Текст книги "Золотая медаль"
Автор книги: Олесь Донченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)
43
– Нина Коробейник!
Густо рассыпались аплодисменты, на задних рядах присутствующие восставали с мест, чтобы лучшее видеть.
Не спеша, Нина встала. Отец в шутку подтолкнул ее, но она, с подчеркнутым чувством собственного достоинства, горделиво прошла к столу президиума. В ту минуту она была не толстушкой ученицей, а по крайней мере сказочной принцессой невиданной красоты.
Вове Морозу вдруг припомнилось, как Нина когда-то подсказывала ему возможный сюжет картины о приезде в колхоз знатной гостьи. Наверное, сейчас девушка и воображала себя живой героиней этой картины.
Ощущая на себе взгляды сотен глаз – сияющих и восхищенных, – Нина остановилась перед столом, похожим на цветистую клумбу от великого множества тюльпанов, белых нарциссов и горящих роз. Лилии поднимали вверх свои снежно-белые чашечки.
– Внимание! Приготовиться! – промолвил в оркестре тихий голос, и послышался легкий стук палочки дирижера.
Татьяна Максимовна торжественно вручила Нине аттестат и четырехугольную коробочку с золотой медалью. Потом она какой-то миг молча и пристально вглядывалась в лицо ученицы.
Татьяна Максимовна, наверное, хотела сказать выпускнице что-то значительное и вместе с тем простое, материнское. Но только тихо вздохнула и, пожав ей руку, громко промолвила:
– Поздравляю вас! Пусть эта награда будет залогом ваших дальнейших успехов в учебе!
Дирижер взмахнул палочкой, у музыкантов надулись щеки, трубы вместе грохнули веселый туш, зазвенели медные тарелки, звонко ухнул барабан, заглушая треск аплодисментов. С Нины вдруг слетело высокомерие. Яркий румянец разлился пятнами по ее лицу, она растерялась, разволновалась. Радость, неудержимая радость нахлынула на нее – вот она, минута, о которой столько передумано и мечталось, вот блестящая победа ее, Нины Коробейник! Ради нее собрались сюда педагоги и родители, собрались все подруги и товарищи. Ради нее гремит музыка, и все в лучших своих нарядах, и директор школы поздравляет и жмет ей руку!
Девушка быстро пошла, почти побежала на свое место. Отец встал ей навстречу и, обняв, поцеловал в лоб. Она еще больше зарделась, укоризненно глянула на него – как это так, при всех на собрании! А в груди высокой волной поднималось счастье. Нина сама ощущает, как эта волна наполняет ей грудь, подкатывает к горлу, и хочется обнять весь мир и всех любить, даже такую холодную Малярию Базедовну, которая, кажется, хоть в конце года запомнила ее фамилию!
– Полищук Мария!
Нина вздрогнула. «Почему – Полищук? Ах, да, у нее тоже золотая медаль!»
И снова аплодисменты, снова гремит оркестр, и Марийка, держа в руках аттестат и коробочку с золотой медалью, поворачивается к присутствующих и затуманенными глазами смотрит в зал. На какой-то миг она словно застывает на месте и видит Юлю Жукову, Нину, Виктора, Варю Лукашевич и многих, многих других своих одноклассников и подруг. Видит педагогов, родителей, гостей…
Жукова сидит в третьем ряду, с одной стороны у нее – отец, с другой – мать. Нина пришла с Романом Герасимовичем, сейчас они оба склонились над раскрытой коробочкой, рассматривают медаль. Виктор – тоже с родителями и со старшей сестрой.
«Мама, только тебя нет! А ты пришла бы, обязательно пришла бы на этот вечер, когда твоей дочери вручают золотую медаль. Как бы ты радовалась! Что бы ты сказала, мамочка?»
Так с затуманенными глазами, улыбаясь, словно сквозь туман, шла Марийка на свое место, а ее ловили за руки подруги, провожали аплодисментами учителя, родители, ее одноклассники.
Друг за другом подходили к столу выпускники. Серебряные медали получили Юля Жукова, Виктор Перегуда, Саша Нестеренко и, совсем неожиданно для всех, Варя Лукашевич.
Это не было неожиданностью только для Марийки, которая последние два месяца напряженно работала с Варей и с особой заботой и старательностью подготовила ее к экзаменам. Это было бы невозможным, если бы сама Варя не начала учиться с исключительной настойчивостью.
Виктор нес коробочку с медалью осторожно, обеими руками, как хрустальную вазу. Когда он сел на свое место рядом с отцом, Степан Яковлевич быстро нагнулся к нему и шепнул:
– Ну, Виктор, спасибо! Порадовал нас… Верю, что и тот… будешь настоящим сталеваром, новатором…
После вручения аттестатов выступил с речью Юрий Юрьевич. Никогда еще не видели десятиклассники своего классного руководителя таким взволнованным.
– Друзья мои! – сказал он и вдруг замолк, снял пенсне и с особой старательностью начал протирать платочком стеклышки. Все поняли, что делается сейчас в душе старого учителя, и не у одного выпускника подкатился к горлу горячий клубок.
– Друзья мои! Так всегда – воспитаешь вас, обучаешь, а вы… вы – пурх, и прощай, школа! Ничего, ничего, так и должно быть. Вот мне и хочется сегодня проститься с вами и сказать на дорогу несколько слов… В самом деле – на дорогу, вы же оставляете родительский дом – свою школу. Я хочу прежде всего пожелать вам здоровья и счастья. Поверьте, это очень нужные в жизни вещи. «Что же такое счастье?» – спросите вы. Вот и я себя часто об этом спрашивал. И что же? Всегда приходил к мнению, что счастье – любимая работа на благо Отчизны… А любимая работа – это работа необыкновенная. Когда, знаете, человек любит свою работу, то вкладывает в нее все способности, всю свою душевную радость и свою душевную красоту. И тогда такая работа уже обязательно будет творческой, она одухотворяет человека, окрыляет его на высокие подвиги… Мы сегодня прощаемся, но это не пожизненная разлука! Пройдут года, и мы снова встретимся с вами. Вот здесь, в этом зале, чтобы вспомнить сегодняшний день прощания со школой, поделиться своими успехами, своим счастьем. Кто-то из вас выстроит первый атомный паровоз; другой спустится в глубины океана и разведает дно; третий приготовит снаряд для полета на Луну. Напишете книги, нарисуете картины, прославите нашу советскую землю новыми достижениями. Это будут радостные встречи с вами, праздник для нас, педагогов, и школы, которая дала вам крылья для орлиного полета!
Юрий Юрьевич пожелал своим воспитанникам с успехом овладеть избранной профессией, каждый день обогащать свои знания.
– Всегда и всюду, друзья мои, – закончил он, – помните о силе коллектива, так как кто остается сам, тот блуждает окольными путями и перестает идти в ногу с жизнью… Коллектив сделал вас людьми, он даст вам силу в руки, выведет на широкую дорогу жизни…
Со странным чувством слушала Марийка речь своего классного руководителя. Несколько лет она видела его изо дня в день, вся ее школьная жизнь, классные события, большие и маленькие – все было связано с ним. Казалось, что так будет всегда. И вот сегодня он в последний раз стоит перед ними, в последний раз видят ученики такую знакомую чеховскую бородку и пенсне. Юрий Юрьевич прощается. И кажется, что вот сейчас загудит паровоз, вздрогнут колеса и тихо тронут вперед, проплывет назад платформа, а на ней – фигура дорогого и родного учителя…
Татьяна Максимовна предоставила слово Марийке. У девушки была уже заранее обдумана речь, но под влиянием того, что сказал Юрий Юрьевич, под влиянием чувств, вызванных его словами, у Марийки появились новые мысли. Это было даже лучше, так как речь ее шла от самого сердца, искренняя и взволнованная.
Марийка поблагодарила учителей за науку, за воспитание, сказала, что каждый из выпускников сохранит о них самые светлые воспоминания. Потом она обратилась к Юрию Юрьевичу:
– Спасибо вам, дорогой учитель, за пожелание счастья. Мы все мечтаем делать большие дела, вы говорили здесь о них – об атомном паровозе, о ракетоплане. Все это будет создано нашим поколением! И я тоже мечтала о подвигах, и сейчас мечтаю. Но сама жизнь научила меня понимать суть подвига иначе, чем я до сих пор представляла. Я поняла, что подвиг – не только путешествие на луну, новый открытый закон о полете в стратосферу или новое усовершенствование самолета. Подвиг не только в неслыханной до сих пор блестящей операции хирурга, но также и в кропотливой, незаметной работе микробиолога над проблемой происхождения какого-то заболевания. И я хочу сказать такое: наверное, обо мне и о многих из нас не будет никакой вести – о нас не будут писать газеты и не будет греметь радио. Но это не значит, что мы не оправдали ваших надежд, дорогие наши учителя! Мы разъедемся во все концы Советского Союза, чтобы не покладая рук работать и работать, чтобы работа любого из нас слилась в единое счастье любимой Родины. Вот за то, что вы научили нас высочайшему – безмерно любить и гордиться своей социалистической Отчизной, вот за это – самая горячая и сердечная благодарность от всех нас!
Марийка закончила, но ей показалось, что не все сказала, ей хотелось найти еще какие-то слова, такие значительные и искренние, чтобы они по-настоящему выразили всю благодарность Юрию Юрьевичу. Мысли вдруг разбежались, и тогда Марийка быстро шагнула к столу и молча пожала учителю руку.
Но вот торжественная часть закончилась, в зале поднялись гул, смех, приветственные восклицания. Бывшие десятиклассники поздравляли друг друга с аттестатом зрелости, отовсюду слышались шутки, разговоры, оркестр в последний раз сыграл туш.
Нину окружила целая толпа подруг и товарищей. Вова Мороз, Юля Жукова, Виктор, Лида Шепель, Базилевская… Все пожимали ей руки, поздравляли с медалью, девчата обнимали подругу, и то и дело слышать звуки поцелуев. Юля Жукова сердечно прижала Нину к себе, поцеловала и шепнула:
– Нинка, ты с нами! Всегда! Правда?
Растроганная Нина ничего не могла ответить, только молча обнимала подругу. Ведь все могло быть иначе, совсем иначе. И тогда не было бы этих теплых рукопожатий, но, наверное, без этой нежности и дружеских объятий сама медаль показалась бы кусочком холодного металла.
Нина искала глазами Марийку. В эту минуту в особенности хотелось видеть ее возле себя.
К Марийке, протискиваясь сквозь круг ребят и девчат, подошла незнакомая женщина с высокой пышной прической.
– Вы не знаете меня, – сказала она, – но мне много рассказывал о вас Виктор. Да, да, я его мать, Лукерья Федоровна. И я давно хотела вас увидеть. Очень рада, что вот сегодня… Одним словом – примите и от меня поздравление!
Она по-матерински тепло обняла Марийку.
– И не только от меня, а от всех матерей, которые здесь присутствуют… Мы счастливы за вас… Спасибо, дочка! Чтобы была ты здоровой и веселой!
От женских волос, от ее платья исходила какая-то ужасно знакомая смесь ароматов, таких уютных – то ли печеного хлеба, то ли душистого мыла, то ли васильков. Марийка прижалась к ее груди головой, и вдруг все то, что подсознательно ни на минуту не оставляло ее сегодня, выметнулось наверх, прорвалось горячими удушливыми спазмами, которые подступили к горлу, сжали дыхание…
Марийка едва превозмогла себя и поблагодарила женщину, а потом быстро пошла в каморку возле раздевалки. Она вскочила туда, где стояли ведра и швабры, села на сундучке с опилками и задрожала от неудержимых слез. Закрыла лицо руками, но слезы протекали между пальцами – горячие, молчаливые, безутешные…
Издалека, с зала, долетали до Марийки отголоски разговоров, взрывы смеха. В каморке было совсем тихо и сумрачно. Пахло мокрой рогожей и керосином.
Дверь тихонько растворились, и на пороге остановилась фигура женщины.
– Ну, так и знала… Как со слезами, так сейчас сюда…
Марийка вздрогнула и повернула к женщине мокрое лицо.
– Так и знала, – повторила Агафья Кирилловна. – Подежурь, говорю Настя, за меня, а я пойду утешать девушку. Я же всех утешаю. Как кто из учениц прошмыгнет сюда, так я и знаю, что надо утешать… А меня… меня кто утешит?..
Старенькая гардеробщица примостилась рядом с Марийкой и неожиданно всхлипнула:
– Голубка моя… Сонечка…
Слезы так и потекли по ее морщинистым щекам, одна капля задрожала на бородавке под глазом.
– Доченька… Под Сталинградом ее…
– Сонечка? – повторила Марийка.
– Соня. Сестрой была в полевом… Такая была… Разве расскажешь? А теперь каждая из вас… каждая напоминает мне Сонечку…
Марийка легонько погладила плечо старушки. Понимала, что здесь никакие слова утешения не нужны. Перед этим горем старой матери и своя собственная боль затихла, тяжелое воспоминание затуманилось, исчезло.
Агафья Кирилловна обняла Марийку, Марийка – ее и так сидели обе в полутьме: одна уже заканчивала свой жизненный путь, вторая только начинала его.
– Ну, хватит!
Агафья Кирилловна достала платочек, подумала и вытерла Марийке, как ребенку, подбородок.
– Хватит, говорю. Подруги ждут. А может, уже и автобус приехал.
Они вышли из каморки. Коридором спешили Варя и Юля.
– Марийка! Где ты бродишь? Мы тебя везде ищем! Скорее давай аттестат на сохранение Юрию Юрьевичу! Сейчас поедем!
– А что, уже есть автобус?
Жукова махнула рукой:
– Уже все сели! Тебя ждем! Ой, что это к тебе за паутина прицепилась?
Возле школьного подъезда стоял красный автобус. Из раскрытых окон махали десятки рук.
– Скорее! Скорее! Что же вы?
Вторую часть вечера предполагалось провести далеко за городом, на берегу реки. Хозяйственная комиссия в составе Лиды Шепель, Софии Базилевской и Вовы Мороза еще два дня назад подыскала хорошее место на берегу Донца, в дубовом лесу.
Хоть какой просторный был автобус, а все же в нем стало тесно. На пикник ехали все выпускники, Юрий Юрьевич, Надежда Филипповна, Олег Денисович, родители Виктора и отец Нины Коробейник. Ехали еще две официантки из ресторана. Они везли в корзинах булочки и колбасу – это дополнительно, так как всю остальную провизию и посуду завезли раньше.
Марийка даже не заметила, как проехали центр и окраину с приземистыми коттеджами рабочих велозавода, как выехали за город, как мимо окон побежали телеграфные столбы с рядами проводов и закружили поля с молодыми лесными полосами.
В автобусе было шумно и весело. Неустанно звучали смех и шутки, не успевала стихнуть одна песня, как начиналась другая. Прекрасный и свежий голос Вари Лукашевич, которая сидела, обнявшись с Марийкой, вырывался из общего хора, и казалось, что его подхватывает игривый ветерок с полевых просторов.
Песня рвется из груди, ветерок дует из окна, косматит волосы, лопочут занавески, проплывают рощицы, и снова поля и поля с высокими хлебами…
Неожиданно повеяло свежестью реки, автобус круто повернул налево, и уже побежали навстречу луговые цветы, настоящий ковер из клевера, золотого лютика и ромашки. Виктор закричал:
– Ястреб! Смотрите, ястреб!
Все высунулись из окон. Над лугом летела большая серая птица, ее храбро атаковали несколько маленьких птичек. Если какая-то птичка слишком близко подлетала к птице, она делала в воздухе быстрое движение, словно ныряла вниз.
– Смотрите, смотрите, – восторженно кричал Виктор, – эти птички кажутся против него лилипутами!..
– Не лилипутами, а пчелами, которые стараются ужалить! – отозвалась Жукова.
Вова Мороз высунул в окно голову:
– Это не ястреб! Какая ерунда! Сова! В самом деле – сова! Ее что-то выгнало из дневного укрытия. Смотрите, как она неуклюже летит!
– Ну-ка, пустите и меня! – просила Марийка, заглядывая в окно через головы. – Пустите же! Я вам скажу – ястреб или сова!
Но птицы уже не видно было. Марийка увидела за лугом лес, а за ним гору. Гора была укрыта лесом, на ней высились густолиственные дубы, и сквозь них растопленным красным золотом струилось предвечернее солнце. Реки еще не видно за высокими кустами, но вот и она сверкнула розовой от заката солнца полосой.
Автобус остановился у переправы. Река была широкая и полноводная. У берега стоял паром – две большие лодки с настланными на них досками. На холмах противоположного берега белели в гуще садов дома.
Юрий Юрьевич первым прыгнул на паром и подал руку Надежде Филипповне. За ним начали прыгать другие. Звонко застучали каблуки на деревянном помосте. Виктор и Саша Нестеренко взялись за длинные жерди и погрузили их в воду.
– Взя-ли-и! Вместе! Еще раз! – запел Виктор, налегая грудью на жердь и отталкиваясь ею от дна. – Вовка, ты как там рулишь? Налево давай! Ну, что за друг! Ему говорят – «цоб», а он – «цабе!»
Вова Мороз, стоящий на корме и обеими руками удерживающий грубо сколоченный деревянный руль, тут же понял всю немудрую механику руления. Вода зашумела, запенилась, паром медленно тронул вперед.
– Со скоростью архиерея, едущего на велосипеде! – засмеялся Олег Денисович. – Помните, у Чехова?
Он подошел к Вове и начал ему помогать. Рулить был тяжело, Олег Денисович положил просто на помост свой новенький белый картуз, в котором был похож на капитана, и русые волосы сбилось ему на лоб.
Паром с тупым толчком ткнулся в песчаный берег.
Место для пикника выбрали у подножия горы, в лесу, где река делала крутой изгиб. Все вдруг замолкли, пораженные тишиной, которая, казалось, дрожала в воздухе, как туго натянутая струна. Притронься к ней звуком – и она ахнет в ответ тысячеголосым эхом, подхватит, понесет, убаюкает. Только далеко где-то на опушке грустно куковала кукушка и какая-то птичка устало допевала свою песенку. Над водой столбом играли комары.
Розовый отсвет на поверхности реки все больше темнел. Где-то на горе еще догорал луч, а здесь, под горой, уже властно надвигались сумерки. Они шли из чащи и несли с собой могучую волну влажных ароматов вечернего леса. На застывшей воде разбегались легкие круги от чуть слышных всплесков верховодок, хватающих мошек. Лесная чаща на противоположном берегу казалась уже совсем темной стеной. Бесшумно проплыла лодка со стожком травы. Дедушка стоял на корме с веслом. В последний раз обозвалась кукушка и затихла.
На крутом берегу, просто на траве, уже были расстелены скатерти и выставлены закуски. Вспоминая пионерские походы, молодежь отправилась собирать хворост. По лесу покатилась звонкая перекличка, и тишина разом звякнула, ойкнула, рассыпалась стеклянными осколками…
Ужинали при свете огромного костра, багровыми бликами танцующего на воде. Было много веселой суеты, шуток, песен.
Саша Нестеренко, которому в автобусе не посчастливилось сесть рядом с Марийкой, сейчас набрался смелости, подошел и сел за ее спиной так близко, что Марийка слышала его дыхание, когда он старательно выводил:
Сичі в гаю перекликались,
І ясень у раз скрипів…
– Тебе что, – спросила Марийка, – неудобно возле Олега Денисовича?
– Не совсем. Возле тебя удобнее.
– А может, возле меня место уже занято? – И в ее голосе неожиданно для нее самой прозвучало нескрываемое лукавство.
Саша вдруг растерялся:
– Извини, я же не знал…
Он хотел уйти, но Марийка придержала его за руку:
– Да подожди! Вот сколько мы с тобой учились в одном классе, а как-то не приходилось нам поговорить вдвоем.
– Не было общих интересов, – вздохнул Нестеренко. – Ты же в астрономы нацеливалась, а я, как решил, что пойду по медицинской линии, так и до конца десятилетки…
– Ну, общие интересы у нас были, – сказала Марийка, – а только…
– Только ты не обращала на меня надлежащего внимания…
Марийка снова засмеялась:
– Надлежащего внимания! Вот как! Кстати, какие ты «посторонние» книги читал во время уроков?
– Я же не только во время уроков. Я всегда читаю, книги брал в двух библиотеках. Последняя, какую я прочитал, – «Обрыв» Гончарова. Это уже второй раз. Из медицины тоже читаю, «Хирургию», например. Страшная книжка, и такая, знаешь… Как это сказать?
– Феноменальная?
– Вот, вот, – обрадовался Саша, не замечая Марииной иронии. – Тянет к себе. А ты какую последнюю книжку прочитала?
Юля Жукова подбросила в костер хвороста. Пламя на минуту уменьшилось, ударило густым дымом, сквозь него пробивались золотые змейки, и вдруг загоготало, рванулось вверх, взорвалось искрами. Хворост затрещал, огонь то и дело менялся – он то выигрывал красными, словно зловещими, языками, то вдруг становился ясно-желтым, то вихрился синими кудрями.
Освещенная мигающим пламенем, на берегу стояла Варя Лукашевич. Далеко над заснувшей рекой разлегся ее голос:
Віють вітри, віють буйні.
Аж дерева гнуться…
Казалось, что это поет сама загрустившая Наталка Полтавка, придя с ведрами к колодцу…
Уже давно густая полумгла обняла и речку, и берег. Давно уже тьма блуждала под широкополыми дубами. Только иногда под крутым берегом издавала звук сонная рыба или, может, сом, ночной путешественник, выплывал из ямы на охоту. Издалека, с соседнего колхоза, долетали звуки радио. Полумгла и расстояние делали их мягкими и нежными. Будто разбуженная песней Вари, на противоположном берегу обозвалась какая-то птичка и затихла.
Все несколько минут молчали под впечатлением песни.
Юрий Юрьевич сел перед костром на корточки и начал шевелить в нем палкой. Высоко полетели искры.
– Итак… – промолвил он. – На чем мы остановились? Таким образом, у нас сегодня последний вечер. Последний вечер… – Голос у него вздрогнул. – У вас, юные друзья, завершился важный этап в жизни. Кончились школьные годы, а вместе с ними и ваше детство. Шел человек на гору, десять лет шел. Вышел на вершину, остановился и ахнул: какой простор вокруг, какие пейзажи, какие заманчивые дороги!
Тем временем часть молодежи разошлась кто куда. Степан Яковлевич привез удочку и собрался куда-то под лес порыбачить.
– А вы что надумали? – остановил его Олег Денисович. – Я хоть и не рыбак, а знаю, что ночью рыба не клюет. Надо же ей и поспать.
– А сом? – почему-то торжественно промолвил Степан Яковлевич. – О соме забыли? Сом – ночной богатырь! А они здесь, в Донце, есть, есть… Я и кусочек мяса захватил…
Ребята и девчата кружили над рекой, кто-то пошел на Казачью гору.
– Пошли и мы на Казачью! – предложила Юля.
Виктор, которому хотелось побыть с Юлей вдвоем, с готовностью согласился. Через четверть часа они уже стояли, взявшись за руки, на вершине горы, по колени в густой траве.
Далеко внизу Виктор и Юля увидели свой костер. Он казался в темноте яркой свечкой. На его фоне двигались черные фигуры.
– Так как же, Витя, – спросила Юля, – ты пришел к окончательному решению?
– Окончательно. Ты не сердись, Юленька. Я уже был в отделе кадров. Неделю еще погуляю, отдохну, а потом – на завод.
– Ну, а я через два дня – в Каховку.
Юля обернулась к Виктору.
– Я хочу тебе сказать, Витя, если бы ты решил иначе… ну если бы ты отказался от своей мечты, от завода, я бы перестала тебя уважать.
– Хоть бы это было и ради тебя?
– Хоть бы и ради меня. Витюсь, ничего не изменится? Правда? Я буду учиться в университете, ты будешь работать на заводе. В одном же городе.
– Я поступлю на заочный, Юля.
Они сели на траву.
– Вот и прошло десять лет, – сказала Юля. – Я помню, как пошла в первый класс. Это было в Казахстане. Есть такая станция Бертис, два километра от Балхаша. Я хочу, чтобы ты представил, Витюсь: степь, которой нет конца, вдали кое-где каменистые сопки, абсолютно голые, в кустиках пожелтелой полыни. И вдруг среди этого рыжего пространства – голубое озеро, по нему плывет пароход. Я бы сейчас с готовностью поехала туда еще раз. А тогда… Понимаешь – сорок второй год, отец работал в железнодорожном депо, и депо эвакуировали на Карагандинскую железную дорогу, в Бертис. Поселок среди степи, а рядом – казахский аул. Я ходила с мамой выменивать у казахов на чай пшеницу. Нам давали на паек такой прессованный чай в плитках. У меня была подружка Ажар, казашка. Ты не слушаешь? Это тебе не интересно? А мне сейчас приятно вспомнить.
– Слушаю, слушаю, Юля. Рассказывай, мне все интересно. Я представляю тебя девочкой…
Совсем недалеко прозвучал смех и послышались голоса. Потом кто-то испуганно позвал:
– Ой, кто здесь?
Юля узнала Мариин голос. Марийка была с Нестеренко, а с ними Варя Лукашевич и Вова.
– О великий аллах! – воскликнул Вова. – Куда мы попали? Пятеро медалистов и между ними один я, грешный и безмедальный!
– Ничего, Вовочка, – утешила Юля, – медаль развила бы в тебе гордыню, а так ты – скромный живописец, за лето нарисуешь хорошую картину, ну, например, «Вручение медалей моим товарищам».
– Ой Юля, ты такая жестокая! – сказал Вова. Он подошел к самому краю и, подняв руку, с пафосом продекламировал:
…Один на вершине стою я…
– Что ты делаешь! – позвала Варя и испуганно оттянула его от обрыва. – Костей не соберешь!
Ночь была темная и душная. Ни звезд, ни месяца. Где-то за лесом изредка и лениво мигала молния. Было уже далеко за полночь. Казалось, что тьма становится густой и мохнатой, как шерсть. Даже далекая молния в последний раз мигнула и исчезла. Внизу только угадывалась неясная полоса – там вилась река.
Костер на берегу начал гаснуть. Он еще светился, как исполинский глаз, но уже не было в нем ни буйства, ни силы.
И в тот миг, когда тьма и тишина соединились, кажется, в одну глухую и жуткую стену, Варя снова запела песню. Сначала тихо, вполсилы, а дальше все громче. Все начали подпевать.
Возле костра, наверное, услышали пение. Оттуда донесло: «Га-га-га-а!»
Виктор составил рупором ладони, изо всех сил позвал:
– А-го-ов!
В ответ повеял разбуженный ветерок, зашелестела трава, зашумели спросонок дубы, и костер на берегу разгорелся, вспыхнул и снова взмыл вверх. Золотые искры роем полетели в темное ночное небо.
…Низко над горизонтом, словно прорвавшись сквозь пелену туч, сверкнула яркая звезда. Ветерок налетал порывами, и с каждой минутой становилось свежее. Дубы на горе шумели теперь, не стихая. Далеко внизу заклубилось что-то седое, и Марийка закричала:
– Туман! Гляньте, туман над рекой!
– Утро! – воскликнул Виктор. – Утро! Светает!
И все поняли, что яркая зоря над горизонтом – утренняя зоря, и что все, все: и порывы свежего ветерка, и шум листвы, и седой туман – все это перед близким рассветом…
На минуту все замолкли. Стояли, взявшись за руки, на высокой горе.
О чем думал каждый из них? О заманчивых ли, волнительных дорогах жизни, что ждали их, юных и пылких, о ярком ли солнце, или, может, молчаливо клялись друг другу в вечной дружбе?
Затаив дыхание, смотрели, как над зазубринами далеких и темных лесов уже родилась нежная и трепещущая, как лепесток, ясная полоска…
Здравствуй, рассвет, здравствуй, юность!..
1953
