Текст книги "Всё на земле"
Автор книги: Олег Кириллов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
3
«Рейхсфюреру СС.
На сегодняшний день, 14 мая 1942 года, в рейх прибыло лишь двенадцать эшелонов с черноземом, вместо запланированных девятнадцати. Операция «Дионис» выполняется армейским командованием неохотно. Мешают и партизаны. Прошу выделить целевым назначением для исполнения всех охранных мероприятий по операции «Дионис» не менее десяти батальонов СС. Иначе я не смогу гарантировать выполнение программы полностью.
Обергруппенфюрер СС Краузе».
ЧАСТЬ
1
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1До поезда в Славгород оставалось еще много времени, и Владимир Рокотов решил позвонить Чугарину. Виделись давно: месяцев шесть назад. Игорь приезжал по своим журналистским делам на Славгородщину. Вместе с работником обкома партии проехали несколько районов, где в перспективе должны были закладываться новые разработки, и однажды вечером ввалился в кабинет к Владимиру насквозь промерзший, веселый. Тогда они несколько часов посидели и поговорили, Рокотов расспрашивал Чугарина о Лиде – Игорь смеялся и махал рукой:
– Слушай, я по-прежнему по утрам сам жарю себе яичницу. В конце концов у меня все чаще и чаще появляется мысль, что пятнадцать лет назад я совершенно напрасно женился на твоей сестре… Теперь она месяцами пропадает где-то севернее Байкала, уточняет трассу новой железной дороги, которую скоро должны начать там строить… Дочь у моих родителей… Ты знаешь, я случайно обнаружил, что она закончила уже седьмой класс… В один прекрасный момент я узнаю, что она вышла замуж…
Сам Чугарин делил свое время между поездками в Латинскую Америку и Дальним Востоком, между заседаниями в Комитете защиты мира и работой в агентстве. Как-то проговорился, что есть мыслишка по части докторской диссертации, но дело это, дескать, нескорое и поэтому с рекламой можно подождать. Вообще зять достался Рокотову не из очень удобных. Бывали моменты, когда схватывались с ним по самым больным проблемам, как говорят, не на жизнь, а на смерть. Случалось, что расходились по разным комнатам, хлопнув дверью. И все же было в Игоре что-то такое, что нравилось Рокотову. То с фотокорреспондентом он месяцами вышагивал по джунглям Мозамбика, сопровождая отряд партизан, идущий на задание, то неделями бывал под бомбежкой во Вьетнаме, его репортажи обходили всю прессу страны. Недавно вот был в Чили и беседовал с президентом Альенде.
Телефон Чугарина Рокотов с трудом отыскал в записной книжке. Набрал. Короткие гудки. Выждал еще, минуту, повертел диск. Снова гудки. Походил по номеру, постоял у окна. Отцветал май, и Москва была захлестнута морем буйной зелени, и от этого особенно яркими казались краски неба, воды. У подъезда гостиницы дежурили красные автобусы «Интуриста», стыла очередь на остановке такси – машины подходили одна за другой, но людей прибавлялась еще больше.
Только с четвертой попытки телефон ответил нетерпеливым голосом Игоря. Рокотов не успел сообщить, что находится в Москве, как Чугарин заорал в трубку:
– Слушай… Ты себе не представляешь, как ты кстати… Где ты? В «России»? Номер?.. Так… А теперь слушай… Я сейчас за тобой приеду, и мы сразу ко мне… Я тебя познакомлю с такими людьми…
Он бросил трубку, не дослушав Рокотова.
Машина пришла через пятнадцать минут. Чугарин выскочил на тротуар, облапил Владимира:
– Давай садись… Некогда…
– Живешь-то как? – спросил Рокотов.
– Все так же… Лида в Сибири… Иногда, когда ей удается добраться до райцентра, звонит…
– Слушай, Игорь, куда ты меня везешь?..
– Сейчас мы заскочим за двумя товарищами и ко мне домой… Отличные люди. Ты увидишь.
Машина остановилась у гостиницы «Интурист». Игорь выскочил, почти бегом кинулся в подъезд. Вернулся через две-три минуты.
– Они приедут прямо ко мне… Двинулись…
Рокотов разглядывал его тугой упрямый затылок.
Роскошную шевелюру Чугарина уже тронула седина. Издали это не было заметно, но вблизи явственно просматривались белые нити.
– Лихо живешь, – сказал Рокотов. – Уже сорок стукнуло, а ты еще рысцой бегаешь…
– По-всякому бывает, Володя… Ну, а твой комбинат?
– Уже не мой…
– Сняли?
– Почти. Избрали первым секретарем райкома.
Игорь повернулся всем телом к нему:
– Поздравляю… Растешь… А куда же Логунова?
– Начальником областной кинофикации.
– Жаль… А не думаешь ли ты, что это работа Дорошина?
– Не думаю… Хотя, в какой-то степени, не исключаю и его воздействия на события.
– Это что ж выходит? С рудника ты прямо в первые секретари райкома? Да… Впрочем, ты ведь был у Дорошина секретарем парткома… Года четыре, пожалуй? Потом пошел начальником рудника. Все правильно… Партком в комбинате был на правах райкома. Прошу прощения, недоучел твоего предыдущего опыта.
Рокотов глядел в его желтые, со смешинкой глаза и пытался понять: обычная ли это насмешка Чугарина или же все сказано всерьез.
– А хочешь, и тебе скажу, милый родственник, а? Чугарин достал сигарету, сунул ее в рот. – Вот так, напрямик, по-простому? Если бы я знал, как решается вопрос, я бы постарался вмешаться… на стороне Логунова. Это, конечно, ущемило бы твои планы, но Логунов был на месте… Я в этом глубоко убежден.
– Этот вопрос решал не я…
– И ты тоже… Не лицемерь, родственник… Всем нам иногда очень приятно вот так: раз-раз… и через несколько лестничных площадок, я уже не говорю о ступеньках. Ах, человеческое тщеславие…
– Слушай, я могу выйти из машины.
– Чепуха. Ты стал чувствительным… Не узнаю тебя. В общем, извини, я рад видеть в тебе ровную разумную психологию, взвешенность в поступках… Всегда завидовал таким людям. Но ты мне действительно нужен. Поговорим потом, может быть, я даже к тебе специально приеду. Когда у тебя поезд?
– В десять с минутами…
– Времени много. Успеем и поговорить.
Машина остановилась у дома, где жил Чугарин. Игорь пошептался с шофером и взял Рокотова под руку:
– Идем… Гостей сейчас привезут, а мы с тобой кое-что приготовим…
Рокотов уже знал все приметы отсутствия Лиды в доме. Конечно же Игорь спал на диване. И на полу лежала газета с сигаретным пеплом. И безусловно, на посудном ящике легкий слой пыли, а яичная кожура валялась везде, где только можно.
Они молча навели порядок в комнатах, организовали закуску. Игорь вытащил из бара две бутылки коньяка, шампанское. Сели друг против друга.
– Не женился еще? – Чугарин глядел устало, только сейчас Рокотов увидал мешки под его глазами.
– Пока нет… Если соберусь – извещу тебя в первую очередь.
– Как дела у Жанны?
– Не знаю… Давно виделись… По-моему, у нее хворает дочка…
– Скажи, а ты уверен, что справишься с работой?
– Уверен. Если не справлюсь – попрошусь на старое место. Что у тебя за гости, ты так и не сказал.
– Чудесный народ… Два чилийских товарища. Один – руководитель земельного кооператива, второй мой коллега, журналист. Друг президента Альенде. Ездили по стране, знакомились с нашим опытом. Франсиско – это председатель кооператива – коммунист, Виктор Олеанес – социалист… Оба умницы… Увидишь.
Они помолчали. Игорь меланхолично сворачивал кулек для пепла сигареты. Рокотов глядел на чучело попугая, висящее на стене.
– Это я привез из Индонезии. – Чугарин наконец завершил работу над кульком, повертел его перед глазами, словно любуясь, сбросил туда пепел. – Ты скажи мне вот что, родственник, скажи прямо и честно твое мнение о Логунове.
Рокотов пожал плечами:
– Хороший руководитель.
– Почему же он ушел?
– Я не знаю… Вернее, не совсем уверен, что я прав…
– И все же?
– Он агроном по образованию. Район развивается сейчас преимущественно как горнорудный… То, что было возможным несколько лет назад, сейчас исключается.
– Чепуха. Ты думаешь не так. Ты понимаешь отлично, что дело в другом. Дорошин… Вот кто решал все. Лауреат Государственной премии, орденов иконостас… Авторитет в министерстве непререкаемый… Отец всего крин… Что было в Васильевском районе? Грязь, хилые колхозы, культура, далекая от потребностей… И вот приходит много лет назад Дорошин… И пожалуйста!
– Новый город… Сколько населения у вас сейчас? Около двадцати тысяч? Это уже что-то… Дороги, жилье по последнему слову… Дворец… таких и в Москве немного. Отчисления приличные… Снабжение налажено на должном уровне. Об институте своем думаете уже… И все благодетель Дорошин. А?
– Он действительно крупный организатор.
– Согласен. И все же Логунов был прав… тысячу раз прав, когда возражал против отчуждения земли под карьеры. Металл, руда – это нужно, это очень нужно, но ты посмотри, что делается с землей… Ты же там начальником рудника был… Теперь Дорошин на коне. Логунов устранен, а в райкоме свой человек…
Рокотов встал:
– Ты говоришь это мне… Почему же не сказал здесь, в Москве, у нас в обкоме?..
– Скажу… Я о тебе думаю, о тебе…
– Ты мне надоел. Черт меня дернул звонить.
– Вот-вот… еще дня не проработал первым секретарем, а уже слов неприятных слушать не хочешь.
– Иди ты… знаешь куда…
– Это он у меня в доме…
– Я могу уйти.
– Кончай женские штуки, родственник… это нечестный прием. Садись на место.
Рокотов усмехнулся. Вновь сел в кресло, вытянул ноги:
– Слушай, я теперь понимаю, почему от тебя жена в Сибирь сбежала. Такого выдержать – надо крепкие нервы иметь.
Чугарин вдруг рассмеялся:
– Это меня черт впутал в такую рациональную семейку.
– Помню, как ты мечтал в нее впутаться… Часами у Лиды под окнами общежития торчал. И записки какие писал и письма с практики.
Игорь замотал головой:
– Было. Забыть бы тебе про это уже пора. Женишься сам – посмотрю, как ты заживешь. Слушай, Володя, а не засиделся ли ты, брат, уже в девках, а? Сколько тебе? Тридцать два? Многовато для начала…
– А я не хочу торопиться.
– Романтичная история, – сказал Игорь, – прямо как в слезливых фильмах: он любит ее, а она его, но верна мужу… А он сохнет не по дням, а по часам, не курит, не пьет, на женщин не смотрит…
– Эх, дать бы тебе по шее, – мечтательно сказал Рокотов, – до сих пор мечтаю хоть раз двинуть кандидата наук и обозревателя… Так ли уж крепко они стоят на ногах?
– Ты знаешь, я обязательно приеду этим летом к Николаю в Лесное. Тебя проведаю тоже… Интересно поглядеть, каким ты будешь через пару месяцев? И знаешь еще что… ты женись… Это я тебе честно говорю… Ты понимаешь, холостяк в тридцать с лишним – явление не совсем ясное… Тем более партийный работник.
Рокотов слушал его слова, думал о том, что с Игорем что-то произошло. Что – он не знал. Может быть, на службе?.. Язык у зятя злой, характер петушиный. Гордится тем, что может высказать правду любому. Им ведь, таким, не очень сладко живется. Можно быть совершенно честным человеком, ни в чем не поступаться истиной, но это еще не значит, что нужно для этого лезть на рожон. А вдруг с Лидой что-нибудь? Характер у сестренки мужской, жесткий… Игоря подмяла под себя еще до замужества. Ни в чем никогда не уступит. Нет, не может быть, чтобы Лида… Скорее всего, на работе что-то. Он же неисправим, Игорь. Высказал кому-либо тираду, подобную той, которую только что пришлось услышать ему, Рокотову, и считай, что завел врага. А сколько их, судя по потенциальным возможностям характера Чугарина, у милого зятя? Можно только предполагать.
2В дверь квартиры позвонили.
– Виктор… Виктор Олеанес, – сказал высокий худой человек в очках, стеснительно улыбаясь. – Мы немножко опоздали. Нас возили на Выставку… Франсиско увлекся… Он сам сел за руль трактора…
Франсиско – коренастый, стриженный ежиком, кивал головой. Потом что-то сказал.
Олеанс перевел:
– Говорит, что если б имел в своем кооперативе пару тракторов «К-700», он был бы счастлив…
– Да-да, – Франсиско стиснул руку Рокотову, потянул Олеанеса за рукав, что-то сказал ему. Виктор взял Рокотова за плечо:
– Он говорит, что счастлив и тем, что видит здесь завтрашний день нашей родины – Чили…
Они сидели за столом в кабинете Игоря.
– Вы очень неплохо знаете русский язык, – сказал Рокотов Олеанесу.
Виктор изучил его очень быстро… – Чугарин ловко разлил коньяк по рюмкам. – Два года назад, когда я был в Чили, мы говорили только на испанском.
– Чтобы понять друга, надо знать его язык. – Олеанес протянул Рокотову рюмку. – Мне очень приятно быть здесь… Я люблю Россию… Ваш Толстой, ваш Достоевский… Чайковский… Ваш социальный роман девятнадцатого века. Тогда это было… как это., начало. Ваша борьба с фашизмом потрясла мир… Именно кровью ваших людей завоеван теперешний гуманный мир.
Франсиско отставил свою рюмку в сторону, заговорил что-то быстро и резко. Олеанес ответил ему коротко, потом повернулся к Рокотову:
– Мой друг… как это… немного экзальтирован.
Сейчас мы продолжаем давний спор… Он говорит, что теперешний мир не столь гуманен… Приводит в пример положение у нас на родине. Да, в нашей стране пока что идет напряженная борьба с фашизмом… Да, у нас гремят выстрелы из-за угла и погибают патриоты, но мы верим в то, что наши традиции выдержат это испытание. Наша страна сорок лет живет в условиях демократии… Я хочу вам сказать – это единственная страна в Латинской Америке… Наш народ сможет обуздать кучку провокаторов и фашистов, не нарушая национальных традиций.
Олеанес перевел свои слова, сказанные Рокотову по-испански, адресуясь к Франсиско. Тот вскочил и начал что-то резко говорить Виктору.
Игорь шепотом переводил его слова на ухо Рокотову.
– Ты идеалист… Ты глянь на мир прямо… Газеты открыто пишут, что в Боливии эта скотина, бывший майор Маршалл, готовит три тысячи наемников, в Чильяне фашисты открыли стрельбу по местному университету, в Вальпараисо они взорвали машину министра внутренних дел, в Пуэнте-Альто разгромили местное управление школ… Наконец, они спровоцировали волнения на медном руднике «Эль-Теньенте»… Ты видишь, к чему идет дело?
– Ты тоже не прав… По-твоему, сейчас у нас один выход – гражданская война… Ты максималист, Франсиско…
– Я не говорю о гражданской войне, ее можно предотвратить… Нельзя быть таким идеалистом, Виктор… Ленин говорил о том, что каждая революция должна уметь защищаться. Мы же ничего не делаем для того, чтобы быть готовыми защищать сделанное нами. У себя в Эль-Конте мы забрали землю у пелукона Шредера. Отдали ее четыремстам семействам бедняков. А Шредер в открытую вооружает бандитов и говорит мне о том, что скоро возьмет землю обратно вместе с посевами. А начальник карабинеров капитан Босанья каждый вечер ходит играть к нему в бильярд…
– Кто такие пелуконы? – тихо спросил у Игоря Рокотов.
– Это от слова «пелука», так назывался головной убор испанских колониальных чиновников. С тех пор этим словом называют тех, кто меньше всего заботится о национальных интересах Чили, кто думает прежде всего о том, чтобы набить собственный карман.
Олеанес полуобнял за плечи Франсиско:
– Я говорю тебе, – переводил Игорь; —что наш народ, народ О’Хиггенса и Рекабаррена, знает, откуда ему грозит опасность… Он сомнет заговорщиков в тот момент, когда сочтет это нужным. Но мы живем в просвещенном обществе… ты, человек, проживший трудную жизнь, ты понимаешь, как важно давать народу гуманные цели…
– А Джакарта? сказал Франсиско. – Там погибло много сотен тысяч людей. Там тоже мечтали о гуманизме. А защитить его не смогли.
– Я все это уже слышал от тебя, – устало отмахнулся Виктор. – Ты подумай вот о чем… Мы национализировали медь, мы национализировали предприятия американской ИТТ, мы отдали землю крестьянам… Скажи, кто посмеет объявить народу о возврате к прежнему? Нация проклянет этого человека.
– Фашизм не выбирает средств… Вспомни о Гитлере. – Франсиско вскочил, пробежал от окна до кресла Олеанеса, сел рядом. – Ты подумай об этом…
– Гитлер, – сказал Виктор. – Может, ты вспомнишь еще о Чингисхане? Это будет совсем убедительно. Есть вещи, которые совсем невозможны в просвещенном мире. В древние и средние века жгли на кострах за веру… Сейчас это невозможно. Самый безоглядный узурпатор и тот понимает, что такие вещи вызовут возмущение даже среди его собственных сторонников. Гитлеровский фашизм раздет донага в Нюрнберге, раздет перед всем миром. Его последователи сейчас побоятся судьбы своих предшественников, повешенных по приговору.
– Ты идеалист, – Франсиско закурил, – ты идеалист, который закрывает глаза на грозные признаки… Если человек не видит чего-то, он ошибается. Если же он не хочет видеть… тогда… тогда…
Олеанес положил ему руку на плечо:
– Франсиско, ты знаешь, что я люблю тебя… Мы друзья, и я понимаю, что ты настоящий солдат чилийской революции… Поэтому можешь обвинить меня в чем угодно, я прощу тебе это. Ты недооцениваешь роли общественного мнения в мире. Вспомни борьбу Вьетнама… Неужто ты думаешь, что американцы не могли бросить на эту страну все имеющиеся у них средства ведения войны? Они сделали бы это и не поколебались ни секунды, если б не боязнь осуждения мировой общественности. У них – ракетно-ядерное оружие, и оно помогло бы им в течение одной недели выпутаться из вьетнамского мешка… Однако они не пошли на это. Тебе что-нибудь говорит этот факт?
Игорь торопливо переводил Рокотову быструю речь Олеанеса. Говорил шепотом. Иногда останавливался, подыскивая наиболее точное выражение. Виктор то и Дело снимал очки, держал их несколько секунд у самого лица и точным движением вновь водружал на нос.
– Я знаю все твои тезисы. Ты хотел бы, чтобы национализация в Чили приняла широкий размах. Ты хотел бы создать народную милицию и вооружить ее… Поверь мне, друг мой, это было бы гибельным для Народного единства. Именно таких действий от нас ждут враги. И тогда в ряды наших противников встанут даже те, кто сейчас идет с президентом Альенде. И в первую очередь – армия.
Франсиско закурил:
– Я скажу тебе, Виктор… Скажу… Когда Хорхе Видела загнал меня, тебя и тысячи других чилийцев в концлагерь Чакабуко, мы не раз говорили о том, что парламентаризм хорош только тогда, когда обе стороны соблюдают законы. Ты три с половиной года просидел в холодном бараке без медицинской помощи и приличного питания. За что? За то, что голосовал за президента Виделу на очередных выборах. А потом он тебя же упрятал в пустыню Атакаму… Нельзя быть таким доверчивым к классовому врагу… Миллионер Урур далек от той мысли, что с тобой, со мной и с другими, кто хочет отобрать у него все фабрики, нужно разговаривать по-светски… Когда ему будет удобно, он отдаст приказ стрелять в нас. А ему будет удобно, когда мы идеологически разоружимся. Да-да… И не улыбайся. Что общего может быть между мной, крестьянином, и пелуконом Шредером, у которого по земельной реформе мы отобрали несколько тысяч гектаров?.. Неужто ты думаешь, что он будет вести со мной какие-либо переговоры? Нет. Они уже сейчас стреляют в нас. Они открыто поддерживают связи и снабжают деньгами эту черную банду «Патриа и либертад». Они нас убивают, а мы строго следуем закону.
Виктор сказал Рокотову:
– Вы не удивляйтесь… Он говорит правду. В нас стреляют. Однако он очень… как это говорят у вас в России… он очень… горячий, очень горячий человек… Ему везде чувствуется крайность. Жизнь Франсиско была трудной. Он обрабатывал землю и знает тяжелый труд. Его очень любят в Эль-Конте… Его знает сенатор Корвалан и высоко ценит мужество этого человека. Франсиско сорок семь лет, а пятнадцать из них он просидел в тюрьмах за свою борьбу с несправедливостью.
Он в нескольких фразах передал Франсиско содержание своих слов, сказанных Рокотову. Франсиско кивнул, на секунду накрыл громадной своей ладонью руку Олеанеса:
– Ты не думай, – начал переводить Игорь его слова, адресованные Виктору, – что сказанное тобой моему русскому другу охладит мое сердце… Я верю президенту Альенде, я верю Лучо, моему товарищу Луису Корвалану, я верю моему народу. Но почему не понесли наказания убийцы генерала Шнейдера эти недоноски братья Мельгоса? Почему они отъедаются в тюрьме, вместо того чтобы предстать перед судом народа? Почему не судят Густавссона, подорвавшего опоры электропередач возле Антофагасты? Сейчас он выпущен под залог и разгуливает на свободе. А два матроса из Антофагасты, у которых нашли коммунистические листовки, томятся в казематах у генерала Лагоса… Говорят, их пытают. Что ты скажешь на это?
Виктор покачал головой:
– Да, ты прав… Это дело рук врагов. У нас их много. Послушай, Франсиско… Мы пришли в гости к нашим друзьям… Вот стоит вино, вот еда… В конце концов, поспорить с тобой мы всегда успеем. А сейчас нам надо быть достаточно разумными, чтобы не продолжать этот спор. Просто мы с удовольствием встретим когда-нибудь наших русских друзей на чилийской земле и покажем им, как уважают чилийцы представителей родины Ленина. Я правильно говорю, Франсиско?
– Да-да… – кивал тот.
Потом был разговор о Москве, о веселых ребятах из московского Дома пионеров, куда водили чилийских гостей, о Сельскохозяйственной выставке, о спектаклях и концертах. А Рокотов глядел на грубые, в мозолях руки Франсиско и думал о том, что точно такие же ладони у миллионов людей во всех концах планеты и совесть у этих людей чиста перед миром, потому что они созидают, кормят, а когда наступает гроза, надевают шинели и идут на смерть. Так как же сделать, чтобы научить их разбираться в том, где правое, а где неправое дело, как сделать, чтобы их жизни были отданы для счастья земли и рождающихся на ней детей? Как сделать, чтобы они поняли: у тех, кто носит на ладонях мозоли, у всех тружеников на планете одна цель и за нее нужно бороться. И человек, сидящий сейчас напротив Рокотова, был одним из тех, кто взял на себя задачу жить для исполнения этой великой цели.
– Говорим только мы, – сказал Олеанес, – мы очень много говорим сегодня. Я прав, не так ли, Франсиско? Я очень… как это? Очень хотел, чтобы сказал мой новый друг Володя… Товарищ Володя…
Рокотов поднялся:
– Мой отец погиб при штурме эшелона, в котором фашисты вывозили русский чернозем… – тихо сказал он. Игорь, наклонившись к Франсиско, переводил. – Они хотели увезти нашу землю, пусть крохотную ее частицу, но увезти к себе в рейх… Я знаю цену земле. Где бы, в каких частях света она ни лежала. Я не видел Чили, хотя читал об этой стране много. Но я уже люблю ее, потому, что вижу чилийцев. Увезите к себе домой нашу любовь к вашей стране. Мы хотим того же, что и вы, чтобы все на земле было хорошо, чтобы все были счастливы и чтобы никогда на нее не лилась человеческая кровь.
– Это хорошо… Это очень хорошо, – после длинной паузы сказал Виктор, – вы говорили… как это… вы говорили как поэт… Спасибо. Я скажу в нашей стране об этих словах. Я даже напишу обо всем. Мы знаем, что у нас много миллионов друзей на этой русской земле… Если б я мог всем сказать спасибо!
Франсиско медленно вылез из-за стола, подошел к Рокотову. Тот встал тоже. Они постояли друг напротив друга, потом Франсиско вдруг взял Рокотова за плечи и обнял его. Он сказал только одно слово, и никто не стал переводить его, хотя оно было и сказано на чужом языке:
– Компаньеро…
В этом слове было все: и благодарность, и любовь, и обещание. И четверо мужчин, стоя, выпили вино, и каждый знал, за что пьет.
