Текст книги "Княгиня Екатерина Дашкова"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Глава 14
Святилище знания

– Привез ответ княгини, Павел Сергеевич? Будет она в воскресенье в Царском Селе?

– Привез, дядюшка, но в воскресенье быть княгине в Царском никак невозможно.

– Это ещё почему?

– Захворала. Сначала сын с горячкой свалился. А пока княгиня его отхаживала, сама расхворалась. Просила доктора Роджерсона удостоверить его болезнь перед императрицей.

– Да при чем здесь Роджерсон! Столько лет не была в Петербурге и опять за старое – опять за болезни. Не сомневаюсь, что государыня будет очень раздосадована.

– Уверяю вас, дядюшка, никаких здесь уловок нет. Сам все видел.

– Тоже мне свидетель нашелся. А хоть бы и правда, у Дашковой ты знаешь сколько недоброжелателей. Сразу все к характеру ее приплетут, так государыне представят, что она уже больше княгиню и видеть не захочет. Надо же, досада какая!

– Рад вас видеть, княгиня, в добром здравии. Только заранее предупредить должен: особой ласки от государыни не ждите. Раздосадована она вашим долгим отсутствием.

– Но и о добром здравии, Григорий Александрович, еще говорить рано. Роджерсон никак мне этой поездки разрешать не хотел. Сказал, слаба больно – не выдюжу.

– А надо, Катерина Романовна. Вон сейчас ее императорское величество в церковь пойдет, так вы с придворными встаньте. Первой ни в коем случае к государыне не подходите. Ну, в добрый час, княгиня, в добрый час!

– Ваше императорское величество! Государыня!

– А, это вы, княгиня! Рада вашему возвращению, рада. Надеюсь, пребывание в России вам больше пойдет на пользу, чем заграничные вояжи. Вижу, как плохо вы выглядите. Что ж ваши хваленые курорты?

– Я не думала о своем здоровье, государыня.

– Знаю, знаю, о сыне. Так представьте же мне моих крестников.

– Моя дочь Анастасия Михайловна Щербинина, ваше императорское величество.

– Рада. Слышала, с мужем нелады?

– Ничего особенного, государыня. Всего лишь привязанность к родителям, восторжествовавшая над любовью супружеской. Бригадир Щербинин не решился оставить своих родителей, моя дочь не захотела расставаться со мной.

– А это ваш сын, о котором мне столько толковали. Его мне представит дежурный камергер, да, впрочем, нам, как старым друзьям, необязательны эти мелочи этикета. Вы хотите служить, князь? Не стесняйтесь высказывать свои желания – как-никак вы говорите со своей крестной матерью.

– Князь Павел мечтает об армии, ваше императорское величество, и надеюсь, его знания…

– Вы же знаете, княгиня, я неплохой физиогномист. Мне не нужны ваши рекомендации. Не сомневаюсь в познаниях князя. Надеюсь, мы скоро узнаем друг друга поближе, а пока имейте в виду, что будете обедать со мной.

– Ваше императорское величество, но, как прапорщик, князь не имеет права сидеть за одним столом с императрицей!

– Но, как сын моего друга, он всегда будет пользоваться привилегиями. Это относится и к вам, милая Анастасия Михайловна.

– Как вы милостивы, государыня!

– Не надо, не благодарите меня, Катерина Романовна. Вижу, чувствуете вы себя еще плохо. Не стесняйтесь – для вас приготовлены во дворце комнаты, в которых вы можете отдохнуть со всем своим семейством. И еще – указ о судьбе вашего сына вы получите завтра. До вечера, княгиня.

Благосклонность императрицы повергала меня в изумление. Указ назначал князя Павла штабс-капитаном гвардии Семеновского полка, что давало ему ранг подполковника. Переполненная благодарностью, я отправилась благодарить ее императорское величество и сразу же встретилась с вопросом, почему в такое непогожее, осеннее время все еще живу за городом. Но кроме скромного домишка в четырех верстах от столицы, на все еще не осушенном болоте, другого жилища в Петербурге у меня не было. Государыня пожурила меня за невнимание к собственному здоровью, припомнила издавна мучивший меня ревматизм и приказала найти в столице любой, какой мне понравится, дом, с тем что он будет приобретен для меня Кабинетом. Сама государыня останавливала свой выбор на дворце герцогини Курляндской, но не хотела ничего делать вопреки моему желанию. Огромная сумма в шестьдесят восемь тысяч рублей, которая требовалась для этого дома, показалась мне чрезмерной, особенно имея в виду те толки и пересуды, которые бы такой подарок непременно вызвал. Я предпочла дом госпожи Нелединской на Мойке с более скромной меблировкой, которая должна была быть продана вместе с домом, стоившим вдвое дешевле. Однако госпожа Нелединская, вопреки договоренности, вывезла всю мебель, что вынудило меня отказаться от приобретения ее владений, ограничившись сравнительно недорогой его арендой. Григорий Александрович Потемкин незамедлительно узнал о моем решении и предложил мне немедленно его изменить, чтобы императрица не подумала, что я не собираюсь надолго задерживаться в Петербурге. Я вынуждена была признать обоснованность подобных предположений и поторопилась отыскать недорогой дом барона Фредерикса на Английской набережной. Государыня удивилась моему выбору, который я объяснила желанием жить на той самой набережной, где родилась и с которой у меня связаны ностальгические воспоминания. Не удовлетворившись оплатой этого моего нового жилища, императрица пожелала на свои средства достроить мой все еще незаконченный дом в Москве на Большой Никитской улице и подарить мне большое поместье. По поводу поместья мне пришлось вступить в достаточно длительную переписку с Григорием Александровичем. Я предпочла бы получить землю в России, тогда как императрица предпочитала Белоруссию, под предлогом более плодородных земель. В результате мне досталось бывшее владение гетмана Огинского, огромное в своих первоначальных размерах, но в результате раздела Польши сокращенное вдвое. Через его земли была проложена граница, отчего все леса гетмана, множество местечек и деревень остались в Польше – их отделила своим течением река Друца. К тому же из значившихся по дарственным ведомостям двух тысяч пятисот душ недоставало ста шестидесяти семи, на десятерых крестьян приходилась одна корова и на пятерых одна лошадь. Дороги были запущены. Водного сообщения не существовало. Крестьяне погибали от голода и нищеты. Приведя в идеальный порядок свои русские владения, я хорошо представляла, скольких усилий потребует эта новая собственность, выглядевшая со стороны необычайно щедрым подарком. Мне предстояло тратиться на свои новые владения и не получать от них никаких средств, что было особенно тяжело, имея в виду траты, с которыми было связано вступление князя Павла на службу. Тем не менее это было проявлением расположения императрицы, к которому прибавилось приглашение присутствовать на концертах во внутренних апартаментах дворца, куда даже статс-дамы могли приходить только по особым приглашениям. Государыня распространила свою милость и на моих детей, так что мы являлись втроем. Однако человеку несвойственно удовлетворяться тем, что ему дарует судьба. Я готова была отказаться от иных своих привилегий, лишь бы получить звание фрейлины для моей племянницы, дочери моей сестры Елизаветы Романовны. Чувствуя себя все же виноватой в роковом повороте ее судьбы двадцать лет назад, я хотела хоть чем-то возместить понесенные ею потери и никогда не забывала, с какой сердечностью и участием она всегда отзывалась на мои трудности. При моем втором возвращении из-за границы она была единственным близким мне человеком в Петербурге и поспешила вместе с дочерью первой меня навестить, по-прежнему предлагая гостеприимный кров своего дома. Не решаясь непосредственно адресоваться к императрице, я умоляла князя Потемкина поторопиться с решением этого вопроса.

– Я хотела бы поговорить с вами, княгиня.

– Я вся внимание, ваше величество.

– Нет, не здесь и не в такой толпе.

– Когда и где прикажете, ваше величество.

– Подождите, я дам вам знак, и тогда вы подойдете ко мне. Постарайтесь быть внимательной. Наш разговор должен состояться сегодня.

– Слушаюсь, государыня.

– Ну вот, наконец-то нас никто не услышит. Не удивляйтесь, княгиня, моему предложению. Оно продумано во всех мелочах и принималось далеко не второпях. Я предлагаю вам стать директором Академии наук. Никто лучше вас не справится с этими обязанностями.

– Но, ваше величество…

– Понимаю ваше удивление.

– Я женщина…

– Тем лучше. Мы лишний раз докажем Европе, что в просвещенной монархии женщины располагают самыми широкими возможностями и необходимыми знаниями.

– Но как раз у меня нет никаких систематических знаний.

– Вы достаточно много читали, наблюдали, встречались с лучшими умами Европы. У вас есть склонность к составлению разумных планов и – что самое главное – способность их воплощать в жизнь. Вы совершили подлинное чудо педагогики, сами определив программу образования князя Павла. Он блестяще образован, не переставая при этом быть светским человеком.

– Государыня, как вы можете равнять сердце матери с необходимыми для такой высокой должности талантами администратора!

– Как раз наоборот. Этими талантами вы наделены в полной мере, как и способностью убеждать людей. Мне сообщили о содержании вашего спора с князем Кауницем, и хотя я решительно не согласна с вашим взглядом на роль моего великого предка Петра Первого, не могу не отдать должного тому, что вы своими доводами заставили задуматься, а в чем-то, возможно, и принять вашу точку зрения, такого изощренного политика и дипломата.

– Нет, государыня, решительно нет. Я не могу воспринять ваших слов иначе, как шутку.

– Я усматриваю в этом совсем другое, княгиня, – ваше нежелание служить моему престолу. Вы разлюбили свою государыню.

– Как вы можете такое говорить, ваше величество! Сделайте меня начальницей ваших прачек, и вы увидите, с каким рвением я вам буду служить.

– Теперь вы изволите смеяться над своей государыней, княгиня, предлагая занять столь недостойное место.

– Ваше величество думаете, что меня знаете, но вы меня не знаете. Я нахожу, что какую бы вы должность мне ни дали, она станет почетной с той минуты, как я ее займу. И как только я стану во главе ваших прачек, это место превратится в одну из высших придворных должностей, и мне все будут завидовать. Я не умею стирать и мыть белье, но если бы я сделала тут ошибки вследствие своего незнания, они не повлекли бы за собой серьезных последствий, между тем как директор Академии наук может совершать только крупные ошибки и тем навлечь нарекания на государя, избравшего его.

– Дорогая княгиня, я прошу вас припомнить всех тех, кто занимал эту должность. Неужели вы ставите себя ниже их?

– Тем хуже для тех, кто навлекает на себя презрение, принимая совершенно непосильные обязанности.

– Хорошо, княгиня. Пока довольно об этом. Что же касается вашего отказа, то я не принимаю его. Именно он меня ещё более убеждает в правильности моего выбора. Возьмите себя в руки, вы слишком возбуждены и непременно попадете на языки наших дам, которые не преминут сделать из нашего затянувшегося разговора Бог весть какие выводы. Просто вам надо подумать.

– Доложите обо мне князю Потемкину.

– Но Григорий Александрович уже лег в постелю, ваше сиятельство. Времени-то без малого полночь.

– Это не имеет значения. Немедленно доложите ему о моем приезде и скажите, что я готова разговаривать с ним даже в его спальне. Поторопитесь же!

– Князь просил вас проводить в ихнюю спальню. Они очень утомлены и приносят извинение, что не в силах встать.

– Я же сказала, что согласна и на это!

– Княгиня, вы действительно повергли меня в недоумение. Какая причина могла побудить вас искать этого разговора?

– Самая серьезная, князь, иначе я бы не оказалась у вас в неположенное время.

– Я слушаю, княгиня.

– Сегодня государыня имела со мной разговор и предложила мне должность директора Академии наук.

– И что же? Я давно осведомлен об этом намерении государыни и со своей стороны всячески его поддерживал.

– Вы сошли с ума, князь! Как можно! Я женщина. Мое образование ограничено пределами моей любознательности и случая. Ни в одной области знаний я не могу считаться специалистом. Каким же образом я могу взять на себя ответственность за руководство учреждением, объединяющим лучшие умы государства? Вы подумали об этом, давая советы государыне? Вот письмо, в котором я категорически отказываюсь от предлагаемой мне чести. Категорически! И не пытайтесь меня переубеждать! Но что вы делаете, князь? Вы осмелились порвать мое письмо? Но это уже слишком!

– Не сердитесь на меня, княгиня! Я делаю это в ваших же интересах. Вы не отдаете себе отчета, какой гнев государыни может вызвать подобное послание. Вы не хотите занимать предложенную должность? Ваше дело! Но сделайте это в разумных формах. Перед вами чернильница, перо, бумага. Сядьте и напишите все то же, что вы написали, но в более спокойной форме. Не прогневайте императрицу. И кстати, знайте, что обдумывая ваше назначение, государыня имела в виду, между прочим, способ удержать вас в Петербурге, рядом с собой.

– Удержать меня? Но зачем? Чем я могу быть полезна императрице после стольких лет…

– Ничего не добавляйте! Лишнего не следует вообще произносить вслух, не то что в присутствии постороннего человека. Не знаю, что вас удивляет в желании государыни. Ей просто надоели окружающие ее дураки. Их развелось слишком много, и ее величеству хотелось бы положить этому предел.

– Нет, я не буду здесь ничего писать. Но если вы так настаиваете, я сделаю это дома и перешлю с лакеем во дворец.

– Только подольше подумайте, княгиня. И совет друга: найдите самые мягкие выражения для своих мыслей, если они так и не изменятся. Думаю, императрица предлагала вам сравнить свои возможности и знания с возможностями ваших предшественников по этой должности. Вспомните, по крайней мере, нынешнего директора – господина Домашнева. Надеюсь, это охладит ваш пыл и непримиримость.

…Ночь без сна не изменила моих мыслей. В семь утра я направила лакея с короткой запиской во дворец, подтвердив свой отказ от высокой и несообразной с моими возможностями должности. Домашнев – я знала о нем не так уж много, кроме разговоров о его постоянных конфликтах с профессорами, в результате которых императрице пришлось создать специальную комиссию по управлению Академией. Помнится, Андрей Разумовский говорил, что Домашнев учился в Московском университете, был выпущен в Измайловский полк, состоял при генеральном штабе и совсем неплохо показал себя в турецкой войне, командуя албанским легионом. Своим назначением на директорскую должность он был обязан своему покровителю Владимиру Григорьевичу Орлову, оставившему Академию наук. О нем отзывались совсем неплохо как о поэте, печатавшемся в журналах Хераскова. Я помнила хорошую оду, которой Домашнев приветствовал восшествие на престол государыни. Ему же принадлежало «Краткое описание российских стихотворцев». Но верно и то, что Домашнев совершенно запутался в академическом хозяйстве, и если сам и не был виновен в злоупотреблениях по финансовой части, не пресек дороги казнокрадам, обиравшим Академию. К великому своему изумлению, я заметила, что уже начала думать о возможных мерах по наведению порядка в Академии. Почти немедленно полученный мною ответ императрицы не содержал ничего, кроме лестных замечаний в мой адрес. Зато к вечеру я получила от графа Безбородко копию уже отправленного в Сенат указа о моем назначении. В своем письме Безбородко ставил меня в известность, что императрица разрешила мне докладывать о всех делах Академии, минуя все административные ступени, и готова помогать мне во всех моих начинаниях. Дальнейшее сопротивление было неуместным, оставалось как можно скорее приниматься за дело.

Мое первое решение нарушало повеление императрицы, но я была слишком не подготовлена к новой должности, чтобы не попросить Академическое собрание продлить свое действие по управлению Академией еще на два дня. За это время я надеялась хотя бы в самых общих чертах ознакомиться со структурой Академии, всех входящих в нее учреждений, о типографии, кабинетах, библиотеке и прочем и просила администрацию незамедлительно прислать мне отчеты каждого раздела с непременным списком всех руководителей. Подробный рапорт должен был быть мне представлен на следующий день. Я отмела все последовавшие возражения о недостаточности времени под тем предлогом, что каждый руководитель, если он действительно знает свое дело, в состоянии отчитаться о нем в любое время дня и ночи безо всякой специальной подготовки. Я очень рассчитывала здесь на момент неожиданности, который не дал бы непорядочным людям суметь замести следы своих козней. Пока мне приходилось исходить из одних разговоров, которые во множестве велись при дворе по поводу Академии, – о бесконечных денежных недочетах, недобросовестном использовании ассигнованных императрицей сумм и таком откровенном своекорыстии чиновников, которое совершенно отвращало профессоров от Академии и побуждало их вообще переставать посещать ее собрания. К тому же это была единственная область, в которой я могла чувствовать себя достаточно уверенно, проверяя финансовую основу столь важного для России учреждения. Понимая, что подобная направленность моих действий неизбежно вызовет недовольство и жалобы императрице, на следующий день с утра я направилась в уборную государыни, чтобы своим докладом предупредить возможные нарекания. Я не ошиблась. Первый человек, попавшийся мне на глаза у дверей уборной императрицы, был господин Домашнев, с самым независимым видом обратившийся ко мне и предложивший свою помощь по введению меня в курс обязанностей академического директора. Мое изумление его не смутило. Он продолжал настаивать на полезности для меня его опыта и соображений, так что мне в конце концов пришлось со всей резкостью сказать, что наши взгляды на Академию существенно разнятся. Я меньше всего думаю о собственной выгоде и положении в обществе, но только о процветании Академии, которое, по моему мнению, должно основываться на беспристрастии и уважении к ее членам. Своей целью я собираюсь поставить удовлетворение их потребностей и их признательность сочту единственным мерилом пользы своих усилий. Что же касается административных сложностей, для их разрешения я предпочту прибегнуть к советам и указаниям самой императрицы, которые уже были мне ее императорским величеством обещаны. Во время своей достаточно гневной тирады я заметила приоткрывшуюся дверь уборной. Государыня, увидев наше объяснение, сочла нужным закрыть дверь и пригласить меня через дежурного камердинера.

– Я очень рада вас видеть, княгиня, хотя, откровенно говоря, не сомневалась, что ваше добросовестное отношение к вашим обязанностям непременно приведет нового директора к своей государыне прямо с утра. Но вижу, этот дурак Домашнев успел вас вывести из себя. О чем шла речь?

– Все просто, ваше величество. Господин Домашнев счел нужным преподать мне урок, как следует руководить Академией. Я не сомневаюсь, что могу оказаться еще более невежественной, чем он сам, но я уверена в одном – что никогда не позволю запятнать своего имени подозрениями в своекорыстии. Мне остается еще и еще раз поблагодарить ваше величество за лестное мнение о моих способностях и выразить свое искреннее соболезнование по поводу сделанного вами выбора.

– Полноте, княгиня! Сколько можно повторять одно и то же. Это легко может наскучить. К тому же я не собираюсь раскаиваться в своем решении. Наоборот – по мере развития событий я все более и более убеждаюсь в его правильности. Итак, вы, несомненно, приехали уже с какими-то планами?

– Ваше величество, я хочу начать с финансового положения Академии.

– Вы полагаете, что моих ассигнований все еще недостаточно?

– Как раз наоборот. Судя по существующим слухам, – хотя пока это всего лишь слухи! – затраты могут производиться значительно более экономно. Мне кажется очень важным, чтобы господа профессора сразу же убедились, что их материальные потребности в работе могут удовлетворяться со значительно большей полнотой.

– Скорее всего, в этом есть немалая доля моей вины. Вы знаете, что еще при покойной императрице Елизавете Петровне у правительства родилось желание, чтобы ученые труды приносили непосредственную пользу всем частям государственного управления.

– Мне довелось об этом слышать от Ивана Ивановича Шувалова. Он говорил, что подобное желание было подсказано появившимся среди ученых стремлением разрабатывать источники русской истории. Помнится, господин Шувалов приводил слова Петра Великого о том, что в глазах Европы Россия должна перестать выглядеть страной, где пренебрегают наукой, но наоборот – работают для науки. Господни Шувалов много говорил о составлении атласа Российской империи и собирании сведений о всех церковных постройках с необходимыми историческими объяснениями.

– И вы хотите убедить меня, княгиня, что вы далеки от проблем Академии! Мне же казалось, что любая теоретическая разработка должна использоваться на практике. Вот из-за этого я решила создать при Академии особую комиссию под президентством графа Владимира Григорьевича Орлова. Ему же было поручено привести в порядок хозяйственную часть Академии, находившуюся в хаотическом состоянии.

– Я встречалась с графом в Германии. Он был очень горд организацией нескольких экспедиций для изучения быта в жизни народов России.

– В этом действительно была его немалая заслуга, как и в отправке в прошлом году трех экспедиций для астрономических наблюдений. Но, боюсь, по хозяйственной части дела не только не улучшились, но пришли в полнейший упадок. Вы правы, что хотите начать именно с этого конца. Академия должна иметь отличное хозяйство.

– А ученые – условия для своей деятельности. Ведь это они постоянно жаловались на администрацию.

– К сожалению, у меня не хватало времени вникать в их раздоры.

– Ваше величество, я хочу вернуть ученым должное уважение к их талантам и поэтому прошу вашего разрешения, чтобы в первом собрании меня представил патриарх нашей Академии профессор Эйлер.

– Эйлер-отец? Но он же совершенно слеп.

– Слепота не убавляет ни его выдающихся талантов, ни удивительной трудоспособности. А то, каким образом великий математик лишился зрения, может служить образцом преданности науке.

– Это были какие-то особенные обстоятельства?

– О да, ваше величество. И даже рискуя наскучить вам, я не могу о них не рассказать. Это знает вся Европа. И сам великий Фергюссон просил меня передать выражение величайшего своего почтения Эйлеру-старшему. А ведь вы, ваше величество, имеете на своей службе целых три поколения этого замечательного семейства.

– Правда? Я стеснена временем, но пока куафер заканчивает прическу, я буду рада выслушать ваш рассказ. Мне и в самом деле нужно больше знать о моей Академии.

– Господин профессор приехал в Россию в день смерти государыни Екатерины Первой, последовав за своими друзьями и соучениками, сыновьями прославленного математика Якова Бернулли. Он занял место профессора физики, стал академиком и в конце концов пал жертвой собственной добросовестности. По просьбе Академии он в три дня выполнил сложнейшую работу, которая требовала нескольких месяцев занятий. Все кончилось жесточайшей нервной горячкой и потерей правого глаза.

– Бог мой! Была ли нужда в таком усердии?

– Это характер профессора, ваше величество. Он не умел поступить иначе, и притом ему еще не было тридцати лет.

– Но потом он уехал в Берлин. Значит, обида была слишком глубока.

– О нет, ваше величество, это был вынужденный отъезд. Господин Эйлер не хотел покидать России. Речь шла о лучших условиях для исследований. В Россию же он продолжал присылать свои труды для публикации в академических мемуарах, пока не получил приглашение вашего величества вернуться в Петербург, что он и сделал с величайшим удовольствием в тысяча семьсот шестьдесят шестом году.

– Мы тогда еще подарили ему дом в Петербурге.

– Да, превосходный дом. Но господину профессору не повезло. Почти сразу по приезде он тяжело заболел и лишился второго глаза из-за быстро развившейся катаракты.

– Потом, кажется, его дом сгорел.

– Да, в семьсот семьдесят третьем году, но даже это несчастье не помешало научным занятиям профессора. Он продолжал их с неизменным успехом, согласился на операцию глаза, перенес ее, но из-за неизменного своего научного рвения слишком рано принялся за чтение и теперь уже потерял зрение навсегда. Это ли не пример бескорыстного и беззаветного служения науке!

– Вы вызвали у меня слезы, княгиня. Неужели Эйлер по-прежнему продолжает работать? Но как?

– Он диктует свои труды своим помощникам, профессорам Крафту и Лекселю, и собственному внуку, вернее – мужу своей внучки. Кстати, все его помощники представляют из себя знаменитых ученых. Разве мало сказать, что господин Лексель, который занимается теорией комет, удостоился чести дать свое имя комете семьсот семидесятого года?

– Так что же вы задумали, княгиня?

– Я хочу, с разрешения вашего величества, чтобы господин Эйлер представил меня ученому собранию Академии, а сама хочу отметить это событие небольшой вступительной речью.

– Считайте, что вы уже имеете мое согласие, княгиня.

– Доложите господину профессору Эйлеру – директор императорской Академии наук княгиня Дашкова.

– Ваше сиятельство, вы в нашем доме! Но это же невероятно! Такая честь, которой мой дед не мог себе представить за всю его жизнь в России!

– А вы, молодой человек, тот талантливый молодой ученый, который помогает профессору, не правда ли? И ваше имя Николай Иванович Фусс.

– Ваше сиятельство, вы знаете о моем существовании?

– Что же в этом удивительного? Ваш дед может подтвердить: я и много лет назад интересовалась успехами русской науки и трудами русских ученых. Вы вошли в их славную семью.

– Благодаря дедушке – он вызвал меня из Швейцарии как помощника и секретаря.

– И, сколько мне известно, не ошибся. Вы сразу же отметили свой приезд интересным трудом. Я не припомню точного его названия, но совершенно уверена, что речь в нем шла о точном подборе очков соответственно теории Эйлера-старшего. С вашим сочинением я столкнулась в Германии – оно давно переведено на немецкий язык. Вы заслуженно стали адъюнктом и получили премию от Парижской академии наук за труд о планетах. Простите мое невежество, но точнее определить его тему я не сумею. Но вы знаете, Николай Иванович, что мне особенно дорого в ваших изысканиях – желание создавать математические учебники. Поверьте, под моим руководством Академия наук поддержит ваши интересы в этой области.

– Я не нахожу слов признательности, ваше сиятельство! Но вот и кабинет дедушки. Как видите, двери его открыты – слуга успел предупредить дедушку о вашем приезде.

– О нет, нет, не вставайте, господин профессор. Я сама усядусь около вас, чтобы сказать, как искренне рада я нашей встрече. Я не спрашиваю вас о здоровье. Вы работаете, ваши помощники сбиваются с ног – и, значит, вы довольны.

– И да, и нет, княгиня. Никакой помощник не может заменить собственного зрения. Просто я мирюсь с обстоятельствами. К тому же мне нет нужды выходить из дому.

– Мне говорили, вы перестали бывать в Академии.

– Давно. Это бессмысленная трата времени. Когда мои коллеги обращаются к ее императорскому величеству с протестами против установившихся порядков, я  просто ставлю свою подпись.

– Профессор, обещаю вам – беспорядкам будет положен конец. Я прошу ваших советов и рекомендаций, чтобы навести тот порядок, который способствовал бы вашей работе. И поверьте, это не пустые слова, тем более императрицей мне предоставлены в этом отношении исключительные полномочия.

– Ваше сиятельство, хочу воспользоваться случаем и представить вам моих сыновей, чтобы вы не обошли их вашим милостивым вниманием.

– Я буду очень рада вашей рекомендации.

– Мой старший сын, ваше сиятельство, Иоанн Альбрехт. Он родился в Петербурге, но потом последовал за мной в Берлин, стал членом Берлинской академии наук и наблюдателем Берлинской астрономической лаборатории. С тысяча семьсот шестьдесят шестого года он стал профессором физики и секретарем Академии наук. Его труды по гидростатике и электричеству отмечены Геттингенским обществом и нашей Академией. Но он немало сделал в области небесной механики, астрономии и чистой механики.

– Я думаю, Академия имеет в его лице идеального секретаря, который при мне, безусловно, останется на своем посту.

– Со вторым моим сыном, ваше сиятельство, вы встречались как с лейб-медиком, хотя и не пользовались его услугами. Впрочем, Карл наряду с медициной занимается и изучением влияния сопротивления междупланетной среды на движение планет. Его труд в этой области принес ему премию Парижской академии.

– Насколько я знаю, господин Карл Эйлер давно и справедливо стал членом нашей Академии?

– Благодарю вас, ваше сиятельство, за лестный отзыв. Вы правы, Карл давно носит это почетное звание. И, наконец, ваше сиятельство, мой младший сын Христофор. Он родился в бытность мою в Берлине, начинал службу поручиком прусской армии, артиллеристом, и теперь продолжает службу в русской армии. Тем не менее он занимается и собственно астрономией. Ему принадлежат труды о прохождении Венеры по диску Солнца в тысяча семьсот шестьдесят девятом году и об определении географического места по астрономическим наблюдениям.

– Ваш сын связан с Академией?

– Нет, ваше сиятельство, он единственный – нет.

– Мы все равно найдем применение его знаниям и таланту. А теперь, господин профессор, я прошу вас об одолжении – ввести меня завтра в академическое собрание. Ваше появление в нем будет свидетельством начала новой эпохи в истории Академии, эпохи чистой науки. Вы не откажете мне, господин Эйлер?

– Почту за честь, ваше сиятельство!

– И еще, господин профессор. В своей вступительной речи я скажу о необходимости наведения порядка в Академии и прекращении того растранжиривания академического имущества, которое поставило её на грань полного разорения. Я сама не позаимствуюсь ни копейкой, но не позволю этого делать и всем моим подчиненным. Академическое хозяйство я собираюсь блюсти как свое собственное. И вместо того чтобы противозаконно увеличивать свои доходы, я предлагаю каждому служащему Академии повышение жалования, если он того честной своей работой заслужит.