Текст книги "Золотая медаль"
Автор книги: Олесь Донченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Юля пожала плечами:
– Как хочешь. Хотя это и обидно – ты прячешься от меня с какими-то мыслями. Дружба – так дружба! Не понимаю, какие там у тебя причины. А мне досадно…
– Юля, слово даю, что ничего от тебя не скрываю. Но сейчас не могу сказать. Зачем тебя беспокоить, если я еще и сам не знаю.
– Беспокоить? Что-то серьезное?
– В том-то и дело, что, может – не совсем серьезное. Со временем я сам расскажу.
– Ну, хорошо, – вздохнула Юля. – Я тебе верю…
15
Немало вечеров просидела Нина Коробейник, работая над своим рассказом. После рекомендаций Юрия Юрьевича она переделала его: действие теперь происходило в пятом классе. Но оказалось, что в рассказе нельзя механически менять героев. Ведь школьники пятого класса были совсем другими, чем десятиклассники. Они и разговаривали иначе, их мышление и ученические поступки были ни в чем не похожи на мысли и мечты десятиклассников.
Так вот, пришлось образы школьников переписывать с самого начала.
Нина теперь с радостью ходила к своим пионерам. Перед нею были живые герои будущего произведения. Ей казалось, что надо было только описать какого-либо пятиклассника, хотя бы и Николая Сухопару, и нужный образ готов.
Она так и сделала, добросовестно зафиксировав все поведение Николая.
Было уже далеко за полночь, когда Нина закончила рассказа. Утром она перечитала его и пришла в ужас: никакого Николая Сухопары в рассказе не было. Вместо живого, шаловливого мальчугана по страницам рукописи гулял какой-то школьник, сделанный из фанеры – без мыслей и ощущений, с кляксою вместо сердца.
Нина не верила собственным глазам. Неужели это она написала вчера эти страницы?
Это был страшный удар. Девушка положила себе на голову подушку и долго плакала злыми слезами. «Бездарь! Какое ты имеешь право отнимать у самой себя время на писание никому не нужный ерунды?»
Может, она ошибается, может, она слишком требовательна к себе или не понимает, что плохо и что хорошо?
Дать тетрадь Юрию Юрьевичу? Ни за что! Пусть уж она зря тратит свое собственное время. Прочитать Юле, Марийке? Конечно, им. Они искренне выскажут свои мысли. Если плохо – не будут насмехаться, если удачно – похвалят…
Да разве же знает Нина, как оно случилось, что дала она свою рукопись не троице, не Юле, а Вове Морозу?
На большой перемене Вова подошел к Нине.
– Скажи, пожалуйста, что нам на завтра задали по русской литературе? – спросил он. – Я забыл отметить.
Нина удивленно подняла брови:
– Владимир Мороз, ведь вы меня уже спрашивали об этом! На прошлой перемене. Вы что, потеряли память?
Вова ужасно смутился. Он покраснел так, что даже слезы выступили.
– Как? Неужели? – забормотал он. – Как же я забыл?.. Но почему так официально? Владимир, да еще и Мороз. Разве я…
Нина смотрела на парня, не понимая, почему он зарделся от какой-то мелочи. Ну, в самом деле, разве он не мог забыть?
– А как же не официально, уважаемый товарищ Мороз? Нет, я буду называть вас только так. Даже не Мороз, а товарищ Морозище.
– Почему же, Нина, так? Разве я такой холодный? А вспомни мой натюрморт. Ты же говорила, что у меня очень теплые краски…
Нина рассмеялась:
– Ты, я вижу, все помнишь, кто что говорит о твоих рисунках! А не забыл, что ты мне говорил о моем рассказе? Что он у меня выйдет, что я хорошо вижу своих героев… Ну так вот, я уже его закончила.
– Закончила? – обрадовался Вова. – Вот интересно!
– А хочешь прочитать? Я дам тебе до завтра.
– Почему там «до завтра»? Я его еще сегодня прочитаю на уроке физики.
– Нет, нет. Я так не хочу. Ты, Вова, должен прочитать его внимательно, очень внимательно. А то будешь одним глазом читать, а вторым посматривать на учителя. Понимаешь, для меня это так важно, так важно – каждая мысль… Обрати внимание на образ мальчика-сорванца. Он у меня, кажется, какой-то деревянный.
Утром следующего дня, перед началом уроков, Нина и Вова сели, чтобы никто не мешал, в уголке на последней парте.
– Ты не терзай, – просила Нина, – скажи сразу: плохо?
– Совсем нет, будет хороший рассказ.
– Будет? – вскрикнула девушка.
– Если немного еще поработаешь над ним. Знаешь, Нина, не хватает еще каких-то деталей, чтобы твое произведение «заиграло». Мазки еще надо некоторые найти. Школьник твой и в самом деле безжизненный, так как ты рассказываешь, а не показываешь. А хочется же его увидеть, а не услышать о нем.
– Ой, Вовка! Это, наверное, ты подсказываешь мне секрет! В действии надо показать моего героя! Я тебе так признательна!
– Признательна? А я ж – «Морозище»?
– Нет, ты просто Морозик!
– Ну, то-то. Разрешите продолжать? Какая-то у тебя очень слезливая девочка, главное лицо рассказа. Понимаешь, Нина, это не вяжется с ее волевым поступком, когда она намеренно не отвечает урок и потом требует поставить ей двойку. Подумай над этим. И дай один-два мазка образу ее матери-учительницы, а то я не вижу ее. Ну, это все.
К ним подошел Мечик Гайдай и многозначительно покашлял.
– Кха-кха, вон оно что! – пропел он. – А мы и не знали! Не знали, что наш художник имеет еще и другие таланты…
Вова Мороз встал, измерил взглядом Мечика с ног до головы и ответил:
– Да, бог – несправедливый дедушка: одному отдал все таланты, а другому оставил одно: по-модному завязывать галстук!
Мечик крутнулся и бросил через плечо:
– Не так остроумно, как ослоумно!
Но было ясно, что победа осталась на стороне Мороза.
* * *
Весь пионерский отряд пятого класса считал, что поручение, которое выполнял Николай Сухопара, самое интересное из всех. Не было пионера, который бы не завидовал Сухопаре.
Электрифицированную карту больших гидростанций решили установить в агитпункте избирательного участка. Над картой работали еще два пионера: Геня Маслов и Петя Малюжанец, но Сухопара считался бригадиром; сам себя он с гордостью называл главным инженером.
Нина Коробейник видела, что пионеры привязываются к ней с каждым днем все большее и большее, и это доставляло ученице настоящую большую радость. Она сама за короткое время крепко сдружилась с отрядом и так привыкла к своим обязанностям вожатой, что не променяла бы их теперь ни на какую другую работу.
Не пугал ее теперь и Сухопара. После того как ему поручили сделать карту, школьник хотя и не мог так быстро исправить свое поведение, но и Нина, и учителя заметили, что он стал лучше учиться и меньше безобразничать.
Нина часто заходила в комнату, где Сухопара работал с товарищами над картой. Он встречал ее веселым взглядом, и вожатая видела, что мальчику очень приятно, когда она хвалит его работу. На широком холсте уже обозначились синими лентами Волга и Днепр, уже были намечены и контуры будущих гидростанций.
– А что, – спросил как-то Сухопара, – можно будет написать на карте, кто ее сделал?
– Каждая работа у нас почетная, – ответила Нина, – так и напишем, что карту, мол, изготовили такие-то пионеры.
Лицо мальчика расплылось в веселой улыбке:
– Завтра уже будем шнур крепить!
«Хоть и маленький, а как славу любит!» – думала Нина. Не знала она, что скоро произойдет случай, который принесет ей много тяжелых переживаний.
Но пока что все шло хорошо.
– План выполняем, – говорил председатель совета отряда Ефим Кочетков. – Если успеем в этом месяце провести еще один сбор, то будет, наверное, процентов сто десять.
Кажется, ничего необыкновенного или плохого не было в том, что он говорил. В самом деле, выполнялось все, записанное в тетради отряда. Тем не менее Нина смотрела на этого всегда аккуратного, подтянутого мальчика, который осторожно снимал каждую пушинку с детского галифе, и неясная тревога заползала в душу.
– Ну-ка, Юша, дай тетрадь! (Как и все в отряде, Нина тоже называла Кочеткова Юшей).
Она перелистывала аккуратно разлинованные страницы. На одной стороне каждой страницы рукой Юши написано: «Намечено». На второй стороне: «Выполнено». Была еще графа «Примечания», которую Кочетков завел по собственной инициативе. В этой графе Юша делал лаконичные записи: «Выполнено хорошо». «Выполнено посредственно».
– Нам не о проценте надо беспокоиться, – сказала Нина. – Главное, чтобы каждое наше собрание было интересным и чтобы оно чему-то учило.
– Проценты – тоже важны, – уверенно проговорил Юша. – «Как здесь у вас?» – спросит старшая вожатая. «У нас на сто процентов!» Ей и приятно.
Нина покачала головой:
– Какой ты все-таки, Кочетков…
– Какой?
– Знаешь… чиновничек!
Пионеры, слушавшие этот разговор, так и покатились со смеху. В школе недавно шел спектакль «Ревизор», и они хорошо знали, что означает это слово. Нина поняла, что дала, наверное, очень точную характеристику.
Тем не менее уже в скором времени ей пришлось в этом раскаяться. Ее встретил в коридоре Юша:
– Разрешите обратиться, они меня дразнят…
– Не понимаю, кто?
– Ну, в классе, наши пионеры. Чиновничком!
Нина покраснела.
– Хорошо, я скажу им!
«Я, наверное, сделала недопустимую ошибку», – подумала с досадой.
После уроков она пошла в пятый класс.
Расспросила, как дела, кого вызвала учительница, и, как бы между прочим, сказала:
– Вы, я слышала, дразните Кочеткова. Зовете его чиновничком.
Среди школьников прокатился смешок.
– Нет ничего смешного. Это недостойно звания пионера – давать прозвища своим товарищам!
Лукаш Коровайный встал из-за парты и задиристо заявил:
– Это же вы его так назвали!
Нине пришелся еще раз покраснеть. Она вдруг ощутила, что такой, на первый взгляд, незначительный случай, наверно, никак не может содействовать укреплению ее авторитета среди пионеров.
– Я в самом деле назвала так Кочеткова, – сказала Нина, – но я его не дразнила. Я этим лишь указала председателю совета отряда, что дело не в процентах, а в качестве нашей пионерской работы.
– Нина, вы не знаете, – позвал Сухопара. – Юша хотел, чтобы мы ему каждое утро рапортовали, что делали дома.
– Ну, хотел! – вскочил Кочетков. – Ну и что? Я должен знать! А если не нравится, то избирайте другого председателя!
– Успокойся, Юша, – остановила его Нина. – Тебя никто не собирается переизбирать. А вы, – обратилась она к классу, – если уважаете и любите меня, не называйте так Кочеткова!
Потом Нина долго горько упрекала себя за это «если уважаете и любите меня».
«Наверно, у меня и голос такой был – приниженный и извиняющийся, – вспоминала девушка, – и это заметили все школьники».
Дома, обдумывая этот эпизод, Нина вдруг схватила тетрадь со своим рассказом и еще раз перечитала его. И снова острое чувство неудовлетворения, досады и разочарования охватило ее. Почему Вова ничего не сказал ей об образе вожатой?
Какой сладенькой, прилизанной показалась сейчас Нине вожатая, изображенная в рассказе! Удивительно гладенько проходит вся ее работа, нет у нее ни сомнений, ни недовольства собою, ни горьких мыслей в одиночестве, ни светлой радости, когда глубоко ощущаешь успехи своей работы.
Сжимая ладонями виски, подходит Нина к окну. Снеговые заносы лежите в саду, синее небо с холодными звездами дрожит над городом. Гребень заноса медленно светлеет, с синего превращается в бледно-голубой, мириады красноватых искр вспыхивают на нем.
Девушка догадывается, что где-то, из-за крыши дома, выходит луна и освещает снега. И у нее появляется страстное желание выскочить сейчас в сад, набрать горсть этих мигающих искр, бродить по колена в снегу под старыми молчаливыми деревьями…
Нина быстро обувает высокие боты, набрасывает на плечи пальто и выходит. С дорожки она поворачивает прямо в сугробы под окна своей комнаты.
В самом деле, над домом светит луна, медленно выкатываясь из-за высокого тополя. Уже поздно, на улице, за каменной стеной, стих дневной шум, только где-то на углу взрывается тарахтением мотор и безнадежно смолкает – шоферу никак не удается завести машину.
Нина подходит к гребню высочайшего сугроба и останавливается зачарованно. Перед нею яркая музыка мигающих снежных бликов – синих, золотых, красных. Девушка воспринимает их неповторимую игру именно как фантастическую музыку.
Она наклоняется и хочет горстью зачерпнуть снег, его нельзя набрать: он слежался и затвердел. Нина погружает в сугроб пальцы, снег колючий и холодный. Она вздрагивает и бредет к старому каштану. Прислонившись к нему спиной, смотрит на сугроб. Игра снежинок на нем изменилась. Уже нет ни синих, ни золотых, ни красных взблесков. Теперь уже весь сугроб кажется сплошной глыбой серебра. На нем поблескивают только отдельные искорки короткими белыми вспышками, словно летают в лунном свете белые мотыльки.
Рой неясных, мигающих, как искры, образов толпится перед Ниной. Некрасовская Дарья стоит в лесу под сосной, Мороз-воевода трещит льдом, белые лепестки цветов засыпают Мавку и Лукаша, смертельно раненный князь Волконский лежит на поле и смотрит на далекие звезды.
И совсем неожиданно Нина увидела свою вожатую. Нет, не ту, выдуманную для рассказа, без тепла в глазах, без искренних слов. Настоящая, живая девушка стояла перед нею. Нина ее видела так ясно, как можно видеть только в минуты высочайшего напряжения всех духовных сил человека, когда и мысли, и зрение, и каждая клетка тела становятся необычно приметливыми и чувствительными.
«Меня никогда не увлекала педагогическая работа, – сказала вожатая. – Никогда. Еще с детства я готовилась стать архитектором. Интерес к этой профессии во мне разбудил отец. Был он обычным столяром и в свободное время мастерил мне из дерева удивительные сооружения – дворцы с чудесными маленькими башнями, домики со стеклянными куполами. Я населяла эти деревянные сооружения волшебными и страшными жителями.
В школе, в старших классах, я уже твердо решила, что пойду учиться на архитектурный факультет. И вот школьный комитет комсомола посылает меня в пятый класс вожатой. Признаться, у меня и мысли не было, что я не справлюсь с этой работой или встречусь с какой-то трудностью. Вожатая! Тоже мне поручение!
Да, Нина, со мной было совсем иначе, чем с тобой. Я не волновалась так, как ты, когда впервые лицом к лицу осталась с пионерским отрядом. Нет, я была уверена в себе. И совсем неожиданно сделала вывод, что вожатая должна иметь вместе с тем и хорошие педагогические способности.
Но я растерялась с первых же шагов своей „деятельности“. Я теперь целиком сознательно беру это слово в кавычки. Началось с того, что я принесла в отряд готовый план работы и велела переписать его каждому пионеру. Возможно, что это был неплохой план. Но пионеры тотчас доказали мне, что он никуда не годится, совсем не интересный, и что его никто не будет переписывать. Вместо этого они сами сделали несколько предложений, которые были интереснее моего плана. Во-первых – устроить свой собственный кукольный театр, во-вторых – организовать классный музей, в-третьих – пойти в мастерскую художника и посмотреть, как он рисует картины, в-четвертых – побывать на автоматической телефонной станции и собственными глазами увидеть, как соединяется номер с номером.
Да, на первом же сборе я провалилась.
Я никогда не думала, Нина, что это принесет мне такую боль. Я почти всю ночь проплакала. Но за эту же ночь я поняла, что воспитывать детей – такая же трудная работа, как и работа архитектора.
У меня появилось упрямое желание заслужить у своих пионеров любовь и уважение, стать их настоящим старшим товарищем и руководителем. Но одного желания было мало.
Десятки вопросов встали передо мной, и я начала искать на них ответы в педагогике. Как мало я до сих пор знала!»
…Как же ярко видела Нина в воображении эту девушку-десятиклассницу, которая стояла рядом в снежном заносе – с ее поисками, с ее тревогой!
Преисполненная творческого вдохновения, Нина возвратилась в уютную комнату и села за стол. Ее голова склонилась над тетрадью. Девушка без сожаления перечеркнула несколько страниц, положила перед собой чистый лист бумаги. Но перо ходило по бумаге медленно, каждая строка ложилась скупо. Тем не менее строчка за строчкой обрисовывался новый образ вожатой.
Нина писала и иногда тихонько улыбалась той внутренней улыбкой, от которой только слегка задрожат губы и мелькнет в зрачках мигающая искра.
16
Прошел лишь месяц с того часа, как у Марийки Полищук случился «поворотный момент в жизни», когда она решила стать другой, совсем другой, воспитывать в себе настоящую силу воли и перейти в ряды лучших отличников десятого класса.
Труднее всего было закалять силу воли. Этому мешало не что иное, как лень, обычная, давно знакомая еще с детства и временами сладкая лень. Она и была сейчас у ученицы главнейшим врагом.
Прежде всего, надо было каждое утро, когда так приятно понежиться в теплой постели, отвоевать у лени один лишний час. Просыпаясь, Марийка приказывала себе: «Вставай!» Ей не раз приходилось повторять это, пока, в конце концов, она отваживалась снять одеяло.
«Ага, так? – думала девушка. – Так ты выполняешь свои решения? Так ты борешься с собой? Ну, хорошо, увидим!»
С вечера она начала ставить около кровати стакан с водой и миску. Проснувшись, наклонялась над миской и вдруг лила себе холодную воду на шею, плескала в лицо. Это было легче сделать, чем снять одеяло, но после этой процедуры лежать с мокрой шеей дальше было невозможно.
«Ну, что, встала? – злорадно спрашивала себя Марийка. – И так будет каждое утро, пока ты не приучишься вставать без холодного душа!»
Но и отдав девушке тридцать лишних часов ежемесячно, лень все еще преследовала ее. Она уже не отваживались встречаться с Марийкой впрямую, тем не менее нашла другой, обходной маневр. Она подкрадывались наиболее часто тогда, когда ученица сидела за уроками. Не шептала теперь: «Ты же можешь выучить это завтра, на свежую голову, а сегодня пойди в кино, пойди к Юле, к Нине…» Нет, теперь лень стала хитрее. Она появлялась в образе какого-то воспоминания, мечты или просто мысли, которые не имели никакого отношения к тригонометрии или физике и отвлекали внимание Марии от учебника на другие вопросы.
С такой формой лени было более тяжело бороться, так как часто ученица и сама не замечала, как вдруг ее мысли отлетали куда-то далеко от работы.
И все же первые бои уже были выиграны, и Марийка с радостью убеждалась, что она медленно, но уверенно завоевывает в классе звание отличницы. После блестящего ответа по украинской литературе девушка получила также пятерки по истории, педагогике, тригонометрии, химии и астрономии.
Было короткое время, когда у Марийки настало легкое разочарование астрономией и профессией астронома, но в скором времени прошлое увлечение этой наукой снова вернулось. Девушка часто видела огромный стеклянный купол круглого здания где-то среди высоких гор, где начинаются альпийские луга.
Это была астрономическая обсерватория. Она, Марийка, сидит в глубоком кресле, припав к окуляру мощного телескопа. В горах глухая ночь. Мчит Земля сквозь космические пространства, и вместе с нею мчит Марийка навстречу неизвестным созвездием, навстречу загадочной, прекрасной царице ночи – планете Луна. Нет, она совсем не загадочная. Как чудесно видно на ней неровные волнистые края кратеров, широкие трещины, некоторые из них, наверно, в несколько километров шириной!
И вот в одну из таких ночей произошло необычное событие в Марииной жизни – она открыла признаки пребывания на Луне живых существ. Да, вопреки всем научным доказательствам, Марийка доказывает, что на «мертвой» планете существуют умные живые жители…
Девушка с силой стучит ладонью по столу.
«Ах, вот ты которая! Ты все еще видишь в своей будущей профессии фантастическую романтику и за это ее любишь! Нет, ты полюби ее за творческие будни, за напряженный труд, за радость служить своей работой народу!»
Отвоеванный лишний час утром означал, что рабочий день Марийки начинался раньше, чем обычно. Она начинала его физзарядкой и садилась заканчивать уроки, которые не успела сделать вчера.
Марийка никогда теперь не ограничивалась усвоением материала из учебника. Она подбирала в библиотеке книги, журналы. В журналах часто находила новый материал, читала научные исследования, которые по-новому освещали тот или иной вопрос в науке или литературе.
Готовя уроки по педагогике, Марийка очень увлеклась произведениями Макаренко. Она даже купила их, чтобы всегда иметь под рукой.
Учительница педагогики Мария Макаровна, приятно удивленная глубокими знаниями Марийки, как-то спросила у нее на уроке:
– Вас очень интересует педагогика, Полищук? Вы готовитесь стать педагогом?
– Нет, Мария Макаровна, – ответила ученица, – я не чувствую в себе такого призвания. Но меня интересует педагогика.
А впрочем, с подобным вопросом мог бы обратиться к Марийке и учитель химии. Химия, как и астрономия, особенно ее интересовала. Ученицу поражало могущество науки. Девушка восхищалась смелостью советских ученых, которые вторгалось в тайную лабораторию природы и сами учились создавать такие вещества, которые раньше давала только живая природа.
Марийка любила химию еще и за то, что она рассказала, из каких веществ состоят планеты, и помогла определить век бабушки-Земли. На Мариином столе можно было увидеть труды Менделеева, Бутлерова и Зелинского. Много читала она художественных произведений – и классиков, и современных писателей.
Никогда еще Марийка не работала так настойчиво. Ничем не омраченный ясный ум, острая дотошная мысль помогали ей схватить самое главное, добраться до чудесных сокровищ науки. Чем большее она узнавала, тем безграничнее раскрывался перед ней мир научных достояний, тем более зажигалась она желанием обо всем узнать, все постичь.
Наибольшим удовольствием для нее было теперь познание жизни. Конечно, она не носилась орлом в облаках, была она еще птенцом, имела вместо крыльев колодочки и на мир смотрела с невысокой ветки. Но тем более увлекала Марийку потаенная мысль взлететь вверх и глянуть на жизнь с высокого полета. Она догадывалась о неизведанных чувствах, которые ждут ее, об остром наслаждении достичь головокружительной высоты, когда талантливые открытия и изобретения приходят к человеку как награда за муки творчества, за неутомимую работу.
Марииных подруг удивляло, как она успевает так много сделать.
– Это же тебе надо с утра до вечера не вставать из-за стола, – разводила руками Нина Коробейник. – Ты не домашние уроки делаешь, а каждый раз готовишь рефераты. Нет, Мавка, ты знаешь какой-то секрет работы, и с твоей стороны просто нечестно скрывать его от ближайших подруг!
– Знаешь, Нина, закалить силу воли…
– А, ты снова об этом, – перебивала Нина. – Наверное, не только в этом дело!
– Я думаю, что это – самая большая моя победа, Нина. Вот захотела и заставила себя работать на полную свою мощность! Но, знаешь, мне тяжелее было организовать мысль. Я и сейчас еще срываюсь на этом. Подожди, я тебе объясню. Представь, что ты села за стол.
– Ну, представила.
– Ты раскрыла книгу, хочешь сосредоточиться, но в тебе еще бурлят посторонние, другие чувства и впечатления, звучат обрывки фраз, ты не можешь от них избавиться, так как они невольно набегают, накатывают волнами.
– Поэтично!
– Подожди, поэзия здесь ни при чем. Мысли разбегаются, и ты не можешь их мобилизовать. А они должны работать на тебя, это твои верные слуги.
– Мозг?
– Ну да, его надо заставить выполнить твою волю, в данном случае овладеть содержанием книги.
– О Марийка, я его тоже заставляю, – засмеялась Нина. – Он у меня, бедняга, часто работает до седьмого пота!
– Особенно, когда ты сидишь над собственным рассказом?
– Мавка, я же об этом и хочу сказать. Я заставляю его создавать образы людей, которые на самом деле не существуют. То есть существуют только их прообразы. И он подсказывает мне их мысли, их мечты и даже язык. Все-таки, Мария, чудесная вещь мозг!
Нина вздохнула, ей теперь не давало покоя, что Мариины пятерки «особенные», а у нее, у Нины, обычные.
«Что же это такое? – спрашивала она себя. – Я украдкой завидую Марийке? Меня мучает, что она начала опережать меня?»
В классе Марийку Полищук всегда любили. В последнее время, когда она, по выражению Мечика, «нахватала» полный дневник пятерок, причем «особенных», с коих каждая стоила двух, Марийка заметила что-то новое в отношении к себе одноклассников.
В сущности говоря, внешне будто ничего и не изменилось. Те же товарищеские разговоры, шутки и остроты, но что-то почти неуловимое иногда мелькнет в зрачках собеседника, в его движениях и даже в словах, будто он их произносит с особым отбором, чтобы каждое слово было более содержательным. И казалось, даже ее имя много учеников произносили теперь как-то по-особому.
Марийка поняла, что у одноклассников появилось к ней чувство уважения, будто она стала на голову высшее их.
Нельзя сказать, что раньше ее не уважали. Но сейчас к этому чувству добавились и гордость за подругу, одноклассницу, и радость за ее успехи, и желание и себе не отстать, не потерять в ее глазах своего собственного достоинства.
А Марийка, как и раньше, была ко всем радушная, любила помочь подруге, с готовностью объясняла одноклассникам сложные задачи. Комитет комсомола дал ей важное поручение: работать агитатором на избирательном участке, и она готовилась к этой работе с упорством и трепетом юного сердца.
