Текст книги "Золотая медаль"
Автор книги: Олесь Донченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Обрадовался, когда неожиданно пришла Надежда Филипповна в весенней шляпе, с букетом подснежников.
– Не ждали? Весну принесла. Взгляните! Вы цветы тоже любите или только рыбок?
Юрий Юрьевич хочет улыбнуться и ощущает, что не может никакой улыбкой скрыть свое душевное состояние. И он рассказывает Надежд Филипповне все, что его мучает.
– И крик мой был каким-либо противным, с визгом. Я просто вздрагиваю, когда вспоминаю эту минуту. Самый неудачный аргумент – стук кулаком. А Мечик это использовал. И… достойно использовал.
– Вы, Юрий Юрьевич, уже, кажется, согласны оправдать этого парня?
– Не то, Надежда Филипповна, не то! Я говорю, что ученик почувствовал свое моральное превосходство над учителем.
– Превосходство! Гм… Горько же он будет переживать эту «превосходство». Не думаю, что ему было приятно – так расстроить своего учителя. Конечно, если у него есть хоть капля совести.
Юрий Юрьевич схватился за пенсне, по привычке без нужды протер стеклышки. Стеклышки были новые, и казалось учителю, что они слишком часто потеют.
– Жукова мне заявила, – медленно сказал он, – что нет никакого смысла заниматься перевоспитанием Гайдая. Это, говорит, безнадежное дело. Я тогда с нею резко поговорил. И кажется, убедил. И даже сейчас, после последнего моего разговора с парнем, считаю, что можно на него повлиять. В прошлом году и в позапрошлом году он таким не был. Были, конечно, отдельные поступки. Здесь, черт бы его побрал, парень попал в плохую компанию, где – вино, карты. Ну, вот… Поговорил с вами, и мне уже легче.
Надежда Филипповна улыбнулась.
– В сущности говоря, говорили вы, а я большее слушала. А впрочем, у меня для вас есть нечто более приятное.
Она поискала в сумке и положила на стол путевку в дом отдыха.
– На июль в Гагры! И чтобы отдохнули как следует! На юг вам надо, Юрий Юрьевич, к морю!
38
Выучен последний урок, дописана последняя страница домашнего задания. За окнами уже ночь. Иногда на соседней улице прогремит трамвай. Колышется отсвет ночных огней большого города.
Тихо в квартире. Мать, Митя и Федько спят. Отец еще на заводе, придет поздно.
Юля смотрит на часы. В конце концов настала минута, о которой она всегда вспоминает с наслаждением. Она берет на этажерке книжку в скромном, но добротном переплете, придвигает ближе лампу и погружается в чтение. Шелестят страницы, и девушка отвлекается от книги, чтобы только сделать какую-то короткую заметку.
Партия!
Любила Юля думать о том дне, когда на открытом партийном собрании она выйдет к столу президиума. Это будет, наверно, уже в университете, в конце первого курса или на втором. В зале полно студентов, студенток. Зачитывают ее заявление о приеме кандидатом в члены Коммунистической партии. Попросят рассказать биографию. Правда, биография «слабенькая», ничего важного не сделала Юля в жизни. Но ведь и возраст ее еще молодой, в конце концов – вся жизнь впереди.
Припоминается, как в прошлом году принимали в партию одного ученика девятого класса. (Летом он выехал с родителями в другой город.) Парень был артиллеристом, освобождал от фашистов Европу, брал Берлин.
Конечно, это была блестящая биография молодого человека. Юля же только училась. Но она скажет, что работала секретарем комитета, была членом бюро райкома. Она воспитывала с товарищами будущих борцов за мир, строителей и защитников светлой жизни на земной планете…
Юля задумывается.
Светлый круг от настольной лампы вдруг закрывает чья-то тень. Юля вздрагивает от неожиданности и тотчас слышит успокаивающий голос отца.
– Извини, ты испугалась? А я открыл тихонько, чтобы никого не разбудить. Дочка! Юленька!
Он вдруг трусит ее за плечи и смеется тихим, но неудержимо счастливым смехом.
– Дочка! Радость у меня какая! Подал заявление о вступлении в партию. Сам секретарь парткома дал рекомендацию!
Он садится напротив Юли, он весь преисполненный необыкновенного внутреннего воодушевления.
– Мать спит? Вот рассказал бы ей…
– Папа, что же рассказывать? Может, еще и не примут.
Павел Иванович положил ладонь на дочкину руку:
– Юленька! Дочка! Ты вдумайся в сам факт. Вдумайся! Не примут – будет тяжело, буду знать, что недостойный еще. Но то, что я ощутил в себе силу, что я тоже хочу стать членом нашей партии… Разве это ничего тебе не говорит, дочка? Ничего не говорит твоему сердцу?
Юля порывисто встала, наклонилась и припала устами к твердой руке отца, которая, казалась, пахла горячими металлическими стружками, машинным маслом и еще чем-то невыразимо родным, давно знакомым.
* * *
Разговор с Юрием Юрьевичем ошеломил Нину. Классный руководитель, старый учитель-коммунист пришел к ней домой, помочь ей… Как он говорил? «Вам стыдно за свое поведение». Называл эту… эту зависть болезнью, мерзким чувством!..
Что же произошло? Она, Нина Коробейник, отличница, пионервожатая, оказалась в плену мерзкого чувства. Один за другим отвернулись от нее товарищи, одноклассники, отвернулись подруги, даже Юля, такая хорошая, умная.
И почему-то стоит перед глазами веселое, радостное лицо отца. «Соловьевым гордиться надо!»
Девушка никогда не думала, что стыд, обычный стыд может быть таким жгучим!
Нина заперлась в комнате, упала на кровать. Невыносимое чувство стыда не исчезало.
* * *
То, что Мечик Гайдай не пришел сегодня в класс, не вызвало у учеников особого удивления. Только Марийка сердито сказала Юле Жуковой:
– Ну как можно в такие горячие дни пропускать уроки? Что он себе думает? Экзамены же скоро!
– Наверное, чрезвычайно уважительная причина, – насмешливо ответила Юля. – Кашель напал. А может, фурункул выскочил. Напрасно ты хлопочешь.
– Досадно. Почему ты так смотришь на меня, Юлька? Хочется же, чтобы парень сдал экзамены со всем классом.
Так на всех уроках учителя и отмечали в журнале, что Мечислав Гайдай отсутствует.
Перед последним уроком в класс вошел Юрий Юрьевич.
– Есть вести о Гайдае, – сообщил классный руководитель. – Заболел, и серьезно. Забрали в больницу. Кажется, воспаление легких. И вторая весть: вчера достали из речки одного нашего школьника. Спасли. Он тоже пока что в больнице.
Из-за парты вышла Нина. Как лунатик, который ничего не видит перед собой, она подошла к Юрию Юрьевичу.
– А кто школьник? – спросила дрожащими губами.
– Ваш, Коробейник, из пятого класса, – поспешно сказал учитель. – Надо вам его навестить. Жизнь мальчика в опасности. Коровайный его фамилия.
Нина так побледнела, что все испугались за нее.
После уроков она узнала, в какой больнице лежит Коровайный, и пошла к нему. По дороге зашла в кондитерскую, купила конфет.
Но Нину к больному не пустили.
– К нему никого не пускают, – сказала очередная сестра. – Покой ему нужен.
Девушка развернулась и ушла, забыв даже передать мальчишке конфеты.
Нина шла, как слепая, не разбирая дороги, натыкаясь на пешеходов. В груди лежала невыразимая тяжесть, словно пригибающая вниз все тело.
Представила, как это произошло. Знала, что только она виновата во всем. Лукаш, наверно, не мог снести позора, его никогда раньше не бил отец. Ремень сделал свое отвратительное дело; достоинство школьника растоптали, глубокая травма потрясла всю его душу. Он все потерял: и чувство собственного достоинства, которое есть у каждого ребенка, и веру в то, что его отец наилучший, и любовь к нему. Мальчика охватило отчаяние, и он под влиянием этого чувства бросился в омут. Какое нужно пережить потрясение, чтобы мысль о смерти не вызвала в детском сердце протеста, чтобы холодная муть омута не показалась отвратительной! «Тополек!.. Лукаш сам был, как тополек…»
На углу трамвайный вагон пересек Нине дорогу. Она остановилась. Тяжелые колеса катились по рельсам.
Ощутила, что держит что-то в руке. Кулек. Конфеты! Стала сама себе противной. Еле сдержалась, чтобы не швырнуть кулек на тротуар.
На следующий день, в воскресенье, Нина проснулась поздно. Наскоро позавтракала и вышла на улицу. То, что она решила сделать, было очень естественным и обычным. Но девушке пришлось много пережить и передумать, чтобы так себе просто выйти из дому и пойти к Марийке.
Наверно, ее тетка еще не приехала, и кто-то из учениц, наверное, дежурит у нее. Представлялось удивленное Мариино лицо, когда она, Нина, войдет в комнату и просто поздоровается: «Здравствуй, Мария!»
Потом, если у нее будет кто-то из посторонних, Нина попросит Марийку выйти в другую комнату и скажет ей обо всем, что сейчас так сжимает сердце. Скажет, что для нее будет радостью, если Марийка снова сможет назвать ее подругой. Расскажет и о разговоре с Юрием Юрьевичем…
Шла и очень волновалась. Как встретит Марийка? Какое это мучительное и горькое чувство – вина перед подругой. И чем ближе подходила к знакомому дому, тем все замедлялись шаги.
Вот было бы хорошо, чтобы открыла сама Марийка! А может, у нее сейчас и нет никого из посторонних? Если Юля – ничего. При ней даже легче будет говорить с Марийкой.
Но все произошло совсем не так, как представляла Нина. Двери из Марииной квартиры в коридор были раскрыты настежь. В коридоре на цыпочках ходили люди, разговаривали шепотом.
Нина вошла в переднюю и увидела женщину с заплаканными глазами и рыжего дедушку в белом фартуке, очевидно дворника. Они обивали красным сатином крышку гроба и не обратили на девушку никакого внимания.
Нина знала, что Мариина мать смертельно больна, но не думала, что развязка наступит так быстро. Ошеломленная неожиданностью, она стояла под стеной и не знала, что теперь делать.
– Туже натягивайте, – строго сказал женщине дедушка и, вынув изо рта гвоздь, застучал молотком.
В коридоре послышались чьи-то мелкие и быстрые шаги, и Юля с Варей Лукашевич пронесли через переднюю большой венок. На Нину повеяло духом свежей хвои. Поглощенные заботами ученицы не заметили ее и прошли в комнату. Когда открыли дверь, Нина увидела вдруг стол с гробом, восковое лицо и склоненную над ним неподвижную Марийку. Жалость к подруге перехватила дыхание. Сердце, словно из него вдруг вытекла вся кровь, сжалось в болезненный маленький комочек. Задыхаясь, Нина шагнула вслед за ученицами, но дверь снова отворились – на пороге появилась Юля.
– Кого же послать? – шепотом спросила она, ни к кому не обращаясь, и увидела Нину.
– Нина, ты можешь это сделать? Возьми такси и езжай по цветы. Магазин на Свердловской, знаешь? Мы там уже заказали.
Через полчаса живые цветы вносили в квартиру. Нина впопыхах сняла в передней шубку, шляпу, обернулась и вдруг увидела перед собой Марийку.
Один миг подруги стояли неподвижно. Нина видела только побледневшее Мариино лицо с синяками под глазами, с выражением невыразимого горя, а Марийка – такие знакомые ясные глаза одноклассницы, которую когда-то считала лучшей своей подругой. И в этих глазах были и грусть, и боль, и еще какое-то волнительное выражение, которое даже в собственном тяжелом горе девушка не могла не заметить.
И вдруг словно кто-то подтолкнул и Нину, и Марийку. Разом они протянули руки и крепко обнялись. И когда Нина ощутила на своем плече Мариину горячую щеку, она забыла все, что приготовилась сказать. Но в эту минуту они обе и так хорошо поняли друг друга, без слов.
39
Тяжело пережила Марийка страшное горе. Оно показалось бы еще тяжелее, если бы не подруги, не товарищи-одноклассники, которые сумели найти искренние, теплые слова сочувствия, в наиболее печальные минуты Марииной жизни, поддержали ее, и девушка ощущала, что она не одна со своим горем, что у нее есть много хороших, настоящих друзей.
Марийка изменилась, словно подросла, стала суровее, глаза потемнели, сделались глубже, и под ними залегли синеватые тени. Нелегко было не думать о матери. Все в комнатах напоминало о ней. Старшая сестра Евгении Григорьевны, тетка Оля, приехавшая из Чернигова, осталась жить с Марийкой и уже нашла себе работу. Она высказала мысль, не лучше ли было бы поменять квартиру на другую. Но Марийка не хотела и говорить об этом. Наоборот, она старалась оставить в комнатах все вещи так, как было при матери:
– Пусть мама будет с нами!
Вспоминая мать, девушка заставляла себя думать о ней спокойно, без острой боли. Но когда возникал родной образ, он напоминал Марийке, что отныне у нее есть одна-единственная цель на всю жизнь: бороться, не жалея сил, за здоровье людей, за человеческое долголетие, чтобы ни одна проклятая болезнь не смела угрожать строителям коммунистического мира.
Варя Лукашевич жила у Марийки, их кровати стояли рядом. Ученицы очень сдружились, у Вари не было тайн от подруги. Она искренне поддерживала Марийку в ее горе, Марийка усиленно помогала Варе учить уроки, была очень суровой «учительницей».
– Ты можешь сдать экзамены на отлично, – заверяла она. – Надо только верить в свои силы.
– И знать все предметы как можно лучше, – прибавляла, улыбаясь, Варя. – А вот этого условия я, наверное, и не выдержу.
Мариина тетка Ольга Григорьевна была вдовой, работала бухгалтером, и на ней теперь лежало все домашнее хозяйство, хотя Марийка и Варя, конечно, помогали ей.
Марийка готовила уроки с необыкновенной настойчивостью и вдохновением.
Юля и Нина часто теперь приходили к Марийке, чтобы вместе решать сложные задачи по геометрии с применением тригонометрии. Даже Нина, не полагаясь на свои способности, побаивалась письменного экзамена. С подругами легче было проводить физические и химические опыты.
Работать приходилось напряженно, времени не хватало, сутки казались очень короткими. Марийка вставала очень рано, будила и Варю, и сразу же после физкультурной зарядки обе садились за учебу.
Последняя четверть заканчивалась неописуемо быстро, с каждым днем приближались экзамены.
В десятом классе ученики повесили на стене большой плакат: «Сдадим экзамены на 5 и 4». Юрий Юрьевич посоветовал им, как лучше всего составить распорядок дня на время подготовки к экзаменам. Он проверял, как его воспитанники повторяют пройденное, как учком помогает отстающим.
Марийке приходилось дополнительно повторять Конституцию СССР. По этому предмету, который они учили еще в седьмом классе, у нее была четверка, и эта оценка переносилась в аттестат зрелости. Марийка хотела воспользоваться правом дополнительной сдачи экзамена – чтобы исправить четверку по Конституции на пятерку. То же самое было у нее и с географией за девятый класс.
Юля поддерживала эти намерения подруги:
– Правильно, Марийка, правильно! Мобилизуй себя, чтобы в аттестате были круглые пятерки!
Напряженно работала и Нина. Кроме учебы, она много времени уделяла пионерскому отряду. Пришлось немало сил приложить, чтобы устранить формальность в работе с пионерами, чтобы вернуть к себе их доверие, которое она чуть не потеряла совсем.
Нина продумала все, что она с самого начала делала в отряде. Первые два-три месяца она часто совещалась с педагогами, с комсомольцами, пионерские сборы были тогда интересные, бодрые. Нина отдавала тогда все свое свободное от уроков время пионерам, прикладывала много сообразительности и изобретательности, чтобы работа в отряде была в самом деле занимающей. О ее отряде вспоминали даже в райкоме комсомола, как о лучшем. Но со временем она успокоилась на успехах и, как говорили на комитете, зазналась. И работа в отряде сошла на нет. Пионерские сборы стали похожи на продолжения обычных уроков, на которых повторяли пройденный в классе материал.
Все это надо было теперь исправить. Особую вину чувствовала Нина перед Лукашем Коровайным.
Наказание тяжело повлияло на мальчика. Он начал часто исчезать из дому, ему тяжело было теперь оставаться наедине с отцом. В классе он был хмурый, замкнутый в себе, объяснений учителя не слушал, думая о чем-то своем, глубоко скрытом от посторонних глаз. Лукаш приходил со школы, бросал книжки, отрезал кусок хлеба и шел куда-то из дому. Со временем пионеры рассказали Нине, что иногда видели, как он сидел возле моста с удочкой. Под мостом клевали мелкие плотвички. Но наверное, мальчика не очень интересовала рыбья мелкота. Для него это был лишь повод, чтобы не оставаться дома.
Нина, конечно, ошибалась, когда думала, что Коровайный сам бросился в речку. Он сорвался с берега по неосторожности. Но ее вина перед мальчиком была большая. Ведь Нина никогда раньше серьезно не работала с ним. Она просто махнула на него рукой.
А после того как пожаловалась на школьника отцу и тот побил его, вызвала у парня только озлобление против себя.
Нина нашла в себе мужество рассказать об этом случае Юле Жуковой и Юрию Юрьевичу.
Учитель не упрекал, только пристально глянул на вожатую и покачал головой:
– Плохо! Сумеете ли исправить свою ошибку? А не сумеете – будете долго еще болезненно вспоминать об этом, пока время не сотрет остроту переживания. А потом, наверно, забудете. А вот не знаю, забудет ли Коровайный, что была такая вожатая-ябеда. В таком возрасте некоторые события запоминаются на всю жизнь. Не обижайтесь. Что же, в самом деле – ябеда. Смотрите правде в глаза. Конечно, я не говорю, что не надо говорить родителям о поведении их детей. Наоборот, нужно, школа должна воспитывать учеников совместно с родителями. Но у вас случилось иначе. У вас был не разговор с отцом Лукаша, а раздраженная жалоба на парня. Это большая разница. Спасайте теперь свой авторитет вожатой, возвращайте себе уважение и любовь пионеров. И прежде всего Коровайного. Вот и спрашиваю: сумеете ли? Подумайте сначала сами, найдите правильную тропу. Ведь вы готовитесь стать педагогом!
Коровайный избегал встречаться с Ниной. Но однажды она попросила его остаться после уроков.
– Ну, что? – грубо спросил парень. – Сделал я что-то?
– Я хочу поговорить с тобой, – промолвила Нина. – Никогда не думай, Лукаш, что я хотела, чтобы отец тебя наказал. Мне было так же больно, как и тебе. Так же больно, Лукаш!
Мальчик быстро глянул на вожатую и потупил взор.
– Я не думала, что отец будет бить тебя. Но я виновата, что не предупредила его. Не предупредила, чтобы он повлиял на тебя словами, а не…
Нина замолчала, увидев, как вздрогнул Лукаш.
«Что же я делаю? – тем временем сверлила мозг неспокойная мысль. – Ведь то, что я сейчас говорю этому парню, это так похоже на извинение перед ним! Я, вожатая, прошу у пионера извинения! Я же окончательно подрываю свой авторитет!»
Но другая Нина, которая всегда была с Коробейник, неумолимо промолвила: «Ты уже его и так почти потеряла! Единственное, что сейчас тебе нужно сделать, это честно сказать пионеру, что ты виновата перед ним!»
Нина внимательно продумала все, как надо ей дальше действовать. Она стала давать Коровайному интересные пионерские поручения, подбирала для него книжки в библиотеке. Мальчуган все еще относился к ней недружелюбно, с явным недоверием. Тем не менее, хоть и медленно, с каждым днем начала таять в сердце мальчика льдина.
Дошла очередь и до Кочеткова. Его покритиковали на сборе, в стенгазете появилась на него карикатура: Кочетков с огромной бухгалтерской книгой. Школьник сказал Нине:
– Учту! Перейдем на новый метод управления.
– А мы давай, Юша, без всяких «методов». Согласен?
Совсем не хватало у Нины времени на литературное творчество. Рукопись рассказа, что возвратила ей редакция, лежала пока что без изменений. Иногда так тянуло немедленно сесть и снова работать и работать над произведением. Нина сдерживала это желание; на первом плане были грядущие экзамены, им подчинялось все другое.
А весна уже буйствовала, она пришла и в город. Неистово кричали и суетились грачи на высоких осокорях, мостили черные шапки гнезд. Со звоном раскрывались окна, люди выходили на балконы. Кто жил выше, тем с пятого или шестого этажа видно было лиловую даль за городом и багряные от заката вышки высоковольтных передач, которые шагали напрямик через поля, огороды и железнодорожное полотно.
Грачи быстро угомонились, грачихи деловито сели на яйца, только их хвосты торчали из гнезд.
Весеннее бушевание понемногу входило в берега.
* * *
От детских голосов над школьным двором стоял звонкий галдеж. Издалека послушать – слетелись многотысячные птичьи стаи, радуются весне.
Зимой здесь был каток, а теперь зеленая трава щеткой вылезла из земли, ее уже успели прибить детские ноги, тем не менее за одну ночь она снова прыснула иглами.
Сегодня сюда сходилась вся школа. Шли ученики младших классов – по двое, в пионерских галстуках, суматошные, как весенние грачата; шли комсомольцы восьмого и девятого классов – торжественно, с флагами. Краснели на груди значки, но уже не с горящим костром, а с развернутым флагом и такими строгими и вместе с тем теплыми буквами «ВЛКСМ». Каждый класс вел классный руководитель. Ряды школьников выстроились с трех сторон просторного школьного двора.
Не было еще первого и десятого классов. Все посматривали на школьное крыльцо, на раскрытые настежь двери. Но вот показалась первая пара малышей, за нею вторая, третья… У каждого мальчика и девочки в руках был букет живых цветов. Не успели они стать в ряд, как четким шагом вышли из школы выпускники. «Десятый, десятый!» – прокатилось между школьников.
Десятиклассники стали в одну шеренгу в центре того неполного квадрата, который образовали ученические ряды. Просто перед собой Марийка увидела украшенный цветами стол и на нем обвитый красной лентой звонок. За столом стояли Татьяна Максимовна, Юрий Юрьевич и все учителя, которые преподавали в десятом классе.
На одно мгновение Марийку уколола мысль, что это и есть прощание со школой, с учителями. И затуманенный взгляд задержался на Юрии Юрьевиче. А вокруг было столько прозрачного воздуха, столько света, солнечных зайчиков, которые игриво прыгали по лицам, по столу, по всему двору, что ни одна печальная мысль не могла затмить этой радости, торжественной минуты.
Татьяна Максимовна подняла руку, настала тишина. Даже первоклассники с букетами цветов замерли.
– Дорогие школьники! – сказала Татьяна Максимовна. – Мы собрались перед последним звонком, который позовет сегодня на урок наших выпускников-десятиклассников. Последний звонок! Десять лет со дня на день слышали они этот звонок, который звал их в класс. А сегодня он прозвенит для них в последний раз. Мы собрались, чтобы искренне, от всего сердца пожелать нашим дорогим выпускникам, юношам и девчатам, отлично сдать государственные экзамены на аттестат зрелости и избрать себе широкую дорогу к радостной любимой работе!
Едва Татьяна Максимовна закончила свою речь, как с дерева просто на стол сорвался веселый воробей. Задрав хвост, распустив крылышки, с задиристым чириканием он мгновение прыгал по столу, а затем понесся прочь. Легкий смешок прокатился по рядам учеников, улыбнулась и Татьяна Максимовна.
К столу вышла девочка-первоклассница с бантом на голове, что был похож на большой белый мотылек. Прислоняя к груди цветы обеими руками, она звонко сказала, что первоклассники обещают хорошо учиться, чтобы тоже окончить школу на отлично, и что они желают всем ученикам десятого класса сдать выпускные экзамены на пятерки.
Потом девочка подошла к Виктору Перегуде, который стоял крайним в шеренге, и протянула ему букет. После этого все малыши выходили поочередно и дарили цветы десятиклассникам.
Марийка увидела маленького мальчика с таким большим букетом сирени, что за ним почти пряталось ее лицо.
«Какой замечательный букет, – подумала Марийка. – Если бы этот мальчик подарил его мне, чтобы жизнь моя была такой радостной и счастливой, как букет».
Вдруг мальчик выглянул из-за цветов и встретился глазами с Марийкой. Глаза у него были большие и ясные. До него дошла очередь, он вышел из шеренги и пошел прямо к Марийке.
Он подошел, подал ей букет, сказал: «Это – вам», – и застеснялся. Марийка выступила вперед и, наклонившись, обняла и поцеловала мальчика. Он совсем смутился, у него даже слезы выступили, и, повернувшись, побежал на свое место.
Чтобы скрыть волнение, Марийка прислонила сирень к лицу. Она еще только начинала распускаться, в ней пока что было больше листьев, чем цветов. «Дорогой мальчик, – подумала она, – спасибо тебе за „счастливый“ букет!»
Когда малыши раздарили цветы и каждый десятиклассник стоял с букетом, вперед вышла Жукова. Марийка увидела, что ее подруга тоже взволнована. Юля прижимала к груди полученный подарок. Так получилось, что ей его преподнес Митя, и это почему-то особенно растрогало Юлю.
– Дорогие Татьяна Максимовна, Юрий Юрьевич, дорогие учителя! – торжественно прозвучал в весеннем воздухе Юлин голос. – Разрешите перед нашим последним звонком поблагодарить вас за ваш благородный труд, за то, что учили и воспитывали нас! Сердечное спасибо вам от всех учеников и учениц десятого класса!
Юля посмотрела вверх. Над школой сияла нежная майская голубизна, и в ней, как парашютик, серебрилось единственное на всем небе пенистое облачко.
– Перед лицом всей школы даем торжественное обещание, что мы оправдаем ваши надежды, что мы честно и самоотверженно будем работать на пользу нашей любимой Родины, как работают лучшие сыны и дочери советской земли. А вам, – Юля повернулась к первоклассникам, – спасибо за цветы, за пожелание успехов, и в свою очередь от всех выпускников желаю всегда хорошо учиться, по-ленински, с пятерками переходить из класса в класс, любить и уважать своих учителей. И чтобы, выучившись, стали вы славными гражданами нашего государства, строителями Коммунизма.
Вышел к столу пионер-трубач, ослепительно сверкнул на солнце горн, он поднял его вверх и заиграл. И все флаги взметнулись еще выше. И когда замолк трубач, настала глубокая, словно завороженная, тишина. Только где-то на улице, за каменным домом школы, весело звенели трамваи и перекликались сирены.
В тишине Татьяна Максимовна торжественно взяла звонок и подняла высоко вверх. Еще мгновение, и знакомый звучный звон в последний раз прозвучал для притихших десятиклассников. Марийка с невольной грустью ловила отзвуки эха, отозывавшегося в дальних уголках школьного двора.
Кто-то положил ей на руку теплую ладонь.
– Нина?
– Задумалась, Мавка? Нет, теперь ты уже не похожа на Мавку, Марийка. Другой стала, взрослой. Только я, кажется, не подросла.
Марийка пристально посмотрела на подругу:
– Ошибаешься, Нина. Ты тоже выросла. Еще как!
Нина поняла, зарделась.
Десятиклассники шли на последний урок. Из окошечка на фанерном листе, где отмечалось, сколько дней оставалось до экзаменов, выглядывала цифра «5».
