Текст книги "Белоснежка и семь апостолов"
Автор книги: Ольга Кноблох
Соавторы: Всеволод Пименов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
– Постой, но ведь ты сам сказал, мы с Венди имели уникальные способности, откуда же взялись другие инициа…
– Это он так говорил, заметь, не я. Я сказал «самые редкие». Тебе не приходило в голову, откуда он узнал, что ты трансмутатор, если ему не с кем было сравнить? А? Диагноз ставят на основе знакомых симптомов. У него было четыре трансмутатора, Артем, четыре! А электроников вроде меня – шесть. И три обратителя, а это редкость из редкостей, один на сто тысяч телекинетиков. Представляешь, сколько народу нужно просеять, чтобы найти их? Обратитель – предпоследний талант в нашей схеме. Серебряный, можно сказать, медалист.
– Стоп, – прервал его я; кое-что в голове начало складываться. – Ты сам сказал, что первый проснувшийся талант навсегда определяет потолок способностей. Но Венди-то сначала проявила себя не как инициатор, а как заклинатель зверей, стало быть, эта способность еще выше? Всего-то – дрессировщик?!
Кузнецов вздохнул и как-то нехорошо зыркнул на Влада, будто спрашивая: ну что, скажем ему или будем молчать оба? Влад опустил глаза. Он уже знал.
– Она не заклинатель зверей, Артем. Она – диктатор. Заклинатель людей. Это и есть высший дар.
Венди
– Венди, открой! – упорно колотил в дверь Артур, – Пожалуйста, выйди, давай поговорим!
– Оставьте меня в покое!!! Все!!!
– Венди!
Я сидела на унитазе, захлебываясь слезами, ненавидя всех, жалея себя.
В кулаке зажаты очки Отто. Макс нашел их, когда заправлял постель. Ребята позвонили Артему, но он, должно быть, уже был под землей, и телефон молчал.
Господи, ведь ты же есть, ведь ты же все видишь, почему не дашь знак, что мне делать? Что мне делать теперь???
Если они не вернутся – как жить дальше? Зачем?..
Лучше бы Буян тогда вздел меня на рога, и мой дар никогда бы не проснулся. Не было бы цирка, никому мы не были бы нужны, и Пит был бы жив, и Отто был бы свободен… Каждый шел бы своей дорогой, платил по своим счетам, а если у кого и открылся бы дар – приспособил бы его для работы или развлечения, а не нес, как знамя в атаку. Мы просто жили бы, как все люди. Работали, спали, любили, строили дома, заводили семьи.
Вот почему революции не бывать.
На самом деле никто, кроме единиц вроде Отто, не хочет такихперемен.
Полно среди нас магов, но разве я знала бы об этом, не скажи мне Отто?
Маги – они люди, не боги. Живут среди других таких же работающих, спящих, любящих, строящих дома и заводящих семьи. По-другому нельзя. Если по-другому, ты изгой. А никто не хочет быть изгоем. И я не хочу, никогда не хотела.
Я мнила себя избранной, не задумываясь о том, что «избранный» и «изгой» – почти синонимы. И главный смысл обоих слов прост: от тебя ничего не зависит, избирает и изгоняет всегда кто-то другой, а ты подчиняешься. Я не хочу быть «из». Лучше уж быть тем, ктоизбирает или изгоняет.
Я хочу домой.
Там меня примут, кем бы я ни была.
Сегодня выпал снег. Мы никогда не собирались вместе, когда был снег. Цирк просыпался по весне, как мишка после спячки. Нас томил голод приключений. Мы созванивались, договаривались о встрече, торопились доделать зимние дела, раздать долги – и рвались друг к другу, забывая обо всем, что оставалось дома, запирая за собой все двери до осени. Мы колесили по летним дорогам, дни были долгими, впечатления – новыми что ни день. Где приткнешься – там и дом. Города, городишки, села, деревушки в пять дымков, а то и просто безвестный пятачок под большим небом. В степи, открытой всем ветрам, на берегу речки, название которой забываешь, едва прочтя на карте, в лесу, из которого доносятся шорохи и вздохи, и не понять – то ли зверь тебя дразнит, то ли сам лес; у костра в окружении тех, по кому скучал всю долгую зиму. Снег мы вместе видели только в горах. Снег, но не зиму.
Зима разлучает. Разлучает…
Почему я не проснулась вовремя?.. Почему позволила себя прогнать? Он не сделал бы этого, если бы я проснулась. Он бы оставил. Он нуждался во мне, я знаю. Ему было страшно. Господи, мне тоже страшно. Я не хочу потерять никого из них, но Отто всех дороже, Господи, ты знаешь. Если это возможно, пожалуйста, верни его. Если хочешь, Господи, возьми меня взамен.
… Почему у меня больше не получилось прийти к нему?..
Чья-то злая воля сжимает нас в кольцо, загоняет на узкую тропку, с которой не свернешь, и она ведет к пропасти. Меня страшил даже не столько Кузнецов с его командой… Зарайский провидец знал, что с нами будет и где нас искать, он указал на полигон. Но если он ведал все это, почему не предупредил самого Отто? Раз нашел нас, нашел бы и его; никакой разницы. Значит, не искал. Значит, позволил им забрать Отто, а теперь, направляя нас во вражескую цитадель, ждет, что мы все сгинем там, в подземелье, люди в зеленых халатах будут копаться в наших мозгах, искать ответы на свои вопросы, и тогда на иконах рядом с нашими изображениями неведомый художник выведет слово «мученики».
Артему нельзя туда!..
Я вытерла слезы ладонями.
Нельзя.
Надо ехать за ним. Ребята не согласятся. Будут слушаться приказа. Надо уговорить, схитрить, заставить. Я не знаю как, не знаю, какими силами, но мы их вытащим. Никаких переговоров. Если понадобится, я заставлю всех четвероногих тварей в этом городе рыть для нас землю.
Сила взбухла во мне, как бутон. Мне требовалось совершить какое-то магическое действие – прямо сейчас, чтобы меня не разорвало на части. Инициировать тысячу человек, телекинировать дом, телепортироваться на Северный Полюс…
– Венди! – снова раздался из-за двери голос Артура, и он был неожиданно веселый. – Выходи, у нас для тебя такой сюрприз!
Я явственно услышала знакомое мяуканье. Не может быть… это же…
– Блисс! – завопила я, распахивая дверь.
Бродяжку держал на руках Димка, она сучила лапами, требуя доступа к законной хозяйке. Угадать в сером чудище аристократку сиамских кровей было невозможно: похоже, в долгой дороге она нечасто выполняла ритуал умывания. Глаза у Блисс горели красными фонарями, она измяукалась до хрипоты.
– Дай мне скорее. – Я протянула руки, и исхудавшая Блисс, не втягивая когтей, вцепилась мне в плечо, счастливо ткнулась мокрым носом в подбородок и заурчала.
– Ой, – не выдержала я, – вот это акупунктура.
– Полчаса орала под дверью, – сообщил Артур. – Мы ж не знали, что это она, уже собрались пойти шугануть. А сейчас вот открыли дверь – она шмыг в дом, и сразу к тебе.
– Маленькая моя, – почти запела я, оглаживая пыльную шерстку. – Мы тебя сейчас отмоем и покормим, эх ты, бедолага… пешеходина моя сиамская…
Нет, остановило меня что-то, не время сюсюкать и травить кошке блох. Вспомни, что ты решила минуту назад.
Что-то разорвалось во мне, как струна, пронзило насквозь – от макушки до пят; от неожиданности разжались пальцы, и Блисс еще сильнее впилась в плечо. Сорвался какой-то внутренний замок. Зов хлынул из меня и раскрылся, как ядерный гриб.
Я почувствовала трепещущий комочек сознания Блисс.
И тугие мякиши человеческих сущностей числом четыре. Объятые зовом. Схваченные.
В другой раз отступилась бы, но не сейчас. – Хорошие мои, – прошептала я, – мне надо совсем немного…
Артем
– Не может быть, она же никогда…
Я умолк, вспомнив реплику Пахома про «подчинить себе войска». Я-то воспринял это как метафору.
– Венди не подозревала об этом, Артем, он убедил ее, что дар заклинателя воздействует только на животных. Правду знал только он. И в его интересах было молчать об этом и привязать ее к себе как можно крепче. До тех пор, пока она не понадобится в финальной части его замысла.
– Какого замысла? – задал я закономерный вопрос.
– В заключительной части сценария нас ждал конец существующего порядка, – обыденным голосом поведал Кузнецов, – Было еще что-то про мировое господство, но это уже откровенно из области бреда.
– Напрасно называете вы бредом, – возмущенно пискнул Пахом, – тот план, что принести мне мог победу. Я, кукла-кукловод, единственный на свете, хотел сюрприз устроить всей планете: вы утром просыпаетесь – и вот всем миром правит новый кукловод! Все стали бы шуметь и веселиться, и стерли бы на радостях границы, и разнесли б по камушкам столицы, и богу новому бы начали молиться, и перестали бы как саранча плодиться! «Конец всему!» – кричали бы передовицы! А всякие ответственные лица сочли бы нужным поскорее застрелиться… Эй, вы все слушаете эти небылицы? Приелась рифма, надо бы остановиться… – Голова куклы поникла, точно у Пахома кончился завод.
– Вот-вот, передохни, – хладнокровно посоветовал Кузнецов.
Я стоял столбом, загипнотизированный происходящим кошмаром.
– На самом деле все просто, Артем. Твой друг не был альтруистом и вовсе не хотел всеобщего магического братства, он – жертва насильственной инициации, как и я. И все, что он делал, было ради одной-единственной цели: сделать как можно больше людей такими же несчастными, как и он сам.
– Кто его инициировал?
– Маг-диктатор. Его мать. Вот откуда он знал «цветовуху» чемпиона. Удивительное дело, при таких фантастических способностях она не распространила свое влияние за пределы городка. Словом, в отличие от нашего рифмача, она мыслила непростительно узко. Про таких, как Марта Густавовна, сложено немало сказок. Местечковая ведьма, злая мачеха, зацикленная на мужчинах. «Я ль на свете всех милее?» Околдованные – в прямом смысле – соседи и знакомые спали и видели, как бы сделать ей что-нибудь приятное. Муж-подкаблучник старался как мог, но едва ее запросы повысились, она избавилась от него и подыскала новую жертву. Юный Отто не избежал диктата: он искренне обожал ее и удовлетворял все желания, не подозревая, что его дергают за ниточки. Он был своего рода куклой, так ведь, Пахом?
Голова куклы мелко затряслась, послышалось злое хихиканье.
– О нет, безвольней куклы во сто крат. И даже рабству своему был рад. Он был ничтожеством, и потому во мне нет даже жалости к нему.
Дождавшись окончания строфы, Кузнецов продолжил:
– Ход истории повернула юношеская любовь. Кукольных дел мастерица по имени Настя чудесным образом открыла ему глаза на свободу. Он захотел вырваться из-под нездоровой опеки матери, но! – Кузнецов прищелкнул языком. – Она его раскусила. К чести нашего рифмача, он боролся до последнего, ему пришлось нелегко. Но мать все-таки отыграла его у соперницы. Она обратила сына. Парень оказался ясновидящим. Дар проснулся почти сразу, контролировать его он не мог. Окружающие люди враз превратились в пылающих разноцветными огнями демонов, которых было видно даже сквозь стены. От этого не было спасения. Его психика пошатнулась. После того как он увидел в новом свете свою девушку, то понял, что все кончено. Трепет и обожание – все исчезло, когда он увидел ее голой, всю в ядовито-зеленой дымке, с дергающимся сердцем и клубком кишок. Тошнота и ужас. Он погибал. Мать была довольна, когда узнала, что Настя сошла с дистанции. Вот тут-то он и раскололся надвое. Пахом (так называла его Настя) отчаянно искал убежища и нашел его в теле тряпочной куклы. Куклу нельзя обратить, кукла не видит любимую девушку в облике монстра, кукла неподвластна воле злой ведьмы. И куклу никто не заподозрит в убийстве…
Пахом очнулся и протестующее замахал ручонками:
– Я сделать этого никак не мог, я только с полу подобрал чулок…
– Ну да, – заметил ему Кузнецов, – разумеется, остальное довершил телекинез. Потому следствие и не нашло следов…
– Что это значит? – потребовал я.
– Это значит, что, виртуально разделив свою личность, он частично освободился из-под власти матери и совершил единственно возможный для самосохранения поступок – убил ее. Тут его и настигло полное помешательство. Он ослепил себя в попытке избавиться от дара ясновидения… Не помогло.
– Господи, – застонал я, – так вся эта история с автокатастрофой, в которой он…
– Это была версия Отто, не Пахома. Ведь у него была самая настоящая потеря памяти, и он просто со временем заместил сообразной фантазией этот пробел в своей жизни. Безмолвный же Пахом все прекрасно помнил. Он был зол. На самого себя и на весь мир. Месть не сделала жизнь свободнее, легче и радостнее. Ему казалось, что весь мир против него. Все счастливы, назло ему резвятся и наслаждаются жизнью, а он никем не любим, одинок и потерян. Это было несправедливо. И он стал искать способ уравнять позиции.
– Чужими руками, – пробормотал я.
– Да. Он довольно скоро выявил принцип иерархии талантов и их распределение в людской массе. И пришел к неутешительному выводу: его дара для обращения недостаточно. У него получилось только однажды – с тобой. И то исключительно благодаря знанию человеческой натуры.
Поговорка про детей гениев, на которых природа отдыхает, в его случае оказалась верна. Тогда он стал искать обратителя, который бы работал с более многочисленной аудиторией.
– И нашел Венди…
– О, Венди оказалась опасным приобретением. Ее цветовуха полностью повторяла цветовуху его матери – с поправкой на возраст, разумеется. И он должен был обезопаситься от ее дара диктата, который мог полностью раскрыться в любой момент. Поэтому он влюбил Венди в себя, умело и хладнокровно нажимая на клавиши жалости, девичьих комплексов, недостатка мужского внимания… Когда цирк заработал, он убедил ее не развивать диктат. Отвлек ясновидением.
– Она была наивна и послушна и без подсказки делала, что нужно. Чего я мог еще желать? Ну разве что завлечь в кровать, – весело прочирикал Пахом, сопроводив реплику похотливыми телодвижениями: это Отто под кукольной рубашкой оттопырил палец и стал подергивать им вверх-вниз.
– Заткнись! – не выдержал я, вскидывая кулаки. Дыхание перехватило от злобы, в ушах били колокола. Отто больше нет. Это не он, это…
Пальцы разжались сами собой, оставив на ладонях синюшные пунктирные следы.
Кукла рывком отпрянула от меня (так что рука кукловода, казалось, чудом не выдернулась из плеча), схватилась тряпочными ладошками за лицо и сердито пискнула:
– Ты откровенности хотел, а что сейчас? Я получу за откровенность в глаз?
– Я тебе верил, ты… ты… – Я не смог подобрать слова.
Пахом ничего не ответил.
Кузнецов выждал паузу и осторожно поинтересовался:
– Можем продолжать?
Я кивнул.
– Значит, вот как все было дальше. В какой-то момент он понял, что задача ему не по силам. Нужен был партнер, посвященный во все планы. Тебя он отверг сразу, потому что А. Ты играл с ним на равных. Б. Ты единственный из всей труппы с ним спорил, а нужен был такой, который бы поддакивал и исполнял. В. Вы были друзьями. – Кузнецов пальцами изобразил кавычки. – В роли друга ты мог принести больше пользы, чем в роли подельника. Молодняк ему не подходил по понятным причинам. Чжао тогда еще с вами не работал. Да и не стал бы он с ним связываться – Чжао, как ни крути, был чужак. Человек со стороны, из другой культурной среды, себе на уме. Венди… Бомба замедленного действия. Он слишком хорошо знал, как быстро любовь может превратиться в свою противоположность, поэтому предпочел не рисковать. Оставался Пит. Благо дружба у них взросла на общей почве психического нездоровья. Да, Артем, не делай такие глаза, могу показать справку. Все, что вы знали о Пите, – чушь от начала и до конца. История с волшебной книгой, темное прошлое подростка-сатаниста, обратившегося к вере, – все это они, смеясь, придумали за один вечер. Пит был привязан к Пахому более, чем кто-либо из вас. Он боготворил его. И был вознагражден посвящением в замысел.
– Тут есть нестыковка, – остановил его я. – Если Отто действительно отбирал в свои партизанские отряды только перспективничков, как к нам попал Пит, пирокинетик?
– Нет тут никакой нестыковки. Именно потому и попал, что соответствовал отведенной ему роли и не был даром выше самого Отто. На кой ему был конкурент?
– Еще одна нестыковка, – упорствовал я. – Зачем он развивал у Венди ясновидение? Неужели не опасался, что однажды она вычислит всю пирамиду талантов и поймет, что к чему?
– А, – махнул рукой Кузнецов. – Он знал, что ее внутреннее зрение будет работать по-другому. Венди не видит ауры. Кстати, об аурах. У тебя – Пахом много думал об этом – был некий элемент цветовухи, который он не мог расшифровать. Такого он действительно не встречал. Он очень надеялся оказаться рядом, когда это секретное оружие заработает. Похоже, эту загадку расколол я. До сих пор на это указывали только косвенные улики, но то, что ты проделал пятнадцать минут назад… – он снова потрогал нос, – это практически чистосердечное признание. Ты – стиратель. Ты можешь блокировать обращение и даже полностью загасить дар уже обращенного мага. Поэтому Дэн так и не стал одним из вас. Подсознательно ты не хотел, чтобы твой самый близкий друг сделался магом. Ты защитил его. Как, впрочем, и множество других, совершенно незнакомых тебе зрителей, которых ты, сам того не осознавая, прикрывал от импульса Венди на концертах. Их становилось все больше и больше, этих необращенных, урожаи понемногу падали, и Пахом уже подозревал неладное, но… хорошо тебя зная, он понимал, что намеренно ты палки в колеса цирку вставлять не будешь, потому помалкивал о своих догадках.
– Выходит, Андрей… я уничтожил твой дар?
– Абсолютно верно, – просиял он.
– И тебя это веселит? – Мне показалось, что, пообщавшись с Отто, он и сам подцепил бациллу безумия, и теперь со мной в допросной уже двое сумасшедших.
– Скажем так, меня это не расстраивает. Удивлен? А-а, мне все равно. Как я уже говорил, сюда летят спецы из Москвы. Я вызвал их, потому что по-другому поступить не мог. Дело Волшебного цирка Белоснежки раскрыто, но теперь нам предстоит переловить остальных зачинщиков Армагеддона: зарайских сектантов, анапских яйцеголовых и пермских боевиков. Пахом отсюда не выйдет. А ты – решай сам. Если останешься и поможешь, я за тебя похлопочу. И за остальных артистов тоже. – Кузнецов кивнул Владу. – Если решишь уйти, погони не будет, обещаю.
Я хохотнул:
– Это что, тест какой-то на лояльность? Там, – я махнул на потолок, – полно камер, и моего ответа ждет у монитора какой-нибудь гэбэшный генерал, да?
– Никто нас не видит, – устало сказал Кузнецов. – Серебренников по моей просьбе объявил по сети код сто десять, весь персонал заперт в бункере. А записи я подчищу.
– Что за код сто десять?
– Сейсмическая тревога, – ответил за него Влад. – Полигон пуст. Мы можем идти.
Только сейчас нахлынуло осознание конца. Такого не было ни в ночь, когда сгорел кемпер, ни позже, когда умер Дэн. Всякий раз часть жизни выгорала дотла, но обязательно оставался какой-нибудь крошечный росточек будущего; сейчас его не было. Хотелось приткнуться тут же у мягкой белой стены на корточках, обнять руками колени и заснуть – и будь что будет. Не осталось ни страха, ни гнева, ни желаний, ни даже обиды на Отто… Все. Приехали. Конечная.
Я поддался усталости и сел, вытянув ноги.
Рядом, кряхтя, опустился на пол Кузнецов в своем нелепом комбинезоне.
Влад постоял, постоял – и присоединился к нам.
– От меня жена ушла, – вдруг нарушил тишину Кузнецов.
– Из-за нас? – спросил я.
– Нет, так… из-за меня, наверное.
– Сочувствую. – Я не нашел сказать ничего лучше. И вдруг понял, что говорю искренне. И мне в самом деле не все равно. – Любишь ее?
– Да, – дернул плечом он. – Всегда любил.
– Может, наладится еще, – предположил я, чтобы хоть как-то его ободрить. Жалкая попытка. Я тут же пожалел о своих словах.
– А что, – вдруг поднял голову Кузнецов, – может, в будущее глянешь и посмотришь, как там все образуется? У вас, у меня? А?
– Вряд ли, – вздохнул я. – Со мной это тоже… бесконтрольно случается. Как накатит…
– Как думаешь, а почему зарайский провидец – этот брат Олег – послал Николая к вам, а не к Отто? Ведь мог бы предупредить, что мы нагрянем?
– Не знаю.
– В письме этого не было?
– Нет. Была карта.
– А-а. Думается мне, ребята решили избавиться от своего опекуна. Да и от вас заодно. Неспроста же они направили тебя прямехонько ко мне. У них, наверное, свои планы. Слушай, а как далеко в будущее ты заглядывал?
– Не знаю. Может, на пару лет вперед.
– И что там, через пару лет?
«Волшебный цирк Красной Шапочки на гастролях где-то за границей», – хотел ответить я и уже открыл рот, но тут меня подбросило – вспомнилась цитата из письма зарайского провидца: «Его время вышло. У него не было будущего, и это никак нельзя было исправить. Поверь мне, я пытался». Пытался… Пытался! Вот что прошло мимо глаз, самое-то главное!
Я вскочил с пола и зашагал туда-сюда по камере. Пытался. Он говорил, что пытался, но ничего не вышло, потому что кончилось время брата Николая. Но не пытайся он вовсе, Николай погиб бы там, дома, и плыл бы распухшим трупом по какой-то там речке! Попытка что-то изменила: не время, но место. Значит, если не врет зарайский всезнайка, будущее все-таки меняется! Значит, можно!.. Значит, попробую и я. Распустить цирк, а потом позвонить-таки чудачке Инге, кто бы она ни была на самом деле, и попытать счастья в покорении женского сердца. Ну, чем не план на пятилетку?!
Кузнецов, щурясь, следил за моей лихорадочной беготней.
– Что, накатило?
– Нет, просто… Я кое-что понял. И… знаешь, я все-таки пойду, – наконец решился я. Прозвучало немного виновато.
– Хорошо, – отозвался он бесстрастно.
– Друзья, не торопитесь делать ноги, меня не оставляйте без подмоги! – возопил Пахом, заламывая ручки. – Я в этом ихнем чертовом подвале до дней весенних дотяну едва ли… Ведь путь свободен, так бежим на волю. – В голосе Пахома зазвучали повелительные ноты. – Давайте, пошевеливайтесь, что ли! Неужто без вины взойду на плаху?! Спасайте же меня…
– Пошел ты…! – вырвалось в рифму.
Я явственно понял, что должен сейчас сделать.
Подошел к Отто (кукла задрожала, отклоняясь от меня в ожидании то ли удара, то ли окрика), наставил на него сложенные пистолетом пальцы. Мысленно нажал на спуск. Стер.
Голова Отто дернулась, белое лицо медленно поднялось.
Ничто не затрепетало во мне. Это больше не был Отто.
Не жаль.
– Убей… – разлепились губы. Голос был настоящий, не пахомовский.
Но кукла тут же подхватила:
– Вы выиграли, упейтесь ликованьем! Я ухожу. Спасибо за вниманье! – Пахом раскланялся, и рука Отто обвисла.
– О, пожалейте… бедного Пахома… – снова выговорил Отто бесцветным голосом. – Ему не пережить… подобного облома… Но в качестве прощального привета… он просит Венди передать вот это…
Он рывком поднес неподвижного Пахома к лицу, вцепился в него зубами, словно хотел одним глотком выпить из него и кровь и душу, разорвал ткань, потом пальцами левой, все еще пристегнутой руки покопался в кукольных потрохах и вынул красное тряпочное сердце.
– Бери… В аду увидимся мы скоро… Людмила отомстит за Черномора…
Я попятился к двери, не в силах выносить этот бред.
– Влад, пошли.
Отто уронил голову, ослабевшие пальцы выпустили игрушечное сердце, и оно подбитым мотыльком скользнуло на пол. Медленно сползла с опущенной руки распотрошенная окровавленная кукла. Пахом повисел несколько секунд вниз головой, бессмысленно тараща на нас нарисованные глаза, потом сорвался и упал.
– Он… перестал думать, – чуть слышно сказал Влад.
– Он перестал дышать. – Кузнецов подошел к Отто и пощупал пульс на руке и шее. – Он мертв.
…Все чувства притупились. Цвета потускнели, очертания людей и предметов потеряли четкость, приглушились звуки; я не мог сказать – тепло или холодно… Я даже не запомнил обратной дороги и пришел в себя только у незнакомой железной лестницы. Кузнецов что-то объяснял мне, усиленно жестикулируя. Влад стоял рядом и кивал. А я тупо глядел перед собой и мял в кармане какой-то катышек.
– Все запомнили? – командным голосом выпалил мне в лицо Кузнецов. От меня кажется требовалось ответить «так точно». Что я и сделал без особого энтузиазма.
Андрей все понял по моим глазам. Вздохнул. Наставил на меня палец и четко, по слогам сказал:
– Выйдешь на поверхность – беги и не оглядывайся. Забирай ребят и увози из города. Даю тебе форы один день. У Влада мой домашний номер и адрес. Это на самый-самый крайний случай, понял?
– Понял.
– Давайте, вперед.
Я кивнул. Почему-то вырвалось:
– А ты?
– Я конторе душу продал, – ухмыльнулся Кузнецов, – Ничего, не пропаду. Вот получу вольную, может, и свидимся.
– Я позвоню, – пообещал я.
– Давай уже, пошевеливайся.
Мы с Владом стали подниматься наверх.
Лестница окончилась круглым люком.
«Пенопласт», – мысленно сказал я железяке. Люк побелел, я проломил его кулаком, и в дыру хлынули свет и снег.
Мы выбрались на обочину дороги. Я огляделся, пытаясь сориентироваться. Голова кружилась. Не от усталости – от предчувствия очередного нырка в будущее. Не сейчас, взмолился я, только не сейчас. Я ничего не хочу знать о будущем, будь оно проклято.
Я внутренне напрягся, сдерживая приступ – и через пару секунд отступило.
– Эй! – услышал я сквозь шум дороги звонкий голос Венди. – Это же они! Туда, туда, вон Артем!
Обдав меня снежными брызгами, рядом затормозил микроавтобус. Распахнулась дверь, и из салона повыпрыгивали ребята. Обступили гомонящей стеной, кто-то полез обниматься. Холодные ладони сжали мое лицо. Я опустил глаза и увидел близко-близко лицо Венди. И вдруг показалось, что мы отгорожены от всего мира глухой стеной – только я и она.
– Где Отто? – выдохнула она.
– Отто умер.
Я не знал, что еще сказать.
И только сейчас я догадался, что за комочек в кармане беспокойно теребят мои пальцы.
Я взял Венди за руку и вложил в ее ладонь кукольное сердце.
Она вскрикнула и села на снег, зажав рукой рот. Стало тихо-тихо, только машины шуршали мимо.
– Так вышло, Венди, – пробормотал я. – Никто не виноват. Он просил передать…
Она подняла на меня огромные глаза без бликов света и отвела от лица дрожащую руку. Снег запутывался в ее волосах, губы кроваво алели на бледном лице. «Белоснежка, – отстраненно подумалось мне, – вот как выглядит настоящая Белоснежка, а вовсе не так, как Дисней нарисовал».
– Они убили его, – произнесла она утвердительно и начала медленно подниматься, неотрывно глядя мне прямо в глаза.
– Нет… – замялся я, не умея объяснить произошедшее понятными и простыми словами. Впрочем, слова ей были не нужны. Вряд ли она их слышала.
– Артем… – Она плавно, по-русалочьи обвила мне шею холодными руками и привстала на цыпочки. – Они заплатят, правда? Мы отомстим. Помоги мне. Это совсем нетрудно.
– Да, – улыбнулся я, и сердце запрыгало от счастливого предчувствия: я обрадую ее! – Что мне делать?
Захотелось подхватить ее, маленькую и легкую, на руки и нести сквозь снег туда, куда она укажет, хотя бы и на край света. Почему я раньше был с ней так холоден? Милая, чудесная Венди, единственная наша радость, добрая, жертвенная…
– Убей всех, – кивнула она, не отводя глаз. И дождалась, пока я кивну в ответ. Только после этого обернулась к остальным.
– Вы слышали, – мягко сказала Венди. – Всех.
Мы никогда еще не вызывали такой бури.
Небо сошло на землю.
Что защитило нас самих в этом урагане, не помню. Кто-то, наверное, удерживал ветер и снег телекинезом… хотя этого и не может быть, потому что не может быть никогда. Мы разнесли забор и стройплощадку. Бетонные блоки, как спичечные коробки, кувыркались над нашими головами, а мы даже не пригибались. Накренилась и рухнула круглая башня. Закричало железо – это гнулся и ломался сжимаемый чьей-то силой кран. Взлетела, вертясь, как фонарик на новогодней елке, граненая будка сторожа, косо ушла через улицу в сторону «Че Гевары» и ударилась в стену…
Магия текла из меня сама по себе, словно во мне открыли кран, а сам я закрыть его не мог… только наблюдал… был батарейкой, был деталью…
«Нет, нет же, – в какой-то момент спохватился я, – мы все делаем самое важное дело, мы – солдаты крестового похода, мы вершим высшую волю… мы боги… мы апостолы нового мира… так было задумано, таково предназначение… для нас нет преград… буря – моя правая рука, огонь – моя левая рука… и пускай земля взлетает праздничным фейерверком… идти туда, туда, вглубь, где прячется враг… он ничтожен и слаб, но он нанес невозместимый урон, и он заплатит…»
Это совсем нетрудно, напомнил из снежно-огненной метели самый любимый голос на свете.
«Я помню… я делаю!» – силился крикнуть я в ответ, но она знала это и так. Я чувствовал ее где-то рядом, за плечом, теплую, добрую, справедливую и милосердную. Она не сердилась на мои прежние выходки, она простила мне равнодушие и высокомерие и дала смысл быть… спасибо…
Волчьи оскаленные морды глядели на меня из бурана… почему здесь волки?.. и медведи?..
Я знаю этот коридор, я здесь был, за мной, за мной, сюда… здесь темно, но ей свет не нужен, так зачем он мне?..
Что-то светится во тьме, как гнилушки в лесу… это глаза, глаза волка, солдата волка… Пахнет кровью; она горяча, эта чужая кровь, она парит на холоде… скоро остынет и смерзнется с землей, и когда мы уйдем, останется только земля…
Свет ринулся сверху, и я увидел, что распластанный передо мной мертвец с раздавленной головой одет в зеленый комбинезон. На руке знакомые часы. Я заберу их на обратном пути…
…крысиная компания принюхивается к луже крови…
Еще одним врагом меньше. Без пощады, без сомнений.
«Убей всех, – шепчет Венди. – Всех, и получишь награду».
– Мне достаточно того, что ты выбрала меня, – слышу я свой голос.
Венди стоит перед Отто на корточках, она гладит его колени, целует его руки, она поет ему красивую песню на английском языке, и мы все помогаем ей петь, ю доунт хэв ту спик, ай фил… наша сила поет в ней, наши голоса раздвигают стены… все рушится… страха нет… награда близка…
Не бойтесь, верьте… Мы начнем все сначала, я никогда вас не покину… никогда, мои верные гномы… пойте, пойте еще….
Щупальце свернулось смирным калачиком, и будущее умчалось туда, где ему положено быть.
– Эй! – услышал я сквозь шум дороги живой, не призрачный голос Венди. – Это же они! Туда, туда, вон Артем!
Обдав меня снежными брызгами, рядом затормозил желтый микроавтобус. Распахнулась дверь, и из салона повыпрыгивали ребята. Лица у всех были добродушно-расслабленные, точно они собирались ехать на пикник и по дороге уже разогрелись пивом, да вот случайно повстречали меня и решили позвать с собой… Вот как он действует, пресловутый Вендин зов, ужаснулся я.
Артур и Макс первыми полезли обниматься. Димка подступил с распахнутыми руками к Владу. Властным жестом отстранив парней, ко мне подошла Венди. Вскинула голубые (вспомнилось: волчьи! Горящие в темноте!) глаза и приложила к моим щекам холодные узкие ладони. И все вокруг потухло, на белом свете остались только я и она. И – один на двоих – момент истины.
– Где Отто? – выдохнула она.
Я сжал в кармане злополучное сердце. Закрыл глаза, силясь задержать время. Попытаться изменить будущее.
Хуже не будет, твердо решил я, все самое плохое уже случилось.
