Текст книги "Золотая медаль"
Автор книги: Олесь Донченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Ей дали прозвище Малярия Базедовна. Наряду с этим звали ее еще и маркизой. Так назвали ее девчата после того, как она увидела у Софи Базилевской накрашенные ногти и сказала: «Вы не ученица, а маркиза!»
Несмотря на это, кое-кто из учеников думал, что их «физичка» очень хороший человек. Она, например, почти никогда не ставила двоек. Если ученик отвечает на двойку, Евдокия Каземировна ставила тройку, а троечники всегда имели у нее четверки.
Правда, именно такая «доброта» учительницы у многих десятиклассников и вызвала к ней явное неуважение. Даже Мечик, получив как-то у нее тройку, вместо двойки, сказал:
– А нашей Малярии Базедовне, глядите, скоро «заслуженную учительницу» дадут. Подумайте – ни одной двойки по физике!
Никто не знал, какую оценку Евдокия Каземировна поставила Марийке. В мыслях любой решил, что больше как на двойку та сегодня не отвечала.
И вот на большой перемене Марийка подбежала к Жуковой:
– Ты подумай, Юля, она мне поставила четверку! Как тебе это нравится?
– А ты что, не довольна?
– Нет, просто оскорбительно. Будто какая-то подачка. На, мол, тебе и знай мою доброту. Ты же слышала, как я отвечала? Всего один раз, и то поверхностно, прочитала материал. Представляешь?
– Очень хорошо представляю.
– Ну, вот. Я не выдержала, Юля, сказала ей: «Евдокия Каземировна, ведь я отвечала на двойку». А она пожала плечами, говорит: «Вы хотите, чтобы я поставила вам двойку? Разве вы заинтересованы в том, чтобы снизить в классе процент успеваемости?» Так и сказала, подумай! Процент успеваемости!
Этот разговор двух подруг слышали и другие ученики. Мечик сказал:
– Марийка, что за музкомедия? Скажи Малярии «спасибо», и все!
Саша Нестеренко, которого за смуглость и черные кудри в классе называли цыганом, поблескивая глазами, доказывал:
– Сейчас «физичка» поступила правильно. Ведь ты физику знаешь и только случайно сорвалась…
– Меня бесит другое, – говорил Вова Мороз. – Малярия Базедовна даже не поинтересовалась, почему Марийка не выучила урок!
Так десятиклассники обсуждали сегодняшний ответ Марийки.
Нина Коробейник тоже удивленно слушала, как Марийка неуклюже отвечала урок. «Это – закономерность, – вдруг мелькнула у Нины мысль. – Раздутый успех, дутые „особые“ пятерки не могут стать чем-то продолжительным и постоянным».
Она с удовлетворением подумала, что у нее никогда не было ни одной посредственной оценки. Остается последняя четверть, самая короткая, а также и экзамены. Нет сомнения, что и на экзаменах у нее будут только пятерки. Она, Нина Коробейник, наверное, единственная получит золотую медаль.
Ей было безразлично, что одноклассники так поражены срывом Марийки, волнуются, хотят ей помочь. «Чудаки! Вот экзамены принесут еще более интересные материалы», – в мыслях разговаривала с собою Нина.
Юля Жукова предложила установить в квартире Марийки дежурство.
– Знаете, как Марийке теперь тяжело? – горячо говорила Юля. – Ну, помогает Варя, но ей ведь тоже надо учить уроки. Скоро к Марии приедет тетка, письмо прислала. Тогда будет легче. Но она еще работает, ей надо получить отпуск, сдать дела. На это нужно время. А мы что же? Тоже будем ждать тетку? Мы установим дежурство, поможем Марийке. Каждая из нас будет дежурить по два часа. Я, Варя Лукашевич, Лида Шепель…
Неожиданно она обратилась к Коробейник:
– Думаю, что ты тоже не откажешься?
– Каждый день два часа? – спросила Нина.
– Не каждый день, а через день-два, – объяснила Юля. – Будут дежурить только девчата.
Нина пожала плечами:
– Без меня никак не обойдется? Ведь скоро последняя четверть, подумайте! Экзамены на пороге! Через день-два часа, легко сказать! Сколько же это часов в месяц?
– Спроси у первоклассников, – посоветовал Мечик.
– За месяц я израсходую тридцать часов! – продолжала Нина.
– Мы здесь не арифметические задачи решаем! – вдруг вспыхнула Жукова.
– Как вам не стыдно! – неожиданно вмешалась Варя Лукашевич, глядя Нине просто в лицо. – Кто же станет считать часы, когда нужна помощь подруге?
Коробейник скривилась и как-то сбоку, презрительно глянула на Варю:
– Тебе что? Тебе все равно, хоть и провалишься на экзамене. А я действительно умру от стыда, если не получу золотой медали! Да наверное, и все вам будет за меня стыдно.
В классе воцарилась необыкновенная и вынужденная тишина. Одноклассники избегали смотреть на Нину.
И вот среди этой тишины Юля негромко сказала:
– А нам сейчас стыдно за тебя!
…Жукова возвращалась со школы вдвоем с Виктором Перегудой. Виктор чувствовал себя придавленным и молчал. Юля понимала, что делается сейчас в душе друга. Ей было жалко его, но все же она не удержалась, чтобы не заметить:
– У тебя такой вид, будто кто-то вылил на тебя ведро холодной воды.
– Наверное, еще хуже, – сказал Виктор. – Я же слышал весь разговор с Коробейник… Мне кажется, что я наелся полыни. Бр!..
– А почему же так? – насмешливо спросила Жукова. – Законный рудимент! Индивидуальная черта характера!
35
Нине Коробейник предложили отчитываться на комсомольском комитете о вожатской работе в отряде.
Она с готовностью шла на это заседание. Работа с пионерами по-настоящему увлекала ее. Нине казалось, что у нее есть выдающиеся успехи, и, очень возможно, комитет отметит ее как лучшую вожатую.
История с Сухопарой взволновала Нину, но все кончилось хорошо – школьник извинился перед учительницей при всем классе. Коробейник усматривала в этом свою собственную заслугу.
Накануне она детально обдумала все, что скажет на комитете. «Мало того, что хорошо работаешь, – думала Нина, – надо еще уметь преподнести свою работу, как следует расписать ее».
И в самом деле, она много рассказывала на заседании, какие у нее были трудности (значительно их преувеличив), как искала пути к пионерскому сердцу, рассказала об экскурсиях, собрании, о борьбе пионеров за высокую успеваемость. Из отчета можно было сделать вывод, что если бы не она, Нина Коробейник, то не велось бы никакой воспитательной работы среди школьников, и классный руководитель наверное убежал бы от своих пятиклассников.
– У кого есть вопрос к Коробейник? – обратилась Жукова к присутствующим, что-то впопыхах записывая стенографическими знаками в тетрадь.
– У меня, – сказала старшая вожатая Зоя Назаровна. – Что это за учет успеваемости, который внедрен в отряде?
– Можно отвечать? Обычный учет. В специальной тетради записываем оценки пионеров. У нас самое главное – борьба за успеваемость.
Дальше вопросы посыпались густо, Нина едва успевала отвечать. Она почувствовала беспокойство – неужели ее работа не такая успешная, как казалось?
– Скажи, пожалуйста, – спросила Жукова, – кто «подготовил» Кочеткова к выступлению на школьном диспуте «Моя любимая книжка»?
– То есть как это «подготовил»? – изумленно подняла брови Нина. – Конечно, его надо было подготовить. В этом, думаю, нет ничего такого…
– А вот сейчас увидим. Как ты его подготовила?
– Ну, как же? Написала ему все, что он должен был сказать. Разве он плохо выступал?
– Одним словом – снабдила шпаргалкой? Это, конечно, было легче сделать, чем поработать с парнем. А на диспуте он читал, как попугай, чужие слова!
В обсуждении отчета первой снова выступила Зоя Назаровна. Коробейник насторожилась. По собственному опыту знала, как часто первое выступление «задает тон» всему дальнейшему обсуждению.
– У тебя, – обратилась она к Нине, – довольно гордо прозвучало то, что пионерский отряд активно борется за успеваемость. Можно было бы и в самом деле гордиться, если бы он по-настоящему боролся за это.
Нина изумленно подняла брови.
– Я же привела факты!
– Боролись вы, – говорила дальше Зоя Назаровна, – не по-пионерски, а по-бухгалтерски. Вот, скажем, в пятом классе много двоек по арифметике. Как же ты, вожатая, и пионерский отряд помогли учительнице улучшить положение? Здесь было немало возможностей – интересных, настоящих пионерских мероприятий. Можно было, например, провести сбор, посвященный профессиям, в которых не обойтись без математики, организовать вечер интересных задач-головоломок. А вместе этого в отряде ведется обыкновенный бухгалтерский учет оценок, да еще и назначили пионера, который отвечает за успеваемость!
«Правда, правда», – мелькнула у Нины мысль, но здесь же девушка начала искать оправдания.
– И уже совсем плохо, – сказала Зоя Назаровна, – что Коробейник в последнее время не считает нужным совещаться со мной. «Мне некогда!» – заявляет она. Или: «Я сама знаю!» А мне кажется, что Коробейник надо совещаться и с учителями, и со мной. И очень жаль, что она зазналась.
«Итак, наверное, меня не отметят как лучшую вожатую, – подумала Нина. – Надо доказать этой Зое Назаровне, доказать…» Но что-то возразить старшей вожатой было трудно, она говорила правду.
Еще острее говорила Марийка Полищук:
– Мне было неловко слушать Коробейник, когда она только что отчитывалась перед комитетом. Это же был не отчет, а самовосхваление! Ни одного самокритичного замечания, ни одного намека на скромность! Нина, ты же откровенно нам замыливала глаза. Собраний было немало, темы разнообразные, это – правда. Но многие собрания проведены так скучно, что жалко был пионеров! Сначала ты работала неплохо, а потом решила, что ты уже приобрела большой опыт в работе, успокоилась, перестала искать и в самом деле зазналась! Зазналась ты, Нина, а того не заметила, что попала под влияние – смешно сказать! – пионера Кочеткова!
– Товарищи! – Коробейник встала с места. – Что она говорит? Влияние Кочеткова? Какая ерунда!
Жукова постучала карандашом:
– Сядь и слушай!
– Кочетков – присмотрись к нему – маленький бюрократ, – говорила Марийка. – Это же по его предложению ты завела в отряде эту канцелярщину. Учет успеваемости! Да разве это дело пионерского отряда? Ты так упивалась своими воображаемыми успехами, что даже не поинтересовалась, как работают другие отряды. А в них работа и интереснее, и содержательнее!
«Она права», – с тревогой подумала Нина. Вспомнилось, что и сама когда-то назвала Кочеткова «чиновничком», но никогда с ним не говорила об отрицательных чертах его характера, даже не старалась его перевоспитывать. И совсем незаметно для себя самой начала заводить в отряде канцелярщину, живые и интересные пионерские дела отодвинулись на задний план, а главным стал учет, погоня за количеством собраний, и все это в самом деле было лишь для проформы, очковтирательством.
Но чувство тревоги появилось совсем не от того, что плохо работала, что потеряно много ценного времени. Нет, сейчас Коробейник больше волновало то, что она бессильна дать Марийке отпор, ничем не может опровергнуть ее правдивые слова.
«Хорошо, – пульсировала мысль, – все справедливо, но зачем так остро подвергать критике на комитете? Разве нельзя было сказать обо всем этом тихо, без свидетелей, указать просто, по-дружески на ошибки?»
Нина подняла голову, дерзко сказала:
– Твоя правда, Мария. Признаю. Ты довольна?
«Это мне месть, – снова мелькнула тайная мысль. – За то, что выступила против ее кандидатуры».
– Нет, не довольна, – словно не своим голосом ответила Марийка. – Хочу, чтобы ты не только признала. Ты сумей исправить недостатки в работе!
Марийку поразил тон, каким Нина бросила это «ты довольна?» Стало обидно и больно.
– Тебя бесит наша критика? – остро спросила Жукова. – Напрасно, Нина! Мы же указываем тебе по-дружески, по-комсомольски. Все, что здесь говорим, это же помощь тебе! На ошибках иногда учатся, и незачем тебе злиться или падать духом. Не все у тебя плохо. Есть и хорошее. Там, где ты искала, создавала, там было интересно и заглушалась казенность. Как бурьян заглушается высокими всходами. Жаль, что раньше не поставили твой отчет. Наша вина! В творческой работе ты самая росла. А как только самоуспокоилась, зазналась, так и начала отставать от жизни.
– Факты! – воскликнула Нина.
– А, пожалуйста, вот тебе факт, – продолжала Жукова. – Помнишь, тебя как-то спросил пионер Лукаш Коровайный – правда ли, что в учебнике неправильно написано, будто земной шар когда-то был огненным? Что ты ответила? Не забыла? Ты прицыкнула, чтобы Лукаш «не молол ерунды» и ничего не слушал, так как в учебнике все правильно. Мальчик слышал где-то разговор о новой теории образования Земли. Разве так должна была ответить пятикласснику вожатая, десятиклассница? Но иначе ты ответить не смогла. Не смогла же? Так как не читала о новой теории, отстала! Мелкий факт, говоришь?
– Зато характерный, – заметил Перегуда.
«Коровайный! – подумала Нина. – Озорник, на которого я махнула рукой! Но случай такой в самом деле был».
– У меня большая дружба с Коровайным, – сказала Марийка. – Очень интересный мальчишка, ему все ужасно хочется знать. А вот никаких пионерских поручений в отряде ему почему-то не дают.
– Потому, что его может интересовать одно поручение, – раздраженно промолвила Нина, – побить где-то окна!
Нина сидела красная, тяжело дышала. Когда весь комитет единогласно признал ее работу неудовлетворительной, девушка едва сдержала себя, чтобы не пойти из комнаты, громыхнув дверью.
О Лукаше она словно угадала. На следующий же день он и в самом деле провинился: сломал возле школьного крыльца топольку.
Коробейник с удовлетворением сообщила об этом Марийке:
– А твой друг Коровайный что сегодня натворил! Это благотворное влияние твоей дружбы, что ли?
Немного спустя Нина была свидетелем Марииного разговора с Коровайным.
– Зачем же ты это сделал? – спросила у школьника Марийка.
– Большое дело! – скривился мальчик. – Тополька! Сколько она стоит? Рубль или два. У меня есть в копилке деньги – заплачу.
– Пусть даже она стоит всего гривенник, не в деньгах дело. Ты посмеялся над человеческим трудом, Лукаш, – говорила Марийка. – Люди посадили зернышко тополя, оно проросло, молодую топольку выхаживали, вокруг нее пололи сорняк, вспушивали землю. Зачем? Чтобы она украшала улицу нашего родного города. Ученики с любовью посадили ее у крыльца. А ты? Ты посмеялся над их желанием украсить свою школу! Мы мечтали, что вырастет стройный красивый тополь, и будет шуметь густой листвой. В жару тень от него ложилась бы на школьное крыльцо. И ты, ты, Лукаш, надругался и над человеческим трудом, и над нашей хорошей мечтой. А ты говоришь – заплатишь. За это деньгами не платят. Эх, ты!
Нина слушала с удивлением, как Марийка находит такие слова. А она, Нина, наверное, и не сумела бы так поговорить.
Но удивление сменилось глухим раздражением: «Подумаешь, поучает! Этого хулигана словом не проймешь!»
А тот день Нина возвращалась домой вместе с пионеркой Олей Лукошко, которая жила в соседнем доме.
– Здесь и Коровайный – в четвертой квартире! – сообщила она вожатой. – Только я на первом этаже, а Лукаш – на втором. А вы и не знали, что я живу от вас через дорогу?
Нина остановилась. «А почему бы не зайти к этому… другу? – подумала она. – Что себе думает его отец? Рассказать бы ему о поведении мальчика, о топольке, пусть бы поговорил с ним как следует! Что-что, а наверное оставит сегодня его без прогулки. А может и без обеда… Друг!..»
Нина простилась с Олей и зашла в четвертую квартиру. Отец Лукаша болел, был сегодня дома. Он пригласил вожатую садиться и внимательно выслушал все, что она рассказала про его сына.
– На него уже и учительница когда-то жаловалась, – сказал он. – Обещал исправиться, а вот, видите, снова.
– Где там исправился! – махнула Нина рукой. – Он стал хуже, чем был. Озорник настоящий! И учится плохо. Одним словом, вы, как отец, должны повлиять на него. Знаете, построже…
Но придя домой, Нина ощутила непонятное беспокойство. Было тревожно на сердце, неуютно. Она положила портфель с книжками и, не раздеваясь, села в кресло. Что же такое произошло? Словно не Коровайный, а она сама – пятиклассница, сломала деревце. Откуда это чувство?
«Я сделала правильно, – думает Нина. – Отцу надо было рассказать. Этот „друг“ слишком уж распоясался».
Неожиданно она поймала себя на слове «друг». И вдруг ей подумалось: «Ты же поэтому и пожаловалась на Лукаша, что он Мариин друг!»
– Неправда! – вслух думает Нина, схватывается и ходит по комнате, чтобы не слышать другого голоса, который кричит в груди.
В конце концов она успокаивается, снимает шубку. Входит мать, озабоченно осматривает на новое платье дочери:
– Не помяла ли? Гляди, чтобы не капнула чернилами! Переодевайся, доченька, обед на столе. Какая сегодня утка с яблоками! Пальчики оближешь!
– А крем есть на третье?
Нина спрашивает о креме, лишь бы что-то ответить матери. А думает о другом. Какой в самом деле дотошный Коровайный! Кто ему рассказал, что Земля была не горячая, а холодная? Другого бы это не заинтересовало, а он – что! Сразу прибежал, волнуется: «Как же в учебнике написали неправду?»
Утка была замечательная – золотая, яблоки – душистые, с поджаренной корочкой, как любила Нина. Но неожиданно за дверью послышался знакомый голос Оли Лукошко.
– Что случилось?
Нина выскочила из-за стола. Девочка была запыхавшаяся, бледная от волнения.
– Нина, отец очень бьет Лукаша! Ой, он так кричит! А никого из соседей нет дома!.. Ой, я так бежала!..
– Куда же ты? – кричит мать. – Нина, ты сумасшедшая! Оденься!
Не попадая в рукава, девушка впопыхах набросила шубку и выскочила за Олей.
Знакомая четвертая квартира. Нина рванула дверь – та была открыта. В передней, в уголке на сундучке, сидит съежившийся мальчик. Он сидит спиной к Нине, но она сразу же узнает его. Мальчик не поворачивает головы.
– Лукаш!
Девушка замечает, что вся его согнутая фигура мелко дрожит.
– Лукаш! – почти кричит Нина.
Тогда он порывисто поворачивается к ней. Его глаза встречаются с взглядом вожатой. Нина вздрагивает – глаза мальчика страшные, они лихорадочно горят.
– Ты? – сказал Лукаш. – Зачем ты пришла? Посмотреть? На, смотри! На!
Он вдруг сорвал из плеч рубашку. Нина отшатнулась, зажмурилась: его тело было в синяках, в темно-красных полосах. Так, зажмурившись, толкнула дверь в соседнюю комнату.
Отец Лукаша стоял у окна, молчаливый и хмурый.
Держась за косяк, чувствуя, как что-то клокочет в горле, Нина едва переступила порог.
– Как вы смели? Кто вам дал право? – задыхаясь, сказала она. – Вы же – не зверь, вы – отец! Да и звери не бьют своих детей… А вы… сына, свою кровь!.. Вы не нашли другого способа повлиять, схватились за ремень!
Отец подошел к кровати и тяжело опустился на нее.
– Вы… снова пришли? – тихо спросил. – Вы же хотели этого, хотели! Вы же сами толкнули меня! Вот и проучил. Места теперь себе не нахожу…
Эти слова словно пронизывают Нину. Только в эту минуты со всей ясностью она начинает понимать, какую страшную ошибку допустила, что не предупредила этого разнервничавшегося, больного человека. Не так надо было с ним говорить, не так. Надо было предупредить, что для Лукаша нужны хорошие родительские слова. У мальчика нет матери, он, наверное, очень соскучился по теплой ласке, он бы с радостью припал устами к родительской руке, но эта рука берет твердый ремень, и град ударов сыплется на худенькие плечи, на костлявую спину, на стриженную голову.
Нина прикусила губу, но не чувствует боли, не чувствует во рту соленую кровь. То, что сказал отец Лукаша, ранит острее.
Он поднимается и молча смотрит на нее.
– Идите прочь, – тихо говорит он. – Мне неприятно вас видеть!..
Как в гипнозе, Нина молча поворачивается и уходит. Она не помнила, как спустилась со второго этажа, как переходила дорогу. Увидела себя вдруг в своей комнате и опомнилась. Но от этого еще нестерпимее стала вся неприятность того, что произошло.
Теперь единственным желанием Нины было упасть на грудь родному, близкому человеку и все ему рассказать. Кому же? Матери?
Нина заранее знала, что скажет мать. «Ниночка, ты же абсолютно права! Он же – озорник, хулиган! Следует ли портить себе нервы из-за него?»
Отцу? Рассказать обо всем отцу…
Но девушка ощутила непобедимый стыд перед этим родным человеком, которого она так любила и уважала. Нельзя было представить, как глянет отец, как это его взволнует, как ему будет больно, что у него такая дочь!
Что бы дала Нина в ту минуту, чтобы иметь хорошую, искреннюю подругу – такую, какой когда-то была Юля Жукова и… и Марийка! Невыразимо захотелось, чтобы все было так, как когда-то, чтобы можно было пойти к Юле, к Марийке, обо всем рассказать. Со страхом и тоской Нина ощутила вдруг свою одинокость.
«Как же это произошло? Как произошло?» – украдкой повторяла девушка. Как она могла потерять и любимых подруг, и весь класс, весь десятый класс?..
В эту минуту для Нины уже не было никаких сомнений, что она осталась сама. Никто ей об этом не говорил, и никогда еще с такой острой выразительностью не ощущала она, что ни подруг, ни товарищей у нее сейчас нет.
Она подошла к окну. Из раскрытой форточки вдруг пахнуло свежей проталиной, корой деревьев, набухшими почками. В саду за окном давно уже растаяли заносы, и совсем незаметно началась весна.
Нина села на стул и приложила обе ладони к щекам. Щеки пылали огнем.
