Текст книги "Поцелуй Однажды: Глава Мафии (СИ)"
Автор книги: Ольга Манилова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Глава 38
Он молчит так долго, что можно предположить оборванную связь. Но она знает, что Карелин все еще там. Здесь. Теперь везде. Даже по связи его так одномоментно много.
– Что происходит? – наконец спрашивает он. Стальным тоном забивая ей гвоздь прямо в солнечное сплетение. Потому что… она слышит что под стальной нотой. Фраза короткая. На длинной голос у Карелина бы сорвался.
Она ненавидит, ненавидит его.
– Мне наконец-то открыли двери. Разве не праздник? – в конце ее голос взмывает вверх, словно сейчас сорвется истеричным смехом. – Решила тебе сообщить. Что меня завтра вечером здесь уже не будет, – практически рычит девушка.
– Где Тимур? – рявкает он.
О, ты совершил ошибку, милый. Ты совершил гребаную ошибку.
– Не знаю, – рявкает она в ответ. – Я ему не секретарь. Мне свои проблемы решать надо. Например, выбраться из своей комнаты.
Она не сразу замечает, что Кирилл поднимает руку и приближается к ней, поэтому от испуга предупреждает того:
– Не подходи ко мне. Стой вот там. Еще дальше!
– Что? – бесится Карелин по ту сторону разговора, слышится лязг и скрежет. – Что! С кем ты разговариваешь!
– Тебе ли не все равно? Спасибо за приют, мне лично на хрен не нужный. Я лучше пешком обратно пойду. Зачем ты это сделал! – срывается она.
– Кира, – выдыхает он, – восемь часов. Кира.
– Ответь мне!
– Дай мне восемь часов и я буду там. Мне четыре-пять часов ехать. Ты слышишь меня?
Ей кажется, она начинает задыхаться. Вроде сразу должно стать понятно, когда задыхаешься?
Но не очень понятно.
Его голос… его голос второй кожей защищает ее от ветра.
– На выход, – шмыгая носом, приказывает она. – Вышли все отсюда!
После того, как они покидают комнату, она заговаривает не сразу.
– Скажи мне, – хрипло требует Кира.
– Что с твоим голосом? Кто был, мать твою, в твоей комнате? Опиши мне все!
Вот от такой наглости она может реально задохнуться.
– Твой кружок декоративного шитья, умник. Они ушли уже.
– Что с твоим голосом.
– А что с моим голосом? Не хочу больше с тобой разговаривать, – внезапно сдается она. – Не надо было звонить. Я…
– Кира, не смей лож…
Она оступается на груде стекла, и осколком задевает второе окно. Из рамы тут же сыпятся остатки.
– Что это? – задыхается он. – Что это за звук?!
– Ничего, – вяло откликается она. – Стекло разбитое.
– Кира! – его нервный крик из трубки молотом проходится по ее черепу. – Какое стекло разбитое. Какое!
– Никакое. Не хочу больше. Не о чем нам говорить.
Отключаясь, бросает телефон на кровать. Когда он начинает трезвонить, устало усаживается на другой стул. Теперь в комнате холодно, как на улице.
От опустошенности Кира берет себя в руки и спускается вниз вместе со смартфоном. Кирилл смотрит телик вместе с пацанами в одной из гостиной. Кивком она приглашает его отойти и поговорить.
Самым дальновидным способом Кира настроила против себя целый дом, набитый братками. Спалила их Главному, еще и наехала. Разгромила два окна.
Чудесно, что здесь скажешь.
– Извини, – протягивает она ему аппарат и ежится, – за перегиб чего только можно. Реально ненавижу запертые двери.
Он вмиг преображается, уверяя девушку, что все нормально и отлично и окей и замечательно.
– Не парься, что он тут разнос по этому поводу устроит, – устало добавляет Кира, – когда приедет, на меня все запасы злости потратит. До вас просто руки не дойдут.
– Так по делу ведь Брус может и должен, – уверяет тот, – был приказ, и его спустили. По-другому никак. Жесть, что так получилось. Это уборщица только могла закрыть. Больше некому. Я же говорю, был приказ. Но я не досмотрел. Так что, это вы извиняйте.
Надо же. Кира впервые внимательно всматривается в симпатичное, хоть и покоцанное лицо Кирилла. Оказывается, он – великолепный лжец.
Кажись, они тут все такие. Как на подбор.
– Где съесть что-то можно?
От стресса и переизбытка чувств она наедается на целый день вперед.
Кого она обманывает?
Запихивает в себя еду по старой памяти. Когда отец сутками мог держать ее взаперти, потом Кира всегда старалась насытиться наперед.
Дом – охрененной роскоши, и плевать на это. Смешно, лакшери коттедж – место для отсидки во время криминального Армагеддона.
Она сидит в промозглой комнате пару часов, так и не убирая осколки. Потом находит у Пети черную толстовку, в которой можно утонуть. Пойдет спать к брату ночью.
Семнадцать сообщений от Тимура листает, как бесплатную вокзальную газету. Не должно было быть бла бла бла криворукий Кирилл бла бла бла не гони горячку бла бла бла Главный уже звонил и всем пиздец бла бла бла Кира, не делай резких движений бла бла бла.
Сумерки подступают незаметно. В восемь часов Карелин не укладывается, но как-то все равно. Метель, лед, трассы. Она спускается в одну из гостиных, поменьше, уж очень смахивающую на кабинет.
Решает ждать мерзавца там. Даже все равно, насколько очевидно и публично это ее ожидание. Как послушная болонка хозяина встречает.
Тимур, оценив ее настроение взглядом, быстро ретируется.
Кира врубает плазму от скуки.
В гостиной-кабинете есть отдельная уборная, и она нехотя рассматривает отражение в зеркале. Одно радует – бледность ей к лицу.
За полчаса до полуночи он входит в комнату поспешно, но потом шагает вышколенно прямо и медленно. Стараясь скрыть, как волочится левая нога.
Останавливается у письменного стола – как раз прямо напротив дивана – и все еще не смотрит на Киру.
Она пытается заставить себя пошевелиться. Хоть шелохнуться. Может, дернуть плечом. Или сесть прямо, сдвинуться к краю дивана. Но Кира не может. Движение легких – это сейчас вот олимпийское золото.
Не понимает, как ей удается смотреть на него… и все нормально, планета не сошла с оси, полюса не перевернулись, галактика не свернулась квантовой пустышкой.
– Зачем я здесь? – выталкивает из себя Кира слово за словом.
Целых три. Вау. Вот бы не расплакаться, как глупый ребенок.
Карелин поднимает на нее взгляд. Выдыхают оба одномоментно, не в силах скрыть мощь бесконтрольного отклика.
Темная ткань его толстовки задевает уродливую статуэтку, потому что рука сжимает край стола сильнее.
– Привет, – произносит он скованно.
Она отводит взгляд. Фокусируется на цветочных монокомпозициях, заполняющих мраморные настенные полки у входа.
Невозможно смотреть на него. Теперь разлука как отдельное чувство осязания. Оказывается, раньше еще легко приходилось, когда не видишь его. А сейчас, когда так близко, прямо напротив, взглядом и телом во плоти…
– Я… так будет лучше. Недолго осталось, так или иначе. Риска меньше.
– Кому лучше? – она старается не заводиться, но хватает выдержки на пару мгновений. И зачем? Зачем выдержка? Он знает, как сделал ей больно. Она просто хочет уехать. Уже уехала из города. – Кому и как лучше!
– Я не позволю тебе пострадать.
Привычно он это говорит. Прямо как раньше. Вливается в родную стихию. Шекспировскому драматизму еще не хватает байроновского придыхания, но вместо этого у Карелина всегда жадность и отчаяние в глазах.
– Не позволишь! Мне! Пострадать!
Кира вскакивает с дивана, зажимая в ладони пульт. Рвется вперед, но только до края другого дивана напротив. Теперь Карелин ближе, но все равно далеко.
Он дергается, когда ее нога задевает стеклянный стол.
– Ты… ты! Что ты хочешь от меня? – задыхается она. – Какой лучше? Ты оставил… оставил меня без охраны неделю как. Ты забыл вообще? Теперь притащил сюда. Что ты делаешь? Зачем? Это что, шизофрения?
– Я никогда в жизни, – выговаривает он так грузно, что Кира рыпается на месте, – не оставил бы тебя без охраны.
– Ч-что? – заикается она, но осекается. – Неважно. Толку мне здесь сидеть?
– Пока все не решится. Первые пять дней были непредсказуемыми.
– А я думала, все решилось еще неделю тому назад, – смеется она нервно. – Помнишь? Ты сказал, что все решилось. Ах да. Ты соврал!
Пожирающий ее взгляд словно образовывает собственное магнитное поле. Тяжело на ногах устоять. Как хорошо, что перед ногами диван. Этого мало, но все же преграда.
– Где твои волосы, – наконец-то подает голос Роман. Хриплый и жуткий. Это даже не вопрос. Он будто реально надеется, что сейчас волосы отыщутся. Осматривает ее загнанно и растерянно.
– Не. Твое. Собачье. Дело.
Пульт перекатывается по подушкам дивана, и Кира скрещивает руки, обнимая саму себя. Теперь она повернута к Карелину боком.
Черт побери, голова буквально кружится.
– Как твое самочувствие?
– Заткнись, – предупреждает она. – Тебя это не касается.
– Ты так хочешь знать зачем. Зачем, зачем, зачем. Будто не знаешь, зачем. Что именно сподвигло тебя попереться почти ночью в магазин в том районе? Ты вообще думаешь о ком-то иногда, кроме себя?
Она сама не знает, как долетает до него. Пощечина разносится по комнате не только звонким сопротивлением плоти, но и стоном-криком Киры. Ее тело защищается от боли, как может.
– Еще, – тихо говорит Карелин, поворачивая голову обратно.
Ей плевать на очевидные слезы застывшие у нее в глазах. Унижение сильнее уж точно невозможно. Хочется, чтобы ее и впрямь разорвало на куски от обиды и злости, и чтобы его всего залепило. Чтобы Карелин утонул!
Она не сразу понимает смысл его однословной просьбы.
Ладонь сама по себе скукоживается у грудной клетки. Свободной ткани ее толстовки достаточно для наполнения кулака. От бессилия. Сейчас должно успокоиться, сердце должно умаяться, вот только бы не смотреть на него, не смотреть, не смотреть…
Карелин внимательно следит за ее судорожными движениями. К ужасу Киры, он шепчет «еще» снова.
– Что ты… Какое тебе дело до моих дел! Ты самоудалился! Нет, давай прямо, – она слышит собственный голос, словно со стороны. – Ты бросил меня. Кинул. Ушел. Все. Что ты теперь хочешь?
– Я никогда, – он отлучает ее ладонь от ее же сердца, но Кира вырывается, – не бросал, не кидал тебя и не уходил.
Она смотрит в него, во все глаза. Будто карту мира только что перед носом повесили, и оказалось, что за ночь распластанная поверхность Земли полностью поменяла свою форму.
– Так это твое оправдание. Долго думал? Ты сумасшедшей решил меня выставить? Если ничего не было сказано, то и ничего! Ты… ты – мерзавец, ты знаешь? Ты передумал или нет, НЕВАЖНО, – орет она на него. – Мне плевать. Никогда не прикасайся ко мне. Никогда не подходи ко мне! Молчи, как и дальше. Молчи, молчи! Молчи!
Кира отскакивает от стола, когда Карелин снова протягивает в ее сторону руку. Что-то не так в этом скованном движении…
Он заводится столь молниеносно, что теперь сердце у нее ухает вниз уже от страха.
– Мои сомнения стоили бы очень много. Всего! Твоей жизни, Кира! Потому что… ты… вот что бы ты сделала, – он хватается за стол снова, – так это заразила бы меня сомнениями. Ты… ты… ты… ты не отправилась бы, признай, сюда добровольно и сразу. Признайся, что нет!
Ложь не выдавливается наружу словами, хотя Кира даже не знает наверняка, ложь ли это. Может быть и отправилась бы! От гнева губы дрожат.
– Так ты меня еще теперь и виноватой делаешь? – новый заход одышки спиралью кружит ей голову. – Типа, я сама на себя накликала… ты…
– Это моя слабость. Кира.
Он выдыхает неожиданно громко, когда ему наконец-то удается сжать хрупкие предплечья в своих руках. Повторяет ее имя. Кира парализована его голосом и словами, касаниями и близостью.
Пускай у меня больше ничего не останется, пускай это будет все, что будет – но это все сейчас, все происходящее будет только моим. Никаких принципов не останется.
Он дышит, будто марафон выигрывает. Блуждает болезненными глазами по лицу.
– Кира. Посмотри на меня, – его голос надламывается и ее разрывает изнутри, а снаружи ничего не видно, – Кира…
– … это моя слабость. Мне нельзя было проявить слабость. Я… не мог. Я… не мог говорить с тобой. Стоило бы много. Ты слушаешь меня? Слушаешь! Или нет! Стоило бы много.
– Отпусти меня. Отпусти.
Она не знает в какую сторону повернуть, чтобы обойти мощный разворот плеч. Мечется то в одну сторону, то в другую. Не поднимает глаз.
Не мог он говорить. Да она за неделю будто в бетономешалке прокрутилась раз двести. Он думает, Кира – безотказная что ли? Сегодня можно строить планы вместе, а завтра просто исчезать, а послезавтра возвращаться. Она так и знала, что Карелину нельзя доверять.
Они – не на равных.
Не на равных.
– Нет! Кира…
– Что… что это?
Глава 39
Невесомым касанием, словно дымкой, ее пальцы дотрагиваются до выпуклости на руке, скрытой под толстовкой. И случайно нащупывает еще одну. Перехватывает ее кисть он быстро, но Кира теперь поднимает вторую руку.
– Это же не те ранения. Откуда… новые? – ногтями перехваченной ладони впивается в мякоть его пальцев. – Это повязки. Откуда это?
– Неважно. Пока ты не посмотришь на меня. Я был… неправ. Я хотел… Ты хоть… имеешь хоть малейшее представление чего это все мне стоило?
Кира отдирает свои пальцы от назойливых клешней, и наконец-то встречается с Карелином взглядом.
Знобит, как в чревоточине солнцепека, но посреди холодной-холодной пустыни. Она могла бы прочертить до нанодеталей каждый свой сосуд. Сейчас они, все как один, бьются током. Импульсом вибрирует каждая клетка.
Импульсом ужаса и страха. За него. Что он наделал?
Она силой вырывает кисть из хватки – он вынужденно отпускает девушку, но не сдвигается.
– Нет, – яростно отвечает она. – Ты вообще думаешь о ком-то другом, кроме себя? – повторяет за ним один в один.
– Я был неправ, – с нажимом повторяет Карелин, и теперь это он не знает с какой стороны подступиться. – Но если вернуться обратно. Время вернуть. Я поступил бы точно так же. Ты жива и здорова, понимаешь? Мне пришлось заплатить за это. И я заплачу снова.
– Тебе пришлось заплатить, – прищуривается Кира и качает головой вверх-вниз, осматривая комнату. – Ты видимо не заметил, что нас в отношениях было двое. Было. Понял? Ты закончил эти отношения. И ты…
– Ничего я не заканчивал, – рычит он от досады. – Что закончилось? Что я не звонил неделю, не виделись? И это все? Ты что, ждала, когда они уже закончатся! Я не знал, что меня ждет завтра. Ты вообще не должна была быть втянутой в это все. Тогда, в машине… Я не досмотрел это.
– Одно сообщение. Достаточно было одного сообщения.
Он молчит, и она растирает лицо обеими ладонями. Когда его громоздкое тело, как на инстинкте, поддается вперед, Кира отскакивает. Предупреждает не приближаться вытянутой рукой.
Взбешенный и неуклюжий, он заметным усилием воли старается утихомирить самого себя. Ее тело так и рвется к нему, по привычке, и Кира вынуждена отступить еще назад.
– Достаточно? – горько морщится Роман. – Достаточно было бы? Ты веревки из меня вьешь. Я на пороховой бочке живу. Я каждую минуту только и думаю, что может с тобой приключиться. Ты сказала, что не хочешь больше меня слушать. И я. Не смотрел. Твой телефон. И я. Все равно. Не давил на тебя. Ты имеешь хоть малейшее представление, чего это мне стоило?
– Ты поставил охрану мне тогда. Да ты всего в конечном итоге добился, что хотел. Я живу твоей жизнью! Жила! А потом ты отбросил меня. Как игрушку!
– Тогда что ты здесь делаешь, если я отбросил тебя? Тебя вел лучший наемник страны. Лучший наемник континента! Я хотел, чтобы Кулак увидел демонстративный вывод тебя из ситуации. Этот язык ему понятен.
– Ты – трус, – произносит Кира медленно, поворачиваясь к столу обратно, как в гуще тумана. – Ты промолчал, потому что струсил. Твоя гордость тебе дороже, чем… Можешь убить меня после этого. Злись. Буянь. Какая теперь разница. Ты… сделал мне… ты сделал мне… сделал мне…
Она пытается сказать это слово, но каждый раз, оборот за оборотом, возвращается к началу. Укрывает горло рукой – будто поможет.
Из глубины, из комка рванных ран, из месива страха и одиночества, рвутся наружу всхлипы. Словно ее сейчас и впрямь вырвет плачем.
Бросается она в уборную, сломя голову, и Карелин срывается с места сразу же за ней.
В спасительной темноте можно зажать голову между ладоней. Она хапает и хапает кислород, чаще и чаще.
Он врубает свет, и она вскрикивает.
– Нет! Выключи! Оставь меня.
Мгновенная темнота помогает поднести заклинившую дерганьем руку ко рту.
– Кира, – хрипит он так измученно, что она качает и качает головой, не желая слушать, – я не знаю, что случится дальше. Но я никогда так не сделаю больше. Я придумаю что-то до критической ситуации. Пожалуйста, развернись ко мне. Ну повернись ко мне. Я не могу жить без тебя.
Осторожный шаг в свою сторону она воспринимает с протестным мычанием. Уже и так развернулась, как попросил.
– Что с твоей рукой и твоей ногой? – старается внятно проговаривать Кира.
– По неосторожности. Неважно.
– Правду! – вырывается из горла крик. Что-то лопнуло – столь объемное и перетянутое – внутри нее, и больше сдерживаться невозможно. Потеряло смысл.
Можно различить, как он проводит рукой по лицу.
– Я выстрелил в них несколько раз.
Кира кусает плоть собственных пальцев, прижатых к губам. Только бы не издать ни звука. Ни звука.
Он старается сделать еще один шаг, и она дергается.
– Я все исправлю. Ты скажешь как – и я исправлю. Я струсил. Это правда. Холодная голова и твоя безопасность были дороже. Даже твоих чувств.
Он протягивает руку к ее ладони, сжимающей край раковины.
Когда Кира все равно сдвигается в сторону, подальше от мужчины, его рык заполняет крошечное помещение отчаяньем столь осязаемым, что на мгновение кажется комната светлеет. Словно темень испуганно расступается.
– Я не могу… так, – лепечет Кира. – Ты… ты принял решение, а меня как будто не существует. Наших отношений не существует. А потом… потом это случится снова. И я больше… Нет никаких гарантий…
– Я дам тебе любые гарантии.
Его голос дрожит. Как будто ему страшно.
Она судорожно отворачивает голову, когда Карелин все-таки окружает ее тело.
Ноги вжимают ее глубже в ящики под раковиной. Руки урывают прикосновения к ее плечам, локтям и волосами.
Дыхание, опьяневшее свободой, льнет к ее лицу.
– Не касайся меня, – шепчет она сокрушенно. Только словами может попытаться остановить это. Ее тело слушаться не станет. Слава богу, хоть какая-то ее часть парализована от прошлого переживания боли.
– Не могу, – даже в темноте он пытается заглянуть Кире в глаза, – я не могу. Я не могу жить без тебя.
– Ты приучил уже нас жить так. Я не могу… я не могу, чтобы ты касался меня. Мне нечем дышать.
Прислоняя лоб к ее виску, Роман покачивает головой.
– Я дам любые гарантии. Прости меня. Кира, прости меня. – Он выдыхает ей сначала в щеку, а потом прямо в губы. И она невольно вдыхает в тот же момент, забирая его воздух себе. – Прости меня за то, что я никогда не смогу тебя отпустить.
Кира отворачивает лицо снова, но рукой хватается за толстовку у его горла.
– Я не могу хотеть что-то, – говорит она потерянно. – Мы не подходим друг другу. Это и впрямь было ошибкой. Зачем ты стрелял в себя? Как… как мне жить с этим?
Он качает и качает головой, и каждое движение заставляет Киру поворачиваться следом.
– Когда закончится все, мы уедем, если захочешь. На вообще. Навсегда.
– Ты… я непригодна тебе здесь, значит? – задушено прорывается, кажется, прямо из легких. – Ты спрятать хочешь это все. Поэтому и бросил.
Цепляет он ее лицо пальцами яростно, но не больно. Насильно удерживает прямо. Тремор застывает у нее на подбородке и растворяется в его выдохе.
От жгучего холода внутри Кира теряет мотивацию сопротивляться.
– Блядь, о чем ты думаешь вообще? Да, я хочу спрятать тебя. От уродства и грязи. Моей. Не было никакой ошибки. Между нами. Пр-прикоснись ко мне. Ну посмотри на меня.
Она мычит, увиливая, и кусает губы до боли. Он гладит и гладит по волосам, как одержимый. Не отстраняясь от лица напротив ни на миллиметр. Упираясь лбом в переносицу.
– Ты говоришь, что будто тебя не существует. Но только ты и существуешь. Только ты вообще. Завтра все решится, потому что… неделя была очень долгой.
– Как это все решится? Как?
Лучше думать об опасности. О реальной жизни и обстоятельствах.
Когда погружается в чувства – когда захлебывается в переживаниях – всю кровеносную систему коротит. Руки будто больше ей не принадлежат. Сейчас он заберет у нее даже дыхание.
Тревожно-сладким трепетом по коже вспыхивает каждое, самое незначительное, прикосновение Романа.
Она чувствует себя загнанной. Самой собой.
Не доверять ему.
И не доверять собственному телу.
Кому остается доверять?
Одиночество ощущается бесформенным осколком, загнанным единственным острым концо. До самого основания сердца.
– Я разберусь с этим до послезавтра, – шепчет он. – Если меня порешат, Фрезь знает, что делать. Вы с Петей сможете уехать. Забудешь как страшный сон.
Она тянет и тянет ткань этой его дурацкой толстовки на себя. Могла бы закричать, но вдруг изнутри ракетой заряжает повсюду такая дрожь... Что в полную мощь страшно становится.
Кажется, единственный способ не переживать эту липкую, удушливую боль – это наконец-то распасться бесчисленными испуганными атомами.
Она даже пытается прильнуть поближе, когда Рома панически успокаивает ее тело, пытаясь нелепо унять дрожь. Он повторяет ее имя. Видимо, чтобы Кира не забывала, что она на самом деле существует.
– Ты сказал, ты сказал меньше риска сейчас, – чересчур высоким голосом заводит, – ты сказал, что скоро все закончится. Я не поняла тебя. Ты не пойдешь никуда. Отсюда. Если, если он может убить тебя, ты не выйдешь, Рома.
Она хватается и хватается за ткань, будто действительно будет вот так его удерживать тут.
– Тише, – блуждает он шепотом по ее лицу, – тише, милая. Есть худший сценарий. Он всегда есть. Кулака занесло, но он сам знает, что что-то здесь не так. Ему нужно выйти из этой ситуации с нормальным лицом. Мне просто нельзя загонять его в угол. Это сложно. Но риска действительно меньше…
– … Пожалуйста, тише, не трясись. Ну что такое. Это просто к слову пришлось. Кира, – он пробует дыханием ее губы, вдох-выдох, вдох-выдох…
Она протестует, махает головой, но только тянет на себя Рому сильнее. Дважды избегает прикосновения отчаянных губ.
– Я не смогу, – он ласкает губами ее губы, коротко и настойчиво, несмотря на то, то девушка отворачивается и прячется, – и я не буду жить без тебя.
Роман толкается ртом в ее полураскрытые губы. Сдерживая себя от проникновения внутрь.
А потом у Киры внутри все колошматит и взрыв за взрывом – цепочка гулких, сжигающих дотла ударов, когда он лижет и лижет мякоть ее губ. Лишь изредка прикусывая будто нежностью.
И иногда все-таки проникая языком внутрь, раскрывая поцелуй безудержным порывом.
Он затягивается нерешительными ответами ее языка, и облегченно стонет, снова зализывая и зализывая ее губы и кожу, попадающую под суматошный напор.
Кира не знает, на каком свете находится. Это новая реальность – где летаешь, одновременно упираясь ступнями в плитку.
Глаза больше не открываются. Есть только этот яркий мир обнаженных чувств. Он ослепляет плотной темнотой и беспросветностью.
На контрасте, на вершине противоречия, удерживаешься мучением на пике острия иголки.
И вдруг – наконец-то– осознаешь, что можно тотчас счастливо порхнуть вверх и даже не оглядываться.
– Что ты натворил, – мямлит она задушено, но впивается пальцами в его шею, притягивая поближе. – Что ты натворил… Я не могу, не могу тебя касаться.
Теперь Рома целует ее проникновенно и глубоко, одной рукой вжимая в себя девичье тело так властно, что самому дыханья не хватает. Она хнычет ему в рот, осторожно прощупывая повязки под одеждой.
– Не касайся тогда ты меня, – рокочет он ей на ухо, как секрет, – а я буду тебя трогать.
В конце концов Кира отодвигает Карелина убедительной просьбой и вытянутой рукой. Ладонь прижимает к щеке, словно проверяя на месте ли все.
Напротив, он дышит рвано и беспорядочно. Пытается провести большим пальцем по ее лицу, но она уворачивается. Звук, что Рома издает, Кира не может себе позволить проинтерпретировать.
– Не делай этого, – гневно и жестко требует Роман.
На мгновение она прячет лицо полностью в ладонях, но сразу выныривает обратно, и, шмыгнув носом, прочищает горло.
– Если ты говоришь, что мы все еще вместе, то хорошо. Но мне не по себе пока.
Он рыпается тут же к ней, но она демонстративно отодвигается в сторону.
– Мне нужно будет пространство пока. Не принуждай меня. И не набрасывайся. Я… я…
Срывающимся голосом он вмешивается, когда она не в состоянии закончить фразу:
– Хорошо. Не говори этого. Это слово. Принуждать. И… не отталкивай меня. Хотя бы сразу. Ты же не хочешь отталкивать на самом деле, – он заводит опять гневно, но сбавляет обороты.
Бесцельным касанием она чертит пальцами линию – от выемки его горла до низа живота. Он следит за движениями, как зачарованный.
– Как все просто у тебя, Карелин, – бормочет она. – Хочу и дай. Кто обо мне позаботится? Я о себе должна заботиться.
– Я о тебе позабочусь. Я.
Роман будто бы в размерах увеличивается, его силуэт в темноте преображается. Впервые выпрямился до предельного конца. Пространство расходится трещинами, точь-в-точь повторяя ломаный рисунок ее души.
Она невольно смеется, негромко и коротко. Горько.
– Тебе нужно время, Кира, хорошо. Я просто не собираюсь изображать, что мы не хотим друг друга. Я в эти игры не играю.
Усилием воли она сдерживается от ответного упрека. Когда начинает говорить, он умещает тонкую кисть в своей ладони и прячет ее руку где-то там. В темноте не видно. Наверно, по центру грудины.
– Я не играю ни в какие игры. Рома. И я прошу тебя не наказывать Кирилла за инцидент утром. Неважно, что там как закрыли. Я наехала уже на них. Я буду парией, если ты пройдешься по них катком.
Он мнет и мнет ее ладонь.
– Пускай так, – наконец-то произносит Роман. – Он баран, этот Кирилл. Пойдет на ветер гулять, как закончится все. Лешей давно хотел его сменить.
Когда они выходят обратно на свет, в гостиную-кабинет, Кира сообщает, что идет спать.
Карелин смотрит на нее из-подо лба, но молчит. С собой она явно его не приглашает.
Ступая в промозглую спальню, девушка понимает, что напрочь забыла о состоянии комнаты. Зимний ветер тут же неплохо обжился. Осколки с пола так никто и не прибрал. Теперь ей, блин, будить Петю, чтобы устроиться у того спать.
Она едва не вскрикивает от испуга, оборачиваясь и выхватывая взглядом силуэт Карелина в дверном выступе.
Он осматривает окна и стекло, а в сторону хозяйки комнаты даже не глядит.
– Пошли, есть комната свободная.
Он разворачивается до того, как она успевает запротестовать. Но останавливается и выжидает некоторое время.
Затем склоняет голову вправо и поднимает на Киру взгляд.
– Не спорь, – едва различимо говорит, – иди за мной.
Они спускаются вниз и Роман открывает перед ней дверь спальни намного скромнее. Та соседствует с кухней и подсобкой.
– Спасибо, – Кира смотрит в одноместную кровать невидящим взглядом и не находит в себе смелости повернуться к нему.
– Пожалуйста.
Тон его низкого голоса наждачкой прокатывается по коже, и он уходит.
А последнее слово словно зависло в воздухе, расширяясь и расширяясь, чтобы заполнить комнату до краев, чтобы занять собой все свободное место, раз хозяин не может здесь находиться.
