Текст книги "Солнцеворот"

Автор книги: Николай Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

– Вам и вашим сторонника объявлена война, и мы должны ответить на вызов, как завещал нам пророк Соломон-хан: "Око за око, зуб за зуб", – убеждал Павлова Толемей-хан.

– Я, пожалуй, переменю свой прежний план: в Айхеной я не поеду, а сдамся в плен валенсийским пиратам и расскажу им все, что я знаю о подземных галереях Большого императорского дворца на Альхоне, – заявил Урхан.

– А я составлю для них карту с точным указанием мест выхода подземных галерей к морю! – поддержал его Толемей-хан.

– Это же государственная измена! – возмутился Павлов.

– Клевета, которой вас испытывают Пальмира и ее злобный щенок, это – разве не государственная измена? – парировал его выпад Урхан.

– Пираты – люди без чести и совести. Им нельзя доверяться! – горячился Павлов.

– Пиратство – одно из древнейших ремесел. Как только человек сделал первую лодку и поплыл по морю, за ним сразу же увязался пират. Во все времена пираты пребывали на Байкале, даже при илинойцах, – утверждал Толемей-хан.

– Что вы предлагаете? – начал сдаваться Павлов.

– Для начала пусть валенсийские пираты в ветреную погоду подожгут Большой императорский дворец. Там скопилось достаточно горючего стройматериала и мусора для того, чтобы пожар получился очень красивый. На простых свободных людей это событие произведет даже большее впечатление, чем последнее землетрясение, – изложил свой коварный замысел Толемей-хан.

Поздно вечером "Клементина" встала на якорную стоянку в южной бухте у острова Амадор. Остров этот был знаменит тем, что на нем находился самый высокий на Байкале маяк. Своим ярким светом маяк давал знак на расстоянии 70 морских стадий (около 50 км) мореходам, направляющимся в Ротон, о том, что к побережью приближаться небезопасно, можно напороться на рифы и подводные скалы.

Маяк был символом могущества Империи джурджени, символом ее богатства и величия. Павлов, то есть Тезей-хан бывал на Амадоре неоднократно, наблюдая за ходом строительства маяка.

Он хорошо знал главного смотрителя маяка Осип-хана – бывшего председателя императорской Академии врачевания, изящных искусств и естествознания. 70-летний ученый сам вызвался на должность главного смотрителя, устав от бесконечных интриг своих коллег и императорских чиновников. Были у него и проблемы с объединенной корпорацией жрецов Одина-Магнетрона, которые не разделяли его прогрессивных взглядов о строении Земли и Космоса, а также всячески сопротивлялись внедрению технических изобретений. Толемей-хан знал Осип-хана, пожалуй, даже лучше, чем Павлов, поскольку считал себя его учеником.

Узнав о прибытии "Клементины", Осип-хан приказал своим слугам немедленно отправиться на шлюпке на корабль и пригласить Тезей-хана в гости. О том, что принц на "Клементине", свидетельствовал его штандарт (вышитое золотыми нитями изображение тигра), развивающийся на грот-мачте. Радости главного смотрителя не было предела, когда вместе с принцем он увидел своего любимого ученика Толемей-хана. Вместе с ними на берег сошла половина экипажа галеры, и с разрешения главы местной общины разместилась на постой в небольшой рыбацкой деревушке, расположенной на противоположной стороне острова.

Тезей-хан и его свита: Урхан, Толемей-хан, Комаки, Следопыт, Виктор-хан и юный мичман Алексхан, – остановились на ночлег на маяке, который представлял собой гибрид дворца и крепости.

Когда-то в незапамятные времена остров Амадор был частью суши – далеко выступающим в море мысом, на самой оконечности которого илинойцы из известняковых плит построили храм, посвященный богу морей Посейдону. Со временем от храма остались одни развалины. По приказу императора Банзай-хана по прозвищу Справедливый на старом фундаменте в форме квадрата со сторонами, примерно, 180–190 метров был возведен каменный дворец, фасад которого строители украсили колоннами из белоснежного мрамора и алебастра.

При императоре Агесилай-хане IV строительные работы на острове Амадор возобновились. Из центра дворца поднялась массивная четырехугольная башня, высотой 160 локтей, которая, постепенно сужалась, заканчиваясь зубцами. На этой башне была построена еще одна, более узкая, но тоже довольно высокая, заканчивающаяся каменной площадкой, на которой стояли по кругу колонны, – на ней по ночам в каменной чаше зажигался огонь. Колонны поддерживали медный купол, покрытый позолотой. Павлов, то есть Тезей-хан, попросил оружейников Ротона выковать из серебра и меди крест и лично проследил за его установкой на куполе маяка. Крест простоял почти три недели, и затем был снят по приказу набожного императора Агесилай-хана IV, как символ язычества.

После легкого ужина Осип-хан приказал слугам отвести гостей на второй этаж в спальные покои и поинтересовался у Тезей-хана насчет бани. Тезей-хан, то есть Павлов сказал, что баню топить, наверное, поздно, но против двух массажисток: для него и Алексхана, – он бы не возражал. Услышав про массажисток, Алексхан покраснел так густо, что Павлов подумал о том, что юный мичман, наверное, девственник и развеселился, вспомнив себя в шестнадцатилетнем возрасте.

– Есть два красивых взрослых мальчика…,– сказал Осип-хан, но потом, спохватившись, внес уточнение: Но я могу послать в деревню за девочками.

– Не стоит беспокоиться, – ответил Павлов, наслышанный о пристрастии ученых и знатных мужей империи к эрастии, отличающейся от педофилии тем, что объектом духовного и телесного вожделения мужчины является юноша, созревший в своем половом развитии.

Впрочем, массажистку Павлов получил. Да еще какую! Осип-хан решил не ударить перед знатным гостем лицом в грязь, и отправил к нему в качестве постельной служанки красавицу Лукрецию – жгучую брюнетку лет тридцати, причем, его бывшую невестку (сноху), которую он взял в жены с двумя малолетними детьми после скоропостижной смерти своего старшего сына.

Вдоволь натешившись, Павлов, шутки ради, попросил Лукрецию проведать Алексхана, который находился в маленькой соседней комнате. От предложенных денег Лукреция отказалась, заявив, что за возможность переспать с таким красивым мальчиком она сама готова заплатить, причем вдвое больше. Взяв со столика масляный светильник – глиняную чашку со стенками, слегка наклоненными внутрь, и кольцеобразной ручкой сбоку, Лукреция, даже не считая нужным одеться, вышла из комнаты, но не прошло и пяти минут, как она вернулась обратно, взволнованная и возбужденная.

– Там такое! Там такое! – с придыханием сказала она.

– Что случилось?! Что ты увидела?! – перепугался Павлов, подумав, что Алексхан, не дай бог, помер.

– У него под мошонкой девичья щель! – ошарашила она его.

– Тебе не померещилось? – строго спросил ее он, памятуя о том, что в отношении гермафродитов обычаи джурджени суровы и беспощадны: либо насильственное оскопление, либо отрезание головы.

– Может и померещилось, – согласилась Лукреция, заранее жалея несчастного юного мичмана, которого она, в целях его приятного пробуждения, решила кое-где пощекотать.

Прошла ночь, и на рассвете Павлов вместе с Лукрецией осторожно прокрались в соседнюю комнату. Алексхан еще спал, накрывшись с головой шерстяным пледом. Его кровать стояла прямо напротив окна, заделанного мутным ротонским стеклом. Павлов решительно сдернул со спящего мичмана шерстяной плед и приказал:

– Мичман Алексхан, подъем!

Алексхан вскочил с постели и, увидев принца в компании с красивой женщиной, которая пригрезилась ему во сне, так растерялся, что на него напал столбняк. Он сидел на кровати, свесив на пол ноги, и хлопал глазами с пушистыми ресницами. Потом, придя в себя, он быстро прикрыл руками безволосую припухлую грудь, на которой Павлов и Лукреция не могли не заметить бледные молодые сосцы.

– Раздвинь ноги! Шире!! Шире!!! – приказал Павлов, и, убедившись в том, что Лукреции ничего не померещилось, свалил Алексхана на пол хлесткой пощечиной.

– Ваше высочество! Пощадите! Не убивайте! – зарыдал Алексхан, ползая на коленях и пытаясь обнять Павлова за ноги.

– Пощадите его, принц! Я постараюсь уговорить мужа оставить юношу на маяке, – попросила Лукреция, растроганная рыданиями Алексхана.

В приоткрытую дверь комнаты Алексхана заглянул Толемей-хан. Он уже давно был на ногах и даже успел побывать на верхней площадке маяка, чтобы полюбоваться на Юпитер, который на языке джурджени назывался Ялдаваофом. Павлов попросил его зайти, вкратце объяснил суть дела и в заключение сказал:

– Ты – врач! Тебе и пинцет в руки. Осмотри и доложи!

Приведя себя в порядок, Павлов спустился на первый этаж в парадную залу, где его уже поджидали капитан Крусахан и два старших матроса. Капитан выглядел встревоженным и испуганным.

– Открылись ворота, – сообщил он неприятную новость.

– Только этого мне не хватало, – подумал Павлов и приказал капитану немедленно сменить место якорной стоянки, чтобы встать как можно ближе к западному краю бухты, защищенному скалами.

Для посвященных в розу ветров Байкала словосочетание "открылись ворота" означали наступление неблагоприятной для плавания погоды, причем, речь шла не об обычном шторме, а о "карме". Так, на языке джурджени именовался один из самых коварных и свирепых ветров на Байкале, который мог внезапно задуть с севера из долины горной реки с одноименным названием. Предвестником Кармы жители северо-западного Прибайкалья считали появление над Байкальским хребтом неподвижных облаков. Ветер начинался, как только образовывался небольшой просвет между нижней кромкой облаков и вершинами гор. Местные жители называли этот просвет воротами. Если "ворота открылись" – жди беды, то есть ветра неистовой силы, подымающего на море огромные волны и беспощадно уничтожающего корабли и рыбацкие лодки.

VI

В южной бухте острова Амадор «Клементина» простояла трое суток. Заметно похолодало, как будто наступила осень. Экипаж галеры переоделся в шерстяные плащи и переобулся в утепленные сапоги. В неотапливаемых гостевых помещениях дворца стало довольно прохладно, поэтому дворцовая баня оказалась, как нельзя кстати. Павлов готов был из нее не выходить, наслаждаясь домашним теплом и уютом. Желая угодить гостям, Осип-хан приказал перенести в предбанник обеденный стол и широкие лавки, на которых можно было не только сидеть, но и лежать.

Начались бесконечные застолья с дегустацией и злоупотреблением изысканных плодовых и виноградных вин. Соскучившись по общению с образованными людьми, Осип-хан спешил поделиться своими последними наблюдениями и открытиями. Однажды, в предбаннике, между ним и Толемей-ханом в присутствии Павлова состоялся очень интересный разговор.

– Должна, должна была существовать еще одна планета, расположенная между Землей и Солнцем! – утверждал Осип-хан, показывая свои чертежи и сложные математические расчеты.

– Может, она стала невидимой с тех пор, как Земля, согласно древним иллинойским преданиям, "чуть-чуть осела и пониже стала, чем раньше", – иначе говоря, земная ось изменила наклон, – предположил Толемей-хан.

– Нет, скорее всего, двигаясь по сильно вытянутой орбите, она опасно приблизилась к Солнцу и была им проглочена, – сказал Осип-хан и даже прослезился, как будто речь шла о близком ему человеке.

– Что же заставило ее двигаться не по круговой, а по эллиптической орбите? – поинтересовался Павлов.

– Я не исключаю того, что пропавшая планета – Геспера, как называли ее древние илинойцы, пошла войной на Землю, чтобы отобрать у нее Луну, – ответил на его вопрос Осип-хан.

– В таком случае, – осмелился подать голос Павлов, – между Землей и Ялдаваофом, или Юпитером, как называли это небесное тело илинойцы, должна находиться еще одна пропавшая планета.

Павлов, конечно, намекая на Фаэтон, но ученые мужи подумали, что он имеет в виду Марс.

– А, Кийюн-Ремфан! Так он никуда и не девался. Как тысячи лет вращался по круговой орбите, так и вращается, – сказал Осип-хан, и, заметив на лице Павлова удивление, заботливо поинтересовался: Вас, кто, ваше высочество астрономии учил?

– Вот, он, – ответил Павлов, показывая на Толемей-хана.

– Ваше высочество, я же вам про это рассказывал, – обиделся Толемей-хан.

– Прости, друг, запамятовал, – извинился Павлов.

– А математике, вас, наверное, обучал Нестор-хан? – поинтересовался бывший председатель императорской академии, который и в самом деле уже не помнил, какой академик по каким предметам обучал того или иного принца крови.

– Ньюманхан! – четко ответил Павлов, успев навести справки о великом ученом-математике джурджени.

– А, это тот чудак, который утверждал, что в основу всего сущего Всевышним положены не простейшие элементы, вроде атома, а некий математический двоичный код! – вспомнил о покойном Ньюманхане бывший председатель Академии врачевания, изящных искусств и естествознания, заменив, чтобы не обидеть своего знатного гостя, словом "чудак" слово "шарлатан".

– Кийюн-Ремфан!!! Боже мой!!! Куда я попал??? – думал Павлов, укладывая свое тело, размякшее от обильных возлияний, на жесткую широкую скамью, а свою буйную голову – на мягкую пуховую подушку.

После астрономии на второе место по актуальности, как не крути, вышла тема (проблема) Алексхана. Проведя тщательное медицинское обследование юного мичмана, Толемей-хан и Осип-хан пришли к выводу, что они столкнулись с редчайшим случаем истинного полового дуализма. Иначе говоря, по их мнению, Алексхан в одинаковой степени полноценен: – и как женщина, и как мужчина. Осип-хан даже не исключал такой возможности, что Алексхан способен забеременеть от самого себя. По этой причине они считали оскопление нецелесообразным и предлагали оставить его на Амадоре, с целью наблюдения за его взрослением и поведением.

Последний раз аналогичный случай Осип-хан наблюдал почти 50 лет тому назад во времена правления Банзай-хана по прозвищу Справедливый. В одну прекрасную ночь любимая жена императора Сара родила не то сына, не то дочь. Ребенок (имя его он запамятовал), доживший до 11-летнего возраста, по его словам:

"Склонность обоих имел в своей крови,

Он сердцем нежен был,

И нравом был не злобен,

А образом своим обоим был подобен,

Он станом был отец,

Лицом своим был мать,

И можно было в нем обоих познавать".

Затем девоюношу оскопили, что, вероятно, стало причиною его смерти. Толемей-хан, в свою очередь, вспомнил об Авроре – девоюноше, который был рожден от брака волшебницы Цирцеи и илинойского мореплавателя Деметриса. Согласно древней илинойской легенде, Аврора в поисках своего пропавшего отца Деметриса обогнула на парусной ладье весь земной шар, и у истоков реки Ипуть нашла его могилу:

"И, наконец, пришла к источнику тому,

В котором роком быть назначено ему".

Алексхан про филологические изыскания ученых мужей, ни сном не духом, не ведал, но от страха и волнений у "него" начались месячные. Узнав об этом, Тезей-хан, то есть Павлов, передал юного мичмана на попечение жены Осип-хана и велел переодеть в одежду служанки.

Лукреция предоставила Алексхану маленькую комнату на женской половине дворца и объяснила новые обязанности: нянчить детей, скрести полы, чистить медные котлы и взбивать хозяйке перину. Выяснились и некоторые подробности, объясняющие причину, по которой Алексхану удавалось так долго скрывать свою тайну. Он родился от знатного вельможи – отца Антон-хана и простой служанки в поместье под Сиракузами, получил хорошее домашнее образование и, когда повзрослел, был приставлен к работе переписчиком и библиотекарем. Начитавшись старинных фолиантов о подвигах героев-мореплавателей, он стал бредить морем и втайне от своего сводного брата, который к тому времени заменил ему отца, подготовился к сдаче экзамена на получение чина младшего офицера императорского военного флота. Выдержав экзамены в навигаторской школе города Ротона, он попал на "Неустрашимый" и успел прослужить на нем полтора месяца.

……………………………………………………………………………………………………..

Свирепый ветер стих также внезапно, как и начался. Установилась солнечная сухая безветренная погода. Павлов приказал капитану Крусахану собирать экипаж и готовиться к отплытию. За час до полудня при полном штиле "Клементина" покинула гостеприимный остров Амадор. Тезей-хан и его спутники тепло простились с главным смотрителем маяка и его супругой, однако в суматохе они совсем забыли про мичмана-гермафродита, и вспомнили о нем только тогда, когда галера снялась с якоря.

Осмотрев корабль и проверив готовность экипажа, Павлов остался на нижней палубе, то есть кринолине – площадке, где размещались гребцы, и сел за весло. За три дня вынужденного безделья он совсем раскис, поэтому решил, немного размяться и заодно восстановить физическую форму. Гребцы приветствовали его аплодисментами. Следует заметить, что гребцами все они являлись скорее "по совместительству", чем по основной профессии, и к ним больше подходило определение: смешанный воинский контингент, состоящий из взвода арбалетчиков, взвода лучников, взвода пращников и роты гоплитов.

Гребцы размещались по "ротонской" системе: на каждой банке сидело по три гребца, управлявших одним веслом длиной 30 локтей (15 м). Весла располагались не на равных расстояниях друг от друга, а группами, сначала по два весла в группе, потом – по три.

Загремел барабан, заиграли флейты.

– Ве-есла! На во-оду! – зычным голосом пропел старший помощник Зелемхан из города Айхеной, славившегося не только отважными моряками, но и поэтами-рапсодами.

Гребцы дружно навалились на весла, и галера двинулась в открытое море. В такт ударам весел гребцы запели. Старший помощник выкрикивал стихотворный запев, а хор гребцов отвечал ему своеобразным припевом. Пение было скорее ритмичным, чем мелодичным, от одного рабочего такта до другого, на низких тонах. Ритм для рывка задавался возгласом "Вот он, вижу!", а сам рывок следовал вместе с выкриком крепкого словца "Лямбда!":

"Весла бери поскорее и – в путь! Ветру подставь богатырскую грудь.

Так навались, чтоб бурун за кормой! Правим в Айхеной, правим домой.

Вот он, вижу! Лямбда!

Пенит волну моя чудо-ладья. Счастлив судьбою моряцкою я.

В даль голубую дорогой прямой правим в Айхеной, правим домой.

Вот он, вижу! Лямбда!

Через три часа после полудня полный штиль сменился долгожданным ветром, и хотя он был не западный (попутный), а восточный, косые (гафельные) паруса "Клементины" (изобретение капитана Крусахана), позволяли ей скользить по волнам вопреки воле бога ветров Эола, хотя и под острым углом. На Толемей-хана способность "Клементины" идти на парусах против ветра, или, как выражаются современные моряки, "в бейденвинг", произвела столь сильное впечатление, что он, забравшись на капитанский мостик, замучил Павлова своими расспросами.

Поздним вечером того же дня, отстояв на капитанском мостике полную дневную вахту, Павлов отправился на отдых в свою каюту. Там его ожидал сюрприз: на его деревянной кровати, укрывшись пуховым одеялом, дремал Алексхан. Оказывается еще на рассвете, пользуясь тем, что "Клементина" стоит неподалеку от берега, юный мичман, вплавь, добрался до корабля и проник в каюту Тезей-хана через неплотно закрытое окно. Драться и ругаться было бесполезно. В наказание за неисполнение приказа Павлов разжаловал Алексхана из мичманов в денщики и строго предупредил насчет того, чтобы тот не вздумал вести себя по отношению к нему и другим членам экипажа, как женщина. Алексхан, кажется, только этого и ждал, заверив его, целуя ему руки, в том, что о большем счастье, чем быть рядом с лучшим другом своего покойного сводного брата и покровителя, он и не мечтает.

Алексхан был совсем без одежды, если не считать шелковых дамских панталон (подарок Лукреции), но делиться с ним своим гардеробом Павлову не пришлось. Прежний денщик – Алеф-хан, оказавшийся девкой, оставил в его каюте полный комплект своей одежды, и Алексхану она пришлась почти впору, как и солдатский парусиновый гамак.

– Что не говори, а есть в этой жизни загадки, неподвластные нашему уму, – размышлял Павлов, засыпая, и при этом, представляя себе, что было бы, если бы принцесса Алевтина осталась на его корабле.

На вторые сутки после отплытия из южной бухты острова Амадор "Клементина" достигла сильно изрезанной береговой линии северо-восточного побережья Байкала с многочисленными мысами, большими и малыми заливами, небольшими бухточками, пещерами, подводными скалами и гротами. Это была Валенсия – пустынная горная местность между провинциями Ротон и Айхеной, заселенная воинственными дикими племенами, которые полностью так и не были подчинены джурджени.

На прибрежных островах нашли себе прибежище многочисленные шайки разбойников, промышляющих пиратством. Много лет Империя джурджени вела с валенсийскими пиратами непримиримую войну, но выбить их из этого осиного гнезда никак не удавалось.

По сведениям военной разведки на пяти прибрежных островах пиратские "братства" оборудовали форты, гавани, верфи и доки. Здесь пираты строили и ремонтировали свои быстроходные корабли, которые не имели киля, а их борта представляли собой сбитые внахлест гвоздями доски. Вдоль бортов крепились копны сухого камыша, обвязанные просмоленными веревками и кедровым лыком. Благодаря камышу такое судно даже в сильный шторм держалось на плаву, как пробка. На этих кораблях имелись переборки и скамьи для гребцов, два руля, один на корме, другой на носу. На каждом борту было по 10–15 пар весел и мачта с одним прямым парусом, который поднимался при попутном ветре. Обычно в каждой шайке насчитывалось до десятка и более таких лодок, способных перевезти в общей сложности 200–300 разбойников.

На прибрежные селения пираты нападали неожиданно, и чаще всего, на заре, окружали дома, блокировали входы и врывались внутрь, безжалостно убивая тех, кто оказывает сопротивление. Женщин и детей захватывали в плен и обращали в рабство. Прежде чем покинуть разоренный поселок, его, как правило, поджигали.

Во время своих путешествий по Байкалу Павлову, то есть Тезей-хану с валенсийскими "джентльменами удачи" довелось встретиться дважды, и оба раза пираты, приняв одинокую "Клементину" за легкую добычу, совершали большую ошибку. Даже без пушек экипаж его галеры не дал им приблизиться на абордажную дистанцию, засыпав стрелами из луков и арбалетов.

С капитанского мостика Павлов и капитан Крусахан через "окулятор" – свинцовую трубу с линзами из шлифованного горного хрусталя – видели, как на прибрежных островах зажигаются сигнальные костры. Это означало, что "Клементина" с берега была замечена, и пираты передают друг другу сообщение о появлении в их территориальных водах грозного противника. Ближе к вечеру, когда "Клементина" приблизилась к острову Абао, пираты осмелились произвести разведку, послав навстречу ненавистной им галере две быстроходные лодки под парусом, но до боевого столкновения дело не дошло. Приблизившись к "Клементине" на расстояние четверти морской стадии (300 м), пираты резко изменили курс и скрылись за рифами.

Павлов приказал спустить паруса и встать на якорь. Все равно лучшего места для стоянки уже было не найти. На капитанский мостик поднялся взволнованный Урхан. Он и Толемей-хан не отказались от идеи передать пиратам карту с указанием мест выхода к морю подземных галерей Большого императорского дворца на острове Альхон. Урхан уже успел переодеться купеческое платье: длинный темно-зеленый кафтан толстого сукна с серебряными пуговицами, островерхую шапку, украшенную собольим мехом, и высокие сафьяновые сапоги, – и ждал подходящий момент, когда можно сойти на берег. Вслед за Урханом на капитанский мостик поднялся Толемей-хан. Посовещавшись, они решили отправить шлюпку с Урханом туда же, куда скрылись две пиратские лодки.

Наступили часы томительного ожидания. Солнце скрылось за горизонт, сгустились сумерки, а шлюпка с четырьмя матросами, на которой Урхан отправился на переговоры с пиратами, не возвращалась. Павлов не выдержал и произвел холостой выстрел из носового орудия. Эхо выстрела далеко разнеслось вокруг. Вскоре со стороны ближайшего от них острова трижды протрубил рог. Павлов приказал зажечь факелы, чтобы осветить верхнюю палубу.

Когда совсем стемнело, шлюпка вернулась на галеру, К великой радости Павлова и Толемей-хана вместе с матросами на борт "Клементины" поднялся Урхан, живой и невредимый. По его словам, пираты не поверили цели его визита и намеревались пленить, с целью получения выкупа, но после выстрела "шайтан агни кирдык" перепугались и принесли ему свои извинения. Пираты обещали Урхану передать карту подземных галерей Большого императорского дворца "совету северного братства".

Пользуясь по-летнему теплой погодой, Павлов решил переночевать под открытым небом на верхней палубе. По слухам, у берегов Валенсии обитали сирены, которые своим пением сводили моряков с ума. Толемей-хан и другие ученые джурджени считали, что "пение сирен" – есть не что иное, как результат выделения газов, заключенных между мельчайшими однородными песчинками. Павлов приказал вахтенному офицеру немедленно разбудить его, как только "сирены завоют". Денщик Алексхан перенес на палубу спальные принадлежности: кожаную подушку с мягкой набивкой и солдатский спальный мешок (жесткое одеяло из грубого некрашеного сукна). Рядом с Павловым в таком же спальном мешке устроился Толемей-хан, которому уже доводилось сталкиваться с этим природным явлением, напоминающем иногда мелодичный свист, а иногда многоголосое пение.

Среди ночи, за три часа до рассвета, Павлова растолкал Толемей-хан.

– Слышите, ваше высочество? – спросил он его.

Павлов встрепенулся и неожиданно услышал божественные звуки органа. Они доносились со стороны острова Абао. Вскоре потрясающее сердце созвучие, как дуновение бури, донеслось со стороны маленького скалистого острова под названием Эрика. Ему даже показалось, что он слышал эту мелодию на концерте органной музыки в Московской консерватории.

– Кто это? Бах? Букстехуде? Пахельбель? Фрескобальди? – раздумывал он, поражаясь сходству пения песков и органа – "короля инструментов".

– В это невозможно поверить! Это – сочинение Шестипалого для 40-струнной арфы! – воскликнул удивленный Толемей-хан, который хорошо разбирался в музыке.

Шестипалым джурджени звали своего соплеменника из города Альхон, который лет двести тому назад навел порядок в музыкальном наследии иллинойцев и джурджени и придумал то, что можно назвать сольфеджио. Изобретателем фонетической письменности джурджени, скрепя сердцем, вынуждены были признать легендарного царя иллинойцев Мельхисдека. Другое изобретение, не менее великое – нотную запись, состоящую из семи символов, позволившую передавать потомкам звуки и музыку, – джурджени приписали Амирхану по прозвищу Шестипалый. У него, как сообщали старинные летописи, на руках было по шесть пальцев, и на всех музыкальных инструментах он играл, как илинойский бог Аполлон, то есть в совершенстве.

– О боги, смилуйтесь над нами! – взволнованно воскликнул кто-то рядом.

Павлов обернулся и увидел Алексхана с горящим факелом в руке.

– Не бойся, мальчик! Это поют пески на острове Эрика, – попытался успокоить его Павлов и затем попросил у него факел, чтобы осветить себя в преддверии предстоящего выступления перед экипажем. Но напрягаться ему не пришлось, поскольку, кроме него и Толемей-хана, на "Клементине" присутствовали люди, способные объяснить причину происхождения таинственных звуков.

– Ти-хо! – зычным голосом произнес старпом Зелемхан из города Айхеной, обращаясь к проснувшимся и высыпавшим на верхнюю палубу гребцам и матросам.

Матросы и гребцы замолчали, и Зелемхан объявил о том, что всем им выпала великая честь в последний час своей жизни услышать пение Ариэля – ангела Смерти. Гребцы и матросы в ответ на его слова крепко зажали ладонями уши и зажмурили глаза, чтобы ничего не видеть и ничего не слышать. Денщик Алексхан, уронив факел, в страхе уткнулся Павлову лицом в спину и обхватил за талию.

Напряженную обстановку разрядил Виктор Дорохов (Виктор-хан). Выбравшись на верхнюю палубу из своей каюты на носу галеры, он выстрелил из пушки двойным пороховым зарядом, чтобы вывести экипаж из состояния неосознанного ступора. И это ему удалось. Как только эхо орудийного выстрела пронеслось по округе, звуки невидимого органа смолкли. Офицеры, матросы и гребцы пришли в чувство, и после приказа Тезей-хана: "Вольно! Разойдись!" – отправлялись, спотыкаясь, на свои спальные места.

Павлов подозвал к себе Зелемхана и Виктор-хана. Первому он объявил выговор за то, что он ввел рядовой состав в заблуждение, а второго пожурил за то, что он пальнул из пушки без его разрешения. Оставаться на верхней палубе после окончания "концерта органной музыки" Павлову уже не хотелось, и он в сопровождении Алексхана отправился в свою каюту. Раздевшись при свете масляного светильника, он забрался под пуховое одеяло и, чувствуя, что вот-вот провалится в глубокий сон, пробормотал:

– Лукреция! Ну, где ты?…

Алексхан затушил светильник, и, забравшись в свой парусиновый гамак, горько заплакал, ощутив себя беспомощным и одиноким, неприемлемым для мужчин и неприятным для женщин.

VII

Мыс Турали, глубоко вдающийся в море, считался пограничной вехой между разбойничьей Валенсией и провинцией Айхеной. На западной и восточной стороне от мыса находились два поселения с созвучными названиями: Кельт и Кольт. Кельтом управляли пираты, а Кольтом – архонт (глава местной администрации) из Айхеноя. Между двумя поселениями у подножья Крепостной горы на месте древнего амфитеатра расположился невольничий базар. Здесь валенсийские пираты выставляли на продажу в рабство похищенных ими людей, что властями провинции Айхеной рассматривались как вполне заурядное явление. Администрация Агесилай-хана IV по инициативе Тезей-хана, то есть Павлова, два года тому назад попыталась прикрыть этот «вертеп», разместив на Крепостной горе небольшой гарнизон, но знатные люди Айхеноя, имевшие свою долю в нелегальной работорговле, под каким-то предлогом добились у Государственного Совета империи отмены этого решения.

"Клементина" пришла в бухту Кольта и встала на якорь как раз в один из тех дней, когда на невольничьем базаре предлагалась к продаже в рабство крупная партия пленных из четырехсот голов (человек). В бухте Кольта столпились купеческие суда из Айхеноя. На больших суднах имелась вооруженная охрана. Узнав о прибытии военного корабля под штандартом опального принца Тезей-хана, архонт Кольта илиноец Челомей сильно встревожился и лично отправился на своей ладье на аудиенцию. Выслушав его льстивое приветствие, Павлов заявил, что желает проинспектировать невольничий базар лично, и для этого намерен высадиться на берег с сотней гоплитов.