Текст книги "Приворотное зелье на единственную (СИ)"

Люба вышла после обеда ненадолго пройтись тридцать первого декабря по улице. Остановилась в отдалении от парка и застыла. Красота была необыкновенная. После нескольких лет, когда зимой холода и снега практически не было, зато часто лил дождь, эта зима стояла настоящая, снежная, с морозами. Пришлось достать забытые уже меховые шапки и шубы. Старики вытащили валенки. Эта зима радовала. В новогоднюю ночь вообще обещали необычайно приятную погоду: несильный морозец до минус десяти, ясное небо, луну, звезды и даже лунное затмение..

Старый парк застыл, казалось, на веки вечные. Он стоял неподвижный и величественный, обычный и мудрый. Морозный иней, что покрыл холодной ночью каждую веточку, каждый сучок, каждую хвоинку на редких соснах, не исчез и днем: не растаял, не осыпался. На чистом фоне неяркого синего неба могучие серебряные деревья отчетливо выделялись своей неземной красотой.

– Так, наверно, выглядит само мироздание, – вот такое странное сравнение пришло в голову молодой женщины. – В нем должен быть такой же неземной покой, такая же величественность.

Еще вчера предстоящая новогодняя ночь не вызывала никаких радостных эмоций у этой женщины, что любовалась старым величественным парком. И хорошо, что мысли и чувства были никакие – ни грустные, ни радостные. Слава Богу, что наступало долгожданное успокоение, не подступали к глазам злые и обидные слезы, не преследовала мысль, что надо сорваться с места и бежать, бежать неизвестно куда. Люба этот Новый год решила встречать одна. Сколько можно верить глупой примете: как встретишь Новый год, такая и жизнь будет. Но пусть не жизнь. Пусть один только год. Но даже это было не так. Если бы эта примета соблюдалась, сбывалась, не стояла бы молодая красивая женщина тридцать первого декабря в полном одиночестве недалеко от старого парка.

А парк был вечен и великолепен. Чистый, белый снег не был испорчен человеческими следами и сиял россыпями бриллиантов на косом солнышке, что выглянуло на часок среди хмурого дня, словно принося свои извинения за то, что так редко баловало своим посещением людей в декабре. Одинокая лыжня разрезала это нетронутое пространство. Немного в стороне слышался веселый ребячий визг. Парк завершался спуском вниз к узенькой речке, что замерзла в эту зиму. Там, с небольшой горки, катались дети. Как хорошо, что в этом году много снега, ребятишки достали и лыжи, и санки.

– Загорушки, – вспомнила Люба ласковое название местной горки.

Это была даже не горка, просто местность с одного боку парка отлого спускалась вниз, а сам парк стоял на берегу оврага. Там дети не катались. Круто было. Лишь порой смельчаки лезли туда через снег, но редко кто решался скатиться вниз.

Глядя на это великолепие, слушая звонкие голоса, Люба вдруг почувствовала в душе небывалое спокойствие. Стало хорошо-хорошо на душе. "Умиротворение", – вот такое хорошее вспомнилось слово.

– Нет, я буду встречать Новый год по всем правилам. Ну и подумаешь, что одна. Я докажу себе, что больше не боюсь одиночества. Да, не забыть позвонить Веронике и еще раз сказать, что не приду к ним. Я одна встречу Новый год. Жизнь продолжается. Итак, решено. Сейчас иду домой и озадачиваюсь праздничным столом. Зажарю целиком курочку. Я люблю жареную курицу. Зайду куплю хорошей рыбы. Форели. Мне она больше семги даже нравится. Тоненько настрогаю, украшу оливками. И сделаю один салатик. Оливье. Только брошу туда вместо соленых огурцов авокадо. Замечательный салат. И все! Хватит. И так буду неделю есть. Хотя нет. Надо сварить картошки. Без неё, как говорил отец, и праздничный стол не стол. Открою шампанское, выпью под бой курантов. Одна! У меня все нормально в жизни, – улыбаясь, Люба пошла домой. – Мне надо все успеть приготовить к одиннадцати часам ночи. В одиннадцать я ухожу смотреть лунное затмение. Но тогда я не успею к бою курантов. Ну и подумаешь! За стол я сяду после двенадцати. Или до двенадцати попробовать успеть?

Да, на этот Новый год обещали полное лунное затмение. Надо же какое совпадение! Оно должно было начаться в одиннадцать часов тридцать минут и продлится около часа. Кто-то вспоминал приметы, связанные с затмением луны, кто-то утверждал, что это обычное явление, а Любе было просто интересно.

– Час я, конечно, не буду торчать на улице ночью, даже новогодней, – приняла решение женщина. – Посмотрю только, что такое затмение. Я никогда не видела никакого затмения: ни лунного, ни солнечного. А к двенадцати вернусь домой. Сяду за стол. Послушаю поздравление президента. Выпью бокал шампанского.

Ровно в одиннадцать Любаша вышла из дома. Мороз крепчал, вопреки предсказаниям синоптиков. Женщина это предвидела и оделась тепло. Надела теплые толстые джинсы, под них шерстяные колготки, длинную шубу, что когда-то купил ей муж, дорогую, добротную, Люба её не то что не любила, терпеть не могла: шубу была тяжелая, неудобная, хоть и дорогая.

– Как бабушка, – посмотрела на себя женщина в зеркало и весело засмеялась. – Нет, медведь средней упитанности.

Немного подумала и укутала голову пушистой козьей шалью. Опять глянула в зеркало.

– Миленько, во вкусе наших старушек, по-деревенски. Настоящая деревенская модница и красавица начала двадцатого века, – прокомментировала свой образ молодая женщина. – И где же вы, местные холостяки? Налетайте, я свободна. Но не абы какие, лучше непьющие, работающие и состоятельные.

Довершая образ, женщина обула теплые валенки и ушла в таком виде любоваться луной, что обещала сегодня попасть в тень солнца. На улице в это время никого практически не было. Все семьи уже потихоньку садились за столы, придумывали повод пораньше поднять тост, чтобы выпить первую рюмку. Покойный муж Любы, Кешка, начинал праздновать Новый год по сахалинскому времени. Он там служил в армии. И, подняв несколько раз стопку с водкой, немного вздремнув, обычно к двенадцати часам начинал собираться в другой дом, к родственникам. Он уже насиделся в обществе жены, душа жаждала компании, ему надо было поговорить, выпить. Что там выпить – пить без меры могли родичи Кешки в любой праздник. И Люба сдавалась, собиралась и шла с мужем. Родственники-собутыльники – это было еще терпимо. Но вот их жены-гусыни, особенно жена младшего брата, сочная красавица Катька, раздражала часто жену Иннокентия. У Катьки была одна цель – доказать, что она живет лучше Любы. А Люба и не возражала. Пусть живет лучше. У неё была своя жизнь, свои интересы. У Катерины своя. В последний раз, когда муж дал команду собираться, Люба обиделась и сказала, что у неё есть свой дом, и она хочет, отмечать праздники в этом доме, хочет, чтобы в нем звучали детские голоса, а если Кешку это не устраивает, то пусть идет один к своей ненаглядной тетушке, где сидят его двоюродные братцы-собутыльники и квохчут их жены. И Кешка ушел. А Люба осталась одна. Было обидно. Она не разговаривала с мужем две недели. Ей больше всего хотелось собрать вещи и уехать. Женщина даже сходила на вокзал, постояла в задумчивости перед расписанием поездов и, не приняв никакого решения, вернулась в свой уютный дом. Кешка что-то заподозрил, жену ему терять не хотелось, он несколько дней возвращался домой рано, дарил дорогие подарки. Люба глянула на свои длинные пальцы, на каждом золотое кольцо – вина Кешки за тот Новый год. И в шкатулке еще целая куча. Муж стал такой ласковый тогда, и женщина решила остаться, ей казалось: еще чуть-чуть и она уговорит его согласиться родить ребенка. Не уговорила. Не успела!

– Дура я была, – констатировала Люба, вспоминая по дороге в парк свою замужнюю жизнь, – Не надо было спрашивать Кешку, а поставить перед фактом. Куда бы он делся? А если бы и делся? Все равно я осталась одна. А так у меня был бы ребеночек. Я – молодая вдова! Какое неприятное слово. Как я его не люблю.

Любе исполнится скоро тридцать лет. Два года назад неожиданно оборвалась жизнь мужа. Полтора года Люба прожила там, в А-ке, где была относительно счастлива с Кешкой, где плакала по погибшему мужу. А потом молодая женщина решительно вернулась в родные места, в город П-ов. Квартиру купила в пригороде, где когда-то был родительский дом. Сначала мама и папа жили в деревянном деревенском доме. Потом стал наступать город, развернулось строительство, и старый дом снесли. Отец и мать получили двухкомнатную квартиру, в которой Люба выросла. Но вернувшаяся Люба не хотела жить с родителями. Предвидя возможные финансовые катаклизмы, женщина вложила деньги, что остались ей от мужа в большую трехкомнатную квартиру. Работать пошла в ближайшую школу. Устраивалась среди года. Кто-то из соседей сказал, что учительница литературы уходит в декрет. Каково было удивление Любы, когда, подходя к школе, она столкнулась с Вероникой Рычаговой, старой своей подругой. Они вместе учились в Ж-ском педагогическом институте. Вера осторожно спускалась со ступенек школы. У неё был большой живот, поддерживал подругу под руку мужчина с интересным цветом волос, то ли рыжий, то ли блондин. Волосы напоминали светлую медь.

– Любка! – обрадовалась Вероника.

– Верка! – завизжала Люба. – Это ты?

Так Люба удачно устроилась на работу и встретила подругу. Именно она звала сегодня к себе Любу вместе отметить Новый год.

– Верная примета про Новый год, – вдруг пришла мысль в голову молодой женщине. – Поругались в то злосчастное тридцать первое декабря, ушел Кешка в гости к тетушке один, Новый год встречали порознь, вот и случилось через полгода несчастье. Навсегда стали порознь. Не стало Кешки. Надо же, хоть и невысокий был Кешка, но здоровый, никогда не болел. Но, к сожалению, непомерно любил охоту и рыбалку. Они его и погубили. Эх, Кешка, Кешка! Знал бы ты, как плохо было Любе первые дни после твоей смерти. И сказать-то об этом было некому, некому поплакаться.

Сегодня женщина перестала бояться одиночества. Она решила, что хватит ей искать своей доли, смотреть надеющимися глазами на мужчин. Мужчинам больше одной ночи не надо. А Люба хочет семью, детей. Не повезло ей, короткой оказалась замужняя жизнь, значит, она будет жить одна. Потом как-нибудь родит себе ребеночка. Тоже одна. Справится. Вот только кандидата подходящего в отцы надо найти. Боль от потери мужа в последнее время немного притихла. В одиночестве тоже есть положительные стороны. Вот сегодня Люба нарушит все традиции и будет в двенадцать ночи смотреть лунное затмение. Одна. К черту поздравление президента. Телевизор надоел до чертиков. Лучше на луну посмотреть.

Женщина приняла окончательно это решение, но оно ей пришлось по душе.

Ночь стояла хоть и холодная, но под стать дню, просто удивительная, ясная, светлая. Мороз не ослабел, но не был и сильным, около пятнадцати градусов. Небо чистое, таинственное, все в крупных звездах. Такие звезды только здесь, в П-ве, есть. Луна желтая, огромная. Не луна – лунища. Бросает свои серебряные холсты всюду, придавая загадочность каждому кустику, каждой веточке.

– Я никогда не видела затмения, – думала женщина. – Я понимаю, как луна загораживает солнце, а вот как тень земли закроет луну? Не могу представить. Солнце с той стороны Земли, Луна с этой... Да ну эту науку, буду просто смотреть!

Женщина глянула на часы. Еще есть десять минут. Как хорошо! Нет никого вокруг. Тишина. Одни столетние липы охраняют покой этой бывшей деревни. Парк этим летом расчистили. Выпилили сухие деревья, вырубили все заполоняющие кустарники шиповника. Какой-то бизнесмен выкупил это удивительное место. Скоро парк огородят, не будут в него пускать. Ну и пусть. Может, спасут уникальное творение рук человеческих. Люба рассматривала деревья, озаренные луной. Их ветви четко выделялись на фоне лунного неба. Иней по-прежнему украшал ветки. Надо же, у одной липы сук по форме напоминает человеческую руку с кокетливо вытянутым указательным пальцем.

– И куда ты советуешь мне пойти? – спросила Люба старое дерево.

Дерево качнуло веткой, оно показывало на овраг.

– Но там ведь овраг, полно снега, – возразила женщина немому собеседнику. – Как же я туда пролезу?

Мудрое дерево не ответило. Его палец продолжал простираться в направлении оврага. Люба отвернулась от дерева. Глянула на небо, усеянное частыми звездами. Никаких признаков приближения затмения не было нигде: ни в природе, ни на душе. И предчувствий тоже не было никаких.

– Жаль, что звездочки сегодня не падают, ни одной не видела, я бы загадала желание, – посетовала женщина.

И словно по мановению волшебной палочки одинокий метеор пропорол атмосферу, оставляя за собой огненный след. Люба автоматически произнесла:

– Я бы хотела увидеть хоть раз Кешку, – и тут же горько засмеялась. – Какие я говорю глупости. Нет, умирать я не собираюсь. Да и с мужем мне не о чем будет говорить. Я была хорошей терпеливой женой. Устраивала во всем Кешку. Он был доволен жизнью. И ни грамма не любил меня. И не дал любить мне. Вот этого, муженек, я тебе даже сейчас не простила. Я очень хочу тебя видеть. Но если бы ты вернулся.... Я бы к тебе теперь не вернулась.... Зачем я была нужна тебе? Для чего ты сделал гравировку на колечке: "Любка, я люблю только тебя!" Кешка, ты не любил меня, хоть и верен мне был.

Какая-то глупая обида, глупое подозрение, которые высказать-то стыдно, уж больно нелепо, неправдоподобно они звучат, упорно жили в душе. Отсюда это нелепое желание – увидеть Кешку. Любе все казалось, что жив Иннокентий, что она бросила его там, в А-ке, уехала сюда. А он выздоровел и живет... Чтобы уйти от этих нежелательных и надоевших мыслей, Любаша решила отвлечься, подумать о другом, вот хотя бы погадать, узнать свою судьбу. Когда-то она студенткой подрабатывала в детсаду, и умная пожилая нянечка-татарка рассказала про самое верное гадание: надо зайти в чащу кустарника и с закрытыми глазами сломать веточку. Сколько побегов на ней, столько и в семье будет человек. Если веточка будет одна – жить придется одной. Много лет назад Люба боялась остаться одной, струсила и не стала гадать, не стала ломать веточку. А сейчас она больше не боялась одиночества.

– Полезу-ка, я в заросли ивняка на краю оврага, погадаю, – засмеялась женщина и посмотрела на липу с человеческой рукой. – Я поняла, что ты мне показывала. Ты, мудрое дерево, советовало мне узнать мою судьбу. Я слушаюсь тебя, королева лип старого парка, поэтому пойду, сломлю веточку. Но, мудрое дерево, молю тебя, дай мне не абы какую веточку, а такую, что мне по душе. Муженька и доченьку!

Приметив у самого края крутого оврага стройные побеги вездесущих ракит, Люба решительно направилась к ним. Не доходя двух шагов, закрыла глаза, как было положено, шагнула вперед и глубоко провалилась в снег. Но гадание нельзя было прервать.

– Найду веточку получше, сорву и вылезу, – решила женщина и стала шарить рукой в стройных одиночных кустиках. – Я найду одинокую веточку, с двумя побегами. Я сейчас живу одна и не хочу всегда жить так.

И подходящая ветка нашлась. Люба на ощупь стала ломать. Ветка была упругой, сопротивлялась. Внизу обнаружился отходящий в сторону сучок.

– Нет уж, – подумала женщина. – Я в данный момент волк-одиночка. Кешку не вернешь! Нового не предвидится...

Но так как ветку менять нельзя было, Люба до неё уже дотронулась, она постаралась сломать так, чтобы этот сучок был там, внизу: муж – пройденный этап в жизни. А дальше пусть будет ровная линия стройного прутика с двумя ответвлениями. Пальцы женщины скользнули по выбранному прутику. Все так. Она начала выполнять намеченное. Несколько раз сгибала, разгибала прутик, и он стал поддаваться. Женщина уже почти отломила ветку, когда совсем близко раздался приятный мужской голос:

– Вам помочь?

Люба вздрогнула, дернула ветку, та неожиданно легко оторвалась. Женщина автоматически шагнула в сторону от мужчины. И угодила на тайную ледяную тропинку. Самые смелые мальчишки там накатали скользкую дорожку прямо в глубину оврага и, проверяя храбрость, скатывались вниз на картонках. Люба поскользнулась именно на этой дорожке, шлепнулась на свою длинную тяжелую шубу и с огромной скоростью понеслась вниз. Дух захватывало, только ветер свистел в ушах. Прокатилась женщина просто замечательно. Шуба смягчила неровности ледяного пути. Внизу оврага Люба встала, отряхнулась, шагнула в сторону и на этот раз провалилась в яму, на дне которой был огромный сугроб. Приземлилась Люба удачно, мягко, но вылезать не стала. Кто-то следом за ней катился по ледяному откосу. Это был тот самый мужчина. Он, как и Люба, встал на дне оврага, удивился, что никого тут нет, и, конечно же, шагнул в сторону и провалился. Приземлился относительно удачно. Прямо на лежащую Любу.

– Черт побери, – чертыхнулся он.

– И вам доброй ночи, – насмешливо произнесла женщина. – Вам удобно?

– Не жалуюсь, – в тон ей ответил мужчина. – Шуба мягкая.

– А я?

– Что вы?

– Мягкая?

– Мне нравится.

– Я очень рада. И все же... Будьте добры, откатитесь в сторону, я неба не вижу, – произнесла Любаша. – Да и вы просто тяжелый.

Мужчина откатился и лег рядом.

– Вы может ногу сломали, – произнес он, садясь. – Почему вы лежите, не встаете?

– А лежа лучше небо видно, – ответила Любаша. – Любуюсь Большой и Малой Медведицей. Так что сидите и молчите. Хотите, ложитесь рядом. Или уходите. Но мне надо видеть небо. Обязательно!

Женщина повернула свое лицо к мужчине. Луна светила все еще отчетливо. И тут она его узнала. И он тоже.

– Любка! – воскликнул он. – Кубикова!

– Пикунова, – поправила она. – А вы... Мишка! Это ты?

Это был Мишка. Михаил Дубинец. Её хороший друг и первая любовь. Когда-то они вместе учились в З-ком институте, и именно на Мишкиной свадьбе Люба познакомилась со своим будущим мужем – с Иннокентием Степановичем Пикуновым.

– Ты чего в овраг залезла, да еще в самый сугроб? Да еще лежишь, не встаешь? – продолжал удивляться Мишка, пытаясь встать.

– Лунное затмение из оврага лучше видно, – ответила женщина. – Как звезды в ясный день из колодца. Вот специально залезла.

– Какое затмение? – спросил Мишка.

– Гляди на небо.

Мишка быстро прилег рядом и перевел глаза на небо. Оба они, лежа в сугробе, смотрели в звездное небо. Темный полукруг медленно закрывал желтую луну. Получался очень интересный месяц. Такого обычно не бывает. Словно кто-то накладывал другой круг на луну и двигал, двигал, загораживая все больше и больше. Месяц сначала оставался упитанным, словно поросеночек, потом потощал и исчез совсем, только смутное сияние дымилось вокруг того круга, что был недавно луной. А потом выглянул и засиял первый кусочек. И опять стал появляться поросеночек, который толстел, толстел, пока не округлился до полной луны. Это было замечательное зрелище, завораживающее своей таинственностью.

– Ты смотри-ка, – сказал Мишка. – Я и не знал! Я никогда не видел лунного затмения. И солнечного тоже.

– И я, – отозвалась женщина, завороженная космическим зрелищем.

Это смешно, но целый час они пролежали в сугробе, замерзли до чертиков, но дождались окончания затмения, когда в небе вновь засияла огромная желтая луна. А в пригороде П-ва жили нормальной жизнью: вовсю гремели петарды, люди пускали запрещенные фейерверки, салюты. Было уже ноль часов тридцать минут нового года. Михаил вылез первым из снежной ямы и протянул руку Любе. Та встала и ветку не забыла. Судьба все-таки.

– Ну что, идем домой? – спросила женщина, когда они еле выползли по крутому отвесу оврага.

– Давай подвезу, у меня тут машина недалеко, – предложил Михаил.

– Да и дом мой недалеко. Дойду пешком. Заодно согреюсь. А то промокла слегка. Полны валенки снега. Постой, я вытряхну, пока не растаял. Что-то я стала замерзать.

– Это точно, – засмеялся мужчина. – И я замерз. В сугробе сырость и холод так не чувствовались. Давай все-таки в машину

И Михаил настоял на своем. Они уселись в теплый салон машины. Откуда-то на колени Любы прыгнула крошечная собачонка с задорно загнутым хвостиком, который дрожал явно не от восторга.

– Фу, Сяпа, – строго сказал Михаил, – нельзя. Иди на свое место.

Собачка была миниатюрная, с короткой шерсткой, палевого цвета. Она жалобно повизгивала и мелко дрожала.

– Да ты совсем замерзла, малышка, – сказала Люба и, сняв с головы шаль, укутала её собачонку, потом подумала, расстегнула шубу и посадила туда животное. – Вот теперь ты согреешься. Тетя Люба – женщина горячая.

Песик пригрелся и перестал дрожать. Только влажный носик торчал из густого меха шубы. Они поехали от старого парка к многоэтажным домам. На площади, возле огромной елки, украшенной электрическими гирляндами, им перегородила дорогу веселая разгулявшаяся толпа. Люба осторожно высадила песика, оставив его в теплой шали, и выпорхнула из машины, крикнув:

– Я их сейчас быстренько уведу. А ты поезжай. А то уже времени много. Пока доберешься до дома!

Но Мишка и не подумал этого сделать. Он поставил машину в стороне, вышел и хохотал, глядя на хоровод, который отплясывал возле стоящей на площади елки. Хоровод построила Люба. Вот люди весело побежали по кругу, распевая во все горло любимую детскую песню.

В лесу родилась елочка,

В лесу она росла.

Зимой и летом стройная,

Зеленая была....

Михаил хоть и мерз в тонких модных ботиночках, но быстро внедрился туда же, схватив руку Любаши. Все пели:

Трусишка зайка серенький

Под елочкой скакал...

Любаша разорвала руки и поскакала зайчиком у елки, руками изображая длинные уши. Длинные полы шубы расстегнулись и подметали утоптанный снег. Скакал зайчиком и Михаил. Ему стало беспричинно весело. Следом поскакали и остальные. А вот уже и сердитый волк пробежался вокруг елочки. Но всех превзошла лошадка мохноногая. Люба пошла крупным аллюром, насколько позволял ей рост и шуба.

– Иго-го-го, – громко прозвенел её звонкий голос.

– Иго-го-го, – подхватил мужчина.

Стоящие вокруг зрители хохотали, другие скакали, веселились. А Михаил был просто счастлив. Давно он так по-глупому без всяких мыслей не веселился. В его доме.... Нет! Лучше сейчас не вспоминать, когда так хорошо на душе.

Глянув на это по-прежнему деревенское веселье, хоть город сюда давно наступил, но люди знали друг друга, Михаил вспомнил про ящик шампанского, что был у него в багажнике. Мужчина ускользнул из хоровода и торжественно притащил новогоднее шипучее вино. Как хорошо, что у кого-то нашлись пластмассовые одноразовые стаканчики. Все оживленно загомонили, еще звонче стал смех, шампанское было очень кстати. Раздались новые взрывы – это открывались бутылки.

– Мишка, не пей, – крикнула Люба. – Ты за рулем. Обязательно какой-нибудь гаишник выйдет на дорогу денежки собирать! Не откупишься.

– В новогоднюю ночь простят! – откликнулся мужчина.

– Ну смотри сам. Это на кого нарвешься!

А на кого бы ни нарвался! Сегодня Михаил будут веселиться. Это новогодняя ночь. Проблемы после будет решать. Днем! А с шампанским все теплее замерзшим промокшим ногам в модных ботинках.

Уговорив шампанское, погомонив немного, сплясав еще один хоровод, толпа стала расходиться.

– Любка, откуда такого мужика взяла? – прозвенел веселый девичий голос.

– Дед-Мороз привел, – озорно крикнула женщина. – Сказал, пользуйся, Люба. Это тебе новогодний подарочек.

– Жених что ли?

– Нет, брат, – хохотала женщина.

Михаил понял её. Когда-то так Люба называла его в институте. Братишка. А он именовал сестренкой.

Наконец люди стали расходиться. Сдалась и Люба. Она подошла к машине, в которой уже сидел Михаил, озабоченно спросила:

– Ну и как ты теперь поедешь? Шампанского ведь выпил много. Я видела. Все видела! Зачем пил?

Мужчина вышел из машины, распахнул дверцу перед Любашей. Ноги тут же охватил холод. Мороз крепчал. Михаил невольно стал дрожать.

– Я к сестренке хочу в гости напроситься, – засмеялся он, приплясывая от холода. – Пустишь?

– Ладно, идем, – тряхнула головой женщина. – Холодно ведь. И я промокшая. Снег-то так и не вытряхнула из валенок. Растаял. А шаль моя у твоей Сяпы. Как бы мне не заболеть? – озабоченно произнесла Люба. – А ладно, я сейчас дома стопочку коньяка махну во имя здоровья и за исполнение желаний.

– А какое у тебя желание? – игриво спросил Мишка, он уже давно замерз, а ночевать ему сегодня было негде. – Может, я помогу? И даже скоро!

Люба с интересом глянула на него. Ведь знает, что Кешка умер. Мишка всегда пользовался успехом у женщин, был любвеобильный. А Любу пропустил свое время. Для неё он оставался другом, братом. "Значит так, – решила женщина, – скажем желание, которого Мишка никогда не исполнит".

– Хочу увидеть солнечное затмение.

– Что ж, – невозмутимо сказал Михаил. – Так как здесь не все от меня зависит, то придется немного подождать. Но я обещаю тебе – рано ли, поздно ли, но исполню твое желание. Как только астрономы объявят на нашей планете, так сразу и исполню...

– А я так понимаю, должна спросить, какое у тебя желание? – поддержала игривый разговор женщина. – И тоже постараться выполнить. Говори, но в пределах разумного. Я не обладаю твоими средствами и возможностями.

Михаил подумал: " А мне бы как у Маяковского: хочется на ночь что-то теплое, женское". Но вслух Любе такого сказать не посмел.

– У меня все просто, Любаш, с желанием. Думаю, где мне согреться и высохнуть? Ботинки промокли полностью.

– У вас вроде был построен громадный дом в этих местах, верст пять от нашего пригорода. В Соткино. У тебя там еще тетушка жила в тех местах. Кешка так говорил мне.

– Этот дом не мой, – ответил мужчина, распахивая дверку машины. – Это дом тестя. А тесть за границей. С женой я поругался. Так что туда мне нельзя.

– А тетушка? Тетя Лиза? – спросила Люба, усаживаясь в салон, подбирая длинные полы шубы.

– Я не могу туда пойти. Во-первых, Лиза уехала на несколько дней, во-вторых, я виноват перед ней. Очень виноват, еще со свадьбы. Ты ведь знаешь!

– Знаю, что дурак ты, Мишка. Лиза давно тебя простила. Она чудесная, добрая женщина. Я её недавно видела. Но у тебя вроде в Соткино еще деревянный дом остался от родителей. У тебя же мать там жила.

– Дом есть. Но там очень холодно. Я днем туда заезжал. Всю зиму он не топился. Да и оказывается, что одно стекло выбито. Отопление давно полетело, не стал делать, хотел новый построить... Свой. Для себя... Словом, признаюсь тебе, Любаша, после ссоры с женой я гол как сокол, ничего нет у меня. Я беден, как церковная мышь. Одна машина осталась. Но если я на ночь свой BMV куда-нибудь не загоню, то лишусь и его.