Текст книги "Княгиня Екатерина Дашкова"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Глава 10
Мой князь Михайла

Кто бы мог предположить, что приготовления к коронационным торжествам затянутся на целых два месяца. Оказалось, что ее императорское величество не пожелала удовольствоваться обычным порядком, но устроить торжества, достойные царства, которого еще не приходилось знать народу. Мельчайшие подробности шествий, фейерверков, аллегорий, украшения улиц государыня апробировала сама, вникая в их мельчайшие подробности. Для участия в них был приглашен сам Александр Петрович Сумароков и актеры из Ярославля, которым предстоит составить первую российскую труппу. Хлопот выдалось так много и таких неожиданных, что мы все вздохнули с облегчением, когда императорский кортеж достиг окрестностей Москвы. Необходимость тщательно подготовиться к торжественному въезду в старую столицу побудила императрицу остановиться на несколько дней в ее предместьях, однако на таком расстоянии, чтобы можно было инкогнито ежедневно бывать в Москве. Ее императорское величество много раз повторяла, что не хочет никаких неожиданностей в том великолепном представлении, которое навсегда должно остаться в памяти народа и непременно в истории. Из нескольких возможностей государыня остановилась в конце концов на подмосковной фельдмаршала Кирилы Григорьевича Разумовского, носящей его имя: Петровское-Разумовское. Село Всехсвятское, которое в свое время предпочитал Петр Великий, с его дворцом грузинских царей показалось недостаточно вместительным для огромной свиты и заметно обветшавшим. Тогда как фельдмаршал превратил былое поместье деда Петра Великого в настоящий голландский городок с несколькими десятками превосходно ухоженных каменных домов, окруженных цветочными клумбами и палисадниками, с множеством соединенных между собой оранжерей и теплиц, с дворцом, от которого затейливая галерея вела в церковь Петра и Павла, с гротами, многочисленными статуями и превосходным конным двором. На вид беспечный и ленивый, фельдмаршал оказался на редкость рачительным хозяином. Достаточно сказать, что многочисленные украсившие парк пруды были выкопаны крестьянами, которых граф Разумовский специально привозил с Украины.

Ее императорское величество с явным удовольствием осматривала хозяйство фельдмаршала и неоднократно высказывала ему свое благоволение, воспользовавшись которым граф не преминул упомянуть о неких материальных трудностях своих, за что получил очередные щедрые подарки от государыни. Граф Панин уверяет, что в этой расчетливости нет решительно ничего зазорного или противоречащего чувству собственного достоинства вельможи, поскольку монархиня все равно будет отмечать свой приход к власти многочисленными жалованиями, и остается только радоваться, если они достанутся достойным людям. Никита Иванович уверяет, что граф Разумовский умеет быть щедрым, особенно по отношению к Академии наук, президентом которой он был назначен покойной императрицей Елизаветой Петровной девятнадцати лет от роду. Подобная профанация смягчалась лишь ироническим складом ума графа, который сам считал свое образование очень сомнительным и уверял, что два года, проведенных за границей в сопровождении Григория Теплова, могли его обучить разве что двум языкам, танцам и манерам. В наших разговорах граф всегда повторял, что относит к своим заслугам разве что умение мирить вечно ссорящихся академиков и обеспечивать материальное благополучие заведения, к которому испытывает безусловное уважение, тогда как истинное удовольствие получает от своего превосходного крепостного оркестра, среди оркестрантов которого немало иностранных виртуозов. Впрочем, ее императорское величество не испытывает никакого интереса к музыке, и лишь торжественные марши, которыми государыня была встречена в Петровско-Разумовском, доставили ей радость. Одна из непременных обязанностей графа Строганова – находиться около государыни во время музыкальных выступлений, чтобы в нужные моменты привлекать внимание императрицы к особенно удачным пассажам виртуозов.

Пока мы с государыней осматривали владения Разумовского, князь Михайла получил от ее императорского величества разрешение съездить в Москву, чтобы повидаться с матушкой. После возвращения, мужа я решила воспользоваться той же милостью, тем более что уже более полугода не видала своего младшего сына, переданного на попечение моей свекрови. Государыня не выразила желания оказать мне подобную милость, а затем пригласила нас с князь Михайлой в особый покой. Меня поразило, что лицо ее приобрело выражение одновременно грустное и благожелательное.

– Дитя мое, думаю, у вас нет необходимости торопиться до времени в город.

– Но мой сын, государыня! В Петербурге я меньше чувствовала остроту разлуки с ним, нежели здесь, всего в часе езды от него. Каждая минута начинает казаться мне вечностью.

– Друг мой, князь Михайла доверил сообщить вам известие, которое разбило его собственное сердце. Мужайтесь, княгиня, вашего сына нет в живых.

– Нет в живых? Как это нет в живых?

– Он умер, княгиня, и погребен.

– Но ведь свекровь писала мне, что он здоров, ничем не хворает, что он весел и… Боже мой, ведь последнее письмо я получила всего неделю назад!

– Все так, дитя мое, смерть была скоропостижной, и ваша свекровь, любя вас, решила не огорчать.

– Не огорчать? Не сказать матери о смерти ее ребенка, ее единственного сына? Князь, как это могло случиться?

– Друг мой, подробности будут для тебя слишком тягостными. Ты узнаешь о них в свое время, сейчас же они не принесут тебе облегчения. Государыня права, тебе незачем ехать в Москву.

– Нет, нет, мне надо немедленно, сейчас же ехать к свекрови. Она одна пережила это горе, и я хочу как можно скорее оказаться рядом с ней. Государыня, умоляю вас, не держите меня. Мне было бы слишком тягостно оставаться в такие минуты среди праздничных людей, и своим видом я только испорчу общий праздник. Позвольте мне съездить в наш дом. Я обещаю взять себя в руки, я, конечно, буду присутствовать, с вашего милостивого разрешения, на всех торжествах, но сейчас… Государыня, умоляю, я должна оказаться в комнате моего мальчика, я должна преклонить колени на его могиле. Ради Бога, государыня! Ради Бога!

– Мне не кажется ваше решение разумным, княгиня, но я понимаю вашу скорбь. Хорошо, поезжайте, но князь Михайла не может оставить своего полка. Вы поедете в Москву одна.

– Михайла Ларионыч, друг мой, боюсь, характер Катеньки принесет ей немало бед. Казалось бы, сколько Катенька интриговала против покойного государя, как отстаивала интересы великой княгини, и вот на тебе – и не в чести и не при месте.

– Что ж, Анна Карловна, с этим не поспоришь.

– И ведь надо же, день ото дня дела хуже идут.

– Всё Орловы.

– Да и сама Катенька не без греха.

– Какой грех после такой-то обиды! На другую доведись, поди, совсем бы в имение уехала, глаз больше при дворе не показала.

– Ты о церкви, друг мой?

– А о чем же еще? Удумать же такое надо было, чтоб в последнем ряду, на помосте, с женами полковничьими. Да она и знать-то их никого не знает. Выходит, спасибо, что на торжество допустили!

– Подожди, подожди, батюшка, ведь когда Катенька про такой приказ церемониймейстера услыхала, ей бы к государыне в ноги и броситься – на обиду свою пожаловаться. Государыня бы бесперечь подруге своей верной почетное место нашла.

– Ой, графиня, не так все просто, как тебе кажется! Что ж, полагаешь, государыня о том не знала? Без ее ведома церемониймейстер Орловых послушался? Полно тебе, Анна Карловна, сказки-то мне, старику, рассказывать! Все государыня знала. На руку ей такой порядок пришелся, чтоб строптивицу укорить.

– Думаешь?

– А как иначе? С Екатерининской-то лентой да в последнем ряду? Сколько ж это всего у нас дам кавалерственных-то – раз-два, и обчелся. А тут смотри как все спромыслено. Ждала Катенька выхода императрицы с утра у ее покоев. Первая за государыней в собор следовала, заместо семьи императорской, выходит.

– И то верно, великий князь болен, а голштинских государыня за собой видеть не пожелала.

– Вот-вот. Да и с болезнью великого князя все не так просто. Коронация дело такое, что мертвый из гроба встать должен, а тут простуда простая. Ни к чему великий князь при таком деле оказался. Что ему, законному наследнику, родному правнуку Петра Великого, народу глаза мозолить.

– А отдельно с Катенькой у дверей уборной, сказывали, не поздоровалась государыня. Общий поклон на все приветствия отдала.

– Видишь, видишь! До самого собора Катенька за нею шла, а там от ворот поворот: государыня к алтарю, а княгиня Дашкова в публику, да в последний ряд. Уж как ее и отец, и граф Никита Иванович ходить отговаривали. Заупрямилась, и все тут. Я, мол, спектакль до конца посмотреть хочу. Любопытно, говорит, мне.

– О Господи, надо же характер какой!

– Да уж какой есть – не переиначивать стать.

– Зато после собора, как государыня на трон сесть изволила, так Катеньку первой статс-дамой назначила. Князь Михайле – камер-юнкера с чином бригадира.

– Чего уж, даже полком командовать при новых чинах оставлен. Только разве того ждать-то было можно?

– Что, Тихон, барин хворает?

– Пожалуйте, батюшка Никита Иванович, пожалуйте, ваше сиятельство. Неможется графу нашему, которую неделю неможется. Да вас они завсегда рады видеть. Вы у нас из всех дорогих гостей гость самый что ни на есть первый.

– А это чья ж карета от крыльца-то сейчас отъехала? Не графа ли Бестужева?

– Его самого, батюшка.

– Бывать у вас стал?

– Никак нет, ваше сиятельство, за сколько времени, поди, первый раз…

– Никита Иванович! Как же в пору!

– К чему ж вы встали, Михайла Ларионыч? Можно ли подыматься-то вам?

– Можно, Никита Иванович, все можно, да еще при волнении таком.

– Случилось что?

– Еще как случилось! Алексей Петрович Бестужев-Рюмин сей момент здесь был. Дело у него, вишь, такое, что только руками разведешь. Да вы пожалуйте, пожалуйте в кабинет, раскиньтесь на покой.

– Заинтриговали вы меня, граф!

– Скажу, не я заинтриговал, меня заинтриговали. Старый лис приехал петицию государыне подписывать.

– Петицию?

– Да еще какую! Чтоб государыня всенепременно с кем ни с кем, а в законный брак вступила, дабы смуты никакой в государстве не возникло.

– Это что ж, дворянам государыню об этом просить? А как же Анна Иоанновна одна правила? Как покойная государыня блаженной памяти Елизавета Петровна без супруга обходилась?

– Полноте, Никита Иванович! Тут Орловым дорожка торится, чтоб Григорию Григорьевичу на престол вступить.

– И Бестужев на эдакое пошел?

– Так ведь выслужиться-то хочется, ой как хочется!

– Под сколько приговоров попадал, два раза едва головы не потерял, и все мало, все неймется!

– Делами заправлять после ссылки хочет.

– Ну а вы что, Михайла Ларионыч?

– Что ж я. Чтение его прервал, сказал: бредней мне этих слушать нужды нет, и чтоб ноги его больше в доме моем не бывало, а сам спину ему показал и вышел. До сей поры отдышаться не могу.

– Выгнать-то Бестужева можно, да ведь неизвестно, как прямота ваша государыне представлена будет. Что, если, граф, не от одних Орловых замысел сей дерзновенный идет? Что, если…

– Хотите сказать, и государыне он не противен?

– Вот-вот! Может, ее императорское величество разведать решила, как дворяне к замыслу такому отнесутся.

– Так ли, эдак ли, выходит, надо мне во дворец собираться.

– Вот именно, Михайла Ларионыч, вот именно! И немедля. От кого бы замысел сей ни исходил, воспрепятствовать ему надо. Коли увидит государыня, что дворяне и поверить в такой план не могут, может, и сама ход мыслей своих изменит России во благо.

– Я поджидал вас, князь. Домой к вам заехать было не с руки. Да слыхал, сестрица ваша любезная долго жить приказала, – соболезнования мои примите.

– Василий Иванович! Господин Суворов! Не скрою, удивлен вашим обращением. По делам как-то общаться не пришлось, а события последних дней…

– Вот о них-то и речь, Михайла Иваныч. Кабы не был я обласкан многими милостями вашего покойного батюшки, не решился бы на этот разговор. А так, памятуя добро, счел своим долгом…

– Слушаю вас, Василий Иванович. Только сначала скажите, что же грозит несчастному Хитрово за одно только, что не пожелал видеть братьев Орловых на престоле российском!

– Тише, князь, Бога ради, тише!

– Нешто не Хитрово братьев Орловых поддержал, когда государыне помогли на престол вступить?

– Полноте, Михайла Иваныч, неужто справедливость искать решились? Успокойтесь, прошу вас. Разговор наш затягиваться не должен, а дело нешуточное. Предал Хитрово брат его двоюродный, господин Ржевский – пересказал Алексею Орлову, что имеет Хитрово намерение всех участников восшествия государыни императрицы на престол собрать и скопом ее императорское величество просить отказаться от брака с Григорием Орловым. Мало того – пригрозил, что, если государыня всеподданейшей их просьбе откажет, сам, один Григория порешит.

– Достойнейший человек!

– Так вот к сведению вашему, князь, Хитрово был тотчас же арестован, и первый его допрос провел не кто-нибудь, а по желанию ее императорского величества сам Алексей Орлов.

– По желанию государыни? Быть не может!

– Может, сударь мой, еще как может. Граф Орлов, прямо скажем, с господином Хитрово неласково обошелся. Господин Хитрово не только что от слов своих не отрекся, но прямо объявил, что готов шпагу вонзить в сердце Григория Орлова. Мол, лучше смерть принять, чем знать, что вся революция свелась к одному возвышению Орловых.

– И вы думаете, мало офицеров разделяет мнение господина Хитрово? Революция ради Орловых!

– Я, сударь мой, ничего не думаю. Мне ее императорское величество повелела формальный допрос арестованного произвести; и то для вас важно, князь, чтобы специально мне вопрос ему задать: знала ли ваша супруга о таковых планах и как к ним относилась. Предписано было в случае неясного ответствования вопрос трижды повторить.

– И что же сказал Хитрово?

– Слава Богу, что не сумел увидеться с княгиней, что трижды в ваш дом приезжал и заставал двери запертыми – княгиня никого не изволила принимать. Прислуга сказывала, что неотлучно находилась у постели вашей сестрицы.

– Выходит, все в порядке – наплел кто-то на княгиню.

– Да вот и не в порядке, потому что Хитрово изволил добавить, что кабы с вашей супругой разговор ему удалось иметь, у него и сомнения нет, что княгиня его полностью поддержала в силу высоких чувств и патриотизма своей души. А дальше, князь, судите как знаете. Честь имею!

– Ваше сиятельство, Михайла Иваныч! Никак, забылся? Князь батюшка, спите ли?

– Ты что, Захар?

– Господин Теплов Григорий Николаевич приехали, видеть вас всенепременно желают.

– Чего ж не сказал, что я болен? Сам знаешь, жар какой – все горло разнесло.

– Сказывал, ваше сиятельство, про все сказывал. Господин Теплов на своем стоит. Мол, немедля разговор с вами иметь должен по поручению ее императорского величества.

– Что ты будешь делать! Зови тогда сюда.

– То-то и оно, Михайла Иваныч, что господин Теплов требуют, чтобы вы к ним на двор вышли.

– Как это «на двор»? Почему?

– О том не сказывали, но очень требовали. Да вы в окошко гляньте – вон у саней прохаживаться изволят.

– Что такое? Ну, давай одеваться – делать нечего. Халат дай, сверху шубу накину, больно испарина пробирает… Что вы, Григорий Николаевич?

– Простите великодушно, князь, что поднял вас с постели, однако оказия слишком серьезная – повременить никак нельзя.

– Отчего же не в доме?

– От любопытных ушей подале, да и супруге вашей слышать не след. Горяча больно княгиня, не в меру горяча.

– А уж это не вам, Григорий Николаевич, судить, и слов подобных о супруге своей никому говорить не позволю.

– Только и ваша горячность, князь, здесь неуместна. Я выполняю волю ее императорского величества и прошу отнестись к миссии моей с должным почтением. И суд о действиях супруги вашей принадлежит не мне, а государыне императрице. Никаких личных дел у меня с вами, князь, нет. Так вот, ее императорское величество повелела вам передать, что не хотела бы забыть известные заслуги княгини и потому просит вас оказать на вашу супругу необходимое воздействие. Государыне стало известно, что княгиня осмелилась даже угрожать её императорскому величеству, а также приближенным к ней лицам – графам Орловым.

– Угрожать? В себе ли вы, господин Теплов?

– Так следует из протоколов следствия, князь.

– Полагаю, что с таким вопросом государыня в случае необходимости могла бы прямо обратиться к княгине, и княгиня не замедлила бы дать государыне честный и прямой ответ. Всеми своими действиями в пользу государыни княгиня Катерина Романовна заслужила подобное доверие. Ссылка же на протоколы является для меня и моей супруги глубочайшим оскорблением.

– Чтобы вы поверили моим словам, князь, я имею содержащее их письмо ее императорского величества. Возьмите его.

– Нет, господин Теплов, после того, как вы известили меня о содержании письма, мне нет нужды его брать. Верните его государыне вместе с моими словами и заверьте государыню, что сообщать о нем своей супруге я не считаю возможным. Кстати, я искренне удивлен, что государыня не вспомнила о том, что княгиня всего три дня назад родила сына. Я полагал, что ваш приезд связан с поздравлениями родильнице. Раз нет, разрешите положить конец нашему разговору. Честь имею.

Визит Теплова не оставил никаких сомнений: императрица достаточно удалилась от нас с князем и была преисполнена подозрительности, которую постоянно поддерживали в ней братья Орловы. Орловы в качестве врагов делали нашу жизнь при дворе тревожной и полной больших или меньших неприятностей. Слухи, сплетни, наговоры заполняли окружение императрицы, и пробиться сквозь них ее истинным и преданным друзьям становилось все более невозможно. Государыня могла убедиться в несправедливости отдельного слуха, что не мешало ей поверить следующему, так как она слишком хорошо знала мою нескрываемую и явно ей неприятную нелюбовь к Орловым, которые продолжали делать свое дело, стремясь к государственной власти и влиянию. Соглядатаи сновали повсюду, и нам с князь Михайлой зачастую приходилось для конфиденциальных разговоров выбирать сад или езду в карете. Напоминание князь Михайлы о рождении у нас сына не привело ни к каким поздравлениям, хотя ранее императрица и говорила о своем желании крестить ребенка, которого я ждала. Мне оставалось просить Никиту Ивановича Панина спросить у государыни о ее воле в отношении новорожденного. В ответ супруге Никиты Ивановича было велено привезти младенца во дворец, где и произошло крещение. Восприемниками маленького Павла у купели стали сама государыня и великий князь. История повторялась: все произошло как и при моем рождении, и я со стесненным сердцем подумала о том, что моих крестных родителей уже нет и что они не смогли меня избавить ни от каких неприятностей, связанных с придворной жизнью. Могла ли судьба сложиться иначе у маленького князя Павла? Тем более что государыня, присутствуя при обряде крещения, ни словом не обмолвилась обо мне и не сочла нужным справиться о моем здоровье. Граф Панин постарался меня успокоить тем, что подобное пренебрежение со стороны императрицы было вызвано скорее всего ее нежеланием раздражать Орловых и что в действительности государыня продолжает испытывать ко мне добрые чувства. Чувства, которые монархиня вынуждена скрывать! Подобное предположение показалось мне не столько абсурдным, сколько обидным: от старой дружбы не осталось и следа. К тому же, хотя ее императорское величество внешне благосклонно приняла рассказ дядюшки о визите Бестужева и о его предложении, а также о всех нежелательных последствиях подобного шага, Григорий Орлов хлопотами императрицы получил титул графа Священной Римской империи. Это был слишком откровенный шаг к намечавшемуся браку.

Я не последовала за уехавшим в Петербург двором, что осталось незамеченным императрицей. И даже решила расстаться с Москвой, предпочтя старой столице имение невдалеке от Москвы. Я оказалась обреченной на полное одиночество, поскольку императрица, не обращая внимания на мою затянувшуюся болезнь, потребовала от мужа отъезда в Дерпт, где квартировал его полк. Лишь через полгода я оказалась в состоянии добраться до Петербурга, где стало ясным, что отношения императрицы с ее фаворитами претерпели немалые изменения. Теперь государыня вынуждена была бороться с их влиянием и проводить свои решения вопреки и втайне от них, что побудило ее вновь вспомнить о нас, а точнее, о князь Михайле.

Речь шла об избрании польского короля, что вело к столкновению интересов Саксонской династии и польской династии Пястов. Польские вельможи разделились в своих симпатиях, но такой же раздел произошел и при русском дворе. Государыня склонялась к династии Пястов, которых собирался поддерживать и Венский двор, но когда она впервые заявила об этом на совете, граф Орлов не только не согласился с мнением императрицы, но и увлек за собой иных членов совета. Военный министр Захар Чернышев, его брат Иван встали на сторону графа. Свое несогласие эти господа поддержали энергичными действиями вплоть до отправки в Польшу войск. Императрица оказалась в одиночестве и бессилии. Она вспомнила о князь Михайле и, будучи уверена, что Дашков никогда не выступит на стороне Орловых, дала ему тайное поручение с исключительными полномочиями. Отъезд князь Михайлы опередил известие о его назначении, так что сторонники Орловых ничего не успели предпринять. Русские войска, остановленные в Смоленске, были подчинены князю Дашкову, которому предстояло поддержать истинных патриотов Польши в их стремлении утвердить конституционные свои права, о чей заботилась императрица. Имея в своем подчинении офицеров много выше его по званию, князь Михайла обязан был отчетом только самой государыне и своему дяде – Панину.

Однако энергичные и бескорыстные действия князь Михайлы (он снова тратил наши деньги на поддержание порядка в войсках, на лучшее их питание и обмундирование, удерживая от каких бы то ни было насилий в отношении местного населения) не способствовали изменению отношения ко мне императрицы. Видя ее неизменную холодность, я предпочла уехать в Гатчину, к моему двоюродному брату князю Куракину, тем более что государыня не предложила мне сопровождать ее в поездке в Ригу, куда направился весь двор. Двое маленьких детей, с которыми я осталась, совершенно оправдали в глазах двора мое решение.

– Граф, я вызвала вас к себе для конфиденциального и несомненно неприятного для вас разговора. Но обстоятельства складываются таким образом, что откладывать разговора я не могу.

– Ваше императорское величество, я готов принять от вас любую новость, и как бы она ни была тяжела, уверен, что она не вызовет в вас сомнения в моей преданности вашему величеству.

– Я рада слышать это, Петр Иванович, но Панины так тесно связаны с княгиней Дашковой, что вы можете оказаться недостаточно объективным в оценке поступков своей родственницы.

– Племянницы, и притом любимой племянницы, ваше величество.

– Вот видите! Между тем дело очень серьезно. Вы уж слышали от Елагина о письме, присланном графом Алексеем Орловым по поводу заговора Ивана Мировича. Вы знаете, что этот бунтовщик вознамерился освободить из заключения императора Иоанна Антоновича и возвести его на престол.

– Да, я осведомлен об этом безумстве, ваше величество. Но подобная попытка тем более нелепа, что высокородный узник не способен не только к управлению государством, но даже к простому человеческому общению. Слабость его ума очевидна.

– Не будем заниматься лекарскими разговорами, генерал, – дело не в них. Важно злонамеренное действие. Мирович, несомненно, имел сообщников, готовился к своему сумасбродному поступку.

– И все равно ничего не смог бы достигнуть.

– Возможно. Тем не менее я поручила произвести самое скрупулезное расследование, за которым последует публичный суд. Так вот все эти обстоятельства коснутся едва ли не в первую очередь вашей племянницы. Это ее, как сообщает Алексей Орлов, связывают с поручиком Мировичем: многие видели, как неоднократно он посещал дом княгини Дашковой, и делал это не скрываясь.

– Государыня!

– Не перебивайте меня, Пётр Иванович!

– Государыня, я все могу объяснить!

– Не заставляйте меня сердиться, генерал. Да, Елагин, которому я дала прочесть письмо Орлова, горячо вступился за княгиню и стал уверять меня в полной её непричастности к делу Мировича. Для меня это всего лишь пустые слова, и если говорить о доверии, я скорее поверю Алексею Григорьевичу Орлову, зная исключительную преданность мне всего их семейства. Однако Елагин сослался на вас, и я хотела бы непосредственно от вас услышать объяснения в пользу вашей племянницы.

– Мне не нужно давать таких объяснений, ваше императорское величество! Все объясняется очень просто. Располагая большим домом, княгиня Дашкова после отъезда своего супруга в полк предложила мне воспользоваться этой квартирой. Скучая одиночеством, она к тому же чувствовала себя в большей безопасности. Княгиня совсем закрылась от света, целиком посвятив себя материнским обязанностям, тогда как мой дом был всегда полон посетителей. Среди этих посетителей меня неоднократно навещал и поручик Мирович по поводу его находившегося в Сенате дела. В том, что Мирович искал моей поддержки, не было ничего удивительного. Он состоял адъютантом полка, которым мне довелось командовать в течение Семилетней войны.

– Расскажите мне о нем.

– Боюсь, мой рассказ окажется слишком коротким, ваше величество. К тому же в военных и мирных обстоятельствах человек бывает другим. В военных действиях поручик Мирович отличался храбростью, не всегда, впрочем, разумной, исполнительностью, но всегда искал способа не столько отличиться, сколько покрасоваться своей отвагой. Я бы сказал, порок молодости, который у одних с годами проходит, у других, к несчастью, остается и обращается в глупость. Мировича я бы отнес к этой последней категории.

– Но этого мало, Петр Иванович!

– Государыня, при всем желании я вряд ли могу что-либо добавить, разве что малую образованность поручика.

– И вы уверены, что княгиня с ним не встречалась? Хотя бы в ваших покоях?

– Безусловно уверен, государыня. Ей не было к тому случая. К тому же племянница не терпит подобного типа людей. Они представляются ей мужланами, не заслуживающими внимания.

– Ах да, ведь она у нас известная фам саванте! Однако ей удалось быстро найти общий язык с офицерами гвардейских полков, среди которых не так уж и много истинно образованных и достойных ее высоких требований людей.

– Ваше императорское величество! Катерину Романовну вела любовь к вам и желание видеть вас на российском престоле. Она из тех людей, которым идея придает необычные силы и способности.

– Идея, генерал? Но ведь идеи могут быть разными, и если одна исчерпала себя, можно с таким же рвением начать утверждать другую. Я готова вам поверить, Петр Иванович, хотя в самом по себе предположении ничего невероятного для Катерины Романовны нет.

– Тетушка, вы слышали, приехал курьер из Варшавы. Мне до сих пор не удалось с ним встретиться и что-либо узнать о князь Михайле. В конце концов, если граф Кейзерлинг и князь Репнин ничего не сообщат о нем в своих депешах, то его собственное письмо непременно должно быть. Если бы вы знали, как меня порадовало, что государыня называет князь Михайлу своим маленьким фельдмаршалом.

– Дитя мое…

– Нет, нет, тетушка, я понимаю, что так быстро одолеть влияние Орловых не удастся, но в будущем…

– Катенька, я просить тебя хотела.

– О чем угодно, тетушка, только разрешите сначала послать человека к курьеру, хотя бы Платошу.

– Катенька, погоди, не зови никого. Не надо, друг мой. Лучше мы с тобой сами в коляске проедемся.

– Чудесно! Мы тогда можем и в департамент заехать. Или вы дурно себя чувствуете, тогда я сама…

– Нет, мы вместе поедем. Видишь, и коляска уже готова. Ты так меня заговорила, что слова вставить не даешь.

– Да вам и впрямь нездоровится, тетушка. Как же я не обратила внимания, как вы сегодня бледны. Может, в коляске вам полегчает.

– Катя, Катенька, ни мне, ни тебе больше не полегчает. Судьба это, Катенька, судьба.

– Вы пугаете меня, тетушка! Случилось что? С князь Михайлой? Нет, нет, только не с ним! Захворал? Простудился опять? Говорила же я, чтоб себя берег, горло бы кутал…

– Тетушка права, Катенька, от судьбы не убережешься.

– Дядюшка, и вы дома, и вы, Никита Иванович! Так скажите же, ради Бога, что случилось? Князь Михайла…

– Да, Катенька, да. Сердце – вещун. Нет больше нашего князь Михайлы. Приказал долго жить, доконала его Польша, доконала!

– Осиротела ты у нас!

– Боже! Боже милостивый, за что? За что?

– Батюшки, чувств лишилась! Воды скорее! Уксусу!

– За врачом послать!

– Только бы ей выдержать…

– А в себя, братец, придет, каково-то ей, бедной, правду будет узнать. Ведь разорил ее князь Михайла, как есть разорил. За долги все имения продавать придется.

– Что говорить, жил не по средствам. Весь полк содержать хотел. Какие ужины да обеды задавал!

– Да ты, Петр Иванович, подумай, неужто государыня в их положение не войдет? Намекнуть бы ее величеству надо.

– А ты, Никита Иванович, что же сам не возьмешься? Ты наследника что ни день видишь, за столом с ним сидишь, государыне о его учебных делах докладываешь. Что ж ты, не будешь с ее императорским величеством говорить?

– И рад бы, Петруша, только, по совести сказать, всё дело испортить могу. Не жалует меня государыня. Терпеть терпит, а не жалует. Враги для нее Панины.

– Еще бы! Об интересах наследника хлопочут. О нем бы забыть вовсе, а Никита Иванович Панин просвещенного монарха из него сделать хочет, о конституции тоже думает.

– Вот и доктор, слава тебе Господи!

– Господин Крузе, на вас вся надежда!

– Что случилось? Отчего княгиня потеряла сознание? И как давно?

– Без малого час, и все наши усилия привести ее в чувство оказались бесполезны.

– А причина?

– Известие о кончине супруга. Князь Михайла Иванович скончался в Польше от жестокой лихорадки.

– Бедная княгиня! И это после таких тяжелых родов. Можно было только надеяться, что вызванный ими паралич левой руки и ноги со временем уступит, хотя и трудно было поручиться за полное выздоровление, но теперь – теперь нервическая горячка мне представляется неминуемой. Дай Бог княгине выдержать еще и это испытание. С кем живет княгиня?

– Одна с детьми, но мы не отпустим ее из своего дома, доктор, и заберем детей сюда. Нам легче будет ухаживать за больной.

– Но я обязан вас предупредить: болезнь может оказаться очень затяжной, а графиня сама недомогает, и очень серьезно.

– Полноте, доктор, моя болезнь имеет медленное течение, и избавиться от нее мне вряд ли когда-нибудь удастся. Чахотка никого не выпускала из своих объятий. Но я сейчас на ногах и хочу сама присмотреть за нашей больной.