Текст книги "Золотая медаль"
Автор книги: Олесь Донченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
– Устал? – спросила Юля. – Правда, жарко танцевать в папахе. Сними!
Виктор послушно снял папаху, вытер платочком лоб.
– А ты такой, как и был? – неожиданно спросила Юля. – Ничего не скрываешь от меня? Ничего не изменилось? Мне кажется, что ты украдкой злишься на меня. Ну да, за мою бессмысленную ревность… Это же все в прошлом, Витюсь. Слово даю, что подобное никогда не повторится…
Виктор изумленно глянул на нее.
– Ну, что ты, Юля? Ты хочешь сказать, что я держу камень за пазухой? Как тебе не стыдно!
Мимо них быстрым живым потоком проходили участники маскарада. Виднелись маски, блестящие одежды, костюмы. Тяжело ступая, прошел Собакевич, смешили всех коротконогие Добчинский и Бобчинский, потирал руки Хлестаков. Ходили вдвоем, как большие друзья, Пушкин и Гоголь, а сзади них, согнувшись, подпрыгивал гоголевский рождественский черт, перебрасывая с руки на руку украденный месяц и дуя себе на пальцы.
– А все-таки, Витюсь, как жалко расставаться со школой! Знаю, что в университете тоже будут и друзья, и подруги, и радость работы над книгой, и любимые преподаватели. Но школы… школы своей никогда не забыть! Помнишь, как мы когда-то желали друг другу:
Ни пуха, ни пера,
Ни двойки, ни кола,
Ни тройки, ни четверки —
А только лишь пятерки!
– Но, к сожалению, это не всегда помогало! – засмеялся Виктор.
– Я, знаешь, до сих пор помню смешной случай, когда отвечала урок и сказала, что русские полки вели в бой не боярин Скопин Шуйский, а Скорпион Шуйский! Да, школа! Хорошее время! Мне кажется, что школа это – родительский дом, это – уютный берег, а вот сдашь последний экзамен, закроешь в последний раз школьные двери и сразу же – в волны, в разбуженное море! Впервые выходишь в самостоятельное плавание.
Вдруг она дернула Виктора за руку:
– Ты глянь!
И Виктор увидел высокую худую фигуру девушки в черном бархатном платье, разукрашенном серебряными звездами, которое, определенно, означало ночь.
– Это же Лида Шепель! – узнав он.
Девушка словно почувствовала его голос и обернулась, но на лице ее лежала узкая черная маска, надо лбом блестел золотой серп месяца.
– Она! Шепель! – повторил Виктор. – Меня маской не обманешь! А кто же с нею?
Возле девушки увивался средневековый рыцарь в серебряных латах, с блестящим мечом. Он то и дело приникал к Лидии и что-то нашептывал ей.
– Витя, неужели не узнаешь? – чуть не воскликнула Юля. – Мечик! Мечик Гайдай!
– Да неужели? – вскрикнул Виктор. – Ну, да. Он и есть! Что же это означает? Старается влюбить в себя Шепель, что ли? Смешно и… подло! А впрочем, еще ничего не известно. Почему именно – влюбить? Бахвалился по-глупому. Болтун!
– Меня интересует другой факт, – сказала Юля, – То, что Шепель пришла на маскарад.
– Что, безусловно, не будет кормить под старость, – закончил в тон Виктор. Юля засмеялась:
– Оживает наша Лидочка, оживает!
31
То, что Виктор Перегуда решил после окончания школы не поступать в институт, а идти на завод, вызвало активное обсуждение. Даже скромный и тихий, малозаметный ученик Юра Карпенко, и тот волновался:
– Для чего же на нас государство деньги тратит? Для чего вообще десять лет учило? Чтобы мы шли рабочими?
Виктор доброжелательно улыбался:
– А что, по-твоему, быть рабочим – недостойно?
– Никто этого не говорит, но только с высшим образованием ты принесешь больше пользы государству!
– Завтра! А я хочу приносить эту пользу сегодня!
– Наше сегодня, – вмешалась Лида Шепель, – не год и не два, а – весь период перехода к коммунизму. И кто знает, может, завтра твоя работа – человека, вооруженного высшим образованием, – будет еще нужнее, чем сегодня.
– К тому времени я уже буду опытным сталеваром, – ответил Виктор.
Спор на некоторое время затихал и вдруг возникал с новой силой.
Спорили в классе перед уроками, на переменах, возвращаясь домой со школы.
Юрий Юрьевич передал Юле Жуковой, чтобы она пришла на заседание партбюро.
– Здесь у нас, Жукова, разговор о десятом классе, – сказал учитель, когда девушка скромно присела на краешек стула. – Волнуется юношество! С задором избирают себе профессию. А что же думает по этому поводу комсомольский комитет? Ну, как же, молодежь спорит, волнуется, ищет ответ, а комитет молчит! Это никуда не годится! Вы о диспуте думали? Хорошо было бы устроить такой интересный, бодрый диспут о выборе профессии. И чтобы обязательно был хороший докладчик. Возьмите кого-то из комсомольцев. Может, даже вы сделаете доклад?
Надо сказать, что Юлю Жукову, наверное, больше всего удивило и даже поразило решение Виктора. Но еще больше поразило девушку то, что Виктор вплоть до последнего времени таился от нее со своими планами.
– Как ты мог так, Виктор? – укоряла Юля. – Почему ты не посоветовался со мной? И это – друг? Такой важный вопрос, выбор профессии, и он молчал, скрытничал от меня! Почему? Почему это – не понимаю!
– Потому, что я и сам еще твердо не решил.
– Вот и надо было посоветоваться! А то сам думал, крылся и от меня, и от товарищей!
– Ну вот, надумал, можно теперь и посоветоваться, – улыбался Виктор. – Что же тебя так волнует: то, что я не пойду в институт, или то, что не посоветовался с тобой?
– И то, и другое.
Доклад о выборе профессии делала Жукова. Правда, пришлось посидеть над ним долго. Много мыслей подсказал Юрий Юрьевич, немало помогли Марийка и Нина.
Диспут начинался торжественно. Стол весь был уставлен цветами, пришли почти все учителя школы, гости.
Юля сумела построить доклад интересно и содержательно. Сначала рассказала, кем работают теперь бывшие ученики родной школы. Здесь учился человек, который теперь прославился на весь Советский Союз изобретением очень ценного лечебного препарата, уже возвратившего здоровье тысячам людей. Из стен их школы вышли люди, которые стали профессорами, известными инженерами, педагогами, художниками, летчиками. Школа подготовила их к студенческой аудитории, помогла поступить в вуз. Потом Жукова остановилась на том, что в нашей стране нужна и полезна любая профессия, пусть простейшая, незаметная. Потом перешла к тому, что каждый советский человек должен стремиться принести социалистическому государству наибольшую пользу.
– А кто из нас принесет наибольшую пользу? – спросила Юля. – Тот, кто будет наиболее вооружен знаниями. Мы каждый год сдаем экзамены, но наиболее суровый экзамен нам устроит жизнь, народ, которому мы будем служить.
Жукова заметила, что Юрий Юрьевич, сидящий рядом с Надеждой Филипповной, при этих словах наклонился к ней и что-то шепнул, а учительница одобрительно кивнула головой. И Юля догадалась, что им понравилось, как она сказала об экзамене.
– Мы идем к коммунизму, – говорила Юля. – Но, чтобы завершить великое дело построения коммунистического государства, нужна прежде всего высочайшая техника, научная организация труда, а этого не достичь, если не вооружиться всесторонними, глубокими знаниями. Коммунистическая партия и Советское правительство дали нам все для того, чтобы мы приобрели такие знания.
Она на миг остановилась, отыскала глазами среди участников собрания Виктора и сказала:
– Так вот мне кажется, что неправ, например, Перегуда, что он не планирует после окончания школы идти в институт, а хочет работать на заводе. Верно, что выбор профессии – «веление сердца», как говорит Перегуда, и он, наш комсомольский активист, должен подавать пример всем другим, и надо бы ему прислушиваться к советам педагогов, товарищей…
В зале стояла тишина, и когда Жукова поставила вопроса «Как же избирать профессию, кем быть?», тишина стала еще глубже и напряженнее.
– Я думаю, – говорила Жукова, – что, избирая себе будущая специальность, надо думать только о том, чтобы принести Родине наибольшую пользу. А это можно сделать только тогда, когда ты по-настоящему любишь свою работу, увлечен ею и, работая, постоянно обогащаешь свои знания.
Первым в обсуждении неожиданно взял слово скромный и тихий Юра Карпенко. Юля очень удивилась, когда он с самого начала своего выступления напал на нее.
– Жукова словно забыла, – говорил он, – что бывают обстоятельства, когда партия приказывает коммунисту взяться за то или другое дело, не спрашивая у него, будет ли он вообще увлечен своей работой или нет. И если ты, в самом деле, коммунист и верный сын народа, ты должен выполнять ту работу, на которую тебя поставят.
– Согласна с Карпенко, – выступила Нина Коробейник, – но о каких обстоятельствах он говорит? Он говорит об исключительных обстоятельствах! Если, например, надо защищать Родину от врагов, то и педагог, и инженер берут винтовки и становятся бойцами. Все мы, все пойдем тогда туда, куда нас пошлет партия. Пойдем! Но в мирное, творческое время партийный комитет не пошлет коммуниста-педагога заведовать аптекой или врача – редактировать литературный журнал!
Юля украдкой улыбнулась, вспомнив рассказа Марка Твена о том, как он редактировал сельскохозяйственную газету. Она с нетерпением ждала выступления Виктора. А он сидел, слушал, что-то записывал в книжечку и, казалось, совсем не собирался просить слова.
Тем временем ученики и ученицы выступали один за другим. Софа Базилевская, высоко подняв брови-шнурочки, весьма основательно рассказала, почему она собирается поступать в институт физкультуры. По ее словам выходило, что это – единый институт, заслуживающий внимания десятиклассников. Выступали и школьники других классов. Один семиклассник вышел к столу и чистосердечно попросил посоветовать, какую профессию избрать ему: хотел он быть врачом, летчиком и капитаном ледокола.
Нина Коробейник с большой радостью выслушала речь Надежды Филипповны о работе педагога.
– Нас временами захватывают такие профессии, – сказала Надежда Филипповна, – как профессия летчика, капитана, исследователя Арктики. Влечет в этих профессиях романтика, и это очень хорошо, наша молодежь и должна любить романтику, восхищаться героикой. Но есть одна из благороднейших профессий, преисполненная замечательной романтики, поисков, которая дает огромное моральное удовлетворение и которая так же должна увлекать нашу молодежь.
И учительница рассказала, как она стала педагогом, какую радость принесла ей эта работа, как она искала собственные творческие пути и побеждала в своей работе трудности.
Нина представила, что она уже – учительница, и у нее в классе есть такой ученик, как Николай Сухопара, и все педагоги уже отказались от него и хотят исключить из школы. Но она, Нина, не согласна с исключением, защищает ученика и находит к его сердцу такие пути, что у всех на глазах Сухопара становится одним из лучших в классе. У Нины защемило сердце от радостной тревоги, от предчувствия хорошей вдохновенной работы, поисков, раздумий, побед…
Легкий шелест прошел по залу, когда слова попросил Перегуда. Он держался просто, свободно, с достоинством.
– Я не буду оправдываться, – сказал он, – но меня, кажется, ни в чем и не обвиняют. – Он сверкнул умными карими глазами. – Не обвиняют, а только советуют поговорить с товарищами… Искренне признателен тебе, Юля. Я отнюдь не иронизирую, нет. Действительно, в таких делах надо совещаться. Я и совещался… например, со своим отцом. Он мне, наверное, и привил такую хорошую, настоящую любовь к профессии сталевара…
Тотчас кто-то из комсомольцев крикнул:
– Ты думаешь, что сразу станешь сталеваром?
– Нет, отнюдь не думаю так, – ответил Перегуда. – Сначала, наверное, буду только учиться на подручного… Или буду разливать сталь в формы. Но мне хочется пройти весь путь рабочего возле печи – от самого начала, собственными руками варить сталь. Так, как Макар Мазай, хотя ему было труднее. Я этот путь пройду быстрее, у меня будет среднее образование. И думаю, что уже с первого года работы в цехе принесу заводу немалую пользу.
Марийка председательствовала на диспуте. Она, как и Юля, не разделяла мнения Виктора идти после школы работать на завод и так же, как и Юля, ждала, когда он попросит слова. Ей очень хотелось, чтобы Виктор убедил ее в целесообразности своего решения.
Тем не менее его выступление разочаровало Марийку. Она понимала его страсть, увлечение. Но все-таки выходило как-то слишком по-мальчишески. Это все равно, как если бы пятиклассник сказал: «Не хочу оканчивать школу, я горю желанием сейчас же стать исследователем Арктики». Чего-то очень важного не сказал в своей речи Виктор, а чего – Марийка еще не знала, и ей было ужасно досадно и на Виктора, и на себя.
Она пришла на диспут, подготовившись, у нее были свои мысли о выборе профессии. Но заявление Виктора все спутало. Марийка считала, что Перегуда должен учиться дальше, чтобы прийти на завод, к печи, где варится сталь, по-настоящему вооруженным знаниями. И вместе с тем трогало его страстное желание уже сегодня стать рабочим на заводе.
Выступления закончились, и Марийка встала за столом спокойная, уверенная, с чуть заметной улыбкой. Пришло время подбить итоги и сказать что-то свое, собственно, что весь вечер мучило Марийку.
– О Викторе Перегуде, – сказала она, – сегодня вспоминало много выступающих. Кое-кто даже с сожалением говорил – пропал, мол, парень. Но я знаю, кое-кто и поддерживает решение Перегуды, и почему-то никто из этих учеников не выступил. А жаль! Ну, тогда за них скажу я, так как тоже разделяю мнение Виктора Перегуды…
В зале что-то словно сдвинулось с места. Пронесся шелест. Марийка ощутила необыкновенный подъем, словно взмыла на крыльях, необыкновенную радость от того, что сейчас скажет. Все лица словно на миг перепутались, и выразительно видела она только лицо Виктора.
– Кое-кто напрасно здесь уговаривал Перегуду одуматься, – говорила она. – А ничего плохого в том нет, что Перегуда пойдет работать на завод рабочим. Наши времена такие, что он обязательно станет, в конце концов, и командиром – мастером, инженером. Пусть идет своим собственным путем! Это – его воля, его право. На заводе никто не лишит его права учиться! Никто! Ни комсомол, ни партия, ни народ! Сотни тысяч наших рабочих учатся в вечерних школах, на заочных отделениях университетов, учатся без отрыва от производства. Кто же даст право Перегуде, рабочему со средним образованием, не учиться дальше?
Марийка увидела, как Виктор вдруг во весь рост встал со своего места и крикнул:
– Правильно! Правильно!
И так, не садясь, он зааплодировал. Вслед за ним весь зал громыхнул аплодисментами.
И кто знает, почему Мариино внимание неожиданно остановилось на Нине Коробейник. Нина сидела во втором ряду, опустив глаза. Она одна не аплодировала.
* * *
Марийка не могла привыкнуть к тому, что вот уже столько времени возвращается домой в удивительно притихшую квартиру.
Ключ в двери щелкал сухо, как выстрел. Без матери комнаты казались пустыми и пасмурными. Девушка скорее включала свет, только и свет не мог развеять одинокости квартиры.
Но сегодня, возвратившись с диспута, Марийка ощутила, что в комнатах словно кто-то есть. Это было странное сильное чувство. Ведь дверь закрыта, и за ней никого не может быть.
Марийка остановилась в прихожей, прислушиваясь к однообразному и, как ей показалось, мелодичному звуку.
Сразу же догадалась, что это поет обычный сверчок. Откуда он взялся? Девушка слушала его песни с грустной улыбкой. В том доме, в селе, где она когда-то жила с матерью, тоже вечерами так играл на скрипке сверчок, и мать говорила, что его убаюкивающую музыку надо прописывать больным, как снотворное.
Марийка прошла в комнату и села возле материной кровати. Долго сидела в темноте. На полу лежали квадраты бледного света. Иногда они словно шевелились и подползали ближе к ногам. Все мысли были о матери. Сердце сжимало отчаяние. На людях было легче, а сейчас, в одиночестве, не под силу было таить душевную боль.
Вспомнилось много такого, о чем раньше Марийка совсем бы не думала. Какая-то на первый взгляд мелочь пережитого неожиданно возникала в совсем другом свете и доставляла новую боль.
Мамочка, помнишь, как ты купила мне новые туфли? Я только для видимости попробовала протестовать, а туфли все же взяла, хотя мои были еще вполне приличные. А ты сама продолжала ходить в своих плохоньких и истоптанных. Украдкой от меня ты зашла к сапожнику и попросила их залатать. Ты не хотела, чтобы я даже знала, что ты ходишь в латаной обуви…
А разве не было так, что ты отдавала мне свой ужин, а сама оставалась голодной? Ты с беззаботной улыбкой уверяла, что уже поужинала. И я, зная, что это неправда, все же брала от тебя то, что ты давала мне, и считала, что так и должно быть…
Однажды ты пришла домой поздно вечером, крайне уставшая, а я собиралась к подружке и не захотела даже подогреть тебе обед… Сколько раз бывало, что я резко, нервно отвечала на какой-то твой вопрос, говорила тебе грубости.
Мама, если бы можно было вернуть пережитые с тобой дни! Я была бы совсем другой, мамочка!
Но вернуть прошлое нельзя, и внутренний голос говорил Марийке, что, возможно, она уже не увидит своей матери никогда.
Давно не было в квартире такой тишины. Скоро и сверчок прислушался, запел в последний раз и затих.
32
Мечик Гайдай продолжал ухаживать за Лидией. Все заметили, что он на каждой перемене старался быть рядом с нею, что-то нашептывал ей. Сначала Лида отмахивалась, но со временем видели как-то Мечика и Лиду вдвоем в кино.
Однажды Гайдай гоголем вошел в класс и весело заявил:
– Довожу до сведения уважаемых десятиклассников, что рыбка клюнула! Еще несколько дней – и я смогу совсем вытянуть ее на бережок!
– Ты это о чем? – спросил Виктор Перегуда, вдруг припомнив прошлые бахвальства Мечика.
– Как рыбку звать? «Вобла»! Скоро я смогу продемонстрировать «воблу» в состоянии влюбленности. Думаю, что будет интересно.
Виктор нахмурился:
– А я думаю, что это будет позор!
Подошла Марийка.
– Мечик! Ты что? Ведь это – подлость! Разве ты способен на такое?
– Это естественно, – сказал Мечик, – что ты защищаешь девушку. Ведь ты сама принадлежишь к девичьей армии.
– Причем здесь девушка или парень! – вмешалась Софа Базилевская. – Ты обижаешь нашу подружку! Да-да, глумишься над лучшими человеческими чувствами!
– Имей в виду, – сказал Виктор, – Лида – член нашего коллектива. И мы тебе не позволим смеяться над ней. Ты хочешь принизить, растоптать чувства одноклассницы, своей соученицы! Ты вообще уважаешь кого-нибудь из своих товарищей?
Мечик с притворно комичным видом схватился за голову.
– Ой, ой, – воскликнул он, – сколько шишек посыпалось на бедного Макара! Ты говорил, как Виктор или как секретарь бюро? Разреши же напомнить, что, насколько я понимаю в астрономии, за меня тоже боролись. Мариечка, и ты же тогда приходила ко мне домой, и даже дружбу предлагала. Помнишь? Видишь, как ты ошиблась! Такому негодяю – свою чистую, девичью дружбу!
Все увидели, как Полищук вспыхнула.
– Ты напрасно так иронизируешь над этим! – выразительно промолвила она во внезапной тишине. – Все вы можете быть свидетелями… Я и сейчас не отказываюсь от своих слов! Я предлагаю Мечику дружбу!
– Ты рисуешься, – вдруг воскликнула Нина, – так как… так как это никому не нужная жертва!
Мечик быстро глянул на нее.
– Жертва? – тихо повторил он. – Итак, я такой, что… одним словом…
Он не досказал, как-то безнадежно махнул рукой и тихо сел в уголке, на последней парте.
Марийка укоризненно покачала к Нине головой:
– Обидела Мечика!
– Заступница! – фыркнула Нина. – А он не обижает всех нас? Чем? Своим хвастовством, двойками! А что это за поступок с Лидой Шепель!
– Так знай, – сдерживаясь, сказала Марийка, – что Мечик совсем не такой! Это у него напускное, идет оно от уличного мальчишеского ухарства. Именно, это – ил, накипь! А сердце живое, хорошее!
– Ну, и ковыряйся в иле, – брезгливо искривилась Нина, – а меня уволь, пожалуйста.
– Тебя никто и не просит, – тихо ответила Марийка, чувствуя, как неожиданное раздражение поднимается в груди.
Виктор увел ее в сторону.
– Слушай, Мария, – сказал он, – ты, возможно, имеешь основание, хотя все же, думаю, Гайдай такой, какой он есть. Пока что я не видел его «живого» и «хорошего» сердца. Ну, а ухарство – это справедливо. И накипь осталась еще от времен оккупации. Но сейчас я о другом. Ты поговори с Лидой Шепель. Осторожно, тактично, ты знаешь – как. Надо ее предупредить, расскажи, как здесь собирался Мечик демонстрировать ее влюбленность.
В эту минуту в класс вошла Лида. Галдеж сразу же затих при ее появлении, но девушка этого не заметила. Ее глаза кого-то искали. И вдруг, увидев Мечика, она вспыхнула, зарделась.
– Видишь, что делается, – шепнул Виктор. – Ах, это такая подлость! Как ты можешь говорить про его хорошее сердце! Нет, я сам, сам поговорю с Шепель!
Он отошел, потирая ладонью широкий лоб. Марийка хотела объяснить, почему она считает, что Мечик все же не негодяй, не пропащий для коллектива, что нутро у него здоровое и он в душе добрый, чуткий. Но в самом деле, почему так тяжело это доказать? Какие найти конкретные слова?
«Неужели это только мое субъективное ощущение, интуиция?» – подумала она. И вдруг вспомнила эпизод, который растрогал и вместе с тем удивил ее, так как тогда она тоже не думала, что Мечик способный на хороший поступок.
Это было на большой перемене. Марийка зашла в буфет и вдруг увидела, что Гайдай купил Федьку и Мите завтрак. Он заботливо посадил их за стол, снова метнулся к буфету и поставил перед мальчиками тарелку с двумя пирожными. И в эту минуту неожиданно увидел Марийку, которая некоторое время наблюдала за ним.
Тотчас словно кто-то подменил Мечика. Он засунул руки в карманы и небрежно бросил:
– Жуйте быстрее! Вот еще… пацаны!
Но до конца не выдержал этой напускной роли, передернул плечами и искренне сказал:
– Стояли здесь голодные… Говорят, что потеряли свой завтрак. Только ты же, Марийка, тот… Жуковой ничего не говори.
Жуковой Марийка ничего не сказала, но в тот день увидела в Гайдае то, чего, по ее мнению, никто в нем не замечал: и глаза, которые иногда становилось такими задумчивыми, и тогда в них пряталась грусть и доброта, и то, что он искренне радовался, когда кто-то из одноклассников с блеском отвечал урок.
Виктор весь день искал случая, чтобы наедине поговорить с Шепель. После уроков он подошел к ней:
– Лида, идемте что-то скажу.
Они зашли в соседний класс. Сейчас здесь никого не было. Шепель изумленно посматривала на парня:
– Что за тайна?
– Никакой тайны, Лида, – сказал мрачно Виктор. – Просто неприятная история.
– Что такое? – встревожилась девушка.
– Видишь, в чем дело… Ты за последнее время словно сдружилась с Мечиком?
Лида чуть-чуть покраснела, сняла очки и протерла их носовым платочком.
– А ты что, – снизала она плечами, – усматриваешь в этом что-то такое… не комсомольское? Мечик не такой уж плохой парень, каким его привыкли считать. А то, что он не комсомолец…
– Не в этом дело, – с досадой поморщился Виктор. – Может, он и «не такой уже плохой», но и не такой хороший. Я хочу тебя предупредить, Лида, что он болтает в классе… Одним словом, похваляется, что влюбит тебя в себя и… все такое. Мы, конечно, дали ему отпор, обругали. Но сделали вывод, что его ухаживание за тобой неискреннее. Вообще – подлость…
Лида пристально смотрела на товарища, словно старалась убедиться, что слова Виктора – правда, и вместе с тем ждала, что сейчас он улыбнется и скажет: «Извини, я пошутил».
Но Виктор отвел глаза в сторону:
– Итак, имей в виду. На твоем месте я б… А впрочем, твое дело. Только… мы не допустим, чтобы он смеялся над тобой!
Лида будто проснулась и тронула его руки.
– Спасибо тебе, – промолвила так тихо, что Виктор не услышал, а лишь догадался, что именно она сказала. – Я никогда не думала… И… иди, Виктор…
Виктор вышел из класса и тихо притворил за собой дверь.
* * *
На воскресенье была назначена прогулка на лыжах.
С шутками и смехом десятиклассники вышли из трамвайного вагона на окраину города и длинной шеренгой потянулись через поле к лесу. Первым шел Виктор Перегуда, за ним – Мечик Гайдай, Юля Жукова и Марийка, а дальше остальные ученики. Мороз немного пощипывал щеки. С неба вместо снега падали сухие снеговые звездочки, которые долго не таяли. Марийка шла легко – казалось, что она почти не отталкивается бамбуковыми палками, а плывет среди белого моря снега. Спортивный костюм не мешал; из-под шерстяной шапочки выбились волосы. Дышалось легко, привольно.
Сзади шла Лида Шепель. Марийка все время слышала ее дыхание и восклицания:
– Нет, глянь, я ни на шаг не отстаю! А ты видишь, где Коробейник?
Марийка на ходу оглянулась, увидела за собой растянутую цепь лыжников и в хвосте узнала приземистую фигуру Нины. Она старательно работала палками, но с каждой минутой отставала все больше и больше.
Мечик вдруг разогнался, опередил Виктора и пошел целиной, поднимая снежную пыль. Потом он оглянулся и помахал Виктору рукой.
Лида была рада, что идет наравне с другими. Правда, чтобы не отстать, ей приходилось прикладывать много усилий, она часто делала лишние неуклюжие движения, но девушку радовало, что она до сих пор ни разу не упала и идет вслед за такой лыжницей, как Марийка.
Лес быстро приближался. Издалека он казался синим, а теперь стал сизым, с желтыми пятнами сухой листвы, оставшейся на дубах.
Виктор наддал ходу, быстрее пошла вслед за ним и Жукова. Она оглянулась, крикнула к Марийке:
– Кто первый до леса?
«Ну, я теперь отстану», – подумала Лида и в ту же минуту увидела, как Марийка круто завернула лыжи в сторону.
– Ты что? – спросила Лида.
– Нина же сама останется, – ответила Марийка и помчалась назад, где далеко-далеко в поле чернела одинокая фигурка.
Пока Лида смотрела вслед, ее перегнали Вова Мороз, Софа Базилевская, Юра Карпенко и еще несколько учеников. Тогда Шепель снова энергично тронулась дальше, стараясь не отставать.
Она видела, как метров за триста до опушки вспыхнуло упорное соревнование между Мечиком и Виктором. Мечик несся впереди, но его настигал Виктор. Неожиданно наддала ходу и Жукова и стала приближаться к Виктору. Перегуда оглянулся, увидел нового «соперника» и со всех сил помчался дальше.
Метров за сто до леса ему посчастливилось на миг сравняться с Мечиком, но тот снова рванулся, сделал последнее усилие и выскочил на два-три шага вперед. Так длилось не дольше минуты. Перед самой опушкой Виктор вдруг взмахнул палкой, в воздухе мелькнула его фигура, снялась снежная пыль – Лида увидела, что Мечик остановился, вытирая рукавом лоб, а Виктор уже мелькал дальше между стволами деревьев.
Кто-то из лыжников зааплодировал. Мечик громко говорил:
– Через такую канаву прыгнул! Классический прыжок! Если бы не эта канава, я пришел бы первым!
Тем временем Марийка вернулась навстречу Нине. Коробейник медленно, но упрямо шла вперед. Лицо у нее была красное, вспотевшее, девушка очень устала.
Увидев Марийку, она остановилась:
– Ты почему вернулась?
– К тебе, Нина. Ты же осталась одна в поле.
Нина передернулась и сникла, словно от удара. Марийка видела, как кровь еще гуще залила Нинино лицо.
– А ты… ты прибежала глянуть, как я отстала? Чтобы взять меня на буксир?
– Нина!..
– Не думай, что я такая беспомощная! Помощь твоя мне не нужна!
Нина крепко прикусила губу и, оттолкнувшись палками, с напряжением медленно двинулась вперед.
У Марийки перехватило дыхание от обиды. В сердце закипели боль и гнев.
– Ну, если так… Ползи сама!
Не глянув на подругу, Марийка круто развернулась и быстро подалась к лесу.
На лесной лужайке уже полыхал костер. Лыжники поджаривали на огне сало, нанизанное на длинные заостренные палочки. Сырой хворост стрелял во все стороны искрами, сало закапчивалось, с него падали в огонь тяжелые, черные капли жира.
Мечик протянул Лиде длинную заостренную палочку с поджаренным кусочком сала:
– Почтительно прошу отведать моей кулинарии.
– Благодарю, я и сама умею.
Лида равнодушно отвернулась и подошла к Марийке.
– Я тебя ждала. Что Нина?
Марийка махнула рукой:
– Овод ее укусил, не иначе.
– Я хотела у тебя спросить…
Лида подхватила Марийку под руку и отошла с нею от товарищей.
– Марийка, мне такое сказал Виктор о Мечике…
Она пересказала девушке свой разговор с Перегудой.
– Ты не знаешь? – допрашивалась. – Правда ли это?
Лида очень волновалась, чуть не уронила очки в снег.
Марийка обняла подругу за плечи:
– Правда, Лидочка.
– Ну, вот… Я так и думала. Зачем бы Виктор такое выдумывал. Но мне было очень больно, Марийка. Говорю это только тебе… Даже если бы он был мне совсем безразличным, то и тогда… как это гадко!.. Ах, как гадко!
Лида смотрела куда-то в чащу и ничего не видела.
– Не знаю, – тихо сказала Марийка, – откуда у него это желание посмеяться над хорошим человеческим чувством? Неужели Мечик сам не понимает, что это просто подло?
Шепель встряхнула головой, словно отгоняя какие-то трудные мысли.
– Я буду все время с тобой, Марийка. Я не могу ни с кем говорить сейчас.
Марийка притихла. Ей испортила настроение Нина, жалко был Лиду. Беспокоилась и о Варе Лукашевич. Варя тоже обещала принять участие в лыжной прогулке, но почему-то не пришла. Не случилось ли с нею чего?
Старые дубы окружали лужайку. Сухая листва дребезжала на них, как жесть. Вокруг белели высокие заносы, только кое-где выглядывали из-под них верхушки кустов. На снегу виднелись заячьи петли. Лида закричала:
– Желуди! Желуди на снегу!
Все засмеялись, а Лида, присмотревшись к желтым орешкам, немного смутилась. Виктор увидел на высокой бересте гнездо. Стали спорить, какой птице оно принадлежит.
Нины долго не было. В конце концов на опушке запестрел ее синий костюм.
– Друзья, – сказал Виктор, – условие: ни слова про ее лыжные таланты! Девушка самолюбивая!
– Комплекция неподходящая для чемпионки! – прибавил Мечик.
Когда Нина подошла к костру, никто и словом не вспомнил, что она отстала от всех почти на полчаса.
Виктор на лыжах взобрался на занос, встал под дубом и, подняв вверх бамбуковые палки, провозгласил:
– Внимание! Внимание! Слушайте сказку зимнего леса! Рос на свете замечательный лес. И никто не знал, что в нем действуют чары злой волшебницы. Каждый дуб в лесу был когда-то богатырем, каждая береза – белолицей красавицей…
Жукова наклонилась, захватила горсть снега и бросила в Виктора. Ослепленный, он протер платком глаза и метнулся к противнице. Но Юля уже мчала между деревьями, дальше и дальше, поднимая серебряную пыль.
Виктор догнал ее в чаще. Оба тяжело дышали.
– Юля, бедненькая, так запыхалась! Зачем ты убегала?
– А ты… зачем настигал?
Они звонко засмеялись и вдруг умолкли. Смех прозвучал в сказочной тишине химерическим эхом. Старые березы, дубы, клены – все спало. Из снежного заноса высовывался куст шиповника с почерневшими морщинистыми плодами. Только на верхушке краснела одна ягода, чудом спасшаяся от перелетных птиц и морозов. Юля сорвала ее, и она словно растаяла между пальцами, мягкая и вязкая. Внутри было полно косточек и шелковистого пуха.
