Текст книги "Поцелуй Однажды: Глава Мафии (СИ)"

Автор книги: Ольга Манилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Глава 17 Карелин

Ему сначала вовсе не нравится чем канитель с Долинском постепенно оборачивается, но слишком плевать. Утрясется как-нибудь.

Лешей сразу вынюхивает, как переполошились столичные и кузнецовские после устроенного Брусом набега в пограничном городе.

Давненько такого не было, толерантные времена на дворе, епта.

Никто никого даже не вырезал той Длинной Ночью Пушек с Глушителями.

Молодчиков, напавших на Тимура и ударивших Киру, Брус собственноручно отправил в больницу. Но в последствии возникшего конфликта и ультиматума от группировки Карелина, глава долинских застрелился.

Триггерит его это на несколько часов. Только и представляет: пистолет, пуля, голова. Пистолет, пуля, голова. Опять.

Сан Сергеевич, когда-то еще пацаном работавший на Солдата, отправляется к Кулаку оповещать: о том, что повод для разборок был, повод – серьезный, и что никаких переделов и в помине нет. Что не зарится Брус на новые территории.

Недовольный отправляется, но се ля ви, твою мать.

– Пиздец, – заявляет Лешей. – Как мандавошки, сразу зачесались все. Ничем хорошим это не закончится. Нужно думать, Рома.

Точно так же он говорил, когда Сан Сергеевич предлагал вообще ничего не делать с долинскими. На то Лешей и пашет замом. Мастер джедай Самый Худший Сценарий Еще Впереди.

Еще приходится думать куда деть большую часть пограничных пацанов – теперь бесхозных – но решать пертурбации уже не Роману.

Он дает право заму и Сан Сергеевичу поделить молодчиков по договоренности с Кулаком и кузнецовскими.

– С кузнецовскими поцами разговаривать пусть кто-нибудь помоложе шляется, – ворчит Сан Сергеевич, потирая мясистый нос. – Я здесь вам не Труффальдино мать вашу из Бергамо.

На удивление, Кира сносно переносит приставленную охрану. Причина, скорее всего, кроется в результате разборок в Долинске, которые не превратились в резню.

О суициде главного никто из СМИ не пишет, а Карелин решает не посвящать ее в подробности.

Малодушно, но эффективно.

Если спросит прямо – лгать не будет.

Но она мало что спрашивает прямо. Присматривается к нему после откровений в Риме, и он благодарен за ненастойчивость. Хоть последнее и вряд ли продиктовано заботой о нем самом.

– А почему они были бесхозными? – как-то раз спрашивает она. Мыслями же парит далеко за пределами разговора.

– Осталось так после длинной истории передела, после смерти Солдата. Столичный Кулаков так решил тогда.

Кира становится более осторожной и закрытой в общении с ним, и, сука, как же это бесит. Если начать давить – хуже только будет. А кроме натиска Роман других средств не знает.

Иногда он смотрит на нее, и одеревеневшие сердце пускается в первобытный пляс. Аритмия зашкаливает до самых мозгов. Могла бы путать мысли, но их нет в такие мгновения, они просто тупо исчезают.

Раз за разом едва не сносит крышу. Кира так близка и вдруг становится такой далекой. Недоступной. Только необузданным сексом надламываются преграды, и ему остается только набрасываться на нее при каждом удобном случае.

В сохранной квартире появляется много его вещей и теперь помощница направляет химчистку туда. Роман покупает Кире ноутбук – есть у него пару мыслишек о ее потенциальном трудоустройстве в будущем, но пока ничего существенного.

Они бронируют коттедж на выходные в одном славном итальянском местечке Тосканы – Кастильон дель Боско – но приходится бронь перенести.

Карелин не хочет улетать, пока окончательно не спадет напряжение на границе трех областей после инцидента с долинскими.

Когда Тимур снова оказывается в строю, Кира уговаривает Рому вернуть того в ее окружение.

Что вовсе не вписывается в то, как выстроен порядок в охране, но Карелин идет у нее на поводу – потому что, конечно же, он у Киры идет на поводу, когда она так просит.

Кирилл и Лешей находят пополнение неплохой идеей, последний даже считает, что это к лучшему.

Невысказанным комментариями его позиция ясна – думает, Тимуру легче будет совладать с девушкой из-за личного контакта.

Лешей недолюбливает Киру, что Романа совсем не удивляет. Она создает много проблем на пустом месте и одно только ее присутствие надломило систему.

В их ремесле любые сюрпризы подобны зажженной спичке на бензозаправке.

Спустя две недели инцидент с долинскими все еще парит тучей над всем криминальным миром.

Кулак не очень-то доверяет Карелину, хоть и принимает позицию Сан Сергеевича, который у него в респектах ходит.

А кузнецовские напряжены ввиду того, что у них самих недавно закончились внутренние перетасовки.

По каждую границу области засело слишком много параноидальных эго.

Посчитав что большая угроза отсутствует – так как Василий сам с кузнецовскими не очень ладит и объединения против Карелина не случится – Карелин с Кирой вылетают в Италию.

В самолете он берет ее медленно и бережно, в узкой уборной, прислоняя к стене лицом.

Она до глупого боится, что их шалости поставят полет под угрозу или что их обнаружат. Судя по расширенным глазам, когда она это озвучивает, последнего варианта боится намного больше.

Веселит это Карелина неимоверно.

Первый сценарий невозможен, так как даже этот самолет, шестнадцать кресел, два отсека, – все равно махина, то есть и с одним двигателем протянет.

А второй – забавный, учитывая, что ему плевать кто там что подумает.

Персонал чартерных самолетов видел сцены по стократ хуже.

Да они с ней практически невинные подростки, со своими контролируемыми вздохами и нежным ритмом.

Он долго ерзает носом у изгиба ее плеча после поспешной разрядки. Сладкая и соленая одновременно. Она обмякшая, и он еще не выходит из нее, и кроет его тотально почему-то в такой момент. Прикусывает нежную кожу на задней стороне шеи. Даже не возвращается еще возбуждение, а жилы так и рвутся, так и тянутся взять ее снова.

Но она вытирает вытекшую из себя сперму, а он бесцеремонно смотрит. И вздыхает, когда она спешит обратно в салон.

За полчаса до посадки в частном аэропорту возле Сиены они спорят о какое-то ерунде и Карелин говорит:

– Ты излишне наивная. Само по себе не дефект, но для кого-то, кто бросается сломя голову непонятно куда, это губительно. Ты не умеешь расставлять приоритеты.

От его рассудительного тона у Киры, видимо, нарушается моторика даже таких простых движений, как поднять бокал с водой и лимоном. Чудом его не опрокидывает.

– Да неужели? Что ты обо мне знаешь, кроме того, что я не позволила избивать себя отцу и что готова ради Пете на все? Что я занимаюсь сексом с неуравновешенным мужчиной и не бросаю друзей в драке?

– Я не воспитываю тебя. Ты постоянно делаешь выводы, основываясь на наивных предположениях. Это только в случае со мной ты решила побыть осторожной, – перекладывает он телефон на другую часть стола и облокачивается на кресло.

– Ах вот оно что. Вот где собака зарыта.

– Не перекручивай, ты знаешь, что я имею в виду.

– Нет, не знаю, – твердо говорит она. – Тебя коробит, что я в омут с головой в первый час не прыгнула, и к твоим ногам сразу не бросилась, а вот в других случаях я – сорвиголова? Тебе кажется. Ты просто наблюдал меня в критических ситуациях.

– Моя жизнь и есть критическая ситуация, Кира, а ты еще собираешься работать в политике, что тоже не детский сад.

– Я не собираюсь работать в политике. Пока. И если буду, это на периферии какой-то. А с чего ты взял, что я собираюсь работать в политике? – повышает Кира голос явно против своей воли.

– Я не слепой, – строго высказывает он ей накопившееся, – и не идиот. Ты об этом мечтаешь. Ты выуживаешь у меня любую информацию, что получится.

Он не собирался вскрывать это сейчас, но заносит. Заносит будто тачка жрет асфальт на двести двадцать на каждом повороте. По ледяной дороге вдоль обрыва.

Ко всему прочему, ему недостаточно жалкого перепихона в туалете, потому что она чертовски вдалеке от него. Скрывает, мутит, недожимает. Прячет саму себя.

– Я не выуживаю, – она злится, и это хоть что-то, – я просто спрашивала, но больше, значит, не буду.

– А зачем я отвечаю тогда? Прекрати воспринимать все упреками. Я же говорю, ты наивная чрезмерно, если думала, что твои желания неочевидны.

– Советую это тебе прекратить. Обычно люди интересуются желаниями других напрямую, при помощи слов, а не ведут манипулятивные игры с двойным дном. Чтобы щелкнуть по носу, мол, я догадался сам!

Он смотрит на нее грузно, но непроницаемо.

– Раз мы выяснили, что ты все-таки рассматриваешь возможность работы в политике, возвращаюсь к тому, с чего все началось. Тебе нельзя быть столько доверчивой и импульсивной. Это опасно для тебя. Я буду говорить об этом сколько захочу.

– Опасно? Чем? – усмехается она.

– Тем, что ты рано или поздно пойдешь в крестовый поход справедливости, не так ли? У тебя отсутствуют тормоза. Ты сама сказала, что перессорилась с половиной руководства цеха на прошлой неделе из-за того, что они обидели другую сотрудницу. Кто-нибудь еще перессорился? Себе во вред?

– Я не ребенок и не собираюсь в политике учить гнилых мужиков доброте. Ты бредишь, – она рвет салфетку в руках и откидывает клочья на стол. – Ты придумываешь проблему, которой нет, Рома.

Будь это неправдой, так бы не реагировала. Ее обостренное чувство справедливости уже отхлебнуло у него крови. Залпом. И это она еще толком ничего не сделала.

– Нет, я предугадываю проблему. Не хочу вытаскивать тебя потом из подвала какого-то упыря-чиновника вместе с независимыми журналистами, которые туда тоже попадут. Ты ведь уже помогла Морозову писать расследование по Бездомному?

Она буравит взглядом, оглушенная его осведомленностью и ледяным напором.

– Как ты узнал об этом? – негромко требует ответа Кира.

– Таким же способом, как и Бездомный сможет узнать. – Он ставит локтина стол, чтобы приблизиться. – Эта ситуация – ерунда, сейчас только мертвый не топит этого дебила. Но речь о тенденции. Твоей тенденции.

– Я всего лишь дополнила расследование анализом. Я не сливала то, что ты говорил.

– Я знаю, – сердится Роман, – речь не об этом, Кира, черт побери! Не ставь, в будущем, меня в положение, где я буду вынужден сам посадить тебя под замок в подвале. Чтобы уберечь от тебя самой.

– Никто не посадит меня в подвале, – монотонно проговаривает она, не сводя с него слезящихся глаз.

– Черт побери, Кира…

– И никто не заставит меня сидеть под замком и, – продолжает бесстрастным, каким-то чужим голосом, – в подвале или нет. Твоем или чужом. Я живой не дамся. Я найду, как это все закончить.

– О чем ты, Кира? – ошеломленно подается он вперед, забыв что сидит за столом.

Впервые она сумела полностью обезоружить его и шокировать. Слова вспышками все еще заряжают нутро, оторвавшимся колесом прокатываются по всем внутренностям.

Вот-вот что-то рванет и похоронит под обломками его сердечную мыщцу, работающую насосной станцией. Все еще с перебоями перекачивающую леденеющую кровь.

Он наверно ослышался?

Я найду, как все это закончить.

Я найду, как все это закончить.

Он слышал что-то подобное когда-то давно. Он сделал все, чтобы никогда больше этого не услышать.

Он наверно ослышался.

Кира вскакивает из-за стола и на него обрушивается реальность. Она произнесла эти слова. Я живой не дамся. Сидела только что перед ним и сказала.

Глава 18 Карелин

– Я никогда не позволю удерживать меня. Никогда. Твои угрозы смешны мне.

– Кира, о чем ты?..

Он не осознает как поднимается и преграждает девушке путь – он смотрит на собственные руки, разворачивающие Киру к другому отсеку самолета, и не узнает их.

Ловит краем глаза дерганье ее ноги, когда за ними закрывается перегородка.

Роман никогда не замечал, что воздух в самолете настолько сухой. Общеизвестно, что сухой. Но впервые прочувствовал на себе.

Прочищает горло, но внутренности только выдают новую порцию жаркой пыли.

В отсеке негде развернуться. Ему нужно, пиздец как нужно, развернуться.

– Что ты только что сказала? – спрашивает Карелин медленно, потому что звук собственного голоса он тоже узнать до конца не может.

– То, что слышал, – огрызается Кира. – Я не позволю никому. Никогда. Меня. Удерживать. Поэтому твои угрозы не работают. Потому что у меня есть план на этот случай.

Двенадцать тысяч метров над поверхностью земли, и он действительно ощущает себя далеко от устойчивости почвы, хоть и стоит на своих двоих– нет, он слишком высоко, и совсем рядом невесомость. Хорошо только, что это его пошатывает, а не борт.

Словно во сне, он протягивает руки и встряхивает ее легонько за плечи.

– Что ты говоришь, – почти что шепчет он, – ты не посмеешь. Как тебе… в голове пришло предполагать, планировать такое.

Наверное, все вокруг расплывается, потому что он видит ее лицо в обрамлении темных волос невероятно четко. Будто обнаружил, что до этого жил с минусовым зрением.

Расплывается, ибо его чутье сразу уловило правду и теперь не выпускает добычу из пасти.

Кира не блефует.

Она и правда думает о таком.

– А что мне остается делать? – она практически смеется, только невесело. – Мне нечего противопоставить зажравшимся властью и физическим превосходством мужикам. Не ты ли сам об этом упоминал? Но в заточении я никогда сидеть не буду и никогда не позволю ограничить мою свободу. Никогда, – она выбирается из его охапки. – В конечном итоге, это хотя бы будет мой выбор.

– Ты… ты соображаешь, что ты говоришь, Кира?

Она вытаскивает из багажного отсека сумку и находит в ней кардиган. Натягивает шмотку, даже застегивая несколько пуговиц.

Разгар августа и в самолете первоклассное кондиционирование.

Она кутается и расслабляется, словно вещь на ней – теперь броня и защита.

Половина длины волос остаются под воротом, и пряди вокруг лица образуют овал, в котором бледное личико смотрится особенно очаровательно. Это святотатство – отвести от нее взгляд.

Внезапная догадка – как в ледяную прорезь воды толкнули – не оставляет выбора. Он не выберется на поверхность, если сейчас же не узнает.

Навсегда на дне останется.

– Твой отец, – четко выговаривает Роман, – имеет к этому какое-то отношение?

Она фыркает. Но избегает смотреть на мужчину.

– Никакого, представляешь. Просто череп мне проломил. Конечно, имеет, я жила с ним большую часть жизни. Я не хочу об этом говорить. Я не собиралась об этом говорить. Это неважно. Это ничего не меняет. Я сделаю, как я считаю нужным.

Ублюдок запирал ее. Или ублюдок издевался над ней, пользуясь изоляцией.

Роме нужно знать.

Он узнает, что мертвец наделал.

Он исправит это.

Кто-то дышит вместо него, по легким рябь проходит и перепрыгивает на пульсирующий кусок плоти над ребрами.

Кто-то дышит, но это не он, ведь он не все может сбросить жгут, перетягивающий дыхательные пути. Кто-то другой.

В мозгах фаршем взрываются картинки, сценарии, предположения, и по жилам лавой несется злость.

– Когда это ты съехала от него?

Кира смотрит на него как-то странно.

– Не имеет значения. Зачем это тебе? Ничего трагического он мне не причинил. Забудь об этом. Скоро… посадка.

– Ничего трагического? А что причинил?

– Что из «я не хочу об этом говорить» тебе непонятно? Господи, мы летим на отдых, Роман. И ничего удивительного, что ты не понимаешь меня, потому что… потому что ты не в том положении, чтобы понять каково это.

– Я могу понять многое очень хорошо, – медленно выговаривает он, – я многое понимаю, когда речь идет об отцах.

– Правда? – не выдерживает девушка. – О том, как сначала зависишь от мужика больше тебя в три раза, потому что он – взрослый, а ты – нет, а потом зависишь только потому что он все равно тебя уроет. Эта последняя часть тебе хорошо понятна? Когда я говорю, что никто не удержит меня взаперти и что я не дамся живой – я имею в виду вещи, которые ты понять не можешь. Никто не удержит. Включая тебя.

Она говорит что-то дальше, возможно успокаивая его и пытаясь сгладить мрачную атмосферу, но Карелин не может услышать – он улавливает только обрывки фраз.

Шаг назад дается нелегко.

Внутренности скручивает веревкой, и теперь… Теперь есть на чем повесится. Пульс грохочет как чертов бронепоезд по просевшим рельсам.

– Включая меня? – повторяет он ошеломленно. – Кира. Ты ведь не предполагаешь, что я… Что я когда-нибудь смог бы тебя хоть пальцем тронуть. Ты…

Она раздраженно тянет змейку сумки назад и поворачивается к нему не сразу.

– Нет, я не предполагаю худшие сценарии. Такая я наивная, Карелин. Но ты только что угрожал мне подвалом. Только что. И ты закрыл меня в спальне тем утром? Закрыл или нет?

– Я не угрожал тебе, – переходит на крик он, – я предупреждал, что ситуация может вынудить меня. Ты что ли думаешь я этого хочу! И я закрыл тебя в комнате на две минуты. Чтобы поговорить по телефону. Я никогда больше этого не сделаю. Ты говорила… ты говорила, что не чувствуешь… что у тебя нет омерзения ко мне.

– Омерзение здесь ни причем, – морщится она. – Что тебе далось это омерзение? Это для тебя твои слова про подвалы и удерживания не угроза, а мне стоит расценивать ее так. Ведь я ничего не смогу сделать, если ты вдруг захочешь?

Она даже поглаживает его по льняной летней рубашке и костяшками пальцев проводит по щетине. Но он не может этого почувствовать. Осязание барахлит как мотор перед поломкой.

Он все еще не может поверить в это. Все происходит наяву? Кира сказала… она сказала… Она собирается…

– Не бери этого в голову. Этот разговор бессмысленный. Я не собиралась этого говорить.

Отцепляет холодные пальцы от своего лица и удерживает на весу, не зная что делать дальше.

Не собиралась говорить, но думает же так!

– Я закрыл тебя в комнате, чтобы самому прийти в себя.

Она молчит.

Она молчит и тишина словно болотная жижа, и Рома увязает. Чужой, а не своей пятерней проводит по волосам. Господи, они мокрые, так он взмок.

– Я лучше прострелю себе руки, чем дойдет до такого. Ты поняла?..

Дышит легкими наполную, жаль только не кислородом, а жаром. Скворчащим огнем пульсирует кровь.

– … ты поняла меня? Этот самолет не сядет, пока ты не поклянешься…

Бросается к ней, а она вспыльчиво разворачивается. Тогда обходит с другой стороны и снова – в лицо.

– … обещай мне, что никакого «живой не дамся» не будет. Я убью их всех, ты поняла меня? Если кто-то… если ты будешь в опасности, я убью их всех.

Он не может остановиться: сотни предупреждений и аргументов одномоментно толкаются на выходе из башки. А выход пожаром завалило.

– Не буду я клясться! – сама приближается к Роману. – Не буду!

– Выброси это из головы! Кира, очнись!

– Значит, не сади самолет, – кричит она, – не сади!

– Я не позволю! Я не дам этому случиться! Никогда, слышишь!

Он ревет как раненный зверь, преграждая ей путь и заслоняя выход через перегородку.

– Что с тобой? – дышит она сама учащенно. – Что за реакция? Ничего еще не случилось, Рома.

Лучше бы она шлюз открыла и толкнула его. Пускай. Роман как-нибудь бы справился.

Блядь, в этом самолете не развернуться. Дышать нечем. Она собирается уйти.

И все силы – все до последнего атома – уходят на то, чтобы не касаться ее.

Все, что угодно, но только не позволять себе ее трогать.

В венах льдины дрейфуют. Долбанный самолет! Почему она смотрит на него так – озадаченно и надменно. Какого хрена!

– Я не позволю этому случится, – сипит Роман.

– Чему? – с надрывом требует Кира.

– Тому, что ты надумала! Выдумала! Лишить себя… лишить себя… Ты не посмеешь.

– Я назвала обстоятельства. Если не будет другого выхода! Я не смогу по-другому уже! Отстань от меня!

– Стой там, – предупреждает он.

Ее пораженный вздох разносится по кабине как вспышка звездопада в ночном небе.

– Не подходи, – его легкие пружинятся, готовясь выпрыгнуть, – стой там.

– А то что? – едва слышно спрашивает она.

– Не подходи!

Она прислоняется к стенке кабины и рассерженно пинает сумку. Запрокидывает голову.

Роман успокаивает себя разглядыванием кружевной строчки на подоле ее платья. Узор за узором. Сборка нитей расходится цветком то там, то здесь. В какой-то момент Кира шевелится и он уже может поднять на взгляд на девушку.

– Поклянись мне, Кира. Я… прошу тебя, – шепчет он. Выходит зло и отчаянно, но как-нибудь все равно выходит.

– Я не могу, – мотает она головой. – Забудь об этом.

Роман не препятствует приземлению самолета. Закуривает прямо в салоне, и она покидает борт в одиночестве. Пилот неуверенно кивает ему и спускается за девушкой.

Он забирает забытую ею книгу, когда выходит из салона. Не может не видеть ее так долго. На сердце скрежет, и асфальт под ногами кажется раскаленным.

Молчание в машине перетекает в молчание и в ресорт-деревушке. Роман и Кира по очереди обращаются к генеральному менеджеру, администратору и их дворецкому.

Забронированная вилла примыкает прямо к единственной улице Кастильон дель Боско, но настолько большая и уединенная, что легко представить виднеющиеся холмы гольф-клуба нелюдимыми прериями Тосканы.

Он выпивает залпом половину бутылки воды, а остаток выливает себе на пропотевшие волосы и лицо. Из спальни на втором этаже – предназначенной им с Кирой спальни – слышится копошение, и Роман стискивает зубы, отбрасывая бутылку куда попало.

Он хочет ее. Опять стоит колом, и кровь будто загустела смолой. Но достаточно чтобы она просто заговорила. Хоть одно слово!

Он не будет ползти на коленях как дворняга. Дело даже не в унижении. Просто потом сорвется.

Поднятую бутылку отправляет в мусорник на необъятной террасе. Дойдя до беседки, вырубает телефон – потому что… сейчас наделает делов. Например, позвонит Лешею и начнет: найди мне инфу по Морозову больше, паси Бездомного, паси всех, кто знает про статью, опроси соседей и так до бесконечности.

В спальне, оказывается, имеется балкон и когда Роман поднимает голову, они встречаются с Кирой взглядами.

Выглядит задумчивой и немного испуганной. Чего, ну чего ей боятся? Это не он признался, что покончит с собой, если окажется запертым. Или лишенным свободы. Или при чем-нибудь еще, блядь. Навязчивые идеи ему понятны, как никому другому.

Его дырявой башке непонятно, как он оказался в аду похуже, чем двадцать лет тому назад.

Потому что тогда его обвинили в убийстве Арама, который застрелился. Одним туманным британским утром, в теплицах их частного колледжа с тысячелетней историей, Арам нашел способ, как это все закончить.

Вина и впрямь была на Карелине, ведь он не смог спасти его. Арам выпрыгнул из горящего здания своих бед, потому что никто не оставил другого выхода спастись. Арам был его лучшим другом, подельником во всех гадостях и радостях.

А это Кира… Кира. Кислорода без нее не хватает. От всего и сразу – и от злости, и от нежности. Без кислорода жизни не бывает.

– Здесь ванная с нормальным потолком, – кричит она ему неуверенно, но улыбается.

Он стягивает рубашку прямо на улице, и неровным шагом направляется к дверям, глядя на нее неотрывно. Она бросается обратно в спальню, когда Роман ступает на порог.