Текст книги "Приворотное зелье на единственную (СИ)"
Автор книги: Ольга Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
– Ты замечательная женщина, – проговорил Михаил.
– Мне хорошо с тобой, – откликнулась Люба.
Они спали долго на другой день. И легли поздно, и ночь была бурная, и спешить не надо было никуда. Сначала проснулся Михаил от мысли: произошло что-то очень-очень хорошее. Это что-то очень хорошее лежало рядом, на его плече, прижимаясь всем телом. Было тепло и уютно. Мужчина открыл глаза, в душе умоляя, чтобы все вчерашнее не было сном. Нет, все было правдой: это Люба спала на его руке, это её яркие волосы разметались в беспорядке, её рука нежно обнимала его грудь.
– Янтарёк, – вспомнил он студенческое прозвище девушки и улыбнулся. – Любка-Янтарек. Так её окрестила веселая Элка.
Перед глазами возникла обнаженная Люба в ванной: вот она лениво выгибается, дразнит его, показывает грудь. Глаза мужчина опять обратились к женщине. Захотелось вновь увидеть её красивую полную грудь. Но мешало одеяло. Мишка осторожно приподнял уголок, осторожно притронулся к женской груди, и вчерашнее возбуждение вернулось с новой силой. Руки нашли женское тело и стали ласкать его. Люба что-то пробормотала, не просыпаясь, но поцеловать мужчину не забыла. А Михаил не отступал, так и разбудил своими ласками женщину. Неудивительно, что после они спали до обеда.
Днем Люба, проснувшаяся раньше, внимательно и осторожно разглядывала лицо мужчины, приподнявшись на локтях и стараясь не разбудить его. Какое мужественное лицо у Миши, вот суровые ровные линии бровей, даже во сне хмурится, ей всегда хотелось погладить их. Но никогда не решалась. Не стала и сейчас. Миша спал. У него вчера был такой усталый вид. Откуда только силы взялись на ночь любви? У Миши твердая, резкая линия губ, как у настоящего волевого мужчины. А какие сильные руки! Люба скосила глаза на бугры мышц. Прямо удивительно, какими нежными были вчера они. Люба улыбнулась, вспомнив, как он нес её из ванной.
– Что же получается? – мысленно воскликнула она. – Мишка нес меня на руках и в мою постель! Я сама его пустила! Что пустила! Не чаяла, как там побыстрей оказаться! А ладно! Я и думать вчера была не в состоянии. Подумаешь, в моей постели. Ночь была просто фантастическая. И утро тоже.
Михаил приоткрыл глаза. Люба сразу бухнулась на подушку, закрыла глаза и сделала вид, что спит. Ласковый мужской голос произнес:
– Любка, не притворяйся, я знаю, ты не спишь. Кстати, у тебя очень красивая грудь. Слышишь, Янтарек! Не прячь её от меня.
– Нравится? – открыла свои янтарные глаза женщина.
– Очень, – рука мужчины уже ласково гладила грудь, нежно сжимая и разжимая пальцы, а потом он приник к ней губами.
– Боже мой, что ты со мной делаешь? – простонала женщина.– Мы с тобой лишимся остатков сил. Умрем от перегрузок и передозировок.
– Это ты что-то со мной делаешь, – прерывисто отозвался мужчина. – Я хочу тебя. И поверь, Янтарек, от этого не умирают.
Они опять любили друг друга, не торопясь, медленно, наслаждаясь каждым прикосновением. После Любаша встала и ушла.
– Пойду, приготовлю нам завтрак или обед, уже и не знаю, как правильно назвать.
– Ужин, – подсказал Михаил.
– Точно, ужин, – засмеялась женщина. – Надо нам восстановить силы. Подкрепиться вкусной едой. Сейчас что-нибудь изображу.
– Люб, – неожиданно робко протянул мужчина, – и можно тебя попросить сварить щей?
– Что! – засмеялась женщина. – Я тут лежала, думала, каким кулинарным шедевром тебя удивить, а ты про щи!
– Горячего хочется, неожиданно жалобно сказал Михаил.
– Конечно, сварю, – улыбнулась Люба. – Да и Сяпку твою чем-то надо покормить. Мой Буржуин (так называла Люба своего здорового кота), небось, весь корм сожрал один. Я вставала утром, насыпала им. В отдельные миски. Но этот старый обжора шипел сильно на собачку. Мог и не подпустить. А щи он не любит. А Сяпка любит?
– Любит, – поспешил подтвердить мужчина. – Она все кушает, что ей дают.
– Тогда я ей сейчас молочка подогрею и булочку туда покрошу. Буржуй хлеб не особо жалует.
Люба ушла. Послышался звук открываемого холодильника. Потом довольное чавканье собачки, ласковый голос Любаши что-то говорил. Из кухни вскоре тянуло вкусным запахом мясного бульона. Михаил лежал и наслаждался, вдыхая его. Так же вкусно пахло в детстве, когда баба Нюша варила. И Лиза тоже. Тут же некстати вспомнилось приворотное зелье Криски. Мужчина улыбнулся и произнес про себя:
– Какая же ты все-таки непроходимая дура, княжна Облонская. Мало что свихнулась на свом княжеском происхождении. Еще и колдовством занялась. Как же, приворожила ты меня! Отвадила от женщин! Жди больше! Куда только твоя ворожба делась сегодняшней ночью? Видела бы ты нас с Любашей. Ты такого и представить не можешь!
Через час мужчина сидел за столом и поглощал огромное блюдо густых наваристых щей, щедро заправленных майонезом, в середине тарелки плавала мозговая косточка.
В дверь постучали. Это была соседка. Михаил прекрасно слышал разговор женщин из кухни.
– Что, Нинуль, от любопытства помираешь? – весело спросила Любаша, поздоровавшись с ней. – Так долго терпела!
– Ну ты, Любаш, скажешь! – та нисколько не смутилась. – Зашла спросить: молока деревенского тебе не надо. Мои в деревню уехали. Еще утром. Если надо, и тебе молока привезут. Словом, я уже сказала им, чтобы везли. Возьмешь? А то нам много будет. Не выпьем. Прокиснет. Жалко будет.
– Возьму, – сказала Люба и оглянулась на кухню. – Братишка мой любит молочко. Миш! Ты молочко любишь домашнее?
– Люблю, – с полным ртом отозвался мужчина.
Соседка тут же сунулась в кухню, окинула быстрым взглядом Михаила, оценила его домашний наряд, поздоровалась. Утолила любопытство и заспешила домой.
– Ой! У меня пироги в духовке. Любаш, а это точно брат твой? – глаза соседки откровенно смеялись.
– А как ты думаешь? – засмеялась и Люба.
– Любка, я рада за тебя, – ответила соседка. – Ой, пироги, пироги!
Через минут тридцать она принесла блюдо горячих пирогов и большую банку деревенского молока.
– Корми мужика, – дала совет, – чтобы оценил твой дом и не сбежал и чтобы на ночь силы были. И сама поешь.
– Твоих пирожков? Я да не поем! Обижаешь, Нинуль. Сама знаешь. Я их просто обожаю. Хотя мне они противопоказаны.
Люба взяла молоко и пироги. А Михаил все сидел за столом, наслаждался домашней обстановкой. На нем был нелепый вчерашний костюм, но в нем было удобно. Рядом на коврике, повизгивая от жадности, чавкала и лакала из своей миски наваристые щи с покрошенным туда хлебушком Сяпа. Буржуй все-таки сожрал утром весь корм и молока половину вылакал, стоило Любе отвернуться. Теперь женщина внимательно следила за ревнивым котом, тот был не прочь сожрать и щи, просто так, от жадности. Съев щи, собачка залаяла, просясь на улицу, что-то кошачий лоток её сегодня не прельстил. Люба быстро нацепила джинсы, накинула шубу и шаль, сунула ноги в валенки и вывела Сяпу погулять. Вернулась быстро, замерзшая, с собакой на руках и булкой свежего хлеба.
– На улице холодно, опять сильный мороз, то-то в доме стало прохладно, окна-то у меня старые, хоть я их и заклеила, но они совсем тепла не держат, – сказала она. – Так что, Миш, если тебе, в самом деле, некуда ехать, оставайся пока у меня. Не смотри вопросительно. Я не претендую на тебя и твою независимость. Живи, сколько требуется. Надо будет вернуться назад, уезжай. Можешь даже мне ничего не говорить. Я все понимаю. Ни о чем спрашивать не буду. У тебя своя жизнь, у меня своя.
Михаил не ответил. В чем-то Люба была права. Он крепко связан с Облонскими. И дело не только в Кристине. Но предложение женщины было как нельзя кстати. Где-то надо дождаться Годеонова.
Через часок Люба разогрела мужчине пироги, налила холодного молока. Он опять с аппетитом покушал, а часа через два сильно начало знобить, заболело горло, боль отдавала в ухо. К утру поднялась температура под сорок. Любаша испугалась, вызвала врача.
– Ангина? – спросила она. – Миша молоко холодное пил. И горло у него болит. Да еще промок в новогоднюю ночь.
– Нет, – ответил врач. – Миндалины не воспалены. Похоже на грипп. Словом, напишем ОРВИ.
– А как лечить? – допрашивала женщина.
– Постельный режим. Обильное питье. Температуру сбивать, если будет выше тридцати восьми, в остальном симптоматическое лечение: капли от насморка, микстура от кашля, витамины. И, конечно, никакой работы! Отлежаться надо.
– Все выполним, – заверила эскулапа Люба. – Мишка! Живо ложись. Не сиди на диване. Иди в спальню.
Врач засмеялся и пошел к выходу.
– Большое спасибо, – проводила его женщина.
Люба уложила мужчину в постель. Михаил не сопротивлялся, лежал весь красный, лицо горело лихорадочным румянцем, ломило все кости, казалось, в мышцы ввинчиваются острые буравчики. Было просто плохо. Таблетки сбили температуру ненадолго. Люба боялась лишний раз дать лекарство, делала уксусные примочки, обмахивала мужчину, без конца приговаривала:
– Не надо было за мной вчера лезть в снег. Промок, замерз, вот и простудился. Теперь болеешь.
– Надо, – вяло сопротивлялся мужчина. – Я никогда не видел затмения луны. Да и тебя я там встретил. Конечно, надо. Ты думаешь, в машине мне было бы лучше?
– Мог бы просто встретить меня на улице...
Хоть Михаил и заболел, сильно заболел, но ему было спокойно и комфортно в этом доме: о нем заботились, не унижали, не кричали, чтобы он забыл про свои болезни, потому что плебеи не болеют, а только притворяются, чтобы их пожалели. Криска обычно, если муж заболевал, в эти дни уезжала принципиально к матери; слуги были снобами, под стать Кристине, зная, что все зависит от хозяйки, не особо стремились выполнять просьбы Михаила, да и не умел он приказывать прислуге, так и не научился. Не из князей он явно был. Вот и отлеживался в дни болезни, если было совсем плохо, один в своей комнате. Лишь Годеонов, узнав о болезни зятя, тут же появлялся, интересовался, может, что надо купить, принести. Михаил вежливо благодарил и отказывался. Он знал, что Родион Прокопьевич тоже не любит их дом. Михаил вообще подозревал, что он и дочь свою не любит, поэтому и исполняет все её прихоти. Да, в семейном гнезде Михаила был лишь один человек, который по-человечески относился к Михаилу – это его тесть. Он тоже был из плебеев.
Наступила ночь. Михаил весь вечер пролежал на кровати под одеялом, то ли дремал, то ли нет, его вновь знобило. Люба измерив температуру, ахнула, заставила мужчину выпить очередную партию снадобий, соседка принесла ей трав, Люба их заварила, и Михаил вынужден был глотать невкусные отвары. Вспомнилась баба Нюша: та умела во время болезни так обнять внука своими добрыми руками, что-то пошептать, сразу становилось легче, и все плохое забывалось. И Лиза так умела. Люба тем временем, вспомнив про обильное питье, влила в Михаила очередной стакан яблочного компота, который он, кстати, очень любил, и робко присела рядом на краешек кровати.
– Миш, – сказала она. – Я все равно лягу здесь, с тобой. Вдруг тебе чего надо будет, попить захочешь, поесть или плохо тебе будет, а я не услышу из другой комнаты.
– Заразишься, – хрипло ответил мужчина. – Сама слышала, врач сказал, что у меня грипп.
– Не заражусь, – отрицательно качнула головой женщина. – Грипп меня не любит. У меня иммунитет. Я ведь в школе работаю. Дети болеют, а учителя нет. Так что я с тобой останусь. Подвинься.
И прилегла с краю. Обняла нежной ласковой рукой, поцеловала в щеку:
– Спи, Мишутка мой. Спи. Я буду прогонять болезни, беды, несчастья от тебя и охранять твой сон.
Михаил уснул тревожным беспокойным сном, среди жаропонижающих лекарств были и снотворные. Он слушал голос Любы, и ему казалось, что это добрая его бабушка Нюша вернулась и сейчас заговором прогонит все болезни, а Лиза поможет ей. Лиза тоже умеет, как и бабушка, немножко колдовать. Только у Лизы были Любины руки и её янтарные глаза...
– Спасибо тебе, Янтарек, – прошептал мужчина и провалился в очередной короткий сон.
А Любе не спалось. Она волновалась за Михаила. Память унесла женщину в прошлое, на много лет назад, в студенческое общежитие номер два, когда она была наивной рыженькой студенткой по прозвищу Янтарёк.
Комната номер двадцать четыре.
Высшее образование нужно было всем. Неважно, кем ты будешь в будущем, но институт надо окончить. Это знали все. В областном З-жском педагогическом институте кто только не учился, из каких уголков России. Михаил Дубинец и Любовь Кубикова оказались земляками из далекого П-ва: Люба жила в пригороде, Михаил в деревне Сотково, в двух километра от пригорода. Будущие студенты познакомились еще в поезде, они ехали в институт, пока не на учебу, на сельхозработы. Так началась их дружба. Люба поступила на филологический факультет, Михаил на исторический с юридическим уклоном. Но оказались на полях в одном совхозе. Михаил почему-то сразу стал считать себя ответственным за хрупкую рыжеволосую Любашу. Она тоже ему помогала, как могла: подкармливала, когда у первокурсника кончались деньги, а стипендии еще не было, порой по его просьбе отглаживала брюки, чистила костюмы. Любу и Михаила часто видели вместе. То они сидели рядом в читальном зале, то о чем-то беседовали в просторном холле института, несколько раз ходили в кино, порой танцевали вместе на студенческих вечерах. Одни считали, что они дружат, другие, что у них любовь, третьи утверждали, что они давно живут друг с другом. И никто не был прав. Мишка заботился о Любе, а Люба заботилась о нем. Они были просто друзьями. Михаил был старше Любы на три года. Он уже отслужил в армии и поступил в институт. Люба продолжила свое образование сразу после школы.
Мишка Дубинец всегда отличался большим темпераментом. Ему были нужны женщины, он не мог долго обходиться без них. В студенческом общежитии проблемы с женским полом не было. Скоро любвеобильный Дубинец переспал со всеми желающими девицами, но только не с Любой.
Любу поселили в комнату с двумя старшекурсницами, веселой и озорной Эллой Зуевой, отчаянной и решительной Вероникой Рычаговой и однокурсницей, занудной и на редкость красивой Татьяной Пузриной. Несмотря на разность характеров, девушки быстро сдружились. Одно место в их комнате было свободно. На втором курсе к ним добавилась Кристина Облонская, тощая щуплая девица.
Пока к ним не поселилась Кристина, комнату двадцать четыре в общежитии номер два окрестили комнатой четырех первых институтских красавиц. У них всех были интересные прозвища.
Элку за её высокий рост, классическую черты лица, идеальную фигуру и роскошные, темные, вьющиеся по плечам волосы прозвали Афродитой. Сама же она предпочитала другое прозвище, которое было у неё еще с детства – Вертолет. Подругам оно тоже нравилось больше, они так и звали её Элка-вертолет.
Красота Вероники была другая, вызывающая, решительная, на лице всегда было воинственное выражение. Девушка всегда в своих поступках шла до последнего. А какая у неё была роскошная коса, длинная, пушистая, русая. Вероника ничего и никого не боялась. Может, поэтому её многие любя называли Ника-Победа. Она же предпочитала, чтобы к ней обращались просто Вера. На её чистое, словно сделанное из тончайшего фарфора лицо хотелось смотреть без конца.
Таня Пузрина была самой красивой среди них, но это была тяжелая женская красота, спокойная красота уже взрослой женщины. И голос у девушки был низкий, грудной. У Тани были все правильные черты лица, строгие четко очерченные губы, пышная, но не очень длинная темная коса из мелко вьющихся волос, черные полукружья бровей, большие карие глаза и любовь к сарафанам. Казалось, эта девушка сошла с портретов Венецианова. Так и хотелось представить Таню в кокошнике и настоящем русском сарафане. Сама Татьяна была крупная, но толстой назвать её нельзя было. Мишка, шутя, окрестил девушку Людмилой Зыкиной. И это прозвище прижилось.
На фоне этих четырех крупных и высоких красавиц выделялась рыжеволосая Любаша, невысокая, хрупкая, с чистым строгим лицом, с янтарными блестящими глазами в окружении густых черных ресниц под двумя ровными полосками тонких бровей. За необычайный цвет её глаз и волос она и получила свое прозвище "Янтарек". Афродита, Ника-Победа, Людмила Зыкина и Янтарек. Интересные прозвища, не унижающие человека. Девушки даже гордились ими, порой называли так друг друга. А Кристу прозвали Цыпкой.
Когда к ним поселили Кристину, то, казалось, красота её соседок стала еще ярче на фоне бесцветной, какой-то узкой и щуплой княжны Облонской. У Кристы были светлые, даже бесцветные волосы от природы, лишенные всякого красящего пигмента. Она никогда не красила своих их, стягивала в узел на затылке. Порой Криста распускала волосы, и тогда было видно, что они тяжелые, густые, вьющиеся крупными волнами – это была единственно привлекательная черта во внешности новой студентки, но Криста говорила, что женщина благородных кровей всегда носит строгую гладкую прическу, и безжалостно прятала их. Такими же светлыми были у неё брови и ресницы. Руки и ноги у новой соседки были худыми, тощими, словно лапки замерзшей курицы, может, поэтому она и получила прозвище Цыпка. Сама Кристина себя считала непревзойденной красавицей. Она принципиально не пользовалась косметикой, кремами, утверждала, что это ей не нужно. В самом деле, лицо её было чистое, без единого прыщика или угря, но бледное и такое же бесцветное, как и её волосы. Даже глаза не выделялись, они были голубовато-водянистого цвета. Люба смотрела на неё и думала, что новая соседка похожа на белую крысу, даже не крысу, а на заморенного белого крысеныша, у которого немного видны только глаза. Богатые и дорогие наряды Кристины были столь же бесцветны, как и она сама. И именно бесцветная Криска поймала и женила на себе первого красавца и ловеласа общежития номер два Мишку Дубинца. Она сразу положила на него глаз. Многие разговоры и поступки Кристины теперь, спустя годы, Люба воспринимала по-другому.
Кристина ни с кем из новых знакомых близко не сошлась. Подруги терпели в этой комнате эту девицу и её разговоры об их знатном роде, о богатстве Облонских. Предпочитали исчезнуть, если Криста принималась долго разглагольствовать. Только Татьяна всегда была готова слушать княжну Облонскую. Их отношения напоминали спесивую барыню и терпеливую компаньонку.
Как-то вечером девчонки сидели в своей комнате и болтали. Как всегда что-то несла никогда не унывающая Элка-вертолет, веселя соседок. В этот раз она утверждала, что жить в общежитии и при этом ни с кем не жить – просто нонсенс. Девчонки улыбались. Вероника грустно и мудро, девушка пережила летом трагедию, у неё была неудачная любовь, Вера долго надеялась и ждала, что Никита ей напишет. Но, увы, шли дни, месяцы, писем от парня не было. Вероника грустила. Таня слушала слова Элки несколько осуждающе, она была правильной и занудной девушкой, но не забывала поглядывать на Кристину, словно спрашивала одобрения у хозяина. Люба на слова озорной подруги улыбалась совсем еще наивно, в её жизни пока не было мужчин. Мишка охранял свою землячку-подружку, берег, даже следил. И старшие подруги тоже. А Кристина была серьезной. И как всегда с поучительным видом начала нудную воспитательную беседу. Она фальшиво-возвышенным тоном заговорила о любви, об истинной любви, так она и сказала.
– Девушки, – прозвучал её неприятный бесцветный голос, – что за вечные плебейские разговоры о сексе. Неужели нет других тем для разговора?
– А что? Самая хорошая тема, – отозвалась Вера. – Вечная, как мир.
– Ну, сколько можно говорить об этом глупом животном чувстве? – театрально– фальшиво вздохнула Криста. – Давайте лучше поговорим об истинной любви, о настоящей, благородной.
– Чего? – не поняла веселая Элка фальшивого тона Кристы.
– Трахаться надо меньше, поняла? – зло пояснила Вероника. – Криска сейчас будет нас учить правильной жизни. Платонической и благородной любви. А ты что несешь: "Жить в общежитии и при этом не жить – нонсенс..."
– Нонсенс, – не сдалась Элка.
– Не понимаю я тебя, Элла, – словно не заметив выпада не любящей её Вероники и озорных глаз Элки, ответила светловолосая бесцветная Кристина таким же бесцветным голосом, но с осуждающими нотками. – Ты такая яркая красивая интересная девушка, и внешность, и рост, и ум, в тебе чувствуется настоящая дворянская порода, аристократизм. Наверняка, твоя какая-нибудь прародительница согрешила с человеком благородных кровей из знатного рода... Отсюда твоя красота...
– Ты что? – прервала Элка, которая любила поддразнить противную Криску.– Это я сама из древнего рода. Правда, правда! Папаша мой говорил, что у его предков даже двойная дворянская фамилия была. Вот не помню только, какая. Так что наоборот было в нашем роду, мои предки грешили с крестьянами, чтобы не выродиться. Вливали себе свежую кровь. Вот поэтому я такая живая, красивая и темпераментная. Кровь у меня обновленная! Здоровая! Плебейская!
– Да, Элла, ты красивая, с этим не поспоришь, – согласилась Кристина, – а разбрасываешься по мелочам. Сегодня один, завтра – другой. Не способна ты к серьезным отношениям.
– А мне не нужны серьезные отношения. Мне секс нужен. И кроме того, все мужики сволочи, – отозвалась озорная Элка. – Но без них нельзя.
– Но ведь надо будет выходить замуж, создавать семью. Вот попадется тебе приличный благородный человек....
– Нет, уж, – хмыкнула Элка. – Я насмотрелась на своих родителей. Папенька мой благородный гулял, гулял, как мартовский кот. Серьезная маменька, совсем не из благородных, терпела, терпела, прямо как благородная, любила его, а он, сволочь, все равно сбежал к другой. И ведь, папаша мой, вот зараза, опять к неблагородной ушел, к крестьянке. Это у него наследственное, от благородных предков перешло, я точно знаю. Кровь в очередной раз обновить его потянуло. Правда, на хорошей бабе папенька женился, на упитанной такой. Так что, девочки, замуж не буду выходить, я так буду жить. А иначе нельзя. Жить в общежитии и не жить – это не только нонсенс, это извращение, насилие над собой, – озорная Элка окинула быстрым взглядом подруг, еле сдерживающих смех, и решила добить Кристу. – Пора мне кого-нибудь найти на ночку. Я, девочки, уже две недели без секса! Без этого скотского плебейского занятия, но такого приятного, такого хорошего. Я две недели на полной диете! Кошмар! – жалобно завершила и даже всхлипнула Элка.
Но Люба успела заметить её победную мимолетную улыбку и скрытую досаду Кристы. Улыбнулась и Вероника, откровенно не любившая Кристину.
– А ты, Вера, зря смеешься, – Криста взялась за следующую жертву, понимая, что с Элкой ей не справиться. – Мы же знаем, что ты летом пережила трагедию. У тебя была неудачная любовь. Но прежде чем так страдать тебе, дочери потомственного военного, генерала, от любви к какому-то простому солдату...
– Криста, – моментально обозлилась Вероника. – Тебя не спросили! Это моя любовь, это мой солдат, и не лезь со своим благородством, куда тебя не просят. Займись лучше собой, брови подщипи, ресницы подкрась, на щеки свои благородные брось немного румян, глядишь, красоты и благородства больше будет, да, не забудь глаза подвести, чтобы их можно было увидеть на твоем лице. А то за твоим благородством и тебя не видно. Одно бледное пятно. Не заметят тебя благородные мужики.
– И неблагородные тоже, – подмигнула Элка.
– Или, думаешь, богатый папенька тебе мужа купит? – язвительно завершила Вероника.
– Я красива естественной благородной красотой, – голосом, не допускающим сомнений, ответила Криста, высокомерно подняв голову. – Меня можно заметить и так, без денег моей мамы и дедушки! Богаты мы, Облонские! А не мой отец – Годеонов. Годеонов просто управляет нашими деньгами. Мы ему доверяем, хотя он обычный плебей.
– Ага, поняла. Содержит вас благородных Облонских неблагородный папочка Годеонов, – подколола Вероника. – Кормит, поит, одевает, денежки дает...
– Да. Это его участь, – отозвалась Криста. – Он должен быть счастлив, что стал мужем моей мамы, Снежены Облонской.
Да, Криста была наследницей богатых людей. Почему она оказалась в общежитии, никто не знал. Ей вполне могли снять квартиру. А почему поселили именно в эту комнату, Кристина как-то сама объяснила:
– Так захотел дедушка, потомственный князь Облонский. А мама во всем прислушивается к дедушке. Гера, мамин старший брат, выяснил, что почти вы все имеете дворянские корни. Вы можете составить мне нужное общество. Вот ты, Элла, сама подтвердила, что из знатного рода. Ведь недаром тебя зовут Афродитой на курсе.
– Что, – выпучила глаза Элка. – Вот уж не знала! А я думала: меня за красоту мою природную, непревзойденную прозвали Афродитой, а оказывается за знатность... А Вертолетом за что меня зовут? Наверно, за плебейскую кровь, что привнесли в наш род темпераментные предки.
Но Криста уже не слушала:
– А Вера – дочь генерала, – продолжала она. – Твой отец, Вероника, потомственный военный, настоящий дворянин, сын и внук настоящего русского офицера...
– Ага! А мама деревенская продавщица, по имени Дуська – Дульцинея Тамбовская, – ехидно поддакнула Вероника. – Во мне благородства до хрена и больше, не считая тамбовских корней...
Но Криста не собиралась смущаться замечаниями девушек.
– В Любе тоже есть дворянская кровь, я уверена, – говорила, пропустив мимо ушей все язвительные слова, Криста. – Люба сама пока этого не знает. Но об этом говорят черты её лица, фигура. Вот только волосы рыжие от плебеев. У дворян не должно быть рыжих волос...
Любе стало неприятно, словно она не укладывается в рамки расовый принадлежности. Но тут же выругала себя. Не надо обращать внимания на слова чокнутой соседки, а то прямо задергалась, услышав, что не прошли Крискин ценз её яркие рыжие волосы. Вот девчонки молодцы, издеваются над княжной. Так ей и надо!
– А о чем говорят Танькины черты? – насмешливо осведомилась Элка.
– Если судить по фигуре, то Танька наша родилась от самого царя-батюшки, – подхватила Люба. – Знатнее быть не может.
– На худой конец от фельдмаршала, – поддержала Вероника. – Какая стать, царственность движений. Слушай, Тань, может кто из твоих предков был внебрачным ребенком Екатерины Второй? А что! Она была любвеобильная. Внебрачные дети были. Росли же они где-то. Вот это и есть твоя ветвь...
Но про Таню Криста в тот вечер не стала говорить. Хотя дружила только с ней. Причин этой дружбы никто толком не понимал. Сама Таня говорила по этому поводу просто: "Жаль мне её. Одинокая. Никто её не любит". Вероника же выслушала благородные проповеди новой соседки и вынесла вердикт:
– Уж очень ты правильно все говоришь! И сама вся правильная. Тошно прямо от такого... такого....
– Благородства, – язвительно подсказала Элка.
– Какое это благородство? – сердито ответила Вера. – Оскорбляет всех. А мы, плебеи, уши развесили. Может, Криска, тебе найти какого потемпераментней из плебеев, пусть тебя побыстрее женщиной сделает, чтобы ты ерунду не городила.... Ах, да! Я забыла. Плебеи вам, князьям Облонским, не подходят.
– А благородный обязательно импотентом будет, – предостерегла Элка.
– И будут они с Кристиной сидеть и презирать секс, – завершила Вера.
Криска не осталась в долгу:
– Моя мама и дедушка всегда меня поддерживают во всем. И они не помешают моему счастью. Даже если я выберу нищего, дедушка ничего не скажет, а мама его слушается во всем, она очень его любит. Так вот, мы моего избранника оденем, обуем, дадим работу. Только я не буду менять свою фамилию, навсегда останусь Облонской, как и моя мама, и детей рожать от безродных не буду.
– Да сбежит от тебя любой живой человек через сутки, – засмеялась беззлобная Элка. – Если ты такая же правильная и благородная будешь в постели с задранным носом. Скучно станет твоему плебею.
– В первую брачную ночь сбежит, – поддержала Вера.
– А я его пожалею, – хохотала вовсю Элка. – К себе позову... Кристина не обидится. Она же презирает это скотское занятие. А я люблю.
Но Криску невозможно было смутить. Она любила указывать соседкам по комнате на их недостатки, поучать их во всем. И если Вероника была прекрасно одета, дорогие вещи были у Кристы, то гардероб Эллы, Любы и особенно Тани постоянно подвергался Крискиному осуждению. Пока Вера как-то, оставшись наедине с ней, пригрозила:
– Еще раз, Киска-Крыска, коснешься темы одежды и вкуса, то я убавлю благородства в твоей роже, сделаю из бело-мучного ярко-красным и полосатым.
– Как это так? – не поняла Кристина.
– Ногтями все раздеру. Да так, что шрамы на всю жизнь останутся. Все тебе благородство испорчу. Сама знаешь, у меня папочка – генерал, отмажет единственную дочку. Говори уж лучше о своем благородстве, чванься, ну если хочешь, еще об истиной любви. А вкусу не учи! Не указывай, что идет, что нет.
Криска в душе испугалась, Вера была решительная, смелая девушка. Княжна Облонская помнила угрозы Вероники, и с тех пор ей потихоньку старалась сделать больно. Так было и в этот вечер. Напомнила Кристина девушке о несчастливой любви. Вера сначала похорохорилась, несколько раз подколола Кристину, и потом тихо вышла. Там на кухне должен был закипеть чайник. Следом выскользнула и Люба.
– Вер, ты расстроилась? Ну не надо! Криска ляпнула, не подумав. Не расстраивайся, – обняла она старшую подругу. – Все будет хорошо. У всех нас.
– Добрая ты, Любка, всех стараешься в мире держать, – улыбнулась решительная Вера. – Хорошая кому-то ты станешь жена. Ласковая, верная и красивая. За что тебя Криска не любит. Ты же с ней не ругаешься, как я, не издеваешься, как Элка. И я тебе верю: у меня еще все впереди. Все будет хорошо. Хорошо!
Летом Вера рассталась с молодым человеком, которого очень любила. Её мать-генеральша, что была родом из деревни под Тамбовом, посчитала: он, простой солдат, для дочери генерала Рычагова – недостойная партия. Как, что произошло, что было, знала только Элка. Но при всей болтливости, она не сказала ни одного лишнего слова девчонкам. Они только знали, что Никита Колечкин, так звали неудачную любовь Вероники, был в тех войсках, где служил и отец Веры – генерал Рычагов. И мать Веры разлучила их. Вероника грустила, хандрила. И Криска воспользовалась этой ситуацией. По самому больному ударила... Ничего, дочь генерала Рычагова не умеет сдаваться. Вера высоко подняла голову.
– Нет, я, пожалуй, вернусь. Дам жару Криске. А Элка поможет. Надо эту благородную княжну на место поставить. Посмеемся хоть. Пошли, Люба.
И девушки, прихватив закипевший чайник, вернулись в комнату. А там шла вовсю дискуссия. Элка, издевательски поглядывая на бесцветную соседку, вслух рассуждала, с кем она сегодня переспит. Кристу откровенно злили эти разговоры. А Элка, знай себе, потешалась, комментировала свои связи.
