Текст книги "Охота в Лагарте. За два часа до темноты"

Автор книги: Норман Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

– Жаль, что не приехали позавчера. Фидель на площади Революции обратился к собравшимся с речью по случаю годовщины победы в Сьерра-Маэстре. Он говорил пять с половиной часов. Это бы действительно вам понравилось.

– Мне действительно не повезло, – сказал Фейн.

– Я полагаю, что вы хотели бы попасть на торжество. Но не огорчайтесь. Речь переводят на английский, и я позабочусь о том, чтобы вы получили перевод завтра утром.

– Благодарю вас. Вы очень добры.

– Что вас особенно интересует? – спросил Мола. – Пожалуйста, поймите меня правильно. Мы не предлагаем вам программу. Мы просто хотели бы вам помочь.

– Я намерен подготовить серию очерков о благосостоянии и культурной жизни кубинского народа. Мой предшественник проделал довольно хорошую работу в экономической и политической сферах, но наш редактор считает, что мы ничего не знаем, о среднем человеке, не знаем, как кубинцы отдыхают и развлекаются. Мы считаем, что настало время развенчать миф о том, что вся жизнь в любой социалистической стране заключается в работе.

– Я полностью согласен с вами.

– Давайте посмотрим правде в глаза, – сказал Фейн. – Девять читателей из десяти не хотят читать статьи, как кубинцы работают, но они хотят знать, как кубинцы отдыхают и развлекаются.

– К сожалению, это правда. Я считаю, что наша пропаганда, – сказал Мола, – недооценивает значение отдыха я нашей национальной жизни. Помогите нам исправить это положение. Наш министр сохранил хорошие впечатления об успехах вашей газеты в прошлом, в деле объективного изложения кубинской точки зрения мировому общественному мнению. Мы надеемся, что ваши очерки и статьи будут такими же благожелательными, как материалы мистера Фридландера. В действительности мы рассматриваем это как вопросы первостепенного значения. Министр просил меня подчеркнуть, что он лично сделает все возможное в его силах, чтобы обеспечить вашу работу.

– Благодарю вас.

– Мы предоставим вам автомашину и переводчика, как это было во время работы мистера Фридландера.

– Я вам премного благодарен за это, – сказал Фейн.

– Но всегда помните, что все это делается только для вашего удобства. Если вы желаете ехать куда-нибудь без сопровождения, то вы можете это сделать в любое время.

– Я понимаю вас.

– А сейчас, – сказал Мола, – я должен представить вашего переводчика.

Он переговорил по внутреннему телефону, и через некоторое время в дверь постучали. В комнату вошла очаровательная девушка.

– Это сеньорита Вест. Мы зовем ее Кларита. Как переводчица сеньорита Вест у нас нарасхват. Многие министерства хотели взять ее, но я рад, что она будет работать с вами.

Они пожали друг другу руки. На сеньорите Вест была необычная голубая форма. Шапочка, похожая на фуражку, была сдвинута чуть-чуть набок. Волосы были немного зачёсаны назад и приоткрывали нежное ушко с маленьким золотым колечком, пропущенным через мочку уха. Какую-то долю секунды она посмотрела на него, слегка улыбнулась и отвернулась.

– Мистер Фейн из газеты «Новая граница», – сказал Мола. – Они наши старые друзья. Я думаю, что вы были знакомы с мистером Фридландером?

– Я хорошо знала мистера Фридландера. Я работала с ним во время его последнего визита. Он был прекрасным человеком.

– Кларита работала в агентстве «Пресса Латина», так что ей кое-что известно о работе журналистов. Кларита, я хочу, чтобы вы помогали мистеру Фейну так, как раньше мистеру Фридландеру. Мистер Фейн рассказал мне о своем намерении написать серию очерков о том, как наш народ отдыхает. Я полагаю, что вы сможете подготовить соответствующую программу работы.

Кларита кивнула головой в знак согласия, и они договорились, что она будет в гостинице с машиной в семь часов утра.

Когда Кларита ушла, Мола рассказал историю ее жизни:

– До революции на Кубе было много иностранных компаний, которые проводили политику неприкрытого грабежа и разбоя. После революции мы выступили против засилья монополистов, и они вынуждены были покинуть страну. Отец Клариты работал инженером в одной из таких фирм. Он женился на кубинке. Родители уехали в Канаду, а Кларита осталась и Помогает нам. Не находите ли вы все это необычным?

– Нисколько, – сказал Фейн. – Можно полагать, что такая женщина будет предана делу народа.

Мола перестал быть для Фейна суровым революционером, а превратился в обыкновенного человека, которому присуще все человеческое. «Все это не так, как я думал», – мысленно пожурил себя Фейн.

– Она образцовый работник. Никогда не жалуется на усталость. Всегда вдохновляет товарищей из бюро переводчиков. Верная революционным идеалам, она вышла замуж за молодого учителя, который добровольно поехал в район, на который постоянно нападали бандиты. Его зверски замучили. Ее ребенок умер от болезни. Эти потери еще крепче связали ее с революцией.

– Так и следовало ожидать, – поддержал Фейн.

– Она образец женщины повой Кубы. Лучше ее никто не сможет показать вам страну.

– Я уверен в этом, – сказал Фейн. – И я надеюсь на ее помощь.

4

Министерство предоставило Фейну хорошо сохранившийся «кадиллак» выпуска 1959 года. Последующие три дня в сопровождении Клариты он осмотрел все, что ему предложили.

На третий день вечером он пригласил Клариту поехать куда-нибудь с ним и был поражен, что она приняла его предложение.

– Скажите куда, – спросил Фейн, – я не знаю местных ночных клубов.

Она выбрала ресторан Мокамба, место полупотушенных огней, позолоты, алой драпировки и легкой стонущей музыки. Косметика, которая, по признанию Клариты, была криком моды черного рынка, совершенно преобразила ее внешность. На ней было плотно облегающее фигуру платье. Такую женственную одежду Фейн видел только на Кубе. Фейн увидел Клариту помолодевшей, очаровательной андалузской красавицей с большими глазами и улыбкой, затаенной в нежных линиях уголков рта.

Ресторан был заполнен молодыми людьми с суровыми, мрачными лицами утомленных игроков из телевизионных детективных многосерийных кинокартин. Разукрашенная, как райская птичка, прошла мимо них сверкающая в золоте и украшениях женщина, которая в сопровождении щегольски разодетого кавалера направилась к танцевальной площадке.

Кларита проводила ее взглядом и сказала:

– Бездельники и тунеядцы. Они торгуют на черном рынке, а здесь тратят свои деньги. Ресторан принадлежит государству, и правительство смотрит на это сквозь пальцы.

– Но ведь это настоящий вертеп, – сказал Фейн.

– Именно поэтому я просила вас привести меня сюда,

– Неужели?

– Я вижу, что вы удивлены.

– И даже очень.

– Почему?

– Мне говорили о вас столько хорошего.

– Но разве это исключает желание повеселиться?

– Нет, конечно, нет. По крайней мере, я так считаю. Однако существуют и другие точки зрения.

– Все это не так. Я просто честно выполняю свои обязанности. Вот и все. Я вам говорю это, потому что я уверена, что вы не фанатик.

– Конечно, нет.

– Но вы левый. Вы, должно быть, очень левый, если вас к нам пригласили. Вы не получили бы так оформленное разрешение, если бы вас не ценили столь высоко. Обычно только руководители коммунистической партии получают такое разрешение.

– Я не коммунист, и даже не считаю себя левым.

– Мне важно одно: вы не фанатик, а это для меня имеет большое значение.

– Я уверяю вас, что я не фанатик.

– Однако вы получили такое разрешение.

– Это скорее относится к газете, которую я представляю. Наша газета считается крайне левой. Я же больше либерал.

Кларита говорила взволнованно. За столиком они выпили бутылку сладкого вина, которая в пересчете на английскую валюту стоила примерно 10 фунтов стерлингов. Он поражался изменению в поведении Клариты, на которую подействовал алкоголь, к которому она не привыкла.

– Все эти люди – контрреволюционеры. Правительство мирится с этим положением. Оно просто не обращает на них внимания.

– А вы случаем не контрреволюционерка? – спросил Фейн, который решил вести себя осторожно.

– Я хочу оставаться нейтральной. Революции разбивают семьи, они восстанавливают отцов против сыновей, а мужей против жен.

– Однако ваш муж отдал жизнь за революцию, не так ли?

– Мой муж хотел быть героем, – сказала Кларита и нехорошо улыбнулась. – Они все такие. Все хотят быть героями. Да, он был героем и убил самого себя. Беда в том, что он должен был распоряжаться героически жизнями других людей, как и своей собственной. Вы, вероятно, знаете, что у нас был ребенок. Мой муж был героем, и мы должны были жить в горах, где не было врачей. Ребенок умер. Вот что случается, когда выходишь замуж за героя. Мои жертвы не забыты. Меня избрали председателем местного СДР. Единогласно.

– Что такое СДР? – спросил Фейн.

– Комитет защиты революции. Такие комитеты создаются в каждом квартале. Я полагаю, что я сама виновата во всем, что случилось. Не надо было притворяться. Я притворялась, что меня интересует политика. Я это делала, чтобы понравиться Карлосу. Сейчас я устала от всего этого и хочу быть просто женщиной. Я хочу домой, к маме.

– Так вы намерены покинуть страну?

– Нет, – сказала она, – я не думаю о выезде, так как это совсем безнадежное дело. Больше всего на свете я хочу домой. Но это исключено, и я пытаюсь не думать об этом.

Она всхлипнула. Затем нашла платок и быстро провела им по глазам, чтобы вытереть слезы.

– Беда в том, что я наполовину кубинка, а наполовину канадка. Канадская половина говорит во мне сильнее, чем кубинская. Это происходит по той причине, что в раннем детстве я жила в Канаде, и мне было хорошо. Я не переношу тропиков. К тому же мой отец болен, и я хочу увидеть его.

Она положила свою руку на его руку.

– Извините меня. Я испортила вам вечер.

– Ничего подобного. Говорите, пожалуйста. Вам от этого будет легче.

– Я день и ночь мечтаю о Канаде. Как я хочу поехать туда!

– Это прекрасная страна.

– И люди там замечательные. Мои живут в Монреале. Я бы не пожалела ничего на свете, абсолютно ничего, только бы мне снова увидеть их.

– Что вам мешает поехать туда?

– Все. Я же председатель комитета защиты революции. Я переводчица. На Кубе переводчиков не хватает.

– Однако по закону вас отпустят, если вы попадите заявление. Вам только нужно подать заявление с просьбой о выезде.

– Я приношу здесь слишком большую пользу. Мне просто не разрешат выехать. Они придумают, как меня задержать.

– Но почему не попытаться?

– Это будет безумным шагом. После этого я стану контрреволюционеркой на подозрении. Мне кто-то должен помочь выехать из страны.

– О какой помощи вы говорите?

– Помощь из-за границы. От организации или кого-нибудь в этом роде. Кто-то с возможностями.

– Организация? – подумал вслух Фейн. В этот момент он был готов всей душой помочь Кларите.

– Я начинаю думать, что вы можете как-то помочь хне. Я понимаю, что глупо и неразумно рассчитывать на это. В самом деле, с какой стати вы будете помогать мне или кому-то, с кем вы знакомы только три дня?

– Я сделаю все, что смогу, – горячо сказал он. – Я сделаю все, что можно сделать. Вы понимаете это, не правда ли? Три дня или три года не имеет никакого значения.

Несколько позже они танцевали, и Кларита прижималась к Фейну.

– Прекрасно, – шептала она. – Я уверена, что все будет хорошо.

Фейн вернулся в гостиницу далеко за полночь. Он заказал разговор с Папци Сауерби на его домашний номер, и был поражен, когда его соединили через несколько минут.

– Она была бы нам полезна, – объяснял Фейн. – Она пару лет работала в агентстве «Пресса Латина». Кроме того, она свободно говорит на двух языках.

– Конечно, конечно. Мы сделаем все, что в наших силах.

– Нужно писать Моле. Мола возглавляет пресс-центр в Гаване.

– Я завтра же отправлю письмо.

Голос Оауербн был усталым и бесстрастным, без обычного трескучего энтузиазма.

– Тогда мы встречаемся третьего, – оказал Фейн.

– Подождите. Завтра вы получите телеграмму. Я срочно вызываю вас в Канаду. Выезжайте немедленно.

– Я вас нс понимаю. Выезжать немедленно? Что-то случилось?

– Фридландер. Довольно неприятное дело развернулось о тех пор, как вы уехали. Я не могу много говорить по телефону. Дело в том, что полиция эксгумировала его тело.

– Эксгумировали? Что же это все означает?

– Его жена пошла к ним и сказала, что его жизни угрожала опасность. Она знала, что он умер не от сердечного приступа. Во всяком случае, они эксгумировали и обнаружили яд.

– Вот так штука!

– Это случилось в день вашего отъезда. Полиция полагает, что кто-то бросил капсулу яда в его кофе.

– Невероятно! – воскликнул Фейн. – И в таком городе, как Торонто! Неправдоподобно!

– Довольно нехорошее дело со всех точек зрения. Некоторые обстоятельства меня просто пугают. Все это заставило меня дослать телеграмму. Вам нужно срочно возвращаться домой.

– Могу ли я чем-нибудь помочь в таком случае?

– Меня беспокоит вопрос вашей безопасности. Ведь с вами может случиться то же, что произошло с Фридландером.

– Что думает де Хавиланд о моем возвращении?

– Мы не могли связаться с ним и узнать его мнение. Он вылетел в Европу в субботу и постоянно переезжает с места на место. Раньше чем через пять-шесть дней мы не в состоянии выяснить это. Всю ответственность я беру на себя.

– Только один самолет вылетает до первого, то есть двадцать седьмого. Я же вылетаю третьего. Мне удалось узнать, что список желающих вылететь двадцать седьмого преогромный.

– Что ты скажешь в отношении Праги или Мадрида? Насколько я знаю, самолеты летают в Чехословакию и Испанию.

– Я могу попытаться, но мне кажется, что и на них нет билетов.

– Ну что ж, постарайся сделать все возможное, чтобы вернуться. Я сейчас начинаю бояться за все дело настолько, что последнюю ночь не сомкнул глаз, думая, что с тобой может там что-нибудь случиться. У меня поджилки дрожат от страха.

Фейн положил телефонную трубку в раздумье. Он знал, что его всегда приобщали к обстоятельствам смерти Фридландера, но он умышленно делал все от него зависящее, чтобы рассеять эти сомнения – убедить себя в том, что нечестной игры не было. Но сейчас все всплыло на поверхность, и надо было смотреть горькой правде в лицо. Фридландер был убит. Он был наверняка убит хозяевами Фейна. Убийство было совершено с такой легкостью и презрением к закону, в тихой обстановке привокзального буфета в Торонто, с таким знанием дела, что Фейн наконец понял ужасную силу людей, которые платят ему деньги.

На следующий день у Фейна не было затруднений при переговорах с кассирами мексиканской и испанской авиакомпаний. Кассиры входили в его положение и выражали сожаление. Но в кассе чехословацкой авиалинии его некстати обнадежили. Все места на самолеты, отлетающие на Прагу, в течение двух дней были проданы, но ожидалось возвращение билетов в час отлета самолета, и Фейн уговорил включить его в список.

– Простите, я хотел бы быть уверенным, что улечу этим рейсом.

Он послал телеграмму Сауерби: «На вылет надежды нет. До 3-го вернуться не могу».

Остальная часть дня была приятной, но бездеятельной. Они провели вдвоем несколько часов на безлюдном пляже. Фейн почувствовал угрызения совести. «Так нельзя, – говорил он сам себе. – Клариту было очень легко склонить к любви, но любовь была тормозом в выполнении задачи. Дело прежде всего. Надо было ехать в Лагартеру. Но как это сделать? Под каким благовидным предлогом можно было бы провести там хотя бы два дня?» Вопрос был решен в тот же вечер благодаря чистой случайности.

Только он вернулся в гостиницу, как раздался телефонный звонок. Звонит некто Виссент Стид, постоянно проживающий в Гаване.

– В пресс-центре мне сказали, что ты здесь. Сможешь ли ты зайти вечером ко мне? Встретишься со старожилами.

Стида послало провидение. Он был местным признанным спортивным авторитетом, и Фейну пришла в голову мысль, что Стид может посодействовать ему поехать на охоту в Лагартеру. Сам Стид не был человеком, общества которого Фейн добивался. Фейн видел неприкрытую наглость и подозревал скрытую жестокость в его характере. Стид был громоздким мужчиной с лицом херувима и голосом старомодного диктора Бн-Би-Си. Он подозревал, что Стид должен быть большим обжорой и был удивлён, когда оказалось, что это не так. Стид был надменным аморалистом. «Я приехал сюда, – сказал он Фейну, – прежде всего за вином и девочками».

…Они сидели в саду дома Стида, наполненном запахом жасмина, жужжанием жуков, потягивая виски со льдом из высоких стаканов. Гостями Стида были начинающие журналисты и молодые дипломаты. Фейн чувствовал, что его разделяла с ними непроходимая пропасть.

– Охота на крокодилов, старина? – спросил, поморщившись, Стид. – Боюсь, что это невозможно. В любом случае ты не можешь назвать это спортом, даже напрягая воображение. Убийством спящих животных, если хочешь. – Он покачал головой. – Когда представляется возможность, я охочусь на животных. Я не уничтожаю их. Я считаю, что существует кодекс чести охотника-спортсмена.

Кое-кто из гостей серьезно закивал головой. Фейн увидел, что идея отстрела крокодилов действительно удивила Стида.

– На кого же вы охотитесь здесь?

– Ни на кого. На Кубе не на кого охотиться.

– Но охота рекламируется. Я видел рекламу на тридцать четвертой улице. Она так и спрашивала: «Почему бы не поехать на уик-энд поохотиться?»

Кто-то зло захихикал.

– Я не думаю, что следует обращать внимание на рекламные объявления. Я повторяю, на Кубе не на кого охотиться. Рыбная ловля или стрельба – это другое дело.

– Ну а стрельба? Где и в кого стреляете?

– Мы стреляем уток. Почти везде. Этот остров – рай для охотника за утками. Здесь столько болот, сколько звезд в небе. И эти болота полны уток, особенно во время перелета.

Фейн подумал, что Стид решил его вопрос.

– Утки, великолепные утки, – сказал Стид. Его детское лицо смягчила улыбка. – Здесь утки везде, – продолжал он, – на Сапате, например, который находится в двух часах езды отсюда, ты можешь увидеть тысячи уток. Чирки, маларды, не говоря уже об уникальной и известной лесной утке.

– Никогда не слышал о ней, – сказал Фейн.

– Замечательная птица, живет в мангровых лесах. Когда болото подсыхает, то она переходит туда. Она летает по ночам. Ты можешь увидеть ее с наступлением темноты, – сказал Стид.

– Их полет не походит на полет обычной утки, – сказал Стид. – Охоту на них нельзя сравнить ни с каким другим видом спорта.

– И Лагартера стоит того, чтобы там поохотиться?

Детское лицо Стида приняло несколько необычное выражение.

– Лагартера? – спросил Стид. – Хорошо. Великолепно, если тебя туда пустят.

– А почему могут не пустить?

– Не знаю. В Лагартере запретная зона. Хотя это, наверное, тебя не касается. Ты же здесь по приглашению, а это совершенно другой разговор. Во всяком случае, туда следует съездить. Лагартера – лучшее место для охотника.

Когда гости разошлись, Фейн понял, что в их присутствии они не могли разговаривать откровенно. Большинство из иностранной колонии не скрывало своей неприязни к кубинскому правительству, и Фейн понимал, что они считали его, по крайней мере, сочувствующим, если не настоящим красным. Как только они оказались наедине, Стид разоткровенничался.

– Беда в том, что я живу в такой среде, где каждый не может быть самим собой. Я, очевидно, отношусь к левым, как и ты. Но я ничего не говорю об этом. Только так нужно вести себя, если ты хочешь жить в обществе.

– Ты живешь здесь много лет? – спросил Фейн.

– Двадцать пять лет. Я не жалею об этом. Куба – чудесная, восхитительная страна, и, поверь мне, что бы тебе ни говорили и кто бы ни говорил, кубинское правительство знает, что делает. Многие хвалят старый режим, и, конечно, было неплохо, если не вникать в суть дела. Что касается меня, то я люблю заглядывать за кулисы. Я полагаю, что ты придерживаешься такой же точки зрения.

Мулатка с великолепной фигурой и широкой глупой улыбкой вошла, неся стаканы. Стид ущипнул ее сзади и подмигнул Фейну. Говорили, что он платит служанкам в три раза больше обычного и спит с каждой из них. Несмотря на детское выражение лица, в нем было что-то напоминающее Пика – потенциальная опасность.

Неприязнь к Стиду, вызванная первым впечатлением, была усилена несколько необычным обстоятельством. Фейн спросил, как найти ванную комнату, но ошибся дверью.

Он очутился в пустой, узкой, длинной комнате и увидел манекен с восковым лицом, одетый в дешевый, плотно облегающий фигуру костюм. На груди манекена была мишень с несколькими отверстиями. Фейн мгновенно понял назначение этого личного музея восковых фигур, который был непристойным и пугающим. Первоначально пустое выражение лица манекена было изменено нанесением складок у рта, придающими ему преувеличенное выражение боли. Фейну показалось, что лицо манекена карикатурно походило на его собственное.

Фейн почувствовал мгновенно острое и неосознанное отвращение – укол инстинктивного ужаса первобытного человека, который столкнулся с секретом, при помощи которого факир может лишить его жизни. Фейн, пятясь, вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Стид, занятый виски, не заметил этого.

– Я сжился с окружающими, – сказал Стид. – Я люблю их, и они должны любить меня, иначе не разрешили бы мне бизнес, пересылки посылок между Кубой и США. Это, между прочим, строго конфиденциально, и кубинцы не хотят, чтобы об этом писали газеты. У меня несколько самолетов в Дакоте. В неделю два регулярных рейса.

– Разве американцы не пытаются что-либо предпринять в отношении этого?

– Ты можешь сделать, что хочешь, если знаешь как.

Он засмеялся высоким голосом, словно женщина, и сбил громадного черного жука, который упал на стол между стаканами, как уродливая пластмассовая игрушка.

– В старые добрые времена, – продолжал Стид, – как они говорят обычно, этот остров был раем для богатых и адом для бедных. Возьми, к примеру, этот дом. Он когда-то принадлежал сахарному магнату.

– …И здесь они устраивали оргии, – продолжал рассказ Стид, и его маленькие похотливые глаза заблестели. – После бегства миллионера здесь были найдены два-три скелета, закопанные в саду, как раз на том месте, где мы сидим, скелеты женщин. Так было в те дни, старые добрые дни. Девушка соглашалась прийти сюда заработать несколько песо, чтобы прокормить семью, и если дело заходило слишком далеко, то она исчезала, а кто будет искать ее.

Фейн почувствовал, что ему необходимо сказать несколько теплых слов в адрес социалистической Кубы. Он бросил несколько левых идей, и надеялся, что Стид не сразу обнаружит его неискренность.

– Лично я не могу говорить о прошлом, это мой первый приезд сюда. Я должен сказать, что трудно не проникнуться энтузиазмом и надеждой, которыми охвачены кубинцы, особенно молодежь. Стремление к образованию, самосовершенствованию. И я чувствую, что именно молодежь – будущее страны.

– Совершенно верно. Я согласен с тобой. Я испытываю то же самое чувство.

Ночная птица, усевшаяся на уродливую башню виллы-замка поблизости, закричала странно-печальным криком отчаяния.

– Кстати, – сказал Стид, – что касается поездки в Лагартеру, то я не возражал бы присоединиться к тебе. У меня там знакомый егерь. Он даст собаку. Без собаки там делать нечего. Между прочим, он большой знаток собак. У него есть собака отличных кровей, местной породы, чертовски ужасная, но безупречная. Поездка может быть удачной, я отдохну.

– Я скажу об этом товарищам из пресс-центра, – сказал Фейн. – Если мне разрешат, то почему бы нам не поехать вместе.

– Давай постараемся. Я был бы рад поехать с тобой. Может быть, смогу показать пару весьма интересных мест, которые ты не заметишь.

– Ты, очевидно, хорошо знаешь район.

– Знал когда-то хорошо, но не был там уже два года. Там должно быть сейчас лучше, после того как проложили дорогу. Раньше надо было миль пять ехать верхом. Сейчас от Ла-Вака до Верде можно доехать на машине.

– Это озеро у берега?

– Это одно и единственное озеро Лаго Верде – «зеленое озеро». Оно действительно зеленое. Живой, неземной зеленый цвет. Почему – знает один бог! Цвет болот вокруг обычный, как у всех болот. Я думаю, что от высокой радиоактивности воды, хотя, может быть, это и не так. Лаго Верде является лучшим местом для уток. Ты сможешь увидеть их тысячами, если попадем в удачный день. Десятки тысяч. Как повезет.

Фейн осторожно зондировал обстановку.

– Куда ведет дорога?

Стид ответил не колеблясь:

– Дорога, старина, – это такая же затея, как ферма для разведения лягушек или выращивания помидоров без почвы. Говорят, что в других странах строят стратегические дороги. Почему мы не можем построить несколько таких дорог? Никто не ест лягушек, помидоры не растут без удобрений, и дороги не идут в никуда. Но может ли это иметь значение? Кубинцы, как ты сможешь в этом убедиться, любят строить, как дети. Строят они с энтузиазмом.

– И, как все молодые социалистические государства, делают ошибки, – добавил Фейн.

– Ты не должен измерять нашими стандартами, – сказал Стид. – Идея постройки дороги могла быть связана с необходимостью перебрасывать войска в район возможного вторжения на остров. Но они могли проложить дорогу, где шанс на высадку десанта один к миллиону.

– Вроде Лагартеры.

– Это тому блестящий пример. Если будет вторжение, в чем я очень сомневаюсь, оно будет осуществляться с севера. Почему она должны поступать иначе? Почему они должны делать крюк в сотни миль, терять фактор внезапности, потому что, вникни в это, они не могут пройти это расстояние за одну ночь. В то время как от Флориды до места высадки на побережье несколько часов хода. И в любом случае можешь ли ты предполагать вторжение при сегодняшней обстановке?

– Пожалуй, нет. Я думаю, что нет. Два года назад, до того как правительство располагало временем сплотить вокруг себя массы. Но не сейчас… Сейчас поздно.

– Да, я полностью разделяю эти взгляды. Тем временем будем благодарны бесполезной дороге и поедем на охоту с комфортом.

С ним что-то происходило. Но что? В последние минуты Фейн дал волю интуиции, и привкус обмана сгущался и становился темнее. Ложь скрывать нелегко. А потом вспомнил, что он и сам относится к категории лгунов. Прощаясь, Фейн почувствовал отвращение к Стиду.

– Не пропадай. Звони мне, – сказал Стид.

Фейн ответил, что не будет пропадать, зная, что звонить он не будет. Стида, решил он, следует избегать во что бы то ни стало.

На шестой день пребывания на Кубе Фейна вызвали и задали несколько вопросов. Дело в том, что на следующий день после приезда ему надоел шум толпы фешенебельной гостиницы, и он решил укрыться в безобидном заштатном пансионе «Талисия».

Здесь в лабиринте улиц он почувствовал себя вне досягаемости всевидящего ока своих хозяев. Иллюзии рассеялись, когда во время завтрака на подносе ему принесли ненавистную открытку: «Очевидно, Вы решили сменить место жительства. Не могу сказать, что виню Вас в этом. Никогда не выносил адского шума фешенебельных гостиниц. Благословит Вас бог». Постскриптум: «Парни в картине действуют как всегда. Видел их сам только в прошлом году». Парни на открытке были танцоры 90-х годов, которые плясали на лугу.

В тот день Фейн и Кларита были на Пинар-дель-Рио. Обратно возвращались в дождь. Они были счастливы, и Фейн мечтал о ней. В гостинице его ждал вооруженный солдат.

– Вы должны следовать за ним, – сказала девушка-клерк, красивая метиска.

– Спросите его, могу ли я позвонить сначала по телефону, – спросил Фейн. Сейчас самое время позвонить Мола.

Девушка что-то сказала голосом, полным испуга, солдату, а тот отрицательно покачал головой.

– Он говорит, что не можете. Вы должны следовать за ним.

На улице стояла потрепанная американская автомашина. Солдат жестом указал Фейну на заднее сиденье и сел рядом с ним. Фейн обратил внимание на то, что на дверях машины не было внутренних ручек. Три или четыре парня остановились и наблюдали за ним. Он не был напуган. Нервы были спокойны. Он ни в чем не был замешан.

Машина остановилась у бетонного прямоугольного здания в нескольких кварталах от собора. Поток людей в униформе проходил в двери. Водитель вылез из машины и открыл дверцу. Первым вышел солдат и пригласил Фейна пройти. Они поднялись на пятый этаж, где его ждал сотрудник отдела. Фейна интересовало, был ли выписан ордер на его арест. Комната напоминала ему приемную зубного врача в бедном пригороде Лондона. Впечатление усиливалось находящимися людьми, которые сгрудились вокруг низких столов, заваленных старыми журналами. Они напоминали пациентов, ждущих свою очередь. На стене висел самодельно напечатанный плакат: «К свободе можно прийти только через культуру». Фейн понял, что находится в штабе контрразведки.

Так сидел он около получаса, просматривая старые журналы «Богемия». Через каждые несколько минут клерк входил с подносом чашечек черного кофе. «Кубинские контрразведчики. – подумал про себя Фейн, – любят кофе, как англичане чай». Временами молодой часовой, стриженный под ежик, дотрагивался до кого-нибудь шариковой ручкой и уводил того по коридору. Шаги гулко раздавались, затихали, и человек обратно не возвращался. Наконец очередь дошла до Фейна.

Допрос вела полнеющая женщина лет тридцати.

– Я сожалею, что мне пришлось вас вызвать сюда. Я хотела поговорить с вами в гостинице. К сожалению, у нас не хватает сотрудников. Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов? – спросила Риос.

– Пожалуйста.

– Ваше имя Чарльз. Что означает инициал П.?

– Понсонби.

– Вы родились второго мая 1919 года в Биркинхеде?

– Точно так.

– Вы профессиональный журналист и работаете в «Новой границе»?

– Да.

– Ваше социальное происхождение ?

– Социальное происхождение? Никогда но задумывался об этом.

– Рабочий класс, буржуазия, интеллигенция, – подсказала Риос.

– Нет. Это не подходит. У моего отца был газетный киоск.

– Газетный киоск? – удивленно переспросила Риос.

– Он продавал газеты.

– Понятно. Тогда, очевидно, он был разорившимся мелким буржуа?

– Едва ли. Мой дед был металлистом. Пролетарием-оппортунистом.

– Но сейчас вы интеллигент. Как вы объясняете тот факт, что вышли из своей классовой среды?

– Я презирал все, что было с ней связано, – сказал Фейн. И это было действительно так. – Мне удалось получить стипендию для обучения в начальной школе.

– И после нее университет?

– Нет. У родителей не было средств, чтобы я мог бездельничать. В шестнадцать лет мне пришлось зарабатывать на хлеб.

– Понимаю. А почему вы приехали на Кубу, мистер Фейн?

– Я приехал по приглашению вашего правительства.

Обаятельная девушка с пепельными волосами села за маленький столик спиной к Фейну и начала печатать на машинке. На стене над ее головой висела в рамке картина с изображением убитого человека. Половина лица была закрыта листом календаря. На картине можно было прочитать только одно слово надписи: «Помни».