Текст книги "Поцелуй Однажды: Глава Мафии (СИ)"

Автор книги: Ольга Манилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Глава 29

В этот раз она просыпается в шикарной палате клиники «Мир» и никуда не рвется выходить. Не ждет за дверью добродушный Тимур, на голове отсутствует массивная повязка, и нет повода волноваться о брате.

Переворачивается на спину и смотрит куда-то там в потолок. Свет выключен, вот и хорошо.

Кто-то из врачей должен прийти и сообщить, что она потеряла ребенка. То, что она – жива и сама догадалась. А про остальное… Кире нужно это услышать.

Они приходят и говорят это. Считают, что выкидыш спровоцировали смены часовых поясов и резкая высокая температура. Которая, у нее, оказывается была. Что никакие падения и удары не имеют отношения к… ситуации.

Выкидыш проблемный из-за короткой шейки матки.

Да плевать ей на причины.

Да, ничего вроде сильно не болит. Дискомфорт минимальный. Саднит будто.

– Когда можно выписаться? – спрашивает она никого конкретного из них.

– Завтра вечером можно, если будете регулярно проверяться и тщательно соблюдать гигиену, – отвечает один из них, а стоящая рядом коллега удивленно смотрит на врача.

– Окей, – отвечает Кира.

У нее сложные отношения с белыми халатами. Нельзя быть такой неблагодарной, ведь они практически спасли ее жизнь своими руками. Но она хочет, чтобы они ушли.

Когда Кира была подростком, раз разом намекала или прямо рассказывала докторам о ситуации дома. Но никто не мог помочь. Или не хотел. Какая уже разница.

Летом ее привезли сюда с разбитой головой, и той ночью Карелин убил отца.

Теперь осенью Карелин приехал с простреленным плечом, а у Киры случился выкидыш.

Смерть преследует их по пятам.

Небось Карелин там воображает, что это все пучина его криминального болота, но никакого ведь отношения к ее отцу глава мафии не имел.

Кира не знает, где ее телефон, и ей это неинтересно вообще.

Рома приходит поздним вечером, как тогда. Приглушенный голос дает толчок путанице ее внутренних процессов, словно ток наконец-то подключили. Система наконец-то со скрипом приходит в действие.

Под свитером с высоким воротом у него, видимо, перевязано плечо и часть руки.

– Кира, это очень серьезно, скажи мне, у тебя ничего не болит?

– Нет, – мотает она головой, – ничего не болит.

Проводит большим пальцем по ее щеке. Смотрит сверху вниз. Непроницаемо.

– Устала? Или хочешь поговорить?

– Я… я не знала, что беременна…

– Я знаю, – хрипит он поспешно. – Это мы потом еще обсудим. Насколько… насколько ты расстроена?

Она не хочет, чтобы он хоть что-то узнал из взгляда. Поэтому глаза отводит. Ладонь упрямо обнимает ее лицо.

– Я очень расстроилась… в момент, наверно, когда поняла, что это все… наверно. Я и не хотела ребенка особо. Просто когда поняла, что уже все…

– Да, – сипло вторит он, – да, я понимаю. Когда понимаешь, что уже все. Самое главное, что с тобой все абсолютно в порядке.

– Я хочу домой, – наконец-то задевает неясным взглядом его глаза.

– Сегодня нельзя. Я останусь с тобой.

– Пете не говори.

Он колеблется, и Кира разочарованно закрывает глаза.

– Я сказал уже, и он – не ребенок… – Карелин обрывает себя и проходится по палате.

Рассматривать его теперь легче – потому что он дальше. А от близости у Киры внутри фонит, входящий и исходящий вызов друг на друга наложили.

Массивное лицо словно по секциям поделено. Будто кто-то в крестики-нолики играл, и долго не мог выиграть или проиграть.

Но все это только оболочка. Ее Карелин где-то там спрятан. Под слоями и пластами кожи, мышц, костей. Наверно, заперт под сотнями замков и окружен десятками стен. И он ее услышит, если она обратится к нему, но пока Кира не придумала волшебных слов.

– Нужно второе мнение по поводу твоего состояния. Швейцария, я думаю. Через дня четыре вроде нормально будет вылететь.

– Я – «невыездная», – напоминает бесцветно она.

Рома поджимает губы, издавая некий звук носом, что должен, по-видимому, выражать недовольство.

– Ну, с этим надо поработать. Могут и к тебе приехать, если что.

– Рома, – вздыхает девушка, – я не хочу и не буду никуда ехать.

– Значит, могут и к тебе приехать, – повторяет он.

– Что там с Сашей… и вообще?

Отсутствие ответа тянется бесформенным пластиком, расширяясь бесконечно и уродливо.

Потому что это – не молчание. Карелин смотрит в стену рядом с дверным проемом, и не молчит. Он явно что-то хочет сказать этим своим отказом отвечать.

Кира просто не знает, что именно.

– Саша в норме, – произносит Роман ровно.

– Если ты навоображал, что мне нельзя волноваться, то уверяю тебя, я чувствую себя хорошо. На душе… паршиво. Как бы, ожидаемо. Как там говорят, нужно время? – она практически смеется, и он полностью разворачивается к постели не сразу.

– Говорят обычно неправду. Это мог бы быть наш ребенок, и мы его потеряли… потеряли глупо и жестоко. Этого никто и никогда уже не вернет.

Наверно, она выплакала весь запас горя ранее, потому что теперь она просто тупо втыкает перед собой или в простынь. Рома выглядит на грани нервного срыва, но великолепно себя сдерживает. Почему-то было бы легче, если он разгромил бы половину клинику или хотя бы половину этой палаты.

А он ведет себя скованно, но сдержанно.

Она смотрит на него и видит, как он упаковал себя в каскады преград и квадраты ящиков. Еще не чувствовала, чтобы он так тщательно фильтровал то, что выдает наружу. Он даже разговаривает с заминкой, будто исходящие звуки проходят обязательную автоматическую инспекцию.

– Так кто напал на нас в аэропорту?

За окном дыхание зимы умертвило все листья, и голые ветки в оранжевых лучах фонарей напоминают боевые прутья.

Карелин, наверно, высматривает осталось ли там что-то живым.

– Рома?

– Знал бы кто виноват, голова у тебя уже в изголовье лежала бы, – цедит он неожиданно зло и надрывно. – Кира, тебе бы отдыхать и восстанавливаться.

– Да, и не забивать свою башку всякими глупостями непонятными, верно?

Он поворачивает к ней только верхнюю часть туловища.

– Давай, пройдись по мне катком, я же ответить не смогу, когда ты в больничной койке лежишь.

– Ты… – Кира задыхается от возмущения, и выдает смешок за смешком. – Я же сказала, что в порядке я. Может, это тебе нужна помощь? Ты пять минут назад выглядел, как на все готовый, Рома. Отрезанная голова в кровати, серьезно?

– Хочешь сказать, не снесла бы башку тому, кто вчера с нами так разделался? Знаешь, твой крик вся…

Он усаживается на край кровати, и Кира дотягивается пальцами до загорелой руки. Наконец-то.

– Может быть, и снесла бы. Но я не умею, – еле слышно отзывается девушка. – Они говорят, из-за температуры… ребенок из-за температуры погиб.

– Зато я умею, – он вжимает голову в плечи, чтобы встретить ее взгляд на одном уровне, – и мне не нужна помощь. Мне нужно только, чтобы ты здоровой была.

– Я здорова.

– Ты вчера уйму крови потеряла.

– Пойди и спроси у врача.

– Я спрашивал уже.

– Лучше скажи, как твое плечо.

Хмурится, не сразу вспоминая какое еще плечо. Кира закатывает глаза. Вот же балда! Реально Брус, кусок древесины с опилками вместо мозгов в башке. Еще и взрослый такой.

– Забыл уже. Меня только в башку и в сердце можно скосить.

– Да ладно, – тянет она и едва удерживается от подзатыльника, – ты совсем дубовый? Если пуля аорту разорвет или еще вены там какие-то. От огнестрела можно умереть при любом месте попадания.

– Ну, огнестрелы разные бывают тоже. И я знаю, о чем говорю. Фартовый. Я этой тушкой не одну пулю ловил. Есть индивидуальные характеристики переносимости.

Она целует его торопливо, но нежно. Со стоном Рома цепляет податливый рот языком. На крючке держит. Поворачивает ее голову и жаром охмеляет рот. Так глубоко затягивается, что Кира хватается пальцами за щетинистый подбородок. Чтобы за что-то держаться.

– Все, – выдает Карелин хриплый выдох. – На сегодня все.

– Это мы еще посмотрим.

Как хорошо знать – есть что-то, что никогда не меняется. Опять этот дотошный ценз на что можно и что нельзя. И когда. Ему бы в контролирующих органах работать, а не наоборот.

– Нет, все. Не устраивай мне тут. Веди себя хорошо.

От подобной наглости Кира чуть ли водой не захлебывается.

Хочет съязвить, что ему прямая дорога в детском саду работать, но слова застревают в горле. Наверно, лучше все-таки поспать.

– Что такое, надулась?

– Я не надулась, – раздраженно ворчит она. – И не обиделась, как скажут нормальные люди. Буду спать, думаю.

Почти перед рассветом Кира просыпается от слез и закрывается в ванной. Накатывает осмысление всего оговоренного вчера: во сне это все переварилось и утрамбовалось.

Этого никто и никогда уже не вернет.

Капли на светло-сером полу коридора. Кап-кап-кап. Прибывали и прибывали. Вот так вот просто. Раз – и все.

Они даже с Карелином не успели поругаться из-за малыша. Своим дотошным тоном точно бы сказал, какая Кира еще молодая, но если она хочет, а вообще пятнадцать клиник с обследованиями уже в списке…

Или может сказал бы другое, ледяным кулаком дробиться у нее что-то внутри, откуда теперь знать точно…

Рома стучится в ванную через некоторое время.

Она впускает его и выключает кран.

Видеть его лицо сейчас невыносимо. Кира не хочет знать, что там написано, это слишком, слишком…

Хорошо, что Рома заключает ее в категорические объятия, и можно лить слезы и говорить куда-то ему в грудину.

– Я и не хотела ребенка особо. Не хотела, – упрямо повторяет она.

– Нет?

– Куда мне, – всхлипывает и смеется Кира одним вздохом. – Я что ли… А ты?

Он долго приглаживает ее волосы и отвечает, уже заглядывая в заплаканные глаза.

– Не мне рожать ведь. Хотел, не хотел. Наверно… может быть.

Врет ли сейчас… Кира не позволяете себе зацикливаться на гадании. Было бы важным позавчера, а сейчас…

Карелин такой большой, что способен спрятать в охапке всю ее по макушку. И он прячет, от зябкого призрачного рассвета, от безжалостно наступающего нового дня.

Глава 30

Дни восстановления затягивает туманом. Промозглым, но плотным. Из дневных часов вдруг выпадают куски – вряд ли событий, иначе она запомнила бы? – а ночь оборачивается то покоем, то тревогой.

Кира нагоняет редактуру, отрабатывая то, что за девушку сделали коллеги. Даже начинает отвлеченную аналитику. Правда, почему-то готовит проект для фильма, а не публикации. Полет фантазии, что поделать.

У Пети регресс к замкнутости, и много сил уходит на выдержку паузы, чтобы не передавить. Он снова стопорится на всем значительнее, чем одно предложение, и, кажется, самого парня заминка злит. Кира все время откладывает визит в реабилитационный центр.

Она не собирается обвинять Карелина, потому что он живет с ними и имеет право общаться с Петей, как пожелает. Прошлого не воротишь: сказал так сказал.

Правда, неизвестно, как именно преподнес. Учитывая, в каком состоянии сам был. Но все же… Роме следовало бы притормозить и выдать информацию порционно. А вообще лучше дожидаться сестру в таких случаях.

Сейчас лучше придержать это все в себе, до следующего эксцесса.

Потому что… другие вопросы сейчас стоят особняком.

Карелин так и не говорит, кто организовал расстрел. Он исправно возвращается каждой ночью, но хочет только отвлеченные темы обсуждать. Целует ее жарко и несдержанно, но говорит коротко и скупо. Иногда она ловит на себе его взгляд – будто он уже приготовился что-то произнести, но в последнюю минуту передумал.

Кира, набравшись небывалой мудрости, решает подождать перед тем, как спросить прямо, но Роман сам выдает вечером:

– Эта ситуация решилась и забудь про нее.

Что за…

Кира сидит за кухонным столом и буквально хлопает ресницами в отупении. Как выброшенная на берег рыба отбивает песок плавнями.

– Чем… она решилась, – запинаясь, заставляет себя говорить девушка.

Покушение на криминального авторитета крупнейшего города – это то, что решается с заголовками на первых страницах. За такое убивают. Наказывают демонстративно.

И если решают компромиссом – то тоже публично.

Он пожимает плечами, будто они доставку фильтрованной воды обсуждают, а не раздолбанную пулями тачку вместе с ними внутри.

– Долго рассказывать. Не все так просто. Я же и говорю: ты забудь. Как дальше будет… посмотрим.

Четыре дня после нападения… и посмотрим, как дальше будет?!

Он небрежно целует ее, прочесывая всей мордой по волосам, и направляется к плазме, чтобы что-то вывести на экран с своего планшета.

Не хочет говорить – это одно, а дуру из себя сделать она не позволит.

– Не все так просто? Рома, тебе башку могли отстрелить. И мне, кстати, тоже. Какая может быть случайность, все знают, кто ты…

– Заткнись, – Он не смотрит в сторону кухни, управляя пультом. А затем поворачивается к оторопелой девушке лицом. – Не лезь в это. Я сказал, заткнись.

– С чего это вдруг? Напомнить, я в машине тоже сидела.

Взглядом Карелин удерживает ее на одном места долго и непроницаемо. Его поза напоминает статую.

– Правда? Я уже подзабыл что-то.

Кира знает, что ходит по краю. По грани. Но почему она должна останавливаться? Ему придется с ней считаться.

– Это имеет отношение к тому, что Кулака обвиняются в расправе на долинскими? С которыми расправился ты?

Он аккуратно откладывает пульт на журнальный столик.

И ступает босыми ногами бесшумно и размеренно, по направлению к столу кухонному.

– Дай телефон сюда.

Кира смотрит и смотрит в него. Глазам своим верит, а вот ушам – нет.

– В смысле? – подрагивает предательски взволнованный голос. – Что еще за «сюда»?

Смартфон холодит всю внутреннюю поверхность ее левой ладони.

– Сюда, – повторяет Брус бесцветно, – телефон. Мне. Кира, вот прямо сейчас.

– Ты охренел? – от шока в глазах только не темнеет. – С шавками своими будешь так общаться.

– Шавки не водят меня за нос и не синтезируют фейковую инфу, чтобы скрыть то, в чем на самом деле копаются. И не суют свой хрустальный нос туда, где его порубят нахуй.

Уже не имеет никакого значения, что Рома пронюхал про ее информационные махинации и меры сокрытия. Она, между прочим, от его слежки отсекается, а в его дела так не влазит. И что при этом он сам даже при каждой новой смс выходит из комнаты. Вешает ей лапшу гирляндами, что «все решилось».

Может и решилось там что-то, почему бы тогда и не рассказать?

Что это за наезд на нее?

– Я не буду давать тебе доступ к моему телефону, – разъяренно твердо произносит Кира и собирается подняться.

– Сядь, – со сталью в голосе приказывает он. И вместо того, чтобы схватить девушку за руку, просто одним движением передвигает стол, перекрывая путь к выходу. – Еще раз. Сядь. И дай это мне.

Поправляя стул, она и впрямь садится обратно, а затем забрасывает телефон в мойку, заполненную грязной посудой и водой.

– Это водонепроницаемая модель, – говорит он так жестко, что у Киры пересыхает во рту в одночасье.

– Счастливой рыбалки. Смотри не захлебнись.

Еще ни на мгновение Брус не отвел от ее глаз цепкого, холодного взгляда. Он мог бы город заморозить ледяным блеском, но Кира вся горит. Где-то там внутри, глубоко-глубоко на дне мглистых зрачков, рвется с цепи обезбашенный пес. Кира знает, что рвется. Уж в этом он ее не проведет.

Что никак не меняет того, как он позволяет себе сегодня вести.

Он, наверно, перепутал.

Она ему не подчиненная.

Никогда не была.

И никогда не будет.

– Как давно и где именно ты всунула свой нос про Кулакова и обвинения по Долинску?

– Я, – дрожащим голосом начинает она, – никуда и нигде не влезала. Эта информация есть в открытом доступе. Это сплетня была. Но, по-видимому, не такая уж сплетня. Машину обстрелять позволит себе только…

– Я сказал тебе заткнуться, – глухо роняет он слово за словом. – В каком бы доступе не была, не лезь туда. И твое нахождение в машине было ошибкой. Как и закрывание глаз на твои выкрутасы.

Кира отталкивает стол от себя, задевая стоящего напротив мужчину по пояс. Она встает, но обходит Карелина не сразу.

Внутри гулом назревает тряска, и будет поломка. Все трещинами по изнанке сознания пойдет и поломается что-то важное. И тогда… тогда все рухнет. Она чувствует… чувствует обратную поверхность своей кожи. Это невозможно, но новый вид ощущения проходится холодком по туловищу.

– Я! Я… не желаю слушать вечно про эти «ошибки». Ошибка, ошибка, ошибка. Ты постоянно это повторяешь! И чтобы я заткнулась, нужно перестать врать. Ты ведь врешь, Карелин? Ты ведь не любишь врать?

Он методично отодвигает кухонный стол между ними в другую часть комнаты. И останавливается снова перед ней. Собранный, строгий, сильный.

Кира чувствует себя полной противоположностью.

Больно на него смотреть. Просто невероятно, что этот мужчина… он был внутри нее. Постоянно. Он умолял ее однажды. Казалось, он зависит от нее. Не отпускал постоянно, и не мог остановиться. Теперь она мало что может вспомнить толком. Собственные ощущения всполохами все заслоняют. Это все… невероятно. Ей половина, наверно, приснилось, а остальное – надумала. Это все не про Карелина. Не про таких, как он. Он не способен на такое.

А если и способен…

… то точно уж не с Кирой.

– Для тебя эта ситуация решилась, поэтому врать мне не приходится. Больше не сядешь со мной в одну машину. Но ты ведь просто так не успокоишься? У тебя же нет стоп-крана, когда приходит время нажимать. Это моя жизнь, Кира, и не воображай, что ты что-то в этом понимаешь. Ты не понимаешь. Что произошло.

Из звуков его голоса железо можно собрать. Столько, что канат достаточно сделать и удавкой ей на шею закинуть.

– Я сяду в те машины, которые захочу! – в сердцах кричит она, потому что Рома не имеет права ей приказывать. Даже если она и согласна соблюдать меры безопасности.

– Кира!

Она просто фурией вылетает из кухни-гостиной и запирает дверь в их спальню. Их спальню! Ее спальню. Нет, его спальню. Потому что здесь ничего ее нет!

Копошится и копошится в собственных волосах, приподнимая их у корней пальцами. Оранжевым пятном застыл отблеск уличного фонаря на стене над кроватью. Как издевка-имитация над истинным светилом. Вот бы ночью горело солнце, и тогда ей было бы легче в этом всем разобраться.

Задать уже два вопроса нельзя.

Она была в этой долбанной машине и она потеряла ребенка, черт побери!

Никуда она не лезет, у него обострение параноидального контроля. Сам постоянно что-то скрывает и сует нос в чужие – ее – дела, и переносит все зеркальным отражением на Киру.

Она имеет право знать.

И не потому что любопытная – не из-за личного желания – а потому что это и ее жизнь тоже.

За дверью слышится трель телефонного вызова. Это определенно мелодия его телефона. Снова трезвонят ночью, она хоть отсюда может различить противный голос Лешея. Хотя ничего и не слышно, конечно.

Пусть-пусть покопается в ее мокром смартфоне. Хоть всей братвой! Совесть чиста, ничего она не выясняла и никуда не лезла.

Последние два дня, как только выписали из «Мира», она вообще в другие измерения проваливалась через туманные прострации будней. Которые вообще не будни по ощущениям – в клинику теперь по расписанию, как на работу, ездит.

А твой бойфренд очень занят, ему ведь череп чуть не прострелили, но «все решилось!». Забудь об этом. Для тебя – все.

А если она нет может?

Если не забывается?

Сам ведь сказал, что притащил бы голову повинного в ее больничную койку.

Есть ли повинный и где его голова, а если нет – то пусть соберется с нервами и нормально ей расскажет.

Сюда. Сядь. Заткнись. Дай. Сейчас. Нет стоп-крана.

Может, у Киры и нет нужного стоп-крана.

А у него он есть?

Если доводит разговор между ними до приказов.

Она ему прощает и прощает, только потому что… знает, что Рома сдерживается. Чем сильнее – тем морознее стужа.

Кира покидает спальню, когда он уже буквально на пороге. Опять на ночь к делам, опять после звонка.

Рома замирает – одно мгновение, не дольше, – и почти что поворачивает к ней голову.

Его загорелая рука, с заломанными и поднятыми до локтя манжетами, будто бы собирается двигаться вверх. Может быть, как по привычке, провести подушечкой большого пальца по щеке Киры.

Но он надавливает на дверь и выходит.

Лучшее решение прямо сейчас – совершенно спокойно отправиться спать. Она не собирается передвигать стол обратно. Или выключать после него плазму. Или мыть посуду. Даже дверь после него проверять не будет.

Завалиться лежать и выместить все в усталость, приказав телу отдыхать.

Тело приказов не слушается, и на уговоры тоже не идет. Кира ворочается и ворочается, дыру скоро проделает в матрасе.

Оранжевое пятно – неизменно и непоколебимо. Вот это точно оно мешает ей заснуть. Натыкали фонарей без разбору, и живи только за шторами.

Она действительно закрывает шторы.

И ждет-ждет, когда же Роман вернется.

Но к утру он не возвращается.

И к полудню – тоже.

Он вообще больше никогда не приходит.