Текст книги "Всё на земле"

Автор книги: Олег Кириллов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Вера сказала:

– Мои соседи… Все семиклассники. Так и ходят втроем.

И голос у нее уже был совсем спокойным.

– А я знаю, где вы живете, – Рокотов взял ее под руку, сам удивляясь своей смелости и где-то втайне надеясь, что этот жест останется незамеченным ею и торопился что-то говорить, пытаясь переключить ее внимание на голос и слова. – Вообще-то я думал, что вы можете сегодня не сдержать слово и тогда мне действительно пришлось бы завтра зайти к вам в больницу… Он говорил и говорил что-то в том же роде, уже не сосредоточиваясь на словах, и думал о том, что она совсем не убирает руку и это очень хорошо, потому что дальнейшее развитие разговора в том тоне, который был ею предложен, могло бы привести к явному разрыву – и тогда надо было бы опять что-то изобретать. А у него никогда не было способностей, чтобы плести какую-то тонкую игру с женщинами, и он не одобрял тех из своих друзей, которые могли разыгрывать целые спектакли. В эти минуты он понял очень простую истину: ему не хочется терять это знакомство. Открытие подобного рода было для него не совсем неожиданным и все же вызвало какую-то растерянность. Он поймал себя на мысли, что продолжает развивать сюжет о том, что он делал бы, если б она не вышла сегодня, и что этот ход выглядит сейчас довольно смешным, потому что слишком много слов поясняют в общем-то незатейливую идею, и это смутило его, и пауза показалась ему ужасно длинной и издевательской; он совершенно растерялся, когда она вдруг засмеялась.

– Слушайте, а вы знаете, сколько времени мы с вами бродим? – спросила она.

Он глянул на часы:

– Что-то около получаса. Вы торопитесь?

– А вы нет? Уже одиннадцать. Пора.

– Когда мне приехать?

– Когда хотите. Вот мой дом. Я живу с бабушкой. Она у меня очень строгая. Имейте это в виду. Я пойду.

Он кивнул головой. Смотрел ей вслед, пока она медленно поднималась на крыльцо. Загадал: если обернется – все будет хорошо. Она не обернулась. Хлопнула дверь.

И вновь убегала под колесами автомобиля проселочная дорога. Мотор ревел яростно и весело, и Рокотов поймал себя на мысли, что улыбается… Как мало все-таки нужно в жизни человеку… Очень мало.

Да, видок у первого секретаря. Брюки и рубашка с засученными рукавами. А Логунова никто никогда не видел без галстука… Может быть, пора подумать кое о каких вещах? Ведь он – первый секретарь райкома… Да разве в галстуке дело? Не по этому его будут оценивать… По делам, по решениям. По отношению к людям.

Когда ставил машину в гараж, подошел Никитич, сторож. Поздоровался.

– Поздновато домой идете, Владимир Алексеевич…

– Так уж вышло.

– Ночи-то какие, – сказал старик, – молодые ночи…

Дома он принял душ, переоделся в мягкую пижаму. Свалился на кровать. Достал только вчера купленную книжку…

И раньше читал мало: не хватало времени. Теперь, судя по всему, будет еще меньше возможностей. А читать надо.

Почему-то хотелось думать о Вере. О каких-то пустяках, связанных с ней. Странно. Характерец, видимо, у нее еще тот, Вон как взяла его в работу. И все-таки удивительно, что в ней Рокотову нравится все. Теперь он может себе в этом признаться. В таком возрасте уже умеешь разбираться в людях и, как правило, видишь даже то, чего не хотелось бы видеть.

Ругал себя за разговор с Павлом Никифоровичем. Как он мог так говорить со стариком? Но ведь бывало же у них, что срезались до крика, а назавтра кто-либо шел с повинной. Тогда было другое. Тогда Дорошин был шефом и мог себе позволить выслушать несогласие со своим мнением. Это было игрой. А теперь все по-другому. Теперь они должны искать решение, основываясь на других моментах. Что нового он, Рокотов, узнал сегодня? Разве новостью было для него то, что Сладковский карьер потребует сноса двух сел? Нет, не новость. Он знал и думал об этом раньше. Но тогда верил в то, что есть инстанция, в которой совместят, обсудят все факты и за него. Он – исполнитель. Почему горный инженер Рокотов должен думать о полях, о черноземе, о психологии людей, чьи дома упадут под бульдозером? Есть кто-то, кто возьмет на себя всю ответственность. Кто-то… Кто он этот кто-то? Может быть, он уже собирает вещички и покупает билет для отъезда на новое место работы – и что будет после него, его уже совсем не интересует? Может быть, садятся за стол несколько людей и решают судьбу и сел, и их жителей, и каждый, понимая ответственность свою за это решение, утешает себя фразой о государственной необходимости, о народном рубле, о высших интересах. А ведь правду надо уметь отстоять, и она не всегда бывает логична. Так как же быть? Может, прав Павел Никифорович? Металл – сейчас главное. Две-три тысячи гектаров снятого чернозема откроют доступ к миллионам тонн руды. А земли у нас хватит. Может, прав Дорошин? Даже наверняка прав. Пока что у Рокотова только надежды, рожденные разговором с Насоновым. Чепуха. Думал об этом и раньше, да все полагался на тех незнакомых ему людей, которые избавят его от необходимости думать и решать. Привыкли мы надеяться на кого-то, удовлетворяясь ролью исполнителя. Это дает возможность спать спокойно. Всегда над тобой есть инстанция, которая должна определить программу твоих действий. И живут многие припеваючи, потому что могут они только исполнять. Так легче. Так проще. И на душе и в карьере.

Ведь и Дорошин знал его, Владимира Рокотова, как исполнителя. Может, поэтому и стоял за него все эти годы. Рекомендовал для самостоятельной работы, надеясь на свое влияние и в будущем. Так как же жить?

Есть выверенный путь. Пойдешь по нему – все будет как надо. За Дорошиным – как за каменной стеной. Все обсчитано, все учтено. Да только в этой твоей жизни не было ничего своего. Все было дорошинское. А ведь живешь ты.

Заснул поздно.

7

Утром Рокотов прямо из дома пошел к Дорошину. Знал: старик сейчас на работе. Привычка у него выработалась такая. Утром, ни свет ни заря, а уж сидит в своем огромном кабинете, маракует. Ходили слухи, что именно в эти часы у него идеи рождаются, когда в громадном здании комбината только он и сторож, В КБ по этому поводу ходила ехидная реплика: «Дорошин гениален только тогда, когда в здании комбината нет других». Старик знал об этой фразе и иногда заявлялся в мыслительную, полагая, что реплика принадлежит Саньке. Садился на диван и говорил тягучим злым голосом:

– Уехал в область, чтобы не создавать для некоторых мыслителей психологической аномалии… Надеюсь на возникновение великих идей к четырем дня, когда я вернусь.

Нарушать его уединение в эти часы было позволено только орлам из мыслительной, и то не по пустякам. А для проникновения в кабинет у всех были ключи от приемной. Рокотов еще не успел сдать свой ключ, да и Дорошин пока не заикался об этом.

И все же, усевшись в кресло напротив Дорошина, Владимир подумал, что старик ждал его. Уж больно спокойно глядел на гостя.

– Здравствуйте, Павел Никифорович.

– Здравствуй, С делом?

– Да.

– Сообщи.

Ох, как хорошо они знали друг друга. До того хорошо, что Рокотову начинать разговор не хотелось. Так и казалось, что переведи он дух, произнося фразу, и сразу же Дорошин продолжит ее до конца,

– Я объясниться, Павел Никифорович. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Я ваш друг и остаюсь таковым.

Дорошин усмехнулся:

– Володя, ты ж теперь крупный руководитель… Ну разве можно такие детские разговоры со мной вести? Ты хочешь утвердить перед старым Дорошиным свое кредо… У него мало сил, у старика, он бился всю жизнь и учил тебя это делать… Ты правильно начал все вчера… Правильно. Рявкнул, басовые ноты показал. Чего ж пасовать теперь? Пару обходов на фланге, нажим по фронту, то бишь решение бюро, и Дорошин лежит на лопатках и умоляет о прощении! А ты диктуешь. А?

Ночь, видно, для него не получилась. Тени под глазами, вид усталый. Не те силы. Шестьдесят пять скоро грохнет. Сидит тяжело, мешковато.

– Вы меня учили не отступать, если веришь в свою правоту, – сказал Рокотов.

– А ты веришь? Ты, горный инженер божьей милостью…

– Вы тоже знаете, что я прав.

– Значит, будем воевать, – задумчиво сказал Дорошин. – Воевать будем, Владимир Алексеевич. Обидно, что именно с тобой. Лучший ученик… Сказать по правде, когда планировал свой уход отсюда, думал пойти с ходатайством о твоей кандидатуре на свое место. Теперь придется думать.

Длинная пауза. Рокотов взглядом провожает автобус, сделавший круг по площади. Зудит о стекло муха. Часы мягко и чуть встревоженно отбили два удара.

Скрипнула дверь. Бочком, неуклюже, влез в кабинет Григорьев. Кашлянул:

– Можно, Павел Никифорович?

– Заходи…

Санька подсел к Рокотову, развернул перед ним карту:

– Вот тут надо брать… Прямо на дне оврага… Посмотрел сейсмограммы, геофизические расчеты., Что-то должно быть. И близко от поверхности.

Дорошин глядел на него чуть насмешливо:

– Саша… Друг мой Саша… А ты, я вижу, уже приглядываешься к другим окопам?

Сашка моргнул глазами, снял и протер полой рубашки очки;

– Павел Никифорович… Дело он говорит. Ну подумаешь, еще с годик повозимся… А как людей переселять, дома сносить… Могилы отцов и дедов… Я о могилах почему-то подумал… Странно, наверное?

– Так, – Дорошин поднялся. – Та-ак… Обстановочка… Что ж делать будем?

– Работать! – сказал Сашка.

И снова скрип двери. На этот раз в проеме – всклоченная шевелюра Ряднова.

– А ты? – хрипло спросил его Дорошин. – Ты как думаешь? Тоже по Кореневскому варианту навострился?

Петька глядел то на него, то на Сашку.

– Нет, о чем речь? Два года ночи не сплю – и псу под хвост? Саш, ты что?

– Надо поглядеть, – бормотал Григорьев и выписывал колонки цифр прямо на полях карты, – поглядеть… Тут может быть тоже интересная штука.

– Псих, – Ряднов сел напротив Рокотова. – Я вот что, Володя… На мне самая грязная работа была… Понимаешь, все авансами живу… Ради этого проклятого карьера я от кандидатской отказался… Надоело. Если не быть нашему карьеру, то я пас… За науку сажусь.

Дорошин стоял у окна, сутулый, огромный. Упрямый затылок покраснел, жесткая седая поросль топорщилась на шее.

– Та-ак… – еще раз сказал он и резко повернулся к Сашке. – Выходит, ты теперь не будешь работать в КБ? Может, уж сразу инструктором пойдешь к Владимиру Алексеевичу? А? Или тебе зарплата в двести восемьдесят надоела? Хочешь на сотне в месяц посидеть?

Сашка встал, глянул на Рокотова, почесал подбородок:

– Да нет, Павел Никифорович… Мне моя работа нравится.

Рокотов не поднимал глаз от стола. Разглядывал его сияющую поверхность, обследовал взглядом каждую трещинку. Было почему-то очень стыдно: и за себя, за свое страшно двусмысленное положение во время этого разговора, и за Сашку, вдруг заговорившего так робко и стеснительно, а больше всех – за старика, за его слова, за этот взгляд, насмешливый и выжидающий… Таким его Рокотов никогда не видел.

– Ладно, я пойду, – он встал, застегнул ворот рубашки, – я пойду, Павел Никифорович… До встречи, ребята.

Он не глядел ни на Сашку, ни на Петра. Пока шел к двери, чувствовал, что все смотрят ему вслед, и это было неприятно тоже потому, что знал: сейчас Дорошин разразится руганью в его адрес, в ход пойдут упреки, которые он никогда не решился бы высказать в глаза, а ребята будут сидеть молча – и никто не скажет в его защиту хотя бы слово.

Спускаясь по лестнице, он думал о том, что не надо было приходить сюда, все было и так ясно после вчерашнего разговора. Старик полез в амбицию, и теперь уже нет смысла пытаться гасить огонь. Теперь Дорошин начнет действовать: Рокотов знал это хорошо, знал, что именно в такие минуты, когда стариком движет гнев, он энергичен и неутомим и его решения всегда остроумны. С чего же он начнет? С обкома? Навряд ли… Только что выдержал битву за свержение Логунова и вдруг сразу же с жалобой на своего выдвиженца? Нет, он слишком умен, старик. И все же надо быть готовым к ударам с этой стороны.

Когда шел через площадь, подумал о том, что, судя по всему, торопится. Следовало бы еще раз обмозговать с карандашом в руках все «за» и «против». Ведь может случиться и так, что горячку порет. А если принять за основу правило меньших потерь? Когда Братское море создавали – затопили несколько сотен квадратных километров тайги… Большая потеря, несомненно, зато выгода какая? А ну-ка начали бы расчищать будущее дно… Сколько бы провозились… И гидростанция была бы пущена в строй гораздо позже, и страна получила бы намного меньше электроэнергии.

Надо зайти к Гуторову. Знал привычку председателя исполкома с утра, перед поездкой по полям, с полчаса прикинуть план на день. Так и есть, гуторовский газик уже у подъезда.

Шаги по лестнице гулко отдаются в пустом здании. Рокотов не спеша поднялся на второй этаж, пересек холл. В двери приемной торчит ключ. А на вешалке – гуторовский дождевик, с которым председатель исполкома большую часть года не расставался, как и с знаменитыми на весь район резиновыми сапогами, которые всегда лежали в багажнике газика.

Еще в приемной Рокотов услышал басовитый голос Гуторова:

– Ты мне мозги не заливай, – громыхал он, – что у тебя за поголовье, я знаю. Если ты на отсутствие пастбищ будешь жаловаться при твоем поголовье, то что тогда говорить другим?.. Имей в виду, разговор с тобой может быть серьезный… – Он увидал Рокотова и добавил: – Вот тут ко мне Владимир Алексеевич зашел, так что сейчас я ему тоже скажу о твоих фокусах.

И положил трубку. Встал, сделал несколько шагов навстречу Рокотову. Пожимая руку, пояснил:

– Томилин опять песню старую запел… Пастбищ у него не хватает. Скот негде пасти… Предлагает отдать часть поголовья соседям. Сорок гектаров у него зимой взяли под будущий ГОК, отгородили, и на том дело кончилось.

Невысокий, широкоплечий, лицо в крупных оспинках, стоял он перед Рокотовым. Бывший председатель колхоза, агроном. О нем говорили, что работник он золотой, да, дескать, калибра не того, какой нужен для его теперешнего поста, что Логунов подмял его в свое время. Однако Рокотов помнил одно из выступлений Гуторова на бюро по поводу строительства сельского Дома культуры в Ивановке. Было выступление резким, даже злым и шло вразрез с позицией Логунова. И другие моменты отмечались, когда Василий Прохорович с мужицкой осторожностью выжидал расстановки сил на бюро. Не было у Рокотова цельного представления об этом человеке, и это беспокоило, потому что деньки впереди ждали не очень спокойные и хотелось знать, кто же рядом с тобой?

Сели. Гуторов полистал календарь, покачал лобастой, почти лысой головой: времечко летит. Рокотову казалось, что он преднамеренно затягивает паузу, хочет, чтобы первый секретарь сам высказался.

– Что вы думаете по поводу отчуждения земель для нового карьера? – спросил Рокотов, чуть даже озлившись на Гуторова и решив сразу брать быка за рога. На прямой вопрос надо отвечать прямо.

– Думаю, что надо все очень тщательно взвесить. – Гуторов покраснел, потер лоб ладонью, будто давая себе передышку, потом глянул прямо в глаза Рокотову. – Считаю, что вопрос очень сложный… Нельзя сразу же решать его однозначно., Понимаю, что вы можете мне ответить: время, государственные интересы… Все я понимаю. Но у нас хотят взять лучшие в районе земли.

Рокотов молчал, будто приглашал Гуторова высказываться дальше.

Председатель исполкома встал, прошелся по мягкой ковровой дорожке:

– Понимаю вас, Владимир Алексеевич… Вы инженер… И избрали вас, вероятно, потому, что район мыслится в перспективе как промышленный. Вы молоды, у вас впереди все… Может быть, я устарел. Все-таки пятьдесят три года… Вот был у меня Павел Никифорович… Требует скорейшего решения вопроса об отчуждении.

– Вы планировали куда-то ехать, Василий Прохорович?

– Да. В «Рассвет».

– В одиннадцать мы собираем всех руководителей и секретарей парткомов по молоку. Мне хотелось бы, чтобы вы присутствовали тоже. Может быть, даже выступили.

– Я знаю… Мне Михайлов звонил еще вчера поздно вечером. Я готовлю выступление.

Гуторов смотрел в неподвижное лицо Рокотова, пытаясь увидеть в нем реакцию на речь свою, сказанную минуту назад. Хоть бы искорка в глазах промелькнула.

– Я успею до совещания съездить в «Рассвет», Владимир Алексеевич. Так что вы скажете относительно дорошинского вопроса?

– Вы председатель исполкома. Вам и решать.

– Но вы тоже член исполкома… И первый секретарь райкома партии. Дорошин просит обсудить вопрос в среду.

Гуторов хотел сказать «требует», но потом подумал, что это слово может вызвать у Рокотова ненужную реакцию. Смягчил.

– Давайте обсудим в среду, – согласился Рокотов и встал. – Езжайте, Василий Прохорович… И постарайтесь не опоздать… Жду вас.

Он пошел к двери. Гуторов стоял у своего стола и смотрел ему вслед. У двери Рокотов обернулся:

– Я слышал, Василий Прохорович, что вы рыбак заядлый… Взяли бы когда-нибудь с собой на рыбалку… А то ведь ни мест, ни приемов рыболовецких не знаю… А?

– Можно, – улыбнулся Гуторов. – Выберемся когда-нибудь, Владимир Алексеевич… Обязательно выберемся.

– До встречи, – сказал Рокотов и вышел.

Гуторов еще с минуту постоял у окна, размышляя о состоявшемся разговоре. Вспомнил вчерашнюю беседу с Логуновым во время поездки в Славгород.

– Не знаю, – говорил Логунов. – Не знаю, Василь Прохорович… О Рокотове мне что-либо трудно сказать… Держался все время в тени… Полагаю, что парень честный, но самолюбивый… Даже жестокий в чем-то… Работать с ним, конечно, будет нелегко. Но, может быть, с другой стороны, в нем не будет таких борений, как у нас с тобой… Они, молодые, лишены во многом сомнений… Они рационалисты, дети века техники… Вот в этом, может быть, и выигрыш для всех, кто рядом с ним. Такие, как он, берут все на себя. И победы, и поражения.

– Выигрыш? Какой же тут выигрыш?

– Несомненный… – Логунов задумался. – Сейчас партийному и советскому работнику нужно уметь принимать решения, за которые, может быть, придется отвечать… Они, молодые, умеют это. У них крепкие сердца, и они не признают валидола… Пока, конечно… А мы с тобой… и не только мы… Да, руководитель должен уметь ставить на карту все: карьеру, судьбу свою, авторитет. Ты подумай, что это за руководитель, если он исповедует только принцип золотой середины? Чего он добьется? Что сделает? А ведь таких сколько угодно. Иные боятся резких выводов из-за того, что хотят досидеть в руководящем кресле до пенсии, другие настолько привыкли думать головой начальства, что о другом методе руководства и не помышляют. Нет, тут нужны молодые… А рядом с Рокотовым должен быть ты, старый, испытанный вояка… Чтобы не зарывался молодой, чтобы не ломал дров…

– Нужен я ему? – сказал тогда Гуторов. – Он того и гляди предложит мне подбирать себе работу.

– Чепуха. – Логунов отмахнулся. – Ты работаешь не по его милости, и не ему раздавать посты… Нет, вы должны найти общий язык.

– Поглядим, – неуверенно сказал тогда Гуторов.

Да, Рокотов штучка… С таким придется хлебнуть горя. Это уж точно. Одна привычка сидеть и даже бровью не шевельнуть в беседе чего значит. Как истукан какой. То ли дело был Логунов. С ним делили все по-товарищески. И горечи, и радости. Тот ясен был совершенно. И это создавало уверенность в работе. А этот мальчишка… Да, сейчас Дорошин совсем развернется. И так уже подменил собой многие из инстанций… Куда денешься, если он на миллионах сидит? Приходится порой даже на исполкомовские мероприятия деньги выпрашивать. А он даром ничего не дает. Даст, а потом и припомнит. И все обращает себе на пользу.

Гуторов взял с вешалки дождевик, закрыл кабинет. Думал о том, что любопытно будет сегодня глянуть на то, как новый первый секретарь будет проводить совещание по сельскохозяйственным вопросам. Так ли он будет уверен, как в проблемах горного дела?..

А Рокотов, стоя у окна и наблюдая, как Гуторов усаживается в машину, размышлял о другом. По давно установившейся привычке «прокручивал» в памяти весь разговор от начала до конца. Нашел только один «прокол» – надо было яснее показать Гуторову, что относится к нему по-доброму. А ведь можно и обидеть человека. Сидел как мумия… Мумия… мумия… Что-то связано с этим словом? Ах, да… Игорь говорил, что так называют в Чили тех, кто цепляется за свои бывшие привилегии… Жуткое слово. Как там они: Франсиско и Виктор Олеанес с его наскоками на вечного своего оппонента, за которыми кроется самая настоящая привязанность к Франсиско, человеку и пожившему больше, и видавшему всякие беды? Трудно им там, ох как трудно.

Вспомнил почему то руки Франсиско, крупные, узловатые. Пальцы с расколотыми ногтями. Человек знает цену тяжкому крестьянскому труду. Удачи тебе, компаньеро.