Текст книги "Аляска (СИ)"

Автор книги: Ольга Платонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Дэвид пришел на свидание в элегантном костюме и с огромным букетом желтых хризантем в руках. Я приняла от него охапку махровых золотистых шаров на длинных стеблях и с удовольствием вдохнула их терпкую, горьковато-полынную свежесть.

– My mom says that yellow chrysanthemums are soaked by the sun (Моя мама говорит, что желтые хризантемы пропитаны солнцем.), – мягко улыбнулся мне Дэвид. – She loves them. (Они ей очень нравятся.)

– I also like them (Мне тоже нравятся.), – тихо сказала я. Дэвид зарделся от удовольствия.

– They need to be put in the water, Monica! Let's go to the restaurant! (Их надо поставить в воду, Моника! Пойдемте в ресторан!) – Он показал на гостиницу 'Москва' на площади 50-летия Октября, ныне Манежной. До нее от 'Интуриста' было рукой подать.

– It is unlikely any vase can fit them! (Вряд ли они уместятся в вазе!) – засмеялась я, с трудом удерживая букет.

– We'll invent something! We need to let you free! I can't even kiss your hand! (Что-нибудь придумаем! Надо же Вас освободить! Ведь я не могу даже поцеловать Вашу руку!)

В ресторане мы расположились за столиком у большого окна с видом на площадь Свердлова, ныне Театральную, и памятник Карлу Марксу. Метрдотель по достоинству оценил внушительные размеры моего букета и занялся им лично. По его указанию официант поставил рядом со столом серебряное ведро для льда, наполненное водой. 'Самое большое, какое только могли найти!' – шепнул он метрдотелю. Тот с сомнением окинул взглядом охапку цветов на столе и все-таки скомандовал официанту: 'Ставь!' К счастью, все хризантемы в импровизированной напольной вазе уместились.

– Большое спасибо! – намеренно коверкая русские слова, поблагодарила я.

Мы прекрасно провели тот вечер. Я знала, что Дэвид – интересный собеседник. И предполагала, что он окажется деликатным, заботливым кавалером. Но американец превзошел все мои ожидания.

Дэвидом владело одно желание – доставить мне удовольствие, сделать мое пребывание с ним радостным и беспечным.

Он заказывал и мне, и себе только те блюда и напитки, которые я называла.

– I want to learn your taste, Monica! And I will indulge it! (Я хочу изучить ваши вкусы, Моника! И буду им потакать!) – смеялся он.

Дэвид имел хорошее чувство юмора и много шутил. При этом ни одной скабрезности я от него не слышала.

– Famous actress Faina Ranevskaya (Знаменитая актриса Фаина Раневская), – указывал он на памятник Карлу Марксу за окном, – has named this creation a refrigerator with a beard. (назвала это творение 'холодильником с бородой'.)

Моника смеялась и говорила:

– Ranevskaya? I hear it for the first time! But she put it so aptly! (Раневская? Первый раз слышу! Но как она удачно выразилась!)

Он приглашал меня на танец и вел в нем так бережно, будто я могла рассыпаться от неосторожного движения. Он не задавал бестактных вопросов. Охотно рассказывал о себе.

Оказалось, что ему сорок лет. С женой Дэвид несколько лет назад развелся. Его двадцатилетний сын служил в армии США.

– Личная жизнь не сложилась! – весело говорил он. – Зато у меня есть любимое дело!

Дэвид владел фирмой, которая вела международную торговлю золотом, алмазами и ювелирными украшениями.

– It's a big business (Это большое дело.), – рассказывал он. – I travel around the world. The USSR, South Africa, Israel, Europe, South America... And in Brazil, Monica, we also have partners! (Я езжу по всему миру. СССР, ЮАР, Израиль, Европа, Южная Америка... И в Бразилии, Моника, у нас тоже есть партнёры!) – шутливо-значительно смотрел он на меня. – Will you let me visit you when I'm there? (Позовете к себе в гости, когда я там буду?)

– I'll treat you to Brazilian coffee and cachaça! (Угощу вас бразильским кофе и кашасой!) – улыбалась я.

– Oh, cachaça, I know! (О, кашаса, знаю!) Your national drink! Its like whiskey! (Это ваш национальный напиток! Он напоминает виски!)

Он с удовольствием колесил по странам и континентам в поисках выгодных контрактов. Выявлял спрос на золото, алмазы и ювелирные украшения, сводил покупателей с поставщиками. Сегодня сказали бы: посредничал, 'связывал концы'.

– Especially I love to travel to Israel (Особенно я люблю бывать в Израиле.), – рассказывал он. – There are the world's best jewelers there. No wonder, the word "jewel" is a derivation from the word "jew". (Там лучшие в мире ювелиры. Недаром слово 'драгоценность' на многих языках производное от слова 'еврей'.)

В ответ я поведала ему о жизни Моники в Бразилии. Обещала показать книгу о Сан-Паулу. Глаза Дэвида счастливо заблестели: я косвенно дала понять, что мне понравилось его общество, и эта встреча – не последняя!

– Yes, Monica! (Да, Моника!) – Он взял мою руку и нежно ее поцеловал. – I'll be glad to learn about your hometown as much as possible! (Я буду рад узнать о вашем родном городе как можно больше!)

Мы еще танцевали и пили вино. Вечер пролетел незаметно. Пора было возвращаться домой. Я подумала о том, что Дэвид обязательно довезет меня на такси до злополучных запертых ворот бразильского посольства. И тогда сказала:

– I have to go. Today I should go to Olya Platonova, I promised her. (Мне пора. Сегодня еще нужно зайти к Оле Платоновой, я ей обещала.)

– And who is Olya Platonova? (А кто это – Оля Платонова?) – спросил он.

Я рассказала: у Моники есть русская подруга-одноклассница, живет недалеко от посольства, они частенько ходят друг к другу в гости и вместе готовятся к школьным занятиям.

Дэвид доставил Монику на такси к дому ее подруги и на прощанье горячо сжал мне руку:

– This is the best night of my life! When will I see you again? Do you want to go to the Museum of Leo Tolstoy tomorrow?! (Это лучший вечер в моей жизни! Когда мы увидимся снова? Хотите, завтра пойдем в музей Льва Толстого?!)

Я не удивилась этому предложению.

– No, David! (Нет, Дэвид!) – ласково улыбнулась Моника. – We'll go to the Museum of fine arts named after Pushkin. Your story about it interested me. (Мы пойдем в Пушкинский музей изобразительных искусств. Ваш рассказ о нем меня заинтересовал.)

Так было положено начало череде наших романтических встреч.

И необыкновенной истории чистой, платонической любви американца Дэвида к юной бразильянке Монике.

***

На следующий день мы долго бродили по залам музея, а потом пили чай c пирожными в кафе на Пушкинской улице, сегодня это Большая Дмитровка. Так у нас и повелось: музеи, выставки, концерты, прогулки по Москве, долгие беседы. Мы разговаривали обо всем: об Америке, о Бразилии, о работе Дэвида и моей учебе. Делились впечатлениями о том, что видели в музейных или выставочных залах. Дэвид много рассуждал об истории или искусстве. Конечно, в этих случаях я не могла поддерживать беседу на должном уровне. Но зато умела слушать. А Дэвид большего и не требовал. Он был счастлив уже тем, что Моника рядом.

Как-то я запела при нем карнавальную песенку на португальском языке. Когда-то мы с Моникой разучили ее и даже исполнили дуэтом на приеме в посольстве Бразилии. Дэвид восхитился и захлопал в ладоши:

– You have such a lovely voice! Sing something else! (Какой у тебя чудесный голос! Спой еще что-нибудь!)

Хотя в английском и нет различия между 'ты' и 'вы', мы за короткое время сблизились настолько, что 'уоu' для нас означало не что иное как 'ты'.

Я спела ему несколько английских песенок, которые мы разучивали в школе. Потом – суперпопулярные тогда битловские 'Girl' и 'Yesterday'. Его восторгам не было предела. С тех пор он чуть ли не каждую встречу просил меня петь.

Однажды в выходные мы поехали в Ясную Поляну. Дэвид задумал добраться туда на такси. Я возражала.

– This is Tula region! (Это Тульская область!) – возмущалась я. – Two hundred kilometers away from Moscow! You will spend a lot of money! (Двести километров от Москвы! Ты потратишь огромные деньги!)

– I can't take you there by train! (Я не могу вести тебя туда на электричке!) – горячился он в ответ. – Your comfort is more expensive! It is actually priceless! (Твой комфорт стоит дороже! Он вообще бесценен!)

Одним словом, Дэвид взял такси на весь день. Пока мы гуляли по родовой усадьбе Толстого, машина ждала нас у ворот.

Дэвид Барбер был, конечно, состоятельным человеком. И, как всякий бизнесмен, цену деньгам знал. Только вот когда дело касалось Моники, напрочь забывал о своей рачительности!

Он предупреждал каждое мое желание. Я купалась в лучах его внимания. Мне было с ним легко. А еще – я прониклась к Дэвиду доверием. Он не позволял себе проявлять мужскую страсть, хотя и не мог ее скрыть: она полыхала во взгляде. Однажды он отдал ей дань: крепко обнял меня, его рука скользнула вдоль моей спины ниже талии. Но я резко высвободилась и твердо сказала: 'Не позволяй себе этого!' Он страшно смутился... С тех пор самая смелая его ласка ограничивалась нежным объятием и легким прикосновением губ к моей щеке.

Мишка Ефремов снова звал меня в валютный бар, но я отказалась. Дэвид Барбер задал такой уровень отношений, на фоне которых ухаживания подвыпивших иностранцев выглядели пошлой игрой. Я больше не желала ловить на себе их похотливые взгляды.

– Ну да, понимаю, – вздохнул Мишка. – Если бы меня какая-нибудь иностранка по ресторанам каждый вечер водила, я бы тоже в осадок выпал.

– Ефремов, если ты на ресторанах умом двинулся, то на других не кивай! – резко ответила я. – Мне интересно было Монику играть, а не в ресторанах сидеть! А теперь интересно с Дэвидом общаться! Если ты не понял, какой он человек, то... В общем, заткнись лучше!

Я здорово тогда на него разозлилась.

– Ладно, Оль, – примирительно сказал он. – Извини. – И с критичным недовольством посмотрел на проходивших мимо стайку старшеклассниц. – Придется теперь новую актрису искать...

Дэвид часто бывал в разъездах. Перед каждым расставанием он выглядел несчастным:

– Monica, I'll be back in a month! I have to go to Hungary, Czechoslovakia, Poland. I will miss you so much! (Моника, я вернусь только через месяц! Мне нужно съездить в Венгрию, Чехословакию, Польшу. Я буду так сильно скучать!)

Я подозревала, что раньше он из своих путешествий возвращался в Нью-Йорк. Теперь – в Москву, к Монике. Дела в своей фирме улаживал по телефону, иногда на неделю летал в Америку.

Из каждой своей поездки он присылал мне открытки с видами городов, в которых останавливался. Мы договорились, что он будет писать на адрес Оли Платоновой.

– There is no need to disturb the security service of the Embassy (Не нужно тревожить посольскую службу безопасности), – обосновала я это решение.

Кстати, под тем же предлогом я запретила ему провожать меня после свиданий до посольства. Он останавливал такси в начале улицы Герцена, а оттуда до моего дома было рукой подать. В целях 'конспирации' он не имел права и звонить Монике по телефону. Мы с Дэвидом договаривались о каждом следующем свидании при встрече. Или он писал мне из командировки, когда приедет и где будет ждать.

На открытках он всегда с трогательной аккуратностью указывал: 'For Monica (Для Моники)'. Начинал свои послания с краткого извещения: 'Дорогая, у меня все в порядке'. А потом длинно объяснял, с каким нетерпением ждет нашей встречи, как без меня тоскует. На открытке обычно был указан обратный адрес. Я заходила в здание Центрального телеграфа на улице Горького, покупала там марки для оплаты международных почтовых отправлений и отвечала Дэвиду ласковым письмом. Подписывалась словами: 'Твоя Моника'.

Однажды от него пришла такая весточка: 'Monica, my plans have changed, I'm leaving for Brazil! Don't you expect in the next few days to visit Sao Paulo? We could meet up! You'd treat me to a real Brazilian coffee and cachaça! Do you remember your promise?' ('Моника, мои планы изменились, я лечу в Бразилию! Ты не планируешь в ближайшие дни побывать в Сан-Паулу? Мы могли бы встретиться! Ты бы угостила меня настоящим бразильским кофе и кашасой! Помнишь своё обещание?'

Моника в Бразилию лететь не собиралась...

Я ценила наши отношения. И подогревала чувства Дэвида ровным и мягким приятием. Мне нравились наши встречи-расставания и переписка. Это было очень похоже на красивую историю любви капитана Татаринова к своей жене из знаменитого фильма 'Два капитана'. 'Друг мой! Дорогая моя, родная Машенька!.. Мы увидимся, и все будет хорошо...' Какая девчонка в моем возрасте отказалась бы поиграть в такую любовь?! Но ведь я только играла, а Дэвид, похоже, испытывал ко мне искреннее сердечное влечение...

С другой стороны, его нельзя было назвать 'юношей бледным со взором горящим'. Он был зрелым мужчиной, предприимчивым и практичным. Я не питала иллюзий по поводу его физической преданности Монике. Он не мог отказывать себе в радостях интимной жизни ради высокого чувства. Слишком сильно в нем было мужское начало. Наверняка видный американец имел любовниц в самых разных странах. Скорей всего, думала я, это и давало ему возможность сдерживать свою пылкую страсть к Монике.

Но в его искренности по отношению ко мне я нисколько не сомневалась. Данте Алигьери пронес возвышенную платоническую любовь к своей Беатриче через всю жизнь. И это высокое чувство никак не исказила страсть, что он испытывал к другим женщинам.

Проходил месяц за месяцем. Наступила весна. Наши отношения внешне оставались прежними. Поездки и прогулки по Москве, походы в вечерние рестораны, нежный взгляд Дэвида Барбера, его трепетная забота о Монике... Потом он уезжал. Через несколько недель возвращался, и наши встречи возобновлялись.

Да, внешне все оставалось на своих местах. Но я видела: Дэвиду становилось все труднее переживать наши расставания – будь то разлука на месяц или всего на один день. Его пылкость и счастливое возбуждение при встречах уступили место глубоким, проникновенным переживаниям. Теперь он не осыпал мои руки поцелуями. Он приникал к ним губами и не отпускал до тех пор, пока я тихо не окликала его: 'My viking... (Мой викинг...)' Со временем я стала так его называть. Ему это нравилось.

Он ничего не объяснял. Но я понимала: его чувство ко мне получило развитие, которого он никак не ждал. Влюбленность обратилась в любовь. Он уже не мог жить так, как прежде.

Я чувствовала: в его душе кипит напряженная внутренняя работа.

Это должно было каким-то образом разрешиться.

Я со страхом ждала его объяснений. Меня полностью устраивала платоническая любовь Дэвида Барбера. Большего я не хотела. Да и к чему могло привести его признание в любви? К интимной близости? Но однажды я раз и навсегда разобралась со своей проснувшейся чувственностью. Девушка Оля тогда решила: 'Либо все, либо ничего!' А моя симпатия к Дэвиду Барберу никак не отвечала этому категорическому 'все'. В моем сердце не было любви...

Дэвид поступил так, как я не ожидала.

Это положило конец нашим отношениям.

***

В тот день мы с Дэвидом поехали в усадьбу Архангельское и долго гуляли по ее аллеям. Стоял чудесный майский день. Свежая зелень старых кленов, лип и тополей источала запахи весны. Я любовалась величественными дворцовыми постройками, мраморными изваяниями на партерных газонах, пышными зарослями сирени, декоративной стрижкой бордюрных кустарников. Взгляд отдыхал на просторах каскада парковых террас, спускающихся к Москве-реке.

Мы медленно шли рука об руку. Дэвид был задумчив. На следующий день он улетал в Америку и, как обычно перед нашим расставанием, грустил. На этот раз он покидал Москву не по своим обычным делам, а ради того, чтобы навестить мать.

– Tell me about your mother (Расскажи о своей маме.), – попросила я.

– She's quite old and sick (Она совсем старенькая и больная.), – вздохнул он. – I could not care for her myself. She lives in a residential home for the elderly in San Francisco. (У меня не было возможности ухаживать за ней самому. Она живёт в доме престарелых в Сан-Франциско.)

В Америке это принято и не считается зазорным. Да и сами старики предпочитают, если позволяют средства, заканчивать свой век в окружении ровесников, под патронажем медиков и социальных работников.

– This is a private shelter. It is far from New York, but it is considered to be one the best in America (Это частный приют. Находится он далеко от Нью-Йорка, зато считается одним из самых лучших в Америке.), – говорил Дэвид.

Он был заботливым сыном и частенько навещал свою мать. Хотя давалось ему это нелегко: от Нью-Йорка до Сан-Франциско шесть часов лету. В каждый свой приезд Дэвид старался потакать всем капризам матери. Их было немного – всего один. Зато какой! Леди Барбер очень любила азартные игры. Поэтому сын сажал ее в самолет, и они летели в Лас-Вегас. Там же несколько дней ходили по разным казино, а их в мировом центре игорного бизнеса больше восьмидесяти! В них седенькая больная старушка на глазах преображалась и молодела. С неистощимой энергией она таскала Дэвида от одного игрового стола к другому. Рулетка, блэк-джек, баккара, покер – ей было все равно. Сверкая глазами, она делала ставки. А когда настольные забавы надоедали, она яростно терзала тумблеры и рычаги игровых автоматов. Ее азартные крики сотрясали стены и заставляли крупье испуганно озираться.

– Such trips for her are the best therapy (Для нее такие поездки – самая лучшая терапия.), – сказал Дэвид и печально улыбнулся. – Ah, if not her old age! I want her to stay alive and feel well! (Ах, если бы не старость! Как я хочу, чтобы она была жива и здорова!..)

Он выглядел растерянным. Остановился и бережно обнял меня за плечи. Я нежно погладила его по щеке:

– Everything will be all right, my Viking... (Все будет хорошо, мой викинг...)

Он прижал мою ладонь к губам и прошептал:

– I love you, Monica! (Я люблю тебя, Моника!)

Я ждала этого признания. И все-таки оно застало меня врасплох. Я знала только одно: говорить ничего нельзя. Невозможно солгать. И обидеть, сказав правду, невозможно.

Моника молчала, глядя Дэвиду в глаза. И тогда он тихо произнес:

– Be my wife... (Будь моей женой...)

Его слова отдались во мне ударом молнии. У меня закружилась голова. На месте Дэвида возникла Моника, усмехнулась и сказала по-русски: 'Ты заигралась, подруга!'

Да, я заигралась, заигралась!.. Я не думала о последствиях! Оля Платонова так увлеченно добивалась триумфа Актрисы, так самозабвенно доказывала себе и всему миру, что она достойна настоящей любви настоящего мужчины!.. И что теперь?! Да, она может ликовать и праздновать победу! Только при чем здесь душа Дэвида Барбера? Почему он должен платить кровью сердца за мою ложь?..

'И что теперь будешь делать?' – насмешливо осведомилась Моника.

'Я не виновата! – оправдывалась я. – Никто не мог предполагать, что дело зайдет так далеко! Даже сам Дэвид этого не знал! Играл в чистую любовь, наслаждался созерцанием девичьей красоты – и ни о чем таком не думал!'

'Неважно, милая! – проворковала моя бывшая подруга. – Ты била в одну точку. Твоя игра вела именно к такому финалу! Ведь это же Дэвид, а не какой-то циничный самец! Ты его хорошо изучила! – Она издевательски засмеялась. – И ты ведь хотела такой победы, сознайся! Не думала, а хотела! Получай же. Теперь ты разобьешь ему сердце!'

Мне было больно и стыдно. Я мысленно закричала:

'Я все исправлю! Я смогу полюбить его! Выйду за него замуж! Уеду с ним в Америку!'

Моника небрежно отмахнулась:

'Все еще играешь! 'Положу жизнь на алтарь его любви!' Красиво! Только ты прекрасно знаешь: это невозможно. Да и он тебя не простит. Так что наберись мужества, сознайся во лжи, испей эту чашу до дна и больше так не делай!'

Я очнулась оттого, что Дэвид легонько тряс меня за плечи:

– Monica, what's wrong?! You are so pale! (Моника, что с тобой?! Ты очень бледная!)

– I am OK, David (Ничего, Дэвид.), – пробормотала я. – It's just so unexpected... You know, I want to think it over. Don't ask me about anything now, OK?.. (Просто все так неожиданно... Знаешь, мне нужно обо всем хорошо подумать. Не спрашивай пока ни о чем, ладно?..)

Мы пошли в ресторан 'Архангельское', и там Дэвид подарил мне изящное золотое кольцо с бриллиантом.

Я не поняла этого жеста. Более того, он меня насторожил.

Опасливое отношение к подаркам от иностранцев я переняла от мамы. Зарубежные партнеры часто дарили ей дорогие сувениры. Например, ручки Parker с золотым пером, и даже ювелирные украшения. Она была обязана сдавать все эти вещи в режимно-секретный отдел Минвнешторга – так называемый Первый отдел. И делала это с удовольствием. 'Примешь дорогой подарок – будешь обязана! – говорила она. – Я не хочу стать шпионкой!' Отчитавшись перед сотрудниками КГБ, она чувствовала себя спокойно.

Когда Дэвид поставил передо мной на стол бархатную коробочку с бриллиантовым кольцом, я тут же вспомнила мамины рассказы. И напряглась. Только много позже я поняла, что он дарил кольцо для помолвки. А тогда мне это и в голову не пришло. Ведь во времена СССР обряд обручения был напрочь забыт. Мужчины не дарили колец возлюбленным для того, чтобы выразить желание вступить с ними в брак. Не ждали с трепетом, примет девушка подарок или нет. Ведь если она надевает кольцо, то дает согласие на свадьбу...

Всего этого я не знала. Зато помнила мамины предостережения.

Я не знала, что делать. Мне хотелось примерить драгоценность. Никогда еще в своей жизни я не носила золотые украшения с бриллиантами!

– Put it on! (Надень!) – попросил он. У меня не было сил отказаться. Я достала кольцо из коробочки и надела его на безымянный палец правой руки.

– It fits me well, David! (В самый раз, Дэвид!) – слабо улыбнулась я, любуясь искрящимся бриллиантом. – Thank you! (Спасибо!)

На следующий день он улетел в Сан-Франциско. 'Мама будет рада моему счастью', – сказал он мне на прощанье...

***

Через две недели я шла на встречу с Дэвидом с твердым намерением рассказать о своем обмане. Мне предстояло пройти тяжелое испытание. Я представляла, как он бросает мне в лицо страшные слова. Видела его гневные слезы. Сжатые в больной ярости кулаки... Мне было страшно. Но я должна была через это пройти.

Дэвид, как всегда, ждал меня у гостиницы 'Интурист'. Рядом ним стоял импортный чемодан из перламутровой кожи. Похожий был у моей мамы, она купила его во Франции. А больше я никогда и ни у кого таких не видела.

– This is for you, Monica, dear! (Это тебе, Моника, дорогая!) – радостно улыбаясь, указал Дэвид на чемодан. – Let's take it to your house, and you'll see what is inside! And then let's go to the restaurant! (Давай отвезем его к тебе домой, и ты увидишь, что внутри! А потом поедем в ресторан!)

Я заглянула в его сияющие глаза и напрочь лишилась мужества. Намерение объясниться оставило меня. Я c трудом пролепетала:

– My parents are at home now. I want to leave it at Olya Platonova's apartment today. (Сейчас родители дома. Пусть он у Оли Платоновой сегодня побудет.)

Когда мы подъехали на такси к моему подъезду, я собралась с силами и ровным голосом произнесла:

– David, let the driver go. Wait for me over there (Дэвид, отпусти водителя. Подожди меня вон там.), – Я указала на сквер возле памятника Алексею Толстому. – We need to talk seriously. (Нам нужно серьезно поговорить.)

Он почувствовал неладное, изменился в лице. Но ничего не сказал и вышел из такси вместе со мной.

Дома я раскрыла чемодан и ахнула. Там лежало шикарное белое свадебное платье. Воздушная фата с жемчужной диадемой. Длинные белые перчатки. Кружевное нижнее белье. Тончайшие чулки с подвязками. Изящные модельные туфли на высоком каблуке.

Дэвид одевал свою невесту к свадьбе.

Я растерянно погладила атласную ткань платья. Повертела в руках диадему. Взгляд упал на бриллиантовое кольцо на правой руке. При мысли о том, сколько все это стоит, у меня перехватило дыхание. Я захлопнула чемодан. Нужно все вернуть!

Но сначала я поговорю с Дэвидом.

Он ждал меня у памятника. Не глядя ему в лицо, я быстро подошла, взяла его за руку и усадила на скамью.

– David! (Дэвид!) – решительно обратилась я к нему. – Do you want me to sing? (Хочешь, я тебе спою?)

Он удивился. Он не понимал моего странного поведения. Но все-таки кивнул. Я запела 'Подмосковные вечера'. На чистом русском языке.

Не слышны в саду даже шорохи,

Все здесь замерло до утра.

Если б знали вы, как мне дороги

Подмосковные вечера...

Пока я пела, его лицо вытягивалось и бледнело. Он все понял. Он знал, что такое настоящая русская речь. Бразильянка Моника не могла петь так, как это делала я.

Дэвид смотрел на меня широко раскрытыми от изумления глазами:

– You're Russian?! (Ты русская?!)

– Да!! – выпалила я.

И одним духом выложила всю правду. Рассказала про настоящую Монику, про Мишку Ефремова, про наши авантюры, про Актрису. У меня только не хватило смелости назвать свой возраст. Когда я закончила, он схватился за голову и шепотом вскричал:

– It's a nightmare!! (Это кошмар!!)

То, что он сказал потом, ввергло меня в шок.

– Moni... (Мони...) – Он закашлялся. – Olya! It will be very difficult to marry a girl from the USSR! The FBI, the CIA will stick. I'll have to give a lot of reports! What shall I do? (Оля! Мне будет очень трудно жениться на девушке из СССР! Прицепятся ФБР, ЦРУ! Придется давать много показаний! Что делать?)

Он совсем не думал о том, что стал жертвой моего обмана! Он ни в чем меня не обвинял! Его интересовало только одно: как обойти трудности при заключении брака с гражданкой СССР!

Я ничего не соображала.

Дэвид вскочил со скамейки и стал мерить широкими шагами площадку возле памятника. Захватив в горсть подбородок, он что-то бормотал себе под нос. Я сидела, безвольно уронив руки на колени, и с тревогой смотрела на него. Мой жених немного смахивал на сумасшедшего.

Так прошло несколько долгих минут. Наконец он подошел ко мне, глаза его горели:

– To hell with them! I will solve everything! We're going to get married, Olya! (Пошли они к черту! Я решу все вопросы! Мы поженимся, Оля!) – Он посмотрел в сторону моего дома. – Do you live here? Come on, I want to meet your parents! (Ты здесь живешь? Пойдем, я хочу познакомиться с твоими родителями!)

Я никогда не видела его таким возбужденным.

Мне стало плохо. Я думала, что мое признание положит конец нашим отношениям. Что последнее объяснение и расставание с Дэвидом состоятся здесь, в присутствии одного молчаливого свидетеля – 'советского графа' Алексея Толстого! Но Дэвид решил по-другому. Теперь о моих играх узнают родители. Вот позорище-то!..

Я заставила себя собраться с духом. Пропади все пропадом, семь бед – один ответ! Я видела, как мама только что прошла в подъезд, вернулась с работы. Отец придет позже, и хорошо. Может, без него дело обойдется. Стыдно, конечно, показывать Дэвиду нашу пропахшую щами коммуналку с туалетом на кухне. Но – какая теперь разница!

Я провела Дэвида в квартиру, попросила подождать в коридоре и прошла в комнату. Мама еще не успела переодеться, на ней был строгий деловой костюм. Я с непривычной для себя робостью сказала:

– Мам, к нам пришел мой знакомый... Он американец.

Она удивленно подняла бровь:

– Иностранец? Твой одноклассник?

Мама не знала, что в моем классе не учатся американцы. В последние годы она совсем перестала интересоваться жизнью своей дочери. Относилась ко мне, как к соседке. С кем я учусь, чем живу, как провожу свободное время – она не знала. Меня это не обижало. Я с детства привыкла к ее рассеянной отстраненности и справлялась со своими проблемами без ее участия. Но в деле сватовства Дэвида Барбера без мамы было не обойтись.

Я не ответила, а просто открыла дверь и пригласила Дэвида войти. Перед мамой предстал солидный усатый дядя в джинсах и кожаном пиджаке.

– Оля, кто это?! – Мама округлила глаза и вытянулась в струну. Дэвид смущенно улыбнулся и осторожно подступил к ней.

– Dear (Дорогая...) – начал он.

– Валентина Ивановна! – поспешно подсказала я.

– Dear Valentina Ivanovna! (Дорогая Валентина Ивановна!) – торжественно произнес Дэвид. – My name is David Barber. I ask your permission to merry your daughter! (Меня зовут Дэвид Барбер. Я прошу руки вашей дочери!)

Мама и глазом не моргнула. Перед ней был иностранный подданный. А с ними за долгие годы работы переводчицей она привыкла держать себя в узде. Я подумала: хорошо, что она не успела переодеться. Деловой костюм помогал ей чувствовать себя более уверенно в этой дикой ситуации.

Дэвид посмотрел на меня. Он ждал, что я переведу его слова. Но мама заговорила по-английски: пригласила его садиться. Дэвид приятно удивился, сделал комплимент ее произношению. Мама сказала, что здесь нет ничего особенного: она работает в Минвнешторге.

– In the Ministry of foreign trade?! – обрадовался Дэвид. – So, we are colleagues with you! (В Министерстве внешней торговли?! Так мы с вами коллеги!)

И рассказал, что постоянно сотрудничает с 'Ювелиримпортом' и 'Ювелирэкспортом' – подразделениями министерства. Мама в свою очередь тоже приятно удивилась. Мы все уселись за стол, и они еще немного поговорили в том же духе. Я же тупо молчала и чувствовала себя нашкодившей девчонкой, ожидающей наказания.

Я была уверена, что в те минуты в маминой голове шла сумасшедшая работа. Она пыталась понять, что происходит. Надо отдать ей должное: справилась с задачей она довольно быстро. И, судя по всему, ей стало просто смешно. Она бросила на меня пренебрежительный взгляд.

– So you are going to marry her? (Так вы жениться собрались?) – спросила она у Дэвида.

Он стал рассказывать о своих чувствах ко мне. О том, что хочет увести меня в США. Я увидела, как мама непроизвольно поджала губы. В то время она была секретарем парторганизации своего отдела в министерстве. А отец – партийным руководителем всего Главного управления пожарной охраны. Эти должности давали немалые льготы, и родители гордились своими достижениями. Они шли к этим вершинам долго и трудно, строили карьеру честным кропотливым трудом. Но если их дочь уедет в Америку, то все пропало. Брак с американцем и отъезд с ним за границу поставят меня в разряд предателей и шпионов. На мать и отца ляжет клеймо родителей изменницы Родине. А это – снятие со всех должностей и конец карьере!

Впрочем, мама понимала: всему этому не бывать. Ни браку, ни отъезду – ничему. Она с сочувственной улыбкой спросила:

– David, for how long do you know my daughter? (Дэвид, а вы давно знаете мою дочь?)

– We have been meeting since autumn! (Мы встречаемся с осени!) – был ответ.

– Quite a time! (Солидный срок!) – язвительно отреагировала мама. – Do you know how old she is? (А вы знаете, сколько ей лет?)

– Moni... she said she was eighteen! (Мони... Оля говорила, что ей восемнадцать лет!)

Мама взглянула на меня с огромным удивлением. Мне показалось, что в ее глазах мелькнуло чисто женское одобрение.