Текст книги "Золотая медаль"

Автор книги: Олесь Донченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Вся прелесть плаванья исчезла для Юли. Она вышла из воды и торопливо оделась. Ею овладела непонятная слабость. Она сидела в кабинке и напряженно прислушивалась к голосам в бассейне. Вот, в конце концов, уже не слышать ни Виктора, ни Софы…

Жукова вышла из кабинки. Единственной ее мыслью было немедленно поговорить с Виктором, выяснить то, что произошло. А произошло что-то невыразимо тяжелое, непоправимое. В этом Юля уже была уверенна.

И вдруг она увидела Виктора и Софу. Они уже оделись и теперь куда-то спешили вдвоем.

У Жуковой закружилась голова. Девушка прижалась к стенке, ощущая, как зычно стучит в висках кровь. Казалось – ступит шаг и упадет.

Чуть овладев собой, медленно пошла в гардеробную. Ведь уславливались, что Виктор там ее будет ждать, чтобы вместе ехать домой.

В гардеробной Виктора не было, он уже успел одеться и исчезнуть. Теперь понятно, почему он так спешил. Чтобы скорое одеться и пойти с Софой.

Юля машинально взяла пальто. Еще оставалась надежда, что Виктор будет ждать ее возле подъезда.

Вышла на улицу. Никого!

Только ветер швырял в лицо горсти колючего снега.

26

Сегодня перед классным собранием среди учеников ощущалось необыкновенное оживление, подъем, будто они ждали какого-то исключительного события.

Юрий Юрьевич вышел в коридор, заглянул в класс, пошел в комсомольскую комнату – любимое место многих учеников на переменах. Десятиклассники собирались группками, голоса их звучали возбужденно, да и движения были более порывистые, чем всегда.

Классный руководитель сдержанно улыбнулся, от чего его глаза сузились, стали как две щелки, будто попал в них яркий луч. Стриженные колючие усы смешно топорщились.

Лида Шепель тоже была с учениками, в ее руках белел лист бумаги. «Наверное – список, кто будет выступать с информацией, – подумал учитель, – ну, ну…»

Он внимательно следил за ученицей: вот она подошла к Нине Коробейник, что-то спросила. Нина развернула газету, Лида глянула на столбцы, что-то сказала, и вдруг лицо ее засветилось неожиданной веселой улыбкой. Засмеялась и Нина; обе ученицы пошли в класс. Юрий Юрьевич удовлетворенно кивнул головой, тронул пальцами ежики усов и даже тихо замурлыкал что-то похожее на песню.

Прозвучал звонок. Учитель еще не знал, как пройдет собрание. Что если интересное дело по обсуждению информации из газет обернется сухой и совсем не интересной затеей? Теперь все зависело от того, сумеют ли сами ученики сориентироваться в газетах, рассказать о самом важном и интересном из публикаций. Важно и то, как они будут рассказывать. Будет ли это увлекательный рассказ, или скучная жвачка, или заученный пересказ?

Первой выступила Юля Жукова. Она умело использовала материалы из «Правды» и так рассказывала о событиях в Корее, что в классе стояла глубокая тишина.

Потом говорила Нина Коробейник. Она опасалась, что не всем будет интересно слушать о статье «Творческая требовательность писателя» из «Литературной газеты». А Нину наибольше заинтересовало то, как писатели работают над своими произведениями. Ученица не только пересказала содержание статьи, но и дополнила ее примерами из жизни ученых-изобретателей, упомянула о великом множестве опытов Мичурина и Павлова, об их настойчивости в поиске нового. Закончила она выводом, что требовательность к себе – это основное, какую бы работу ты ни выполнял.

Слушали Нину очень внимательно. Юрий Юрьевич использовал ее выступление, чтобы поговорить о выборе профессии.

– А что же, по-вашему мнению, – обратился он ко всему классу, – порождает такую требовательность, такую настойчивость? Подождите, Коробейник, я хочу, чтобы ответил кто-то другой. Ну, хотя бы Гайдай.

Мечик встал, молча пожал плечами.

– И это весь ваш ответ? – изумленно поднял брови учитель. – Если бы вы посмотрели сейчас на себя со стороны, впечатление было бы не из приятных.

– А что? – спросил Гайдай. – Я сразу так не могу ответить.

– Гм… У вас, в самом деле, беспомощный вид. Садитесь.

Кто-то из учеников потихоньку засмеялся. Мечик покраснел.

– Я могу ответить, – глухо сказал он. – Понятно, что требовательность к себе порождается чувством ответственности за порученную работу. И думаю, что – любовью к работе.

– Глубокой любовью! – подчеркнул Юрий Юрьевич.

– Юрий Юрьевич, разрешите мне, – встала Марийка Полищук. – Мне хочется сказать, что требовательность к себе мы должны развивать еще в школе. Ведь у любого из нас есть цель: строить коммунизм. Ради этой светлой цели мы и должны закалять в себе лучшие качества. Ну, и, конечно, подавлять все то, что омрачает прекрасное в нашем характере, в наших мыслях и чувствах!

Ученица говорила страстно. В ту минуту она даже забыла, что обращается не к кому-то из подруг, а к своему учителю, ко всему классу.

– Ближайшая моя цель, – продолжала Марийка, – успешно окончить школу, побольше накопить знаний. Это приближает меня к другой цели – избрать любимую профессию, все свои силы отдать народу. Но если у меня не будет требовательности к себе, как же я осуществлю свою мечту? А мечтать и не прилагать усилия, чтобы мечта стала реальностью – это не к лицу, я думаю, никому из нашей молодежи!

Поспорили, в каком классе школьник уже может сознательно думать о требовательности к себе. Спор еще не успели закончить, как Лида Шепель запротестовала:

– Время идет! А у нас же еще информация по «Учительской газете», по медицинской, по «Труду»!

Лида не могла дождаться, когда же, в конце концов, придет ее очередь докладывать. Она увлеклась очерком о машинисте шагающего экскаватора в газете «Труд».

Если Шепель раньше говорила о том, что избрала себе специальность создателя машин, которые будут преобразовывать природу, она, правду говоря, мало представляла себе будущую работу. Чаще всего она видела в мечтах какую-то фантастическую машину, которую начертила. Машина с ревом вгрызалась исполинским сверлом в гранитную скалу, летели камни, тучи пыли стояли над горой. Любила Лида думать о пустыне, которую превращает в тенистый сад тоже необыкновенная машина ее, Лидиной, конструкции. Это были совсем наивные детские мечты, и никому в голову не могло прийти, что «вобла» Шепель может о чем-то пылко мечтать.

После острого спора с Ниной и Марийкой о выборе профессии, а со временем после памятного для Лидии комсомольского собрания она серьезно задумалась над своей будущей работой. В самом деле, какой профессии посвятит она свою жизнь? К чему у нее наклонности? Откуда она взяла, что ее призвание – создавать фантастические машины?

Припомнилось, как на уроке географии учитель принес в класс большую картину: голая пустыня, песчаные барханы, караван верблюдов, и только где-то далеко едва виднеются пальмы, серебрится река.

«Это только мираж, – сказал учитель, – никакой реки в этих песках нет. Но если пустить в такую пустыню воду, прорыть каналы, все вокруг изменится, оживет, появятся сады, виноградники, пастбища».

Это было в четвертом или пятом классе. И Лида тогда спросила: «А почему же никто не пророет такой канал?» – «Придет время, – ответил учитель, – советский народ превратит пустыни в цветущие сады. Для этого нужна техника, могучие машины. Может и ты, Лида, как вырастешь, будешь строить такие машины».

А почему бы, в самом деле, не взяться ей за это дело? Вот только бы скорее вырасти!

А через два года девочка узнала, что такие исполинские каналы уже роют в Советской стране.

И все чаще думала ученица, что именно она будет строить еще не виданные машины. Где они пройдут – будет шуметь вода, будут зеленеть поля, ветвистые деревья будут гнуться к земле под весом яблок.

Очерк в газете словно помог Лиде Шепель спуститься на землю. Теперь она уже не витала в заоблачных фантастических мечтах. Чудесная, но целиком реальная машина, которая заменяет труд целой армии землекопов, уже работает на стройках. И таких машин нужно еще много-много, чтобы они наступали на степи и пустыни грозными колонами.

Предчувствие большого счастья забивает Лидии дыхание. Она видит в воображении стального великана собственной конструкции. Вот он выходит с завода, мощные краны грузят его части на железнодорожные платформы. Счастье такое еще не изведано, его можно еще только предчувствовать, но уже именно его предчувствие поднимает Лиду, и одноклассники замечают в ней какое-то изменение, а что – не могут понять.

Поразило ученицу еще и то, что в статье говорилось о скромном машинисте экскаватора, о людях, которые управляли машиной. И девушка задумалась над тем, что самая совершенная машина будет мертвой без человека, без его глубокого ума, без его горячей руки.

Свое выступление Лида и начала рассказом о машинисте и его работе на строительстве исполинской гидростанции. Потом рассказала о шагающем экскаваторе – замечательном произведении советских людей – и закончила тем, что решение ее поступить в машиностроительный институт окончательно окрепло.

– Передо мной рисуется картина моей будущей вдохновенной работы, – говорила Шепель. – Если машины, над созданием которых я буду работать, выйдут на трассы народных строек, я буду чувствовать безмерное счастье…

Лида стояла у доски бледная от волнения, и Юрию Юрьевичу казалось, что он вызвал ее отвечать урок. Тем не менее учитель понимал, что сейчас перед классом стояла не только ученица, но и юная патриотка со страстной мечтой о трудовом подвиге.

– Я много передумала, – продолжала Шепель, – после того комсомольского собрания, на котором… ну, на котором говорили обо мне. Я много поняла… По-другому увидела свою будущую профессию. Мне кажется, что надо много, очень много работать, учиться.

Что-то предательски блеснуло у Лиды под стеклышками очков. Она замолчала, глянула на Юрия Юрьевича и на класс.

– Ну, вот и все, – промолвила тихо.

В тишине она пошла на свое место. Все были растроганы ее искренними словами. Казалось, что таких слов никогда нельзя было услышать от холодной и сухой Лиды.

Юрий Юрьевич почувствовал, что он должен сейчас сказать что-то дружеское, теплое. Глаза всего класса повернулись к нему.

Он подошел к окну, сквозь которое просматривалась часть школьного двора с деревянным забором и катком. Несколько школьников – мальчиков и девочек младших классов – катались на коньках. Падал тихий снежок.

– Спасибо, Лида, – сказал Юрий Юрьевич, – вы напомнили мне мою юность, то время, когда я так, как и вы, с особым вдохновением ощутил красоту своей будущей профессии. И мне понятен ваш подъем. Верю, что он не угаснет. А среди товарищей, в школьном коллективе, вы всегда найдете себе поддержку. Только вот что. Восхищайтесь перспективами, но умейте также трезво взвешивать свои возможности. Сумейте мобилизовать себя. Цель благородная, найдите к ней ясный и благородный путь. Мне, знаете, понравилось, как вы сегодня, рассказывая про экскаваторщика, про его машину, связали это со своей будущей специальностью.

Он обвел глазами класс и остановил взгляд на Викторе.

– Правду сказать, я до сих пор еще не все знаю о намерениях кое-кого из вас. Вот, например, Перегуда. Помню, вы когда-то с таким увлечением рассказывали о работе сталевара…

Перегуда встал:

– Я и решил, Юрий Юрьевич, стать сталеваром.

– Да, – промолвил учитель, – итак, поступаете в металлургический институт?

– Нет, – ответил Виктор, – я решил в институт не идти… Хочу собственными руками варить сталь. Окончу школу и пойду на завод… Там…

Он не закончил, осмотрелся на притихших товарищей. Юрий Юрьевич подошел к Перегуде, положил руку ему на плечо:

– А мне кажется, что вы не совсем серьезно размышляли над этим.

– Серьезно, Юрий Юрьевич… Это… как вам сказать? В моем сердце. Я уже и с отцом говорил.

– Вы думаете, что так вас сразу и поставят к печи, поручат вам плавку? Это будет наивно, дорогой Перегуда!

Ученик зарделся.

– Я не ребенок… Знаю, знаю, что даже инженерам сразу не поручат плавок. Но я хочу пройти весь путь рабочего. Как Макар Мазай. Все, от самого низа. И… до сталевара…

Юрий Юрьевич повернулся и пошел к столу.

– Вы еще посоветуйтесь, Перегуда, с педагогами, с товарищами. Спросите, что думают по этому поводу комсомольцы. Но – хорош ваш задор, юношеская непосредственность!

Юрий Юрьевич вышел из класса с глубоким удовлетворением. Сегодня за сорок пять минут его ученики получили, наверное, больше, чем за несколько предшествующих классных собраний. В особенности радовался учитель за Шепель. Он видел, как разрывается круг, в который загнала себя ученица. Пусть это очень медленный процесс, но не было сомнения, что произошел сдвиг, и сама Лида старается исправить свой характер.

В учительской комнате работала Надежда Филипповна. Она встретила Юрия Юрьевича немного обеспокоенным взглядом, но, прочитав на его лице выражение сдержанной радости, улыбнулась своей хорошей, немного унылой улыбкой. Отложила в сторону тетрадь, которую перед тем просматривала:

– Я же вам говорила, что все будет как можно лучше!

– В самом деле, все прошло прекрасно, – весело сказал Юрий Юрьевич. – А Шепель, знаете, меня просто растрогала. И информацию хорошо организовала, и сама выступила очень хорошо. Говорили о выборе профессии. Волнует это наших десятиклассников. А Перегуда хочет после школы идти на завод работать сталеваром. Это неожиданность для меня. И знаете, так твердо заявил, уверенно. Видно, что давно над этим думает.

– Ну, у парня, наверное, временное увлечение. Он пойдет в институт.

– Возможно. Ученик серьезный, вдумчивый.

Он сел возле учительницы и сочувственно спросил:

– У вас неприятности? Вы словно чем-то обеспокоены.

Надежда Филипповна кивнула на раскрытую тетрадь.

– Размышляю. Домашнее сочинение Шепель, о которой вы только что говорили. Все у нее здесь правильно. И эпоху правильно характеризует, и произведения писателя, и образы его произведений – все гладенько. А вот ее души не ощущаю. Холодно и сухо у нее выходит. Хотя бы одно предложение шло так, чтобы от самого сердца!

– Ну, и что же?

– Думаю, как же оценить такую работу? Можно четверку поставить, но можно и пятерку. В прошлый раз мы обиделись друг на друга: она хотела обмануть меня, скрыть, что не выучила урок. А я, Юрий Юрьевич, влепила ей за это двойку. Именно «влепила». Но нехорошо это вышло: ведь двойка эта, в конце концов, была поставлена не за плохой ответ на уроке, а за обман.

– Двойка как наказание?

– Именно так.

– Как месть ученице за обман?

Надежда Филипповна увидела, как сразу помрачнело лицо Юрия Юрьевича, и глаза его за стеклышками пенсне стали непроницательными, без искорки.

– Я знаю, что вы требовательны и к себе, и к другим, – промолвила она. – Эта двойка меня мучает. В самом деле, похоже на месть. В таком случае это с моей стороны – негодный поступок. А я… я даже не задумалась, как это назвать…

Учитель немного помолчал и потом сказал:

– Нет, это – слишком. Вы просто допустили ошибку и тут же поняли это. Считаю самой большой несправедливостью, когда учитель наказывает ученика двойкой – ну, за баловство, за подсказки. Этим он наказывает себя. Да, убивает веру ученика в справедливость учителя. А к Шепель нужен особый подход.

Надежда Филипповна быстро взглянула на тетрадь ученицы. Юрий Юрьевич понял:

– Нет, пятерка, – это тоже будет неправильно, – сказал он, улыбаясь. – Если работа Шепель не стоит отличной оценки, конечно, ставьте четверку, тройку. Вы говорите, что получается у нее сухо, без души. Ей, бедной, нелегко так сразу написать «с душой». Искалечили ее еще в детстве. А гитлеровская оккупация, наверно, еще большее опустошила детское сердце. Думаю, что если бы Шепель училась в одной школе постоянно, ее бы уже перевоспитали и пионеры, и комсомольцы. А то она переменила три школы. Семья все время переезжала, пока, в конце концов, снова попала в родной город.

Надежда Филипповна сидела над развернутой тетрадью, в руках дрожал красный карандаш. Раздумывала. Ей хотелось поставить ученице пятерку и этим «загладить», как ей казалось, несправедливую двойку.

– Вы в следующий раз спросите у Шепель злополучный урок, которого она тогда не выучила, – посоветовал Юрий Юрьевич. – Я уверен, что она его уже прекрасно его знает. Вот и будет у вас повод ликвидировать плохую оценку. А сейчас в самом деле Шепель надо поддержать. На сломе девушка.

– Нет, так сухо написано! – вздохнула учительница. – Где уж здесь поставить отличный балл. Рука не поднимается.

Юрий Юрьевич взглянул на часы.

– Задержались мы сегодня. Пойдемте, Надежда Филипповна. Может, зайдете сегодня ко мне? Нет, в самом деле. Попьем чайку. Кстати, покажу вам чудесного меченоса; вчера получил. Да вы такого радужного меченоса никогда не видели. Расскажу вам, что меня давно уже интересует одна мысль – и знаете какая? Написать для школьников брошюру о домашнем аквариуме… рассказать о своих наблюдениях. Много, много интересного!

– В плане собственного наблюдения?

– Конечно!

– Да вы бы, Юрий Юрьевич, взялись за трехтомное исследование. Скажем, «История аквариума от Батыя до наших дней».

– Ну, ну, без насмешек! А то не покажу меченоса, и вы много от этого потеряете. Вот что!

От электрического света у учительницы серебрился клок седых волос над высоким лбом.

В коридоре ходили уборщицы с ведрами и щетками, слышно было, как в пустых классах передвигали с места на место парты.

– А может, в кино? – подумал вслух учитель. – Как вы? Может, посмотреть новый фильм о войне? Согласны?

Надежда Филипповна задумчиво спросила:

– Как вы думаете, не будет войны?

Она тихо вздрогнула, замолчала.

Молча прошли коридором, вышли на улицу. Была оттепель, по-весеннему веял ветерок, шумел в верхушках деревьев над тротуаром. Переливались, выигрывали гирлянды электрических огней.

Юрий Юрьевич осторожно взял Надежду Филипповну под руку.

– Я понимаю, – промолвил он. – Война… Вам, вероятно, вспомнилась Корея…

Он подумал, что разговор о войне непременно напомнит женщине ее страшное горе, а потому быстро перешел на другое:

– Я вчера читал рассказ Алексея Толстого. Представьте – зачитался до третьего часа ночи.

Надежда Филипповна поняла, что он намеренно переменил тему.

– А я читаю теперь наших молодых писателей. Интересуюсь талантами. Попадешь на самоцвет – как праздник на сердце. В самом деле, Юрий Юрьевич, сколько новых одаренных имен появилось! Но много и несамостоятельного, где-то у кого-то заимствованного или высосанного из пальца… О чем вы думаете?

– О наших выпускниках. Вот, думаю, мой десятый класс – чем отличается он от многих таких же десятых классов в других школах? Ничем! А мне все кажется, что это какой-то особый класс. Даже Шепель. Даже Мечик Гайдай, и тот, кажется, скрывает в своем характере какие-то хорошие черты.

– Верно, – задумчиво сказала Надежда Филипповна. – Хороший класс, и именно этим не отличается от многих других десятых классов.

– Нина Коробейник, – продолжал Юрий Юрьевич, – думаю, будет когда-то настоящей писательницей. У нее, правда, и спеси есть немного, и зависти к успехам одноклассников. Возможно, что есть и нездоровое стремление к славе. Но все это перебродит, перекуется, верх возьмет хорошее, прекрасное, что есть в ее сердце. Вы ее уже поняли? Она страстная, справедливая и, знаете, очень чуткая девушка. Думаю, что будет работать над рукописями по-настоящему, это ее увлекает. И напишет когда-то хорошее произведение.

– А Мария Полищук?

– Ну, это – профессор. В будущем, конечно. Ей, бедной, трудно избирать профессию: всем восхищается. Последнее увлечение – астрономия, но, наверное, не будет из нее астронома. Ее больше волнуют люди, а не планеты. Она и сама еще этого не знает.

Надежда Филипповна осторожно освободила руку и глянула на Юрия Юрьевича.

– Вы что? – спросил он. – Вам неудобно? Я, наверное, не в ногу шел?

Она тихо засмеялась:

– В ногу, в ногу, Юрий Юрьевич. – И, словно продолжая давний разговор, сказала: – Ну, а что? И в самом деле – не пойти ли в кино?

И они пошли дальше среди шумной толпы вечернего города.

* * *

Юля не могла бы сказать – спала она или нет. Всю ночь мерещилось что-то страшное, душное. Проснулась задолго до рассвета, сразу же вспомнила все, что произошло вчера вечером, и снова заболело, защемило сердце в невыразимой тоске.

Еще вчера решила, что Виктора у нее уже нет. Если даже он и вернется, попросит извинение, все равно она не сможет простить. Измены не прощают, нет.

Сама себя убеждала, что такая любовь, которая приносит страдание, ничего не стоит. И не надо сожалеть о таком друге, который пренебрегает настоящими чувствами.

Ловила себя на том, что повторяет почти те же слова, которыми уговаривала Варю забыть своего фотографа.

Как застучало сердце, когда увидела на школьном крыльце Виктора!

Догадалась, что он ждет ее.

Да, он ждет ее.

– Юля! Юленька!

Он хотел взять за руку, но она спрятала ее за спину.

– Того, что было, – впопыхах промолвила, – уже не может быть между нами!

Он что-то говорил, оправдывался, но Юля не слушала, быстро ушла, стукнув дверью.

На уроке тригонометрии получила от него записку: «Нам необходимо поговорить».

О чем? Уже не о чем говорить. Все прошло, ничего нет.

После уроков он пошел за нею. Зашли в сквер, в дальний уголок. Пошли медленно аллеей. Пусть. Это – последний разговор.

– Юля, выслушай, – сказал Виктор, – случилось недоразумение!

Он объяснял, что тогда пошел с Софой в буфет, Софа проголодалась. Потом ждал ее, Юлю… Не дождался. Просто ошибка, разминулись.

Нет, она не верила. В конце концов, мог вспомнить и о ней. Она, как и Софа, тоже, наверно, с готовностью съела бы после плавания бутерброд. А, не в этом дело, нет!..

– Простимся, Виктор, – сказала она, ощущая, как разрывается у нее сердце. – Прощай! Будем, как и раньше: я – Юля Жукова, ты – Виктор Перегуда. Что же, так будет лучше. Может, это и в самом деле было недоразумение, но меня всегда будет мучить сомнение. И это будет отравлять нашу… нашу дружбу. Я сделаю все для того, чтобы забыть тебя… чтобы ты остался для меня только товарищем, одноклассником. И если у тебя еще, может, осталась какая-то капля чувства ко мне, заглуши ее, развей по ветру… По ветру, как пепел…

– Как пепел… – повторил он, будто в каком-то страшном забвении. И вдруг вскрикнул: – Юленька, я никогда не смогу тебя забыть! Я же люблю тебя, люблю! Поверь!

– Не верю, Виктор. Извини меня. Не могу, не могу поверить. Не могу забыть, как ты учил Софу плавать, как куда-то спешил с нею, совсем забыв обо мне. Как потом я вышла на улицу… одна.

– Юля, я докажу тебе, что это – ошибка! Я докажу тебе! Поверь! Я тебе клянусь! Чем тебе поклясться?

– Не надо… Уже поздно, Виктор. Я никогда не пожелаю тебе такой ночи, какая была у меня вчера…

– А я… ходил под окнами твоего дома, хотел зайти, но было позднее время. Я был очень удивлен, когда убедился, что ты пошла домой. А хотел так много тебе сказать. Потом на меня напало отчаяние…

– Почему же? Тебе же было, наверное, так хорошо с Софой. Ведь ты провел ее домой. У вас был такой интимный разговор.

Он хотел возразить, но Юля решительно сказала:

– Не надо! Не унижай себя враньем! Пусть ты останешься в моей памяти таким, каким я тебя знала… Прощай, Виктор!

Она вдруг взяла его за руку и какой-то миг с глубоким сожалением всматривалась ему в лицо. Потом, как дыхание, у нее слетело с губ:

– Прощай! Не иди за мной!

Она повернулась и быстро пошла аллеей – мимо березок, мимо молодых каштанов, осеребренных изморозью.