Текст книги "Золотая медаль"
Автор книги: Олесь Донченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
– Не горит! Да вы шутите! Разве может такое случиться, чтобы…
Он не досказал. Свечка вдруг загорелась ярким огоньком.
Весь класс ахнул, загремел аплодисментами, смехом, восклицаниями. Послышались десятки вопросов:
– Почему она засветилась?
– Зинаида Федоровна, как это произошло?
– Зинаида Федоровна, скажите!
Учительница тоже смеялась, шутила:
– Я же говорила, что это послушная свечка! Не такая, как кое-кто из вас.
– Зинаида Федоровна, ну скажите! Скажите!
Пришлось здесь же рассказать, что существуют такие химические смеси, которые имеют свойство самовозгораться.
Нина рассказала коротко о чудесной науке химии, с помощью которой можно изготовить из дерева бумагу, шелк и даже калоши, объяснила некоторые другие фокусы, и на этом сбор закончился.
Олю Козуб окружили пионеры, каждый старался догадаться, как яйцо перешло из кувшина в шляпу, просили рассказать о секрете фокуса. Только Сухопара притворялся, что это его совсем не интересует.
24
Иногда у Лиды Шепель возникал дикий протест и негодование.
«Которое им дело до меня? Кто им дал право ковыряться в моей душе, выворачивать ее перед всеми? Почему им хочется – и Жуковой, и Виктору, и всем другим – подстричь меня под свой гребешок, чтобы я ходила вместе с ними по одной протоптанной тропе? Вы не любите меня? Не любите! Не надо. Я тоже вас не люблю!»
Она падала лицом в подушку, рыдала долго и надрывно, вздрагивая всем своим длинным тонким телом. И рыжая остроухая Розка отвечала ей из-под кровати: «ррр… гра-гра-гра…»
Когда в такое время мать была дома, она подходила к дочери и утешала;
– Лидочка, береги слезки… Если бог их создал, значит, они для чего-то нужны в организме. Не плачь. С волками жить – по-волчьи выть. Теперь все поступают в комсомол, такое движение среди молодежи. А если когда и поругают на собрании, терпи, Лидочка.
Лида лежала так некоторое время, потом искала очки. Они были под кроватью, и она приходила в ужас, что так легко могла разбить их. Из зеркальца на Лиду смотрело некрасивое, заплаканное лицо с красными веками, и ей уже было стыдно за свою истерику, за все, что она только что думала.
Никакой протоптанной тропы нет, ее одноклассники-комсомольцы требуют, чтобы она, член комсомола, шла с ними в одной шеренге и вместе со всеми торила дорогу к новому. И если так остро требуют этого от нее и осуждают ее поведение, ее характер, то, наверно, она сбилась на окольный путь, и черты ее собственного характера такие, что комсомольская общественность не узнает в ней члена своего коллектива.
На миг представилось, что ее исключили из комсомола, и это было так страшно, что Лида скорей начала думать о другом. Думала она про свои три комсомольских года. В комсомол вступила в седьмом классе, и какая это была радость для нее, пятнадцатилетней девочки! Тем не менее первые комсомольские поручения немного разочаровали Лиду. Она исправно собирала членские взносы, состояла в переписке с комсомольцами подшефного колхоза, но все это было неинтересным для нее, быстро надоедало, а других поручений ей не давали.
Лида поговорила с комсоргом и в конце концов получила задание в спешном порядке подготовить доклад о международном положении.
– Смотри же, – сказал комсорг, – тебя будет слушать вся комсомольская организация.
Девушка просидела над докладом две ночи. Во вторую ночь поднявшийся на рассвете отец ужаснулся:
– Ты что делаешь? Знаешь, на сколько ты за ночь электричества выжгла? Неужели так много уроков?
А когда узнал, что дочь сидит не над уроками, еще больше рассердился:
– Конечно, нашли дурочку! Ты ночами будешь сидеть над докладом, а они прослушают, пойдут, еще и скажут, что плохо прочитала! И какую ты пользу, спрашиваю, будешь иметь? Поможет ли тебе этот доклад купить ботинки? На меня не надейся, я больной и старый. Думай сама о себе!
Лида запустила уроки и схватила две двойки, но доклад приготовила. К тому времени пришел из лекторского бюро докладчик и прочитал лекцию о международном положении для всей школы.
– Теперь твой доклад не нужен, – сказал Лиде комсорг. – Дам тебе какое-то другое поручение.
Но вместо поручения получила Лида на комсомольском собрании хорошую взбучку за двойки.
Так она потеряла вкус к комсомольской работе. Она не думала о том, что виноваты в этом стечение обстоятельств и бездарный комсорг. Перед нею стоял только факт. Лида и сейчас четко помнит, как она пришла домой и как отец спросил:
– Ну, поблагодарили тебя за доклад?
Она была в девятом классе, когда отец умер. Зарабатывала теперь одна мать. Лида видела перед собой единственную цель: скорее окончить школу, институт и получить диплом инженера.
Учеба давалось ей тяжело, все время она тратила на приготовление уроков и незаметно для себя исключила из круга интересов все, что хоть немного отвлекало внимание от школьных задач и учебников.
Этот круг все сужался и сужался, за ним стояла молодость, музыка, радость познания жизни – все то, что проходило теперь мимо Лидиного внимания. И все больше и больше привыкала Лида к такому состоянию, и ей казалось, что так даже намного спокойнее – не надо никуда спешить, волноваться, чего-то желать, спорить…
В стенгазете начали появляться на нее карикатуры, ее прозвали «воблой», и нельзя сказать, что это было приятно Лиде. Но по-настоящему заставило задуматься над собой то, что говорили о ней товарищи на комсомольском собрании. Никогда еще не разговаривали с Лидой так откровенно, так резко и страстно.
Девушка не раз вспоминала, как она возвращалась домой, как ее догнал Юрий Юрьевич и, прощаясь, пожал руку, ей – ученице, которую никто в классе не любил, которую только что так «пробирали». Она поняла: в руке, которую протянул ей тогда учитель, была родительская теплая поддержка и приязнь, и это рука не самого только Юрия Юрьевича, а и всех ее, Лидиных, одноклассников.
И неправда, будто ее никто не любит! Ведь каждое слово товарищей было заботой про ее будущую судьбу.
В скором времени Юрий Юрьевич поручил Лиде сделать на классном собрании политинформацию. Такие собрания происходили в десятом классе каждую субботу, и уже стало традицией, чтобы на них кто-то из учеников делал короткий обзор политических событий за неделю.
– Только я хочу вас предупредить, Шепель, – сказал учитель, – что в последнее время наши субботние политинформации начинают приобретать казенный характер. Правда же? Ученики ограничиваются коротким перечнем политических новостей, и все. Новости эти, как правило, всему классу давно известны. Надо сделать это как-то по-новому, интереснее, с самостоятельными выводами. Вы поняли меня? Одним словом, подумайте над этим, посоветуйтесь с товарищами.
Ученица не знала, что вопрос о политинформации в классе серьезно беспокоил не только Юрия Юрьевича, но и других педагогов. Он стоял недавно даже на партбюро школы.
Лида с благодарностью подумала, что классный руководитель снова протягивает ей руку помощи, чтобы облегчить возвращение в тесный, дружный круг своих товарищей. Возвращение? Да, она, сама того не замечая, вышла из классного коллектива. Она, ученица, не жила жизнью класса…
То, что Юрий Юрьевич сказал о политинформации, в последнее время беспокоило и многих десятиклассников. И когда Лида попросила остаться после уроков и поговорить об этом важном деле, остался почти весь класс. Неожиданно для себя она оказалась в роли председательствующей.
Совещание было коротким, но жарким. Пришел и Юрий Юрьевич. Он сел сбоку, молча слушал, как разгораются страсти. Лишь тогда, когда Мечик сказал, что политинформация вообще не нужна, так как существуют газеты, учитель заметил:
– Так можно сказать, что и газеты не нужны, так как существует радио.
Жукова не проронила до сих пор ни слова. Юрий Юрьевич посматривал на нее, ожидая, что она скажет. Юля сосредоточенно смотрела перед собой и, казалось, не слушала товарищей. Но когда уже высказалось большинство, она встала. Вдруг все затихли. Ученики привыкли, что Жукова не бросает слов на ветер и что ее выступления всегда продуманы и конкретны.
– Ни у кого не возникает сомнения, – начала она, – что политинформация нужна. Один только Мечик (она повела в его сторону бровью) думает иначе. Уже не думаешь так? Хорошо. Но зачем информировать обязательно обо всех политических событиях? Разве нельзя взять какой-то один вопрос, важнейший, и всесторонне его осветить, да еще с собственными комментариями?
По классу прокатился одобрительный говорок.
Высказал в конце свою мысль и Юрий Юрьевич.
– Предложение Жуковой интересное, – сказал он, – мы его принимаем. Здесь возражений нет. Но у меня есть еще такой замысел. Почему бы не ввести на классном собрании очень полезный для нас обзор газет? Я имею в виду также газеты профессиональные – учительскую, литературную, газету медицинских работников или работников искусства. На первом месте – «Правда». Это – международные события, партийная жизнь, главные вести с просторов СССР. Затем – «Комсомольская правда», про комсомольскую, юношескую жизнь. А из других газет – ну что же? Информацию о новом художественном произведении или о выдающемся литературном событии, о чем-то интересном в педагогическом мире, о развитии и успехах медицинской науки, техники.
– Про новые выдающиеся кинофильмы и о спорте! – прибавила Софа Базилевская. – Этот обзор я беру на себя. Разрешаете? Я – несколько слов в дополнение к предложению Юрия Юрьевича: по каждой газете пусть информирует отдельный ученик.
– Тем лучше, – заметила Марийка Полищук, – больше активности!
Юрий Юрьевич понимал, что такой обзор газет может дать ученикам и общее развитие, и поможет в выборе собственной специальности. Учителя сегодня больше всего радовало то, как ведет себя Лида Шепель. Глазом опытного педагога он видел, что девушка немного смущается в роли председателя собрания, и вместе с тем это доставляет ей удовольствие. И уже совсем приятно было заметить, что Лида и сама радовалась пылким выступлениям одноклассников, что вопрос о политинформации волнует и ее, волнует по-настоящему, вместе со всеми товарищами.
– Лиде Шепель, – сказал Юрий Юрьевич, – поручаю быть организатором наших газетных обзоров. Шепель распределяет, кому делать обзор и по какой газете и вообще отвечает за это дело.
К следующему классному собранию Лида Шепель начала готовиться сразу же после этого совещания. Девушку мучило, что она не может решить, какую газету взять для обзора ей самой. Наверно, она остановилась бы на «Правде», но Юля Жукова еще на совещании попросила информацию по «Правде» оставить за нею.
Вечером Лида пошла в городскую библиотеку, выбрала уютный уголок в зале и погрузилась в чтение. С новым, сложным чувством знакомилась с газетами, которые раньше знала лишь по названиям. Она читала до сих пор (да и то не всегда) пионерские и комсомольские газеты, иногда «Правду». А сегодня впервые в жизни взяла в руки «Литературную газету», «Труд», «Советское образование». Ее удивляло, как могло случиться, что раньше она не заглядывала в эти газеты. Было и интересно, и радостно, будто открывала для себя новый мир и вместе с тем искоса посматривала на соседей – не читают ли они ее тайные мысли?
Ее заинтересовал очерк в газете «Труд» о машинисте экскаватора, о могучей технике, какой государство оснащивает стройки новых гидростанций. Шепель припомнила давний разговор с Марийкой и Ниной о выборе профессии. До сих пор она хвалилась одноклассникам, что избрала себе профессию инженера, строителя машин, которые будут преобразовывать природу. Но она и сама толком не могла бы объяснить, что это будут за машины.
И только сейчас ясно представила исполинский шагающий экскаватор, построенный по ее собственным чертежам. Потом мечта нарисовала еще какую-то удивительную машину, которая прогрызала насквозь каменную гору, прокладывала туннель…
Шепель подумала, что только в этот вечер она по-настоящему представила себе будущую специальность.
Вечер прошел незаметно. Лида ощущала, что он стоит многих других вечеров. Ее радовало, что теперь она твердо знала, о чем будет информировать одноклассников.
Домой вернулась поздно. Мать еще не спала. С укорами набросилась на дочь:
– Лида, что это за мода? Жду тебя, жду, душой вся измучилась! Никогда же так поздно не приходила! Где ты была?
– В читалке, мам.
Мать покачала головой.
– Этого еще не хватало! Лучшее бы уроки зубрила. Гляди, дочка, сегодня – читалка, завтра – кино, это ли тебе нужно?
– Нужно. Мои же подруги ходят, а чем я хуже их?
– Ой, дочка, подруги до добра не доводят. Самая себе будь подругой да мать слушай!
– А может, и мне хочется быть на людей похожей!
Мать аж руками всплеснула – до того непривычными были дочкины слова.
25
Юля Жукова собиралась на вечер молодых избирателей, когда неожиданно пришел Виктор.
– Юля, ты до сих пор не готова? А я зашел за тобой.
Девушка ужасно обрадовалась, но и смутилась из неожиданности – ведь Виктор зашел к ней впервые.
Она усадила его за стол, сунула в руки какой-то журнал, а сама побежала в соседнюю комнату одеваться.
Юлины братья готовили уроки. Они были, как две капли воды, похожи друг на друга, и Виктор подумал, что никогда не смог бы различить – где Федько, а где Митя.
Со стола упала тетрадь, один из мальчиков наклонился за ней, но другой уже успел схватить тетрадь и хлопнуть ею брата по голове. Пока первый мальчик вращал головой, второй успел хлопнуть еще раз. Наверно, вспыхнула бы потасовка, но Виктор взял мальчугана за руку:
– Подожди! Как тебя звать?
– Митя. А что?
– Что же ты, Митя, задачу решаешь или безобразничаешь? Разве можно бить тетрадью?
– А чем же лучше? – деловито спросил Митя.
Виктор понял, что не совсем точно поставил вопрос и начал исправлять дело.
– Тетрадь – это оружие школьника, – поучительно сказал он, – а ты его не уважаешь.
Митя фыркнул:
– Какое это оружие! Вот у меня в прошлом году рогатка была, из нее даже в воробья можно попасть.
– Это не такое оружие, – промолвил благоразумно Федько. – Это в обучении.
– Я и без тебя знаю, – махнул рукой Митя.
В комнату вошла мать – Мотя Карповна, прикрикнула на мальчиков и подсела к Виктору.
– Сейчас Юля оденется. Извиняйте, что приходится ждать.
Она начала рассказывать о том, как учатся ее Митя и Федько, как Митя не жалеет одежду – так все на нем так и горит.
Юле были слышны отрывки разговора, она торопливо одевалась, опасаясь, чтобы мать не сказала чего-то «лишнего». Девушка глянула на часы и обеспокоилась – сейчас должен прийти отец. Что как он под хмельком? Не хотела, чтобы Виктор увидел его в таком состоянии.
А Виктор слушал Мотю Карповну, незаметно осматривал комнату и с тайной радостью думал, что вот здесь живое Юля, за этим столом она помогает Мите и Федьку готовить уроки, вот на гвозде висит ее портфель, а на том столике, что в уголке, лежат ее книжки. Казалось, каждая вещь в этой комнате овеяна присутствием Юли, незримо несет на себе прикосновенье ее рук.
Мотя Карповна заметила, что парень смотрит на красную бумажную розу, и объяснила:
– Юленька делала! Она у нас все умеет. А вышивала как – еще в шестом классе. Теперь времени нет. Другим занята. Все читает и выписки себе делает, а то – за уроками сидит.
Виктору очень захотелось погладить бумажную розу, ощутить под ладонью ее шелест, но в эту минуту к ним вышла Юля – сияющая и поглощенная заботами:
– Мы не опоздаем?
Парень глянул на ее шелковое, но скромное коричневое платье, и Юля показалась ему такой нарядной и такой милой, что у него замерло сердце.
На улице Юля спросила:
– Ты почему так смотришь на меня?
– А как же я могу иначе смотреть на тебя? – ответил Виктор. – Как мы сдружились с тобой, Юля! Я так часто думаю о тебе. Закрою глаза – и мне кажется, что ты рядом со мной, мы взялись за руки и идем вперед, идем…
– Скажи, Витя, чем я тебе нравлюсь?
– Трудный вопрос. Сразу и не скажу. Наверное, тем, что ты – Юля Жукова… такая, как есть, с твоими хорошими мыслями, мечтами. Мне кажется, что ты, например, могла бы, как Зоя, пойти на подвиг. Могла бы? Правда?
Юля задумалась.
– Я думаю над твоими словами, Виктор. Я люблю свою Родину, правда. Но разве этого достаточно?
– Ну? Как же?
– А так. Недостаточно! Не удивительно любить такую Родину, как у нас – единственную в мире! А вот умеешь ли ты ненавидеть?
Виктор изумленно поднял брови, и Юля с задором продолжала:
– Да, да, если ты по-настоящему любишь, – слышишь, по-настоящему, Виктор, – так сумей же всем сердцем и ненавидеть то, что мешает нам идти к коммунизму! Ненавидеть и бороться против него! Вот тогда не только ты будешь любить, но и тебя полюбит Родина. Это более трудно – заслужить любовь народа, более трудно, чем самой любить!.. Преданность народу надо еще доказать своими делами.
– Что же, – сказал Виктор, – каждый и доказывает. И агроном, и инженер, и рабочий. Так ведь, Юля? Рабочий, который, скажем, варит сталь. А на ней самая высокая в мире – советская марка!..
Огромный зал лучшего в городе театра звенел от молодых голосов, смеха, песен, вдруг срывающихся то в одном конце, то во втором. Гул перекатывался волнами, бил прибоем в высокие, украшенные мозаикой стены, поднимался вверх до белоснежного купола, озаренного ослепительными люстрами.
Юле Жуковой посчастливилось найти свободное место в третьем ряду. Прямо перед ее глазами полыхал бархатом вишневый занавес, чуть-чуть подрагивающий, словно от дыхания многолюдного шумящего зала. Всюду – в партере, в ложах – веселая молодежь с нетерпением ждала начала торжественного собрания, после которого должен был состояться концерт.
Юля ждала этого концерта с особым нетерпением, так как в программу входил отдельный раздел «Комсомол и песня», подготовленный старшеклассниками ее школы. Волновалась и за Виктора, который с самого начала пошел за кулисы, так как должен был выступать от имени школьной молодежи.
Ему предоставили слово сразу же после доклада. Когда он вышел на трибуну и глянул в зал, Юле показалось, что его глаза отыскали ее. Она наклонилась, опасаясь, чтобы он не растерялся. Знала, что речь у него записана, но дрожала за каждое его слово. Когда однажды он сделал паузу, у нее перехватило дыхание. Закончив, Перегуда уже сходил с трибуны. И снова показалось девушке, что он, глянув в зал, отыскал ее среди тысячи других девчат и юношей.
Она невольно огляделась – никто ли из соседей не заметил того взгляда, не понял, что он принадлежал только ей. И сразу ей стало стыдно – она вела себя, как глупая девчонка.
Перед концертом Жукова вышла из зала и боковым коридором пошла за кулисы. Ее встретил Виктор.
– Сейчас объединенный хор, – сообщил он, – а потом «Комсомол и песня»!
Он раскраснелся, движения у него были неестественно бодрые. Юля поняла: он очень волновался перед своим выступлением и сейчас был счастлив, что речь удалась, его слушал весь огромный зал, и она, Юля, тоже слушала и видела его на трибуне.
В небольшой комнате за сценой собрались старшеклассники, которые участвовали в концерте.
Вова Мороз, держа на коленах баян, что-то рассказывал Нине Коробейник, и она слушала, не сводя глаз с его лица. Юля увидела, как к ним подошла Варя Лукашевич, отозвала Нину и начала с нею о чем-то тихо разговаривать.
– Да нет, все будет хорошо! – громко произнесла Нина.
Юля протиснулась к учителю рисования, который руководил в школе хоровым кружком, его тесно обступали воспитанники.
– Яков Тихонович, – обратилась к нему, – скажите, пожалуйста, как Лукашевич? Что она?
– Что именно вас интересует? – ответил вопросам на вопрос учитель. – Как она подготовилась? Чудесно! Чрезвычайные способности. Но…
Он осмотрелся и тихо прибавил:
– Именно за нее я очень боюсь. Она такая робкая, что на сцене может растеряться. Выйдет – и ни пары с уст. Она смущается даже тогда, когда поет передо мной или перед товарищами. Зачем вы навязали девушке такое тяжелое испытание? Это просто жестоко! Не понимаю, не понимаю! Мне ее ужасно жалко! Я не могу!
У Юли сжалось сердце от тяжелого предчувствия. «Провалится, Варя, провалится!»
Она понимала, что от сегодняшнего выступления Лукашевич будет зависеть, какой путь она себе изберет.
Кто-то тихо позвал ее:
– Жукова!
Она осмотрелась и вспыхнула радостью:
– Юрий Юрьевич!
– Вы уже разговаривали с Лукашевич? – тихо спросил он. – Поговорите с нею, подбодрите! Вам это будет удобнее, чем мне. Я боялся, что вы не сделаете этого. Вижу, вижу, что ошибся. Сейчас вы, наверное, волнуетесь за нее большее, чем она сама.
Юлю поразила эта чуткость классного руководителя. «Как Юрий Юрьевич помнит обо всех нас?»
Она подошла к Варе и по выражению ее лица увидела, что могут осуществиться самые нежелательные предчувствия. Лукашевич не только боялась своего выступления, но была просто придавлена мыслью, что придется выйти на сцену. Вид у нее был несчастный и ошарашенный.
– А может, мне совсем не надо выступать? – с надеждой обратилась она к Юле.
Это был миг, когда и сама Юля засомневалась: чем так болеть душой, не лучшее ли этой девушке совсем отказаться от выступления?
Но Жукова собрала всю свою силу воли и, как только могла, твердо и непререкаемо промолвила:
– Варя, зачем ты такое говоришь? Все же знают, что ты исполнишь свой номер чудесно! У кого из нашей школы еще есть такой голос, как у тебя?
На побледневших щеках Лукашевич пробился румянец:
– Ты серьезно? Нет, ты – в самом деле?
– Варюша, ты чудная девушка! С таким голосом, как у тебя, надо в консерваторию. Ты будешь известной певицей, Варя. Тебя вся страна будет слушать, а ты боишься выступать перед нами. Подумай – перед такими же юношам и девчатами, как и ты сама!
– Совсем я не боюсь, а только мне непривычно, и от этого все внутри стынет.
От этого объяснения Жуковой не стало спокойнее, но она видела, что Варя вышла из состояния задавленности.
Тем временем ученики уже выступали: пропел школьный хор, потом играл на баяне Вова Мороз, пели дуэтом две ученицы девятого класса.
С программой в руке вбежал в комнату Виктор Перегуда:
– Лукашевич! Где Лукашевич?
– Я здесь! – ослабевшим голосом отозвалась Варя.
– Сейчас объявляет твое выступление! Пошли! Нина, ты готова?
Юля видела, как Варя побледнела, как она крепко сжала губы и молча пошла за Виктором, как обреченная. На пороге вдруг обернулась, глянула с отчаянием…
– Варюша, я здесь! – крикнула Жукова.
Нина подскочила, взяла Варю под руку и что-то горячо ей зашептала.
Юля пошла следом. За кулисами она догнала Лукашевич и успела пожать ей руку. На сцену уже вышел Виктор и объявил:
– «Песня про Каховку». Исполняет ученица десятого класса Варя Лукашевич. Аккомпанирует ученица десятого класса Нина Коробейник.
– Я здесь, Варюша! – еще раз шепнула Юля.
Варя и Нина вышли на сцену.
Жукова прислонилась к какому-то столбу за кулисами. Сквозь щелку ей было видно всю широкую сцену, освещенную яркими лампами, черное пианино, а дальше, за рампой, только смутно угадывались в полутьме ряды слушателей.
Варя стояла неподвижно и только в тот миг, когда прозвучал аккорд пианино, вздрогнула и вся выпрямилась.
Каховка, Каховка, родная винтовка!
Первые звуки Вариного голоса показались Юле неестественными и глухими. Больно сжалось сердце – вот оно надвигается, то, что должно произойти. Теперь уже ничем не поможешь. Поздно. Все!
Остаться здесь до конца, пережить провал подруги или уйти, чтобы не слышать ничего и не видеть?
Жукова почти полусознательно повернулась и, понурившись, ушла с выбранного места. Она протиснулась сквозь какой-то узенький проход и хотела по ступенькам спуститься вниз. Возле свернутых тяжелых рулонов занавеса, держа наготове веревку, стоял морщинистый дедушка. Юле показалось, что он тоже знает о провале, который сейчас случится с Варей, и уже приготовился в нужный момент закрыть сцену. Девушка подумала, что надо немедленно вернуться, так как она оставила Лукашевич одну. Знала, что сейчас ничем не сможет ее поддержать, но уйти отсюда – это было похоже на измену.
Жукова поспешно на цыпочках вернулась на прежнее место, откуда хорошо было видно Варю.
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет…
Как же далеко еще до конца песни! Как мучительно ждать, что вот-вот от волнения сорвется голос, забудутся слова песни, настанет гнетущая пауза…
Юля и сама не заметила, как вдруг перестала ощущать время. Все как-то удивительно изменилось вокруг, все стало словно ненастоящим, нереальным: и эта лучезарная сцена, и Варя, и тишина – такая, что казалась невозможной. И только один прекрасный девичий голос прозрачной чистоты страстно и властно витал над этим ненастоящим миром. «Что же произошло? Что произошло?» – билась у Юли мысль. Это поет Варя, это ее голос, и весь зал слушает в такой напряженной тишине, что, кажется, любой посторонний звук, любое шепотом произнесенное слово стало бы подобно выстрелу.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути.
Растаял последний аккорд, затихла песня, и Варя ушла из сцены. Но – что это? Ни одного звука, ни одного хлопка. Только тишина стояла еще более напряженная, еще более отчетливая. Так длилось несколько секунд, показавшихся Юле вечностью. И вдруг все прорвалось громом неудержимых аплодисментов. В зале словно возник ураган. Не стихая, там гремел разбуженный прибой, и, словно от ударов волн, дрожал весь театр.
А Варя стояла за кулисами и плакала, плакала от радости, от благодарности за то, что ее слушали, от того, что все волнения остались позади, и просто от того, что напряженные нервы теперь ослабли.
Ее окружили юноши и девчата, что-то говорила ей Юля, обнимала Нина, улыбался Виктор, и все, все было, будто счастливый сон – такие светлые сны бывают лишь в детстве.
Пришла в себя Варя Лукашевич только на улице, когда вдохнула свежего воздуха.
Из театра расходилась молодежь. Варя увидела, что она стоит на тротуаре вдвоем с Юрием Юрьевичем. Ах, да, учитель подошел к ней, когда она стояла в очереди за одеждой. Юрий Юрьевич вежливо отворил перед нею дверь.
– Нам, кажется, по дороге? – спросил он.
– Я до площади, – объяснила Варя. – А там – на троллейбус.
Они медленно пошли тротуаром. Мимо них бесшумно катились автобусы и троллейбусы, где за покрытыми инеем, освещенными окнами двигались человеческие тени. С обеих сторон широкой улицы мчали легковые машины, и казалось, что их быстрый поток вот-вот выплеснется на тротуар. В воздухе висели голубые и красные неоновые рекламы, проливая бледный свет на прохожих.
– Вы молчите, – сказал Юрий Юрьевич, – вы и до сих пор под впечатлением только что пережитого. Перед выступлением волнуются все. Это – чувство ответственности перед слушателями и требовательности к себе. Я думаю, что не волнуются лишь равнодушные люди и, знаете, халтурщики и бездари. Такие лица очень самоуверенны. Как вы думаете?
– Наверное, да, – промолвила Варя. – Вы знаете лучше.
Она зарделась, так как ответ ей самой показалась невероятно бессмысленным. Хорошо, что Юрий Юрьевич не может сейчас увидеть ее лицо.
– И вы, наверное, думаете, – говорил дальше учитель – «Все тревоги остались позади, теперь – конец моему волнению». Да? Но только все совсем наоборот. Не конец, а начало. Начало радостного пути. Широкого. Сегодня вы, Варя, вступили на него. Но не знаю… Бывает, что поворачивают в сторону… в переулок.
Лукашевич молча глянула на учителя и хотела что-то сказать. Он подождал минутку – ученица молчала.
– Всех поразил ваш голос, – продолжал он. – Вы не зазнаетесь, Варя? Замечательный голос, и вам надо по-настоящему учиться петь. Но нет, вы просто никакого права не имеете игнорировать свое дарование. Такой голос редко кому дает мать-природа. Да, самоцвет, который надо хорошо отшлифовать. Тогда он заиграет радугой. Пройдет полдесятка или десяток лет, вы будете известной певицей…
Лукашевич, в конце концов, обозвалась:
– Юрий Юрьевич, зачем вы… зачем говорите мне такие слова? А что если… этого не будет?
– Будет, Варя! – твердо ответил учитель. – Теперь все зависит от вас. Ну, и от нас тоже. Мы вас рекомендуем в консерваторию.
Юрий Юрьевич заметил, как Варя наклонила голову, что-то припомнив. Он понял, о чем она думала в эту минуту. Но ни словечком не упомянул об этом.
На троллейбусной остановке он простился. Ученица осталась одна. Она чувствовала, что в ее жизни в этот вечер произошло какое-то изменение. Возле нее незнакомые люди ждали троллейбуса. Но Варе казалось, будто все они как-то необычно, по-особому присматриваются к ней.
Она вздрогнула, когда кто-то тронул ее за плечо. Это был Вова Мороз.
– Я шел за тобой, – сказал он, – но было неудобно подойти.
Облака пара вылетали у него изо рта. Парень почему-то волновался.
Лукашевич ждала, что он скажет.
К остановке подкатил троллейбус.
– Иди, иди, – поспешно промолвил Вова, – мне лучше трамваем.
И когда Варя уже ступила на подножку, он позвал вслед:
– «Каховка, Каховка…» – Варя, это, в самом деле, ты пела? Так пела? Я хотел тебе сказать…
Затворились дверцы, троллейбус тронул с места.
Вове было видно, как вдали исчезал красный огонек.
* * *
Трижды в месяц «водолюбы» из десятого класса ходили в городской закрытый бассейн.
Для Юли Жуковой это всегда было маленьким праздником. За окнами мороз, заносы, снег скрипит под ногами, а ты выходишь из кабинки в легком купальнике, не спеша подходишь к площадке, составляешь вытянутые вперед ладони и, наклонив голову, плавно прыгаешь вниз. Вода вдруг накрывает тебя с головой, над тобой замыкается волна, но ты выныриваешь, протираешь ослепленные глаза, весело фыркаешь и плывешь на середину бассейна. За тобой следит инструктор плавания, ты знаешь об этом и стараешься плыть четко, чеканя каждое движение.
Так и сегодня. Приняв душ, Юля вышла из кабинки, предчувствуя наслаждение прыжка, плавания, той замечательной зарядки, которую дает вода. В бассейне уже слышались веселые всплески, смех, который особенно звонко звучал здесь, под высоким сводом. В воде по кругу плыли рядом Виктор и Софа Базилевская.
Сердце у Юли невольно екнуло от какой-то неуловимой, подсознательной тревоги. Она хотела беззаботно засмеяться, крикнуть что-то остроумное, шутливое, но вместе с тем молча прыгнула и поплыла.
Ни Виктор, ни Софа не обратили на нее внимания. Они были увлечены своим делом – плаванием «в паре», когда пловцы помогают друг другу плавно и почти бесшумно разрезать легкие волны.
– Что вы делаете? – позвала Юля. – Что это у вас за стиль?
Виктор ничего не ответил, а Софа засмеялась.
– Витька изобрел новый способ плавания!
Юлю больно кольнуло и то, что Виктор, очевидно, специально для Софы «изобрел» этот новый способ, и то, что Софа назвала Виктора Витькой. И смех одноклассницы показался тоже вызывающим.
Жукова отплыла немного дальше, ощущая, как тревога и уже настоящая ревность сжимают ее сердце. Смех Виктора и Софы просто ранил девушку. Никогда еще у нее не было такого болезненного чувства, когда к горлу подступает горький спазм и перед глазами все словно закрывается туманом.
