Текст книги "Всё на земле"

Автор книги: Олег Кириллов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

На улице ясное небо… И голуби у площади перед зданием обкома ходят мирно и не боятся людей. И Вечный огонь горит ярко над могилами тех, кто погиб в этих местах в сорок третьем… Вот им сейчас и пойдет он поклониться, подумать над жизнью, над долгом солдатским, потому что его-то пока в запас еще не отправили. А Комолов пусть постоит рядом. Он помоложе. И помолчит, хоть и начальство. Минута святая…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Как-то отошел Рокотов от всех дел по Кореневке с выходом на работу Дорошина. Сейчас уже нечего было сказать в адрес Павла Никифоровича: старик развернулся крепко. Особенно после приезда московского гостя. Узнал Владимир о его визите от Михайлова: оказывается, Комолов хотел его увидеть, поговорить. Как же его не предупредили?

Впрочем, жалеть было некогда. Начиналась новая стадия – уборка свеклы. В районе с ней не совсем благополучно, и надо было самому вмешиваться в ход дел, проводить бесконечные совещания, семинары, проверять готовность техники и свекловодческих звеньев, складские помещения, добиваться в области транспорта для вывозки. Забот было столько, что он не мог даже с ребятами увидеться, хотя слухи до него доходили странные и непривычные, будто жениться собирался Ряднов, будто бы ходил уже к Дорошину просить квартиру и тот пообещал в первом же доме, который будет готов к сдаче. Ай да тихоня, ай да Петя. Ни с кем не встречался, ни с кем его не видели – и вдруг… Впрочем, ничего удивительного. То же самое когда-то скажут и о нем, о Рокотове. И скоро скажут.

Первые сентябрьские дни были тихими, солнечными. Небо сияло яркой голубизной. Деревья расцветились в самый немыслимый цветовой колер. Роса по утрам холодила. Природа будто притихла перед осенними переменами, готовясь и к ливням, и к ветрам жестоким, и к октябрьским ранним морозам.

Завершились заботы и по другому важному делу: обмену партийных документов. Поругали райком за некоторые ошибки в этом вопросе на одном из обкомовских совещаний. Настроение у Рокотова было крепко подпорчено: говорилось резко. Не улучшилось оно и после того, как в выступлении секретаря обкома была сделана оговорка, что первый секретарь в районе молод и, может быть, поэтому не смог продумать весь комплекс проблем, связанных с обменом. В машине Михайлов сделал неуклюжую попытку сгладить впечатление, однако у Рокотова уже создалось мнение, что и он разделяет выводы обкомовцев.

Несколько дней возвращался мыслями к злополучному совещанию. Анализировал свои поступки, работу за эти считанные месяцы. Получалось и впрямь не очень складно. Более того, плохо получалось. Основная тяжесть ложилась на Гуторова: тот и планом больше занимался, и делами производственными вообще. Михайлов, кроме тех заданий, которые ему давались, выполнял только свой круг обязанностей: оргработа, промышленность. Выпадало сельское хозяйство, потому что секретарь по пропаганде Куликова, учительница по профессии, тоже работала не так давно, всего второй год, и навыков у нее было не густо.

Вспоминал Рокотов свои недели, когда, кроме забот по Кореневке, не было у него ничего иного. И Михайлов не подсказал, не предупредил. Только Гуторов вот нашел в себе силы сказать горькую правду.

А что его предупреждать! Три года был секретарем парткома комбината. Комитет на правах райкома. Знал всю сложность и трудность партийной работы. Справлялся. А тут, видите ли, няньку ему подавай… Чтоб рассказала, что и почему?

Привычка судить себя так же строго и беспощадно, как других, доставляла сейчас Рокотову много трудных мыслей. Какой он партийный работник? В открытую говорят о нем, что слаб, что не может быть хозяином района. А это означает, что его ошибки видят и другие. Как же он может жить спокойно дальше? Имеет ли право?

Вот в таком настроении приехал он однажды в Матвеевку. Как всегда вечером. Машину оставил у пруда, чтобы не маячить перед окнами Веры. Зачем ей лишние разговоры?

Долго сидели на высоком берегу пруда.

– Ты знаешь, я хочу понять одно: имею ли я право быть на этом месте, если не клеится работа? Разговоры, улыбки за спиной… Трудно очень.

Она ответила не сразу. Потом сказала:

– А может, тебе все это кажется? У нас в колхозе о тебе говорят как об очень сильном и умном человеке. Если б не ты, наши села снесли б. А если ты торопишься?

Они не договаривались переходить на «ты». Просто, когда он приехал к ней после того вечера, решившего все, она сказала ему просто и спокойно:

– Заходи в дом… Ведь надо же тебя хоть познакомить с бабой Любой.

– Мы уже знакомы, – пошутил он.

– Заходи, – повторила она и пошла впереди него, показывая дорогу.

Они хорошо посидели в тот вечер втроем, и Рокотов даже играл на гитаре. Баба Люба предлагала вкусную домашнюю наливку, но он отказался, сославшись на то, что ему предстоит еще возвращение в город за рулем машины. Говорили о всяком, в том числе о будущем карьере рядом с Красным. Баба Люба охала, когда узнала, что руду будут взрывать.

– Война, чистая война… – повторяла она, и Рокотову с большим трудом удалось ее убедить, что взрывы бывают раз в неделю, что они совсем не страшные и в этих местах почти не будут слышны.

А потом они стояли у машины, и Вера была какая-то грустная, и он боялся спросить ее о причине этого. Когда же набрался смелости и задал все ж ей вопрос, она усмехнулась и не ответила. Только глянула на него долго и внимательно. И не оттолкнула, когда он привлек ее к себе.

Разговоров об их будущем у них не было никогда. Будто все определено уже давно и не требуется никаких дополнений и пояснений. Сейчас они просто привыкали друг к другу, и это было настолько естественно, что каждый вопрос мог внести в их отношения только недоумение. Рокотов старался бывать у нее как можно чаще, но не всегда это получалось, и, когда у него выдавалась минута и он приезжал в Матвеевку, Вера встречала его одним и тем же вопросом:

– Опять вечером? Ты знаешь, у меня скоро сложится мнение, что ты кого-то боишься.

И он с жаром докладывал ей, что нет времени ни минуты, что день его загружен до предела, что в следующий раз, чтобы убедить ее, он обязательно приедет днем, и все повторялось сначала.

Потом он обнаружил, что с ней можно посоветоваться даже в тех вопросах, в которых, казалось, она не могла быть достаточно компетентной.

Он даже сам не заметил, как постепенно рассказал о себе все: и о гибели отца, и о Николае с Лидой, и об Игоре с его проблемами. Рассказал о взаимоотношениях с Дорошиным и о «мыслителях». Теперь она знала всю его жизнь с заботами и ошибками, с планами и сомнениями. И постепенно начала она отмечать в себе стремление понять его еще лучше, чтобы уметь поддержать его в трудную минуту. И все же он удивлял ее постоянно. Хотя бы тем же разговором, в котором оценивал свои возможности.

– Ты понимаешь, Володя… Для меня просто странно… Зачем так низко оценивать то, что ты уже сделал? Может быть, так думаешь только ты? Ну, а если снова и снова поразмышлять над тем, что уже было?

Иногда она злилась на него за это копание в себе, даже однажды занудой назвала. Он расхохотался:.

– Удивительно… Этим же самым словом меня называла сестренка, когда я ей вычитывал мораль по поводу ее неорганизованной жизни… Вот беда.

– Есть о чем подумать тебе на досуге.

И катились дни. Иногда он, проезжая мимо Красного, заглядывал на Кореневскую площадку. Здесь уже было шумно. Десяток вагончиков разбросан тут и там, каменщики в лесополосе складывают длинный барак для бульдозеров и прочей техники, а ниже, в обход холмов, бетонируют дорогу. Толкутся по оврагам инженеры из производственного отдела, начальство из «Рудстроя», изыскатели, проектировщики из Москвы. Тут же мелькают машины директора Журавлевского ГОКа и начальника шахты. А в основном овраге вовсю трудятся бульдозеры, сдвигая в сторону целые пласты мела и глины. И четыре экскаватора долбают ковшами сваленный сверху грунт, который грузят на вместительные «БелАЗы». И ковыльную равнину переполосовали десятки самодельных дорог, которые сейчас ведут в одном направлении – к трассе. Несколько раз видел он Дорошина, лазавшего по обрывам с целым штатом помощников. Был старик похож на полководца, определяющего поле завтрашней битвы и уверенного в своей победе. Кому только сказать, что человек этот две недели назад лежал в постели после инфаркта. Рокотов знал, что сейчас Дорошин счастлив, что он не даст покоя ни себе, ни кому бы то ни было до тех пор, пока первый взрыв не выбросит из карьера руду. Теперь можно забыть о Кореневке.

И все ж было грустновато. Недавно областная газета опубликовала репортаж с Кореневской площадки. Были там снимки. На одном из них – улыбающееся лицо Дорошина. На втором – Сашка и Ряднов над картой. Ну, прямо стратеги. Говорилось в репортаже о том, что молодые инженеры Григорьев и Ряднов много лет обосновывали целесообразность разработок нового карьера именно в Кореневке. И вот наконец они победили. Большую помощь им оказал лауреат Государственной премии, доктор технических наук… и прочая, прочая… товарищ Дорошин. И Павел Никифорович счел нужным отдать должное своим молодым коллегам: «Да, тут ничего не скажешь… Мы, руководители, иногда нуждаемся в том, чтобы нас подтолкнули верой и энтузиазмом те, которых мы еще вчера считали учениками…» Наверняка цветастости подбросил корреспондент, но Дорошин мог сказать что-то подобное.

Поймал себя Рокотов на том, что чуток обижен. В самом деле, сейчас все идет мимо него… Хоть бы слово сказали.

Газета внесла в баланс отношений между всеми заинтересованными сторонами довольно странную деталь. Вдруг начал прятаться от Рокотова Сашка. Исчез, и все. Дважды звонил ему домой – жена отвечает, что ее благоверного нет. Гуляет перед сном. На вопрос: когда будет, ответ уклончивый – кто его знает…

И Рокотов убежден в том, что Сашка сидит сбоку, терзает свой нос от волнения и тревожным шепотом подсказывает жене ответы.

Неожиданно пришел Ряднов. Было это поздно вечером. Не звонил в дверь, а стучал почему-то. Когда Рокотов открыл ему дверь, Петька еще на площадке снял картуз. Сколько раз советовал ему: да ходи же ты без фуражки, лето ведь… Нет, странная привычка. По любой жаре в мохнатом картузе.

– Заходи, – пригласил Рокотов и удивился про себя: вот ведь как! Кого-кого ждал, только не буку Ряднова.

Сели. Ряднов озабоченно сопел, разглядывая ногти. Владимир ждал.

– Паршиво все, – сказал Петя, покраснев от необходимости говорить длинную речь. – Я себя сволочью чувствую… Да, Сашке говорил: пойдем. Не хочет.

– Ты яснее, Петя.

– Куда уж яснее? Мы в героях оказались, а ты будто ни при чем.

– Ну, это уж чепуха, Петя…

– Для тебя, может быть, чепуха, а для меня нет. Когда нас привезли на площадку, чтобы фотографировать, я тому корреспонденту сказал, чтобы тебя обязательно упомянули… Обещал – и вот тебе… Морду за такие штуки бьют. Я уже редактору письмо сочинил… Послал вчера. По себе знаю, когда несправедливо… Лет пять назад Михайлову на руднике расчет сделал. Хвалили его, а я в стороне. Обидно было.

Ах ты ж, бука Ряднов… Вот ты какой… А сколько бурчал, сколько грозил бросить все к черту? Да тебя ж расцеловать за это… Не поймешь только. Ты без эмоций… А душа вечно ищет какую-то справедливость во всем. Что ж тебе сказать, Петька? Да ничего я тебе не скажу, потому что так будет лучше. Когда помолчишь, понятнее. Главное – сделано дело, и какое дело, Петька. Да ты все понимаешь. Такая уж наша с тобой должность на земле: говорить как можно меньше. А делать – что выйдет.

От чая Ряднов отказался. Еще пять минут посопел. Встал.

– Пойду я… Ты вот что, Володька… В субботу у меня, понимаешь, какое дело… Свадьба, выходит..

В ресторане «Горняк»., Закупил комнатушку там. Приходи.

– Приду! – серьезно сказал Рокотов, понимая, что, если в ответе будет много вводных слов, Петька подумает, что он на него в обиде.

Так и попрощались.

Что-то сломалось во взаимоотношениях с Михайловым. Чувствовал Рокотов какую-то ненатуральность в его поведении.

Стал вспоминать события последних дней., Да, что-то не так. И взгляд прячет, и заходить перестал. А ведь именно сейчас нужна его помощь…

Думал, а руки привычно управлялись с рулем. Ехал в «Коммунар». Ох, беда совсем с этим колхозом. Намучился. Председатель – мужик строптивый, с характером. А дела не тянет. Вот и теперь: до уборки свеклы считанные дни, а у него разлад с механизаторами. Шесть человек заявление подали, что работать не хотят. А кому разбираться? Инструктор доложил, что председатель блажит: молодых ребят по частным квартирам рассовал, а общежитие, которое недавно построил, пустует. Механизаторы – народ молодой, при распределении из училища им по комнате в общежитии сам же председатель обещал. Тем и заманил. А теперь вот хитрит.

Пришлось самому ехать.

Из-за поворота вынеслась машина. «Волга». Ну, и лихач кто-то. Да ведь это дорошинская. Серега за рулем. Пронеслась мимо, пылью окатила. Дорошин полулежал на заднем сиденье. На Кореневке, не иначе, были. Скоро там и жить будет. Что такое, резко разворачивается. Прямо на поле заехал. Догоняет. Случилось что?

«Волга» выскочила вперед и затормозила метрах в ста. Начала оседать пыль на дорогу, Рокотов сбавил ход: не налететь бы. Проселок узкий. Вот и очертания машины Дорошина. А рядом – сам. Руку поднял.

Рокотов остановился. Павел Никифорович шагнул к нему:

– Здравствуй, Владимир Алексеевич… Выйди-ка.

Вышел. Дорошин пошел прямо по полю, по вспаханной земле. Широко пошел. Рокотов двинулся следом. Догнал его на середине поля, зашагал рядом:

– Здоровье как, Павел Никифорович?

– Отлично… – хмуро ответил тот.

Дорошин выбрался на край откоса, остановился. Вот она, Кореневка. Огромное поле с двумя гигантскими оврагами, разделившими его, словно речной водораздел. Десятки машин, бульдозеров, кранов, экскаваторов. Люди, дороги.

– Ну, гляди.

Хотел сказать Рокотов, что много уже раз видел все это, что часто приезжает сюда и подолгу стоит около лесополосы, чтобы не мешать людям работать. Да не стал говорить. Знал, что нужно сейчас Дорошину:

– Скоро здесь карьер будет… Каждый день меняет обстановку.

– То-то… – глаза Дорошина зажглись озорными огоньками. – Рано еще старика списывать… Еще мы кое на что пригодны.

Думал Рокотов о том, что многое его связывает с этим человеком. Именно у него учился любить и ненавидеть, жить у него учился. Безоглядно, напролом. Не все брал. Но если сказать по правде, то именно Дорошин был тем человеком, на которого хотел он походить. Только с людьми не так надо.

– К Новому году проект обещали, – сказал Павел Никифорович, – тогда полным ходом рванем… Дело– жуть!

Сколько времени не слышал Рокотов этого мальчишеского: «Дело – жуть!» И повеяло от него давно забытым временем, когда все они были вместе и не было никаких разногласий. И не было обид, и забота у всех одна.

– Поздравляю вас, Павел Никифорович. Дело действительно очень важное и нужное.

Пошли к машине. Дорошин ступал молча, быстробыстро поглядывая на Рокотова, будто что-то хотел сказать, да не решался. И это чувствовалось в каждом его жесте, в каждом движении.

Уже у самой машины Дорошин вдруг как-то хрипло сказал:

– Ты знай, Володь… Ни от одного слова своего, тебе сказанного, не откажусь… Прав я был… В одном виноват перед тобой… В обкоме о тебе плохо сказал… Понимаю, что удар ниже пояса… Никому такого не говорил: тебе скажу… Прости, коли можешь. А нет… ну, так тому и быть.

Голос у него был непривычный для Рокотова. И глаза смотрели устало. Взгляда не отводил.

– Черт попутал… В войну лоб в лоб в атаку ходил, сам знаешь. Ничего не боялся. А тут свернул в сторону… Стар, видно, стал. Уходить надо.

Он качнул головой, будто хотел добавить: «Вот такие, брат, дела – и ничего тут не попишешь», и пошел к «Волге» походкой сразу постаревшего человека. Даже ногу чуть приволакивал. И Рокотову вдруг стало его ужасно жалко. Потому что он знал, какой ценой достались Дорошину только что сказанные слова.

Может быть, Павел Никифорович ждал, что Рокотов догонит его, начнет прерванный разговор, но секретарь райкома стоял у своей машины неподвижно, и тогда Дорошин тронул рукой плечо шофера. «Волга» рванула с места, развернулась и быстро ушла за поворот.

2

Ряднов теперь целыми днями пропадал на площадке. Скважины еще не начинали бурить, но места для них выбирали. Разве могли это сделать без него? Обосновываясь на исследованиях пятидесятых годов, Ряднов представлял себе картину довольно четко. Мел, глина и прочее – сорок пять – пятьдесят метров. Первый слой плывуна… Снова порода – десять – двенадцать метров. А уж потом – руда.

Однако он знал, что мощная осушительная система двух карьеров берет воду с постоянных горизонтов. Значит, слоя плывуна может и не быть. В нескольких километрах – забор воды на руднике. Система дренажа, которую он сам помогал делать. Там предусмотрено все. Из расчета, что горизонт может оказаться пустым, исходил он при всех своих предположениях.

Рождался новый карьер. Как он мог быть равнодушным к этому? Приходил в общежитие поздно, бежал в одиннадцатую. Галина Сергеевна ждала с ужином, закутанным в подушки. Он молча ел, косо поглядывая в газету. Она о чем-то говорила. Кивал, соглашаясь. Никак еще не мог привыкнуть к тому, что теперь и она, и мирно сопящий в кровати Алешка – его семья. И эта комната – его дом.

Расписались они без особой помпы. Так потребовала Галина Сергеевна. Свои мысли она пояснила коротко:

– Сколько ж раз под фатой ходить? Давай без шума, Петя.

Он согласился. Не мог себя представить участником спектакля со всевозможными ритуалами.

Подали заявление, выждали две недели и получили свидетельство о браке. Галина Сергеевна поплакала немного, сидя на кровати. Он стоял у двери, прислонившись к притолоке, и думал о том, что надо как-то придумать, чтобы отдать ей деньги. Выгреб все, что лежало в столе и откуда брал на свои холостяцкие расходы. Теперь все менялось, и он очень боялся наступления времени, когда зайдет разговор о зарплате, о семейном бюджете. Не придумал совершенно ничего и просто выложил смятые бумажки на стол, где лежали нехитрые женские принадлежности: всякие помады, кремы.

Существовало еще одно щекотливое дело. Надо было решать вопрос с переселением, и он пошел к коменданту Буряку. Тот долго разглядывал свидетельство, сосредоточенно хмыкал мясистым носом:

– Обстановка понятная, товарищ Ряднов, только разрешить переселиться не могу… Не полагается. Раз женились – или квартиру получайте, или на частную… Вот так. А ваша нынешняя супруга, простите меня, совсем незаконно проживает, так как с ребенком. Глаза, конечно, я закрою, потому как личное распоряжение Павла Никифоровича. Однако переселиться вам нельзя. Проживайте как прежде. – И, оглянувшись на строгую паспортистку за своей спиной, осклабился в улыбке: – Да чего вам тужить-то? Уж недолго, видать… Вчера был я в жилконторе., Есть вы в списке на новый дом… Двухкомнатная квартира… Так что потерпите.

Все было понятно, но неприятно. Ряднов едва выдержал, чтобы не нагрубить Буряку. Вышел на улицу, закурил. Галя сказала: купить масла. Стоял у витрины магазина и думал: сейчас купить или потом? Решил, что лучше потом, потому что тогда придется опять возвращаться в общежитие. И в этот момент к нему подошел Григорьев.

– Был у Володьки?

– Ну.

– Как он?

– Нормально.

– Сердится?

– Не спрашивал.

Сашка мечется из стороны в сторону. Честолюбец. Сейчас, когда отстранен от Кореневки Рокотов, он считается руководителем проекта. Главным инициатором. Мыслителем. Его хвалят, о нем говорят. На научном совете хотят послушать. А ему и хочется, и колется. Рокотова признать над собой – значит Дорошина рассердить. Не признать – тяжко на глаза Володьке появляться. Вот и решает задачку. А Петру это противно, потому что детские шутки все это. И Володькино участие всем известно.

Пошли рядом. Сашка начал про слова Комолова о том, что начало ими сделано интересное, что он посоветует товарищам из проектного института обратить на молодых инженеров внимание… Ряднов слушал вполуха… Володьку-то с собой не возьмешь. Он обсчитал главное.

И вообще, за последнее время Рокотов стал больше понятным. Раньше Ряднов считал его карьеристом. Лез на всех совещаниях с выступлениями. Норовил других обойти. Все для себя. Так думал еще совсем недавно. А в истории с Кореневкой ведет себя как мужчина. Точно так же, как поступил бы на его месте Ряднов. И это уже вызывает уважение.

Заботы и хлопоты со свадьбой отнимали времени много. Заказал все на двадцать персон. Приедут мать и Худяков. Наташка не сможет. Ну, и близкие самые. Рокотов, Сашка с женой… Пригласил Дорошина с Ольгой Васильевной. Шеф согласился. Ну, из общежития кое-кого… Надо, хорошие люди.

Галя составила список, что нужно для стола. Пошел в ресторан, там пообещали, что будет все в лучшем виде. К субботе сошьют праздничный костюм. В магазинах ничего подходящего не оказалось… Фигура нестандартная.

В эти дни он, если случалось бывать в мыслительной, работать не мог. Просто сидел за столом, чертил всякую чепуху. Сашка вообще не появлялся, прикинув, что в эти дни, сразу после триумфа, никто им интересоваться не будет. Только по утрам заявлялся, обходил все отделы, чтобы видели: он на месте. Потом исчезал.

Вот и сейчас, едва дошли до площадки, он торопливо распрощался и нырнул в проулок. Побежал в «Книжный мир» цыганить подписные.

В мыслительной распахнуты все окна. Отберут комнату. Уже приходил главный конструктор, шагами вымерял пространство. Поредели шеренги «мыслителей». Раньше он сюда и заходить боялся, потому что были все шансы наткнуться на шефа. А теперь вот даже меряет.

Полистал журналы. Ничего нового. «Опыт передовиков», новости с Экибастуза… Вот написать бы им статью про новый карьер. Только кто это сделает? Разве Сашка? Этот может.

Заскрипела дверь. Жанна… Сколько лет, сколько зим. Не любит ее Ряднов. Когда заходил о ней разговор, произносил всего лишь одно слово: ушлая. И больше ничего не говорил. Что ей, интересно, нужно?

Она села за один из столов, задавая Петру вопрос за вопросом и не дожидаясь ответов. Спросила про Сашку.

– На площадке, – буркнул Ряднов.

– Да, товарищ мыслитель… Скоро вашей фирме конец… Вот и пойдете в общий зал, вместе со всеми… Главный уже давно об этом мечтает. А Дорошин теперь за карьер уцепился. В комбинате все вздохнули. Теперь по коридорам ловить разговорчивых не будет. И еще… Хочешь новость, Ряднов? Да не пожимай плечами, я же знаю, что вы, мужики, хуже нас, баб, сплетники. Нам хоть природой предусмотрено. А вам?.. В общем, скоро покинет нас Владимир Алексеевич Рокотов… По собственной воле обкома. Самые точные данные. Так что делай выводы.

Вот зараза. Ряднов себе места не находил. Сама ж к Володьке ходила, а теперь… Чем он ей насолил?

– Не болтай лишнего, – сказал он, – и вообще, в институте ты была человеком.

И отвернулся. Жанна подошла к окну, напевая что-то.

– Я к тебе по-доброму, Петя… Обижаться не буду, хоть и следовало бы. Многое скоро изменится. Соображай.

Что изменится? Уйдет Рокотов? Может быть, она намекает, что Михайлов придет на его место? Вот это будет штука. Нет, не может быть. Чепуха все это. Кто снимет Володьку? Да если по правде, так он самый что ни на есть лучший секретарь. Дело знает, сам кое-что умеет. Молодой. Болтовня. И все же, после ухода Жанны, долго возмущался.

Вечером он хотел идти к Сашке, чтобы посоветоваться, но раздумал. Если это узнает Григорьев, то еще больше напугается. А Володьке это будет неприятно. В ресторане встретятся все вместе, глядишь, и помирятся.

В субботу утром приехал Худяков с матерью. Поместил дядь Леню в гостинице, а мать в своей комнате. Вместе сходили в ресторан. Администратор подтвердил, что все заказанное будет. Даже оркестр… Не оркестр, правда, а квартет эстрадный, ну, да это чепуха. Лишь бы музыка играла.

На вечер договорились, что Алешку возьмут соседи по общежитию. В ресторан пошли в два часа. Худяков сам проверил наличие спиртного, придирчиво сверил количество закусок.

Мать все около Гали… Разговоры ведут. Никак не нашепчутся. Худяков, в праздничном синем костюме, с медалями на груди, толкался около Петра, вытирая кончиком платка глаза:

– Эх, Вася-Вася… Был бы живой, мы б с тобой зараз за нашу молодость подняли бы… Все хотел Петькину свадьбу увидать… Я за тебя глядеть буду. А как хотел.

В половине третьего гости собираться начали. Общежитские пришли. Сашка в новых штиблетах с женой притопал. Сунул сверток:

– Держи, хуторянин… Самая необходимая в семейной жизни вещь.

По требованию публики Ряднов развернул сверток. Скатерть. Роскошная, с кистями. Гости кинулись щупать руками. Сашка победно заявил:

– Со смыслом подарок… Это вам, Галя, к сведению… Мы с Петром не один год рядом… Скажу вам откровенно, по части еды – первый знаток. А к сердцу мужчины, как известно, путь один – через питание. Вот и делайте выводы.

– А что ж это за мужик, коли поесть не любит, – поддержала его общежитская благодетельница Петра тетя Клава, – мужик, который плохо есть, с него ни на работе, ни в семейной жизни толку нету.

Посмеялись. А главных гостей не было. Ни Дорошина с Ольгой Васильевной, ни Рокотова. Петр пошел и от администратора позвонил Рокотову. Дежурный по райкому сообщил, что все в отъезде, а Владимир Алексеевич был сейчас, поехал домой переодеться. Только что из колхоза.

Квартира Дорошина не отвечала. Это не встревожило Петра. Ольга Васильевна могла быть в саду, а шеф… Разве его в какие-либо рамки можно вводить? С площадки, наверное, не вернулся. Но раз обещал – будет.

Решили садиться за стол. В половине четвертого, когда уже были произнесены многие тосты, когда уже начали подавать обильную закуску, Петр снова позвонил в райком. Рокотов откликнулся сразу:

– Слушаю…

– Ты что ж подводишь?.. Жду ведь. начал Ряднов.

Рокотов перебил его:

– Извини, дружище… Может, и не следовало тебе в такой день говорить это, но иначе не могу… Только что в больнице скончался Павел Никифорович. Сердце. Ты слышишь меня, Петя? Слышишь?