Текст книги "Княгиня Екатерина Дашкова"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

– Княгиня здесь, Гриша?

– Не видал, матушка.

– Получше посмотри. Около государыни непременно кто-то из дам быть должен.

– Смотри не смотри, нетути. Разве обиделась на что? Может, норов ее не уважили?

– Перестань, Гриша. В который раз повторять, не время друг против друга зло держать.

– А может, государыня, самое время? Семейство-то все воронцовское при Петре Федоровиче. Да и ей на государя-то бывшего жалиться нечего. Никогда не обижал, все дерзости терпел. Не к нему ли переметнулась?

– О Господи! Не меня – себя пожалей, от глупостей побереги! Как увидишь, мне тотчас доложить.

– Слушаюсь, ваше императорское величество! Только к тому времени все трудности позади будут – разве что за парадным столом пировать останется.

– Вот и отлично бы было!

Свершилось. И без меня. Государыня не послала гонца сказать, что выехала в Измайловский полк. Ехать самой вперегонки с Орловыми? В шесть утра горничная принесла парадное платье. Город кишел слухами. Что Измайловский полк принес присягу. И что кортеж направился принимать общую присягу в Казанский собор. И что о государе ничего не говорят. И что никто в наш дом не приезжал. После Орлова двери всю ночь оставались закрытыми. Ехать самой? В собор? Через толпу пробираться? А не проберешься, тогда что? Во дворец! Только во дворец! Туда государыня непременно прибудет, там и платье парадное уместно будет. Все объяснить можно будет, что гонца ждала, что… Около нее во дворце оказаться. Может, посоветовать. Чем помочь. Рядом быть. Скорее! Теперь скорее!

– Княгиня, дитя мое, наконец-то!

– Слава Богу, ваше императорское величество, слава Богу!

– Вас задержало что-то?

– Стыдно признаться, государыня, – мой костюм. Его так и не успели приготовить. В придворном платье я едва пробралась через площадь. Спасибо, измайловцы донесли меня на руках – они помнят, сколько я хлопотала об этом дне.

– Да, это наш общий с вами праздник.

– Это праздник всей России, государыня!

– Друг мой, ваша экзальтация приводит меня в смущение, но мне пора. Меня ждут сенаторы – пора отредактировать манифесты. Мы скоро увидимся, княгиня. Пойдемте же, Григорий Григорьевич!

Сенаторы во дворце. Сенаторы! Без дядюшки. Без Панина. Без Воронцовых. Государыня просто не отдает себе отчета в том, что еще может быть. Государь на свободе, и его действия ничем не ограничены. Присяга полков значит совсем немного. Ей можно изменить. Или заменить предыдущей. Положим, императорский кортеж обратит на себя внимание на улицах столицы. Его могут задержать, остановить, не дать доехать до Зимнего дворца. Но остается Нева. Остается водный путь из Ораниенбаума, и у государя достаточно судов. Он может просто переодеться и проникнуть во дворец неузнанным, и тогда… Советы дядюшки могут оказаться куда более полезными, чем распоряжения Орловых. Нельзя останавливаться. Следует все предусмотреть. Унтер-офицеры при входе в зал, где заседает императрица.

Они видели меня с ней. Что, если попытаться войти. Поделиться с государыней своими опасениями. Предупредить, пока не поздно.

– Ваше императорское величество, простите мне мое вторжение, но я подумала о возможном приезде в Петербург вашего супруга. Не предпринято никаких мер, чтобы его предупредить. Нужны заставы на дорогах.

– О них позаботились, княгиня.

– Слава Богу! Но остаются реки. По ним путь из Ораниенбаума куда незаметней и безопасней. Галера может подойти никем не замеченной.

– Пожалуй, вы правы, мой друг. Это непростительная небрежность. Я тотчас распоряжусь. И не уходите далеко, княгиня. Сразу после легкой закуски мы направимся во главе полков в Петергоф. Я хочу видеть вас рядом с собой.

– Вы хотите ехать верхом, государыня?

– Непременно.

– Но тогда вы, вероятно, захотите надеть мундир одного из гвардейских полков?

– Княгиня, мне остается только удивляться вашей дружеской предусмотрительности.

– Я так мечтала об этих минутах, ваше императорское величество, что могла стать почти прозорливой из любви и преданности вам.

– Ото всей души благодарю вас, друг мой. Что же касается мундира…

– Я сумею его вам найти, государыня.

– У меня нет здесь даже камеристки.

– Я с радостью приму на себя ее обязанности. И вот первая моя обязанность – возложить на вас Андреевскую ленту. Вы не можете показаться полкам с лентой Екатерининской – ее положено носить супругам царствующих особ. Но сегодня единственная царствующая особа – это вы. Разрешите, государыня, я взяла надлежащую ленту у Никиты Ивановича Панина – он счастлив сослужить вам эту службу.

– И, надеюсь, будет достойным образом вознагражден.

– Ваше императорское величество, моя самая большая награда – видеть на престоле Екатерину Вторую.

– И тем не менее, Никита Иванович, тем не менее. Мне не свойственно забывать старых друзей, а вы один из них, куда более старых, чем наша милая княгиня.

…Императрица Екатерина во главе двенадцати тысяч солдат. Это было удивительное зрелище! Народ высыпал на улицы еще теснее, чем с утра. Никто не сомневался, что видит новую императрицу, и каждый желал ей благоденствия и долгих лет счастливого царствования. Торжественный выезд на Петергофскую дорогу был задержан канцлером. Дядюшка по поручению государя приехал уговорить императрицу отказаться от своего намерения и вернуться на положение безгласной супруги. Впрочем, он сам усомнился в своих доводах, увидев море людей, охваченных радостным волнением. Его слова стали исполнением долга по отношению к бывшему государю, которому он сохранил верность настолько, что, несмотря на предложение императрицы, отказался принести ей присягу. Даже откровенное негодование окружающих не поколебало его решимости. Дядюшка заверил государыню, что не будет действовать против нее и даже не вернется в Ораниенбаум, ограничившись посылкой нарочного, который сообщит императору о его решении. Единственной его просьбой было разрешение достичь своего дома и там, под бдительным оком приставленных солдат, ждать развития событий. Он ласково простился со мной и пожелал мне успеха, получив полное согласие императрицы на свою просьбу. Встреча эта сильно взволновала меня из опасения за дальнейшую судьбу дядюшки, но государыня, заметив мое волнение, заверила, что уважает убежденность старого придворного и не держит на него никакой досады.

Судьбе угодно было вернуть меня к тому месту, где еще так недавно я в одиночестве обдумывала планы переворота. Красный Кабак стал тем местом, где после длительного марша и всех произошедших событий оказалось необходимым сделать хотя бы недолгий привал. В отвратительном домишке, давшем название этой местности, нашлась единственная, хотя и достаточно широкая, кровать, которую императрица милостиво предложила мне с нею разделить. Постелью нам стал наброшенный на кровать широкий плащ капитана Карра. Но беспокойство не покидало меня, и всякий сон бежал от моих глаз. Я заметила в углу комнаты небольшую дверь, которая, к моему ужасу, скрывала прямой выход на улицу. Снова мне пришлось самой распорядиться, чтобы солдаты заняли еще один пост, обезопасив императрицу. Наши разговоры с императрицей, касавшиеся всяческого рода документов, которые предполагалось в самом скором времени предать гласности, перемежались невольными опасениями. Было трудно себе представить, чтобы окруженный своими достаточно многочисленными голштинцами император мог легко признать победу своей супруги. Между тем это было именно так. Мягкость и нерешительность императора невольно тронули меня. Казалось, он ждал случившегося переворота и воспринял его как перст судьбы, ни в чем не сопротивляясь ему и ни о чем не сожалея. Императрица призналась, что уже послала в Кронштадт, куда мог направиться император, адмирала Ивана Лукьяновича Талызина, которому, оказывается, давно поверяла свои планы и безгранично доверяла. Старый моряк оказался достойным монаршего доверия. Он легко убедил командиров Кронштадта присягнуть императрице и предупредил о возможном приезде сюда императора, которого не следовало принимать. Когда галера, на которой находились вместе с несчастным императором моя сестра Елизавета Романовна и тетушка Анна Карловна, подошла к острову и окликнула дежурного офицера, тот ответил, что не знает никакого императора Петра Федоровича и служит одной лишь императрице всероссийской Екатерине Алексеевне. Неожиданное известие это так подействовало на императора, что он не сумел удержать потока слез, горько жалуясь на свою судьбу. Не стремясь искать никакого выхода из положения, он распорядился вернуться в Ораниенбаум, откуда направил к императрице Измайлова с выражением полной покорности своей судьбе и готовности немедленного полного отречения от престола.

Победа оказалась такой легкой, что, не веря себе, императрица отправила Измайлова обратно с письмом, в котором уговаривала супруга не предпринимать никаких насильственных действий против нее, чтобы избежать кровопролития. Со своей стороны, государыня обещала ему клятвенно спокойную и удобную жизнь в том месте, которое он сам назначит, и исполнение всех его желаний, если они не будут переходить разумных границ. Со свойственной ей проницательностью государыня заметила, что мне не могут не доставлять горечи все эти условия, поскольку они касаются моего крестного отца, неизменно мне благоволившего, и что тем выше она ценит мою дружбу и приносимые мною ради ее блага жертвы. Я созналась, что меня в не меньшей степени беспокоит судьба всех членов моей семьи, не столько лично преданной императору, сколько почитающей служение ему своим долгом. Государыня возразила, что я еще не знаю в полной мере ее доброты и мягкосердечия. Она добавила, что вскоре у меня будут все основания в этом убедиться и расстаться с моими тревогами.

За те часы, что государыни в Петергофе не было, дворец преобразился до неузнаваемости. Говорили, что попечением все того же Измайлова, сумевшего загодя распорядиться прислугой. Покои были старательно прибраны, проветрены. В предназначенных для императрицы комнатах курились благовония, стояли во множестве цветы. С люстр были сняты чехлы. В зале накрывался огромный стол. Государя привезли все тот же Измайлов и генерал-адъютант Гудович, не пожелавший расстаться со своим императором. Государь был тих и печален и прошел в дальние комнаты почти никем не замеченным, что, впрочем, не помешало ему с большим аппетитом пообедать и выпить не одну бутылку любимого им бургонского. Для своего жительства он предпочел Ропшу. Среди лиц, которых хотел бы видеть около себя, назвал арапа Нарциса и графиню Елизавету Романовну. Все просьбы его свелись к набору вин, трубок и хорошего табаку. Сразу после одинокого обеда государь выехал в Ропшу в сопровождении Алексея Орлова, князя Федора Барятинского, поручика Преображенского полка Баскакова и освобожденного императрицей из-под ареста Петра Пассека. Последняя кандидатура меня тем более удивила, что, по словам самого же Пассека, он не терпел братьев Орловых, здесь же согласился вместе с одним из них принять на себя обязанности тюремщика. То, что можно было объяснить в отношении грубых и необразованных Орловых, представлялось необъяснимым в отношении умного и тонкого Петра Богдановича.

Я поймала себя на желании написать нечто вроде эпитафии отступавшему в тень истории самодержцу, которого судьба поставила на пьедестал, не соответствовавший его натуре. Он не был зол, но ограниченность его ума, воспитание и естественные наклонности выработали из него хорошего прусского капрала, а не государя великой империи.

– Что вы делаете, сударь!

– Вскрываю почту, как видите, княгиня.

– Но эти пакеты из Совета, и прикасаться к ним могут только специально назначенные чиновники. Так было всегда – я знаю по дому моего дяди, канцлера.

– Может быть, может быть, княгиня. Но то были другие времена, и я не вижу здесь вашего дяди. Кто-то мне сказал, что он находится под домашним арестом в силу безмерной преданности лишенному всех прав Петру Федоровичу, не так ли?

– Что вы хотите этим сказать, Орлов?

– Только то, что я выполняю распоряжение императрицы и не собираюсь оглядываться на некогда существовавшие правила.

– Вряд ли в этой почте есть срочные сообщения, которые бы давали основание пренебречь установленным порядком. К тому же у вас нет никакой соответствующей должности, как, впрочем, и у меня.

– Пока нет, хотите сказать, княгиня.

– Как вы можете предугадывать решения государыни! К тому же ваша поза свидетельствует о полном непонимании придворного этикета. Вы во дворце, сударь, во дворце ее императорского величества, а не в собственном доме. Раскинуться на канапе – какая неслыханная дерзость!

– Вы не любите меня, княгиня, что делать. Но это не дает вам основания чувствовать себя здесь хозяйкой, не правда ли? Если императрица выразит мне свое неудовольствие, я буду несчастнейшим человеком. Ну а если моя поза – результат заботы государыни? Во время столь важных для ее императорского величества событий я повредил ногу и нуждаюсь в покое. Вам придется с этим мириться.

– А, вы здесь, друзья мои! Рада вас видеть за милой беседой. Надеюсь, более близкое знакомство пойдет вам на пользу.

– Ваше императорское величество, я сейчас от принцессы Голштинской. Она просит вашей аудиенции.

– Не сейчас, княгиня. Аудиенции с окружением бывшего императора могут подождать.

– Но, ваше величество, принцесса в большом волнении, и притом она искренне рада совершившемуся.

– Вы слишком настойчивы в своих рекомендациях, Катерина Романовна. Не помню, чтобы с принцессой вас связывала какая-нибудь дружба.

– Никакой, государыня. Но принцесса немолодой человек, и я обещала…

– А… Вы обещали. Но даже монархи порой отказываются от своих обещаний, исполнение же вашего связано с волей августейшей особы.

– Государыня!

– Не собираетесь же вы возражать, княгиня! Больше ни слова о делах. Сейчас мы сядем за стол и хоть немного подкрепим свои силы.

– Как угодно, ваше величество, но мне еще предстоит уладить кое-какие дела с охраной. Мне будет спокойней, если я сама обойду все кордегардии.

– Я очень тронута вашей опекой, мой маленький офицер. Кстати, откуда у вас этот мундир? Не от портного же?

– О нет, государыня. Я позаимствовала его у поручика Пушкина. По счастью, он пришелся мне впору а в нынешних хлопотах оказался как нельзя более кстати.

В какую-то минуту мне показалось, что предстоящий обед и пребывание в одном покое с полулежащим Орловым совершенно отвлекли внимание государыни от происходящих в действительности событий. Во дворце царил немыслимый беспорядок. Множество солдат беспрепятственно входили и выходили из царских покоев. Некоторые отдыхали на парадной мебели, большинство искало погребов, запасы которых оказались под прямой угрозой. Братья Орловы веселились вместе с ними, никого не останавливая и не предупреждая. Повсюду вино лилось рекою, лишая офицеров чувства ответственности, а солдат чувства субординации. Мне пришлось расстаться со всеми находившимися при мне золотыми, чтобы отвлечь пирующих от царских вин и вознаградить их законно приобретенными бутылками. Одному Богу известно, как удалось мне уговорить буйно настроенных солдат, которые, кажется, потеряли желание кому бы то ни было подчиняться; Дворцовая прислуга попряталась. Лошади во дворе стояли нераспряженными, и кучера даже не задали им корму, ссылаясь на неразбериху и отсутствие провиантмейстера. Боже, если что-то подобное происходит и в Петербурге! Мое сердце сжалось от тревоги за родных, и я рада была бы ускорить наш предстоящий отъезд в Петербург, если бы не опасение вызвать гнев и без того не слишком мною довольной императрицы.

Кое-как справившись с пирующими и расставив повсюду посты охраны, я направилась во дворец, рассчитывая найти ее императорское величество в столовой зале. Каково же было мое удивление, когда я застала ее в той же небольшой комнате, у того же канапе, на котором продолжал полулежать Орлов. Прислуга приставила к мнимому больному стол, накрытый на три куверта. Как оказалось, меня ждал обед в обществе императрицы и… Орлова!

– Вы заставляете себя ждать, княгиня, в то время когда мы с Григорием Григорьевичем умираем с голоду.

– Ваше императорское величество, я сочла своим долгом предотвратить разграбление царских погребов и откупиться от разбушевавшихся солдат имевшимся у меня золотом, чтобы они могли купить себе выпивку где-нибудь на стороне.

– Вы счастливица, дитя мое, у вас есть в карманах золотые, тогда как у императрицы нет решительно ничего.

– Зато у вас есть теперь империя, ваше величество!

– Вы правы, Катерина Романовна, но подчас пара золотых может и погубить ту же империю.

– А погреба можно легко наполнить, княгиня. Мне кажется, вы придаете слишком большое значение пустякам в такой ответственный для всех нас момент. Кроме того, среди солдат находятся мои братья, и они не позволят…

– Уже позволяют, милостивый государь, и слишком много!

– Не думаю, чтобы маскарадный мундир давал вам основание, ваше сиятельство, судить о действиях военных чинов.

– Этот, как вы выразились, маскарадный мундир дал мне возможность быть полезной моей монархине!

– Полноте, полноте, друзья мои, мне не нравится ваша перебранка, и думаю, сумею вас примирить, сказав, что все возможные просчеты – результат не злоумышленных попущений или небрежности, а радости подданных, избавившихся от ига ненавистного им монарха. Давайте подумаем об этом. Я сердечно признательна вам обоим за преданность и неоценимые услуги, но дело еще не сделано – нас ждет Петербург!

Глава 9
Новое царствование

И все же трапеза, которая должна была быть такой радостной, превратилась для меня в истинную пытку. Императрица беспрестанно шутила с Орловым, требовала, чтобы он доливал себе вина, называла его истинным героем и не уставала повторять слова благодарности за содеянное. Ее императорское величество пыталась включить в этот слишком оживленный разговор и меня, сетуя, что такой ценный человек, как Орлов, собирается просить ее об отставке, которую она конечно же ни в коем случае ему не даст. Государыня настаивала, чтобы я приняла деятельное участие в ее просьбах к Орлову отказаться от неуместного, по ее собственному выражению, намерения. Я уклонилась от подобной необходимости, раз только сказав, что государыня слишком снисходительна к своим верноподданным и что господину Орлову виднее, насколько значительны и неоценимы его заслуги. В конце концов государыня обратила внимание на мое состояние и спросила о его причине. Я сослалась на смертельную усталость и то, что уже много ночей провела без сна, не говоря о постоянном беспокойстве за судьбу дочери и близких. Я сказала, насколько мне было бы легче, если бы рядом был князь Михайла, на что императрица немедленно ответила, что тотчас отдаст приказ о его возвращении, благо доехать до Константинополя он вряд ли успел. Я подтвердила, что советовала мужу не спешить с осуществлением его миссии, будучи твердо уверена в скором и благополучном восшествии на престол ее императорского величества. По этой причине князь Михаила много времени потратил в Москве, задержавшись у своей родительницы, а затем выехав с нею в Троицкое. Так что, по моему мнению, он должен быть неподалеку от Киева. Императрица заметила, что тем проще будет нас соединить, а ей приобрести в своем окружении еще одного верного человека, на честность и храбрость которого она сможет полагаться. Эти слова вернули мне доброе расположение духа, а последующие события еще более его приподняли.

Во всех населенных местах, которые мы проезжали по дороге в Петербург, нас приветствовали толпы народа, желавшего хоть краешком глаза увидеть свою обожаемую монархиню, с которой, кажется, и стар и млад связывали надежды на самое светлое будущее. Контраст с пьяными кортежами окруженного голштинцами императора был слишком разителен. Мне оставалось удивляться, как скоро проснулся в государыне дотоле скрываемый дух истинной монархини, расточавшей милостивые улыбки, расположенной к своему народу и исполненной заботы о его благополучии. Каждое движение руки, каждый поворот головы приобрели у государыни истинно царское величие и значительность. Я имела возможность лишний раз убедиться в том, что Екатерина II была рождена для трона и достойно поднималась на предназначенные ей ступени российского престола. Мы дважды делали остановки в пути, поскольку государыня ложилась отдыхать, чтобы предстать перед народом во всем блеске своей величавой красоты, без тени усталости или беспокойства. В столице императрица выбрала в качестве временной резиденции Летний дворец, может быть, потому, что убедилась, как трудно на первых порах поддерживать порядок и безопасность в огромных помещениях. К тому же Летний дворец был связан непосредственно с Петром Великим, и эта преемственность выглядела куда более наглядной. Государыня не стала возражать, когда я в ее же карете помчалась к дочери, решив одновременно навестить беспокоивших меня дядюшку и батюшку. Я понимала, сколь ненадежны в этих условиях все обещания безопасности и неприкосновенности. К тому же кто знает, чьи слова, обращенные против Воронцовых, могли быть услышаны императрицей и вызвать ее недовольство или гнев.

– Силыч! Что дядюшка?

– Слава Богу, слава Богу, княгинюшка. То-то ему радость, что вы приехали.

– Где же он?

– В библиотеке, ваше сиятельство. Из библиотеки и выходить не изволит.

– Газеты читает?

– Нет-с, газет ни вчерась, ни сегодня не было. Граф изволят с книжками сидеть.

– Дядюшка, дорогой!

– Катенька! Здорова ли, друг мой? Очень я за тебя опасался. Не женское это дело – среди полков да солдат.

– Дядюшка, я перед вами. Все устроилось как нельзя лучше. Екатерина Алексеевна провозглашена императрицей, и толпы народу свидетельствуют, что судьба решила правильно.

– Полно, полно, Катенька, при чем здесь толпы? Толпы всегда будут, какой монарх какого ни сменит. Любопытство человеческое толкает не то что на новых государей, на казни публичные глядеть. Цену толпе я ой когда узнал. Обольщаться тут не приходится. Главное, ты как? Что императрица Екатерина Алексеевна?

– Я не во всем разобралась, дядюшка.

– В чем именно, друг мой?

– Императрица очень милостива ко мне.

– И что же?

– Но она так же милостива оказалась и к Никите Ивановичу Панину. И еще – Орловы…

– Орловы? Что ж тебя удивило?

– Государыня не расстается с Григорием. Из-за ушибленной ноги ему было велено лечь в личных покоях, да еще лежать в присутствии ее императорского величества. Обед был накрыт на три персоны около его канапе.

– Но ты была третьей, Катенька?

– Да, но Орлов…

– К этому следует привыкнуть. Настанет время, и его место займет кто-то другой, лишь бы ты свое за собой сохранила. Поверь, друг мой, это совсем не просто.

– Дядюшка, я не рассказывала тебе, как достались мне последние недели, между тем Орлов…

– Делал свое дело. Постарайся быть с ним в мире, если хочешь оставаться около обожаемой тобой императрицы. Государи не склонны испытывать чувства благодарности. И напротив – те, кто оказал им самые большие услуги, всегда, рано или поздно, убираются с их глаз.

– Незаслуженно?

– Полно, Катенька, разве дело в заслугах? Монархи не любят ни иметь, ни тем более вспоминать долги, тем более совести. Люди, которым они обязаны, сразу становятся им в тягость, коль скоро в них уже нет былой нужды. Говорят, должник всегда глаз колет.

– Но государыня решительно ничего мне не должна. Все, что я делала, я делала от чистого сердца, будучи убеждена в ее талантах и так необходимой для России образованности.

– И ты сгоношила множество людей, не правда ли? Все гвардейские офицеры, с которыми ты говорила, стали участниками этих событий. А вот мы с твоим батюшкой одни были причастны к аресту правительницы Анны Леопольдовны, не будешь же считать двух солдат и одного пьяного трубача! Одни, Катенька! И что же, кого назначила покойная Елизавета Петровна, крестная твоя, канцлером, кому передала все государственные дела, с кем нищенский век свой на гроши коротала, на чьи деньги хозяйство свое вести могла? Мне? Так нет же, врагу нашему и собственному Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину, который пера положить не успел, которым завещание в пользу династии Брауншвейгской сочинял. Послушайся его советов правительница, быть бы цесаревне Елизавете Петровне в монастыре, а Воронцовым в жестокой ссылке.

– Но ведь вы же с батюшкой с императрицей чуть не сызмальства росли. И как же верить Бестужеву?

– И дивиться нечему. У Бестужева связи, он по всей Европе человек известный, а братья Воронцовы – что они, кроме Александровой слободы да Покровского села у Лефортова, видели!

– Но предателю верить!

– Так уж сразу и предатель, Катенька! Скажи, чиновный человек, а это великая разница. Чиновный, он хозяина любит, ему хозяйская рука нужна. Сослали правительницу – так тому и быть. Чего ж ей теперь-то служить? Неужто голову на плаху за нее класть? Анне Леопольдовне служил, теперь верой и правдой преемнице ее послужит. Тут и сомневаться нечего. А Воронцовы и так никуда не денутся. Их верность всей жизнью проверена. Они и подождать могут. Ведь вон сколько, сочти, Михайла Воронцов должности канцлерской дожидался. А мог и не дождаться – так тоже бывает. Вот и тебе мой совет: ничему не удивляйся да поближе к императрице держись. Сейчас около нее столько верных слуг да прихлебателей окажется – места тебе как есть не останется. Так что забывать о себе не давай. К батюшке поедешь ли?

– Непременно. Я к вам к первому.

– Вот и спасибо тебе.

– Побоялась, как вы от присяги отказались.

– Да нет, видишь, два солдата как на часах стояли, так и стоят у подъезда.

– Никто не приезжал, вас не спрашивал?

– Лишь бы подольше не спросили, а там, Бог милостив, и обойдется. За тетушку вот только беспокоюсь – не вернулась она доселева из Ораниенбаума.

– Тетушку я уж в Петергофе видала. Она государыне императрице орден да ленту статс-дамы вернуть пожелала, да ее императорское величество не приняла, обратно на тетушку надела и ее расцеловала. Я так и полагала, что тетушка немедля в Петербург поедет.

– Вот и слава Богу, что хоть тут обошлось. Может, и в остальном обойдется. В эдакой-то замети и затеряться неплохо. А ты поезжай, Катенька, поезжай. Не держу тебя. Поскорей только во дворец ворочайся.

– Прощайте, дядюшка, себя берегите да в случае чего за мной человека спошлите немедля.

Солдаты. Множество солдат. Ворота настежь. Парадные двери отвором. В распахнутых окнах и то видны, Кто-то коновязи по сторонам двора придумал. Коней кормят. Что твой Петергоф!

– Как же это ты, Катерина Романовна, государственного преступника почтить своим визитом изволила? Не забоялась?

– Батюшка, да что случилось?

– А то и случилось, что вот уже сутки целые под караулом Роман Воронцов состоит. Мало что двор набит, в доме у каждой двери по двое часовых. Ни тебе пойти, ни двери притворить.

– И кто ж это распорядился?

– Откуда мне знать? Ворвались, разместились, да и весь сказ. Вон офицер ихний здесь всем и командует.

– Господи! Глупость какая! Государыня велела тебе, батюшка, охрану дать на тот случай, коли какие беспорядки в гвардейских полках начнутся. Рядом же они – всяко бывает. Но чтобы в доме, чтобы по комнатам… Господин офицер, я только что от государыни и хочу знать, сколько здесь ваших подкомандных.

– Сотня, княгиня.

– Но к чему так много? Вы вместо удобства и покоя доставили моему родителю одни неприятности. Я приказываю немедленно отпустить большую часть. В солдатах сейчас везде надобность, а здесь хватит и нескольких человек.

– Я лично, и никто иной, отвечаю за своих солдат, и ваш приказ для меня необязателен, княгиня.

– Вы хотите, чтобы я пожаловалась на вас самой императрице? Я не собиралась этого делать, если вопрос решится миром.

– Можете обращаться – я выполняю приказ.

– Да вот кстати ординарец полковника Вадковского. Вы с приказом от вашего командира, месье?

– Да, мадам. Солдаты на карауле у дворца валятся с ног от усталости. Их давно не сменяли, а здесь множество народу.

– И совершенно бесполезного. Для защиты моего отца от всяческих случайностей достаточно нескольких человек. Всех остальных я разрешаю вам взять.

– Речь идет не о вашем отце, княгиня, а о графине Елизавете Романовне. Ее привезли под родительский кров, и государыня позаботилась, чтобы графине не было причинено никакого зла или обиды.

– Вот оно что! Но уверяю вас, здесь графиня в полной безопасности. Или были еще какие-то распоряжения?

– Да, на тот случай, если бы графиня Елизавета Романовна пожелала последовать за государем в Ропшу или вообще пожелала выехать из города.

– Графиня, я уверена, не предпримет подобных попыток!

– Кто знает, княгиня. Графиня отважно последовала за государем в Кронштадт и добивалась, чтобы ее отправили вместе с ним в Ропшу.

– Какое безумие! Но обещаю отговорить ее от подобных выходок. За ней вполне могут приглядеть наши слуги и сам граф Воронцов.

– Благодаря вас, княгиня. С вашего разрешения я забираю с собой тридцать солдат, оставшихся будет предостаточно для каждой оказии.

– Вот видите, батюшка, все и обошлось.

– А если бы не было тебя?

– Но я же здесь, и нет оснований для огорчений.

– Ты не представляешь, какие огорчения мне приносит пребывание под моей крышей твоей сестры. Ее привезли в карете и буквально силой ввели в наш дом, пока я требовал объяснений у дежурного офицера. С той минуты твоя сестра сидит, запершись, на былой твоей половине и не желает объясниться со мной. Впрочем, Елизавета Романовна давно отказалась от необходимости общаться с родным отцом. В дни своего случая она ничего не сделала для отца, не добилась никаких награждений – землями или орденами.

– Батюшка, но где же быть сестре, как не в отчем доме. Двусмысленность ее положения тем более заставляет искать убежища в родных пенатах. За это ее никто не осудит, как и вас.

– Так ты полагаешь, она надолго здесь задержится?

– Скорее всего до устройства своей судьбы.

– О какой судьбе здесь может быть речь!

– Батюшка! Вы недооцениваете доброту и широту натуры новой государыни. Государыня много раз повторяла, что не держит зла на графиню и готова ее поддержать в минуту, когда сестра расстанется с императором.

– Слова!

– Зачем же вы так суровы к императрице, батюшка? Вот увидите, государыня сама устроит судьбу нашей Лизаньки. И с вашего разрешения я хочу к ней пройти и поддержать в самую трудную минуту ее жизни.

– Твое дело!

– Что случилось, княгиня? Вы обещали только навестить свою дочь и сменить мундир на платье. Между тем вас не было столько часов и вы по-прежнему в мундире. Охотно верю, что он понравился вам, но правила придворного этикета не дают вам права оставаться в нем.