краденому уходит, мне за это деньги платят! На них тебе подарки покупаю! Вот чеки из магазина – разве не видишь?!

Он обиделся, отвернулся от меня. Я пожалела, что так плохо подумала о любимом мужчине. В конце концов, это и подозрение в непрофессиональном подходе к делу! Опытный вор дарить краденое не будет. Среди драгоценностей может оказаться авторская работа, есть вероятность, что бывший владелец увидит ее и опознает! Маловероятно, конечно, но все-таки... Наверняка Отари учитывал такие случайности. Чтобы загладить вину, я попросила:

– Ну, раз так, подари мне французские духи!

Отари тут же воодушевился и хлопнул себя по лбу:

– Как я раньше не подумал!

На следующий день я держала в руках флакончик духов 'Клима' – мечту всех женщин СССР 70-х годов! Недаром в прославленном фильме того времени 'Ирония судьбы, или С легким паром!' импозантный Ипполит дарит под Новый год своей невесте Наде именно 'Клима'...

***

Тот счастливый летний месяц пролетел незаметно. Родители должны были вернуться через неделю. Отпуска они уже отгуляли, но взяли еще несколько дней за свой счет, чтобы отдохнуть на даче подольше. Так что у нас с Отари оставалось ровно семь дней свободы и счастья. А потом...

Я готовилась к разговору с родителями. Собиралась рассказать им о своей любви, о всей серьезности отношений с Отари, о наших планах на будущее. И попросить о том, чтобы они позволили ему жить в моей комнате. Здесь могла бы пригодиться его легенда. Пусть он будет грузинским врачом, который набирается в Москве новых знаний на курсах повышения квалификации. Обучение долгое, а жить где-то надо! Не в гостинице же, это дорого!

Я очень надеялась на благополучный исход разговора и смотрела в будущее с оптимизмом.

Все мои радужные планы рухнули в один день.

Я не раз замечала: серьезным неприятностям всегда предшествуют мелкие происшествия или ссоры. Мелкие, но чувствительные – ровно настолько, чтобы лишить тебя благодушного настроения и заставить встряхнуться. Их можно воспринимать как предупреждения, 'знаки беды'. Они могут и обмануть. Но я все равно отношусь к ним внимательно. Кто предупрежден, тот вооружен!

Знаком того, что настало время неприятных перемен, стала моя стычка с братом. А дело было так.

Обычно по выходным я готовила завтрак не только для нас с Отари, но и для Саши. Так было и в то субботнее утро. Я встала раньше всех, вышла на кухню и вспомнила: от продуктов, что накануне вечером принес Отари, остались только помидоры и зелень.

– Хорошо вчера посидели... – пробормотала я. И полезла в холодильник за яйцами: решила приготовить омлет с помидорами. Взгляд упал на Сашину полку: на ней лежал одинокий кусок вареной колбасы. Я обрадовалась: вот это кстати! Но тут же вспомнила, что вижу этот кусок не в первый раз: он валялся в холодильнике уже несколько дней. Я осторожно взяла его в руки. Конечно, колбаса в яичнице не помешает, только... Она была уже несвежей, склизкой на ощупь. Но я знала, что нужно делать в таких случаях.

Кусок полетел в кастрюлю с кипящей водой. Через несколько минут я мелко нашинковала его и обжарила вместе с помидорами. Залила приготовленную смесь яйцами, взбитыми с молоком, и посыпала мелко нарубленной зеленью. Семейный завтрак был готов!

Саша с Отари уплетали омлет за обе щеки.

Через час брат зашел ко мне в комнату. Мы с Отари собирались на прогулку, визит был некстати. Но я ничего не сказала: Саша был чем-то сильно расстроен.

– Оля, а где моя колбаса? Ну, та, что в холодильнике лежала? – нервно поправляя на носу очки, спросил он.

– Так мы съели ее! – ничего не подозревая, ответила я. – На завтрак! Я ее с яйцами зажарила, не видел что ли? Она же у тебя сколько времени на полке валялась! А тут пригодилась!

Саша засопел, насупился, снял очки и уперся взглядом в пол.

– Я очень прошу тебя, – менторским тоном начал он, – больше так никогда не делать! На моей полке лежат только мои продукты. И только я могу ими распоряжаться!

В его голосе звучали стальные нотки. Я не верила своим ушам. Давать такую отповедь за кусок замыленной колбасы?! Да он что – с ума сошел?!

– Подожди, ты же сам только что яичницу ел! – возмутилась я.

– Мы с отцом раз и навсегда условились... – не слушал брат. И продолжал говорить: речь он подготовил длинную. Ее смысл ускользал от меня, от напора безумных слов зашумело в голове. Не знаю почему, я сбросила только что надетые туфли на шпильках и стояла, переминаясь с ноги на ногу. Отари глядел на меня с испугом.

– Таким образом, никто в семье не может распоряжаться тем, что является моей собственностью... – доносилось до меня. Я рассеянно потянулась к тумбе трельяжа и взяла с нее длинную пилку для ногтей. Отари подошел и мягко отобрал ее.

– Расходы, которые я несу на... – не унимался брат.

И тут я, наконец, дала волю своему гневу.

– Расходы?! Ах ты, юрист недоделанный! – уперла я руки в бока и подступила к нему. – Собственность у тебя? А чью собственность ты каждый день жрал, не помнишь? Чье шампанское вчера пил?!

Отари сзади обнял меня за плечи:

– Оля, не надо...

Но успокоить меня уже было трудно.

– А кто расходы нес на то, чтобы ты здесь шашлык вином запивал? – Я ткнула пальцем в Отари и обличающе выкрикнула: – Он! А какие это расходы, прикидывал?! Или ты все-таки взыщешь с него за колбасу?

Брат надел очки, как бы укрываясь за ними от моего бешенства. И все-таки не хотел сдаваться:

– Здесь вопрос принципа! Я...

– Да пошел ты! – в сердцах выкрикнула я. – Вся цена твоим принципам – кусок тухлятины! Вот ее ты всегда и будешь иметь на столе! Всю жизнь! Ешь теперь один в своей комнате! А к нам не суйся! И готовить тебе я больше не буду!

Отари вступился за Сашу:

– Оля! Так нельзя!

Я развернулась к нему и хотела выпалить: 'Если хочешь, сам его корми!' – но опомнилась. Не могла я сказать таких слов Отари. Наши отношения исключали подобное обращение друг к другу. Я прижалась к нему и бросила брату:

– Иди отсюда!

Саша удалился с каменным выражением лица. Кажется, он так ничего и не понял.

После этой мелкой ссоры начались крупные неприятности. На следующий день неожиданно вернулись с дачи родители. Оказалось, отца срочно вызвали на работу, а мама не захотела оставаться в загородном доме одна. Неделя августовской свободы помахала нам с Отари ручкой... Но это было еще полбеды. Настоящая беда случилась вечером.

Поначалу все шло хорошо. Отец с мамой нисколько не обеспокоились, когда я представила им Отари. Они видели его на моем новоселье и подумали, что новый знакомый дочери пришел к ней в гости. Оля – человек общительный, понравился ей красивый кавказец, принимает его дома, чаем угощает. Сейчас в кино пойдут... Все лучше, чем свадьба с американцем!

Правда, мама ехидно бросила, когда рядом никого не было:

– А ты не пробовала ухажеров из сверстников выбирать? Из русских, кстати?

– Ладно, мам... – В мои планы не входило портить с ней отношения. Вскоре она должна была решать, будет Отари жить у меня или нет. Внезапный приезд родителей застал меня врасплох. И теперь я пыталась сообразить, когда лучше начать разговор.

Пока они разбирали вещи в гостиной, я нервно металась по своей комнате.

– Прямо сейчас им скажу! Лучше сразу! Как ты считаешь? – спрашивала я у Отари.

Он нервничал не меньше меня. К родителям любимой девушки грузин относится с огромным уважением. Он ни за что не позволит себе оскорбить их чувства, доставить малейший дискомфорт. Отари не знал, обрадует ли моих родителей его желание войти в нашу семью. Да или нет?.. На этот вопрос могли ответить только они. При знакомстве с отцом и мамой Отари вел себя очень робко, смущался. Создавшаяся ситуация выходила за рамки семейных традиций и его жизненного опыта.

Он не мог немедленно просить у них моей руки. И в то же время дело к этому шло. Он не имел права им лгать. Но без этого было не обойтись. Он не должен был жить в доме невесты до свадьбы. Но я собиралась просить их именно об этом...

Он был в растерянности. Ему оставалось только довериться ходу событий.

Все решилось в течение нескольких минут.

Из гостиной раздался голос мамы:

– Оля! А где мой пеньюар? Что-то я его в шкафу не нахожу!

Я в ужасе ахнула. Вот и попалась! У мамы был роскошный розовый пеньюар из воздушной полупрозрачной ткани. Когда она уехала на дачу, я присвоила этот удивительный наряд. Спала в нем и красовалась по утрам перед Отари. Если бы отца неожиданно не вызвали на работу, к приезду родителей пеньюар вернулся бы на свое законное место – выстиранный и бережно отглаженный. Но сейчас он висел у меня в шкафу!

Отари смотрел на меня во все глаза. Я взяла себя в руки и успокаивающе улыбнулась ему. Все стало ясно: не будет никакого объяснения с родителями по поводу Отари. Сейчас начнется скандал, и чем он закончится – одному богу известно. Только не тем, что родители будут готовы выслушать мою просьбу.

– Сейчас, мам! – крикнула я, сняла пеньюар с вешалки и пошла в гостиную. – Вот он, – с деланно-небрежным видом протянула я маме розовый наряд. – Извини, взяла на время.

Мама стояла рядом перед распахнутым платяным шкафом с летним жакетом в руках. В нем она ездила на дачу. Видимо, собиралась вернуть его на место, тогда и обнаружила пропажу пеньюара.

– Вот это да! – Она возмущенно уставилась на меня. – Зачем ты его брала? – Мама откинула жакет на диван и выдернула пеньюар у меня из рук. Придирчиво оглядела наряд. – Перед кем ты в нем щеголяла?

Ну, все! Если разговор пошел в таком ключе, терять мне было нечего.

– А что, в нем перед кем-то щеголять нужно? – резко ответила я. – Взяла, потому что интересно было. Изящный женский наряд. Я в нем спала. Что в этом такого?

Мама саркастически засмеялась, пристально глядя мне в глаза.

– Коля, ты веришь? – обратилась она к отцу. – Неспроста наша дочка пеньюар надела! По-моему, этот кавказец Отари в нашем доме обосновался, пока нас не было!

– Что ты такое говоришь, Валя! – Папа резко встал из-за стола, громко двинул стулом. Схватил с дивана жакет и раздраженно стал пристраивать его на вешалку в шкафу. – Ну, захотела Оля почувствовать себя взрослой, поиграла! Не ругать же ее за это! – Он взял у мамы пеньюар и направился к двери. – Не волнуйся, я выстираю.

Мне стало не по себе. Отец не принимал того, о чем догадалась и на что намекала ему мама. Он, как обычно, ожидал от меня только хорошего. Того 'хорошего', что укладывалось в рамки его представлений о жизни и отношениях людей. И поэтому сейчас искренне заблуждался. Но я не видела ничего плохого в моей любви к Отари. И нашей близости не стыдилась. Ведь она была естественным выражением этой любви!

Мне нужно было сказать ему об этом.

– Подожди! – остановила я отца. – Мама права...

И выложила все как на духу. Естественно, на основе легенды Отари о своем врачебном призвании.

Пока я говорила, отец все больше тяжелел взглядом. Мама застыла с иронической усмешкой на лице. Я закончила свой монолог просьбой, которую вынашивала не менее двух последних недель:

– Пусть он живет у меня, пожалуйста. Я окончу школу, мы поженимся и уедем.

Родители повели себя в точности так, как при сватовстве Дэвида Барбера. Мама снова вспомнила о пороховой бочке, на которой она якобы живет, имея со мной дело.

– И ведь не знаешь, когда взорвется, Николай! – весело обращалась она к отцу. – Только одного жениха спровадили, уже нового в дом ведет!

Отец опустил голову и молча вышел из комнаты.

Мама проводила его взглядом и резко сменила тон:

– Ты что творишь? Тебе всего пятнадцать лет! Ты совсем девчонка! Несовершеннолетняя! Ишь ты, личную жизнь собралась устраивать! Вот окончишь школу, исполнится тебе восемнадцать – тогда и влюбляйся, выходи замуж! Но не сейчас!.. – Она перевела дух и продолжила с прежним воодушевлением: – Пусть твой Отари собирает вещи и уходит! Встречайтесь где хотите! Мы этого здесь терпеть не будем!

– Тогда и я уйду вместе с ним! – выпалила я.

– Скатертью дорога! – закричала мама. – Измучила ты нас всех! – Она схватилась за голову и направилась к дивану. – Сил никаких нет!.. Голова от тебя болит! Уходи, если хочешь!

– Где папа? – зло спросила я. – Он тоже думает, как ты?!

Мама легла на диван, вытянула ноги и воззвала громким стоном:

– Коля! Иди сюда, она уходить собралась!

Отец появился слишком быстро. Похоже, он слушал нас из-за двери.

– Оля, это ни в какие ворота не лезет, – хмуро начал он. – Так нельзя. Эти позорные отношения у нас на глазах не могут...

Я перестала его слышать. В голове стучала одна мысль: 'Вот так это и происходит... Вот так это и происходит...' Так люди выносят твоей любви приговор – ради торжества условностей. Ради того, чтобы в мире их представлений все осталось на своих местах. Но последнее слово всегда остается за тобой: ведь это твоя любовь, а не чья-нибудь еще. Если ты дрогнешь и промолчишь, они закопают ее на твоих глазах. Но если скажешь: 'Нет!' – узнаешь, на что ради нее готов...

– Я ухожу!

– Оля! Прекрати! – встревоженно нажал голосом отец. – Не делай этого!

Он не мог поступиться своими моральными принципами. Но очень не хотел, чтобы я уходила из дома. Он волновался за меня, болел душой. Так было всегда, сколько я его помню.

Мама отнеслась к моему решению намного проще. Держась за голову, она сказала слабым голосом:

– Коля, оставь ее... Пусть идет. Поживет в гостинице, узнает жизнь, перебесится – сразу прибежит... Намочи тряпку холодной водой и подай мне цитрамон!

Я обогнула крепкую фигуру отца, вышла из комнаты и с треском захлопнула дверь.

Через час мы с Отари выносили из квартиры чемоданы с нашими вещами. У подъезда ждал в такси водитель Юра. Мы собирались ехать в гостиницу 'Академическая'. Открывая дверцу автомобиля, я оглянулась на свой дом и подняла взгляд.

В окне моей комнаты стоял отец и неотрывно смотрел на меня. Вид у него был растерянный. Сердце мое сжалось...

***

– Алло, пап! Привет!

– Здравствуй, Оленька! Давно не звонила! Как у тебя дела?

– Как обычно! Все нормально!

– Послезавтра первое сентября! Не забыла про школу?

– Не волнуйся, я завтра вечером заеду, возьму портфель и все, что нужно для учебы. – Приезжай, мы с мамой будем ждать...

Я положила трубку и задумалась. Почти месяц прошел с тех пор, как я ушла из дома. Сначала мы с Отари провели два дня в гостинице. За это время он снял квартиру в Медведково, и мы благополучно зажили вдвоем. Я была вполне счастлива, только болело сердце за отца. Я не могла забыть, каким обескураженным взглядом провожал он меня из дома, как просил: 'Оля! Не делай этого!'... Впервые неразрывная связь между нами ослабла настолько, что он даже не имел представления, где меня искать. Я знала: он лишился покоя, его пожирает тревога. Какие бы доводы морали не приходили ему на помощь, не отталкивали от меня – они были ничто по сравнению с волнениями отцовской любви.

Я позвонила ему сразу же, как только мы с Отари переехали на съемную квартиру. Отец безумно обрадовался. 'Все хорошо!' – эти слова, с которых я начала разговор, он повторил в нашей беседе несколько раз. Я физически ощутила, какая тяжесть спала с его души. И чуть не ударила себя за то, что держала его в страшном напряжении почти три дня. Я намеренно подробно рассказала, как мы с Отари устроились, как живем, какой заботой окружает меня мой мужчина, как нежно любит. Одним словом, постаралась донести: все не так сумрачно и 'позорно', как отец себе представлял.