Текст книги "Солнцеворот"

Автор книги: Николай Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

………………………………………………………………………………………………………

Денек им и впрямь выдался непростой. Дважды они попадали в стремнины и водовороты. Павлову даже пришлось перебраться на вторую лодку, так как Сара и Березка совсем выбились из сил. Наши путешественники держались стойко, и, наконец, в полдень, прибыли к подножию горы, не только похожей своими очертаниями на верблюда с двумя горбами, но так и называемой – Верблюжьей. Павлов даже удивился: откуда орланды могут знать о верблюдах? Здесь, у Верблюжьей горы, русло реки Припять (Ипуть) распадалась на два рукава: Западный и Восточный, – образуя остров длиною до 15 км.

Когда путешественники на своих лодках приблизились к каменистому мысу, то увидели, как на галечный пляж, сомкнув продолговатые щиты, вышли семь воинов, вооруженных длинными копьями с гранеными наконечниками. На голове у каждого воина был конусообразный кожаный шлем; на руках у некоторых блестели металлические поручи. Забрала у шлемов отсутствовали, но лиц воинов нельзя было разглядеть, так как их скрывали густые москитные сетки (накомарники). Павлов догадался, что это и есть орландские амазонки, о которых ему рассказал Арнольд Борисович Шлаги.

Узнав свою подругу Урсулу, воины радостно закричали. Их боевой клич подхватили Вик, Рико и Люк. Воины положили щиты и копья на гальку, сняли шлемы и поспешили к ним на помощь. Увидев их открытые лица и прически, Павлов уже не сомневался: это действительно женщины, причем, некоторые – очень даже миловидные. Он также обратил внимание на их доспехи: колеты из толстой кожи, покрытые на груди металлическими бляхами, длинные кожаные поножи, защищающие нижнюю часть ноги, от колена до лодыжки, и металлические налокотники. На поясе у каждой висел кривой охотничий нож в ножнах, украшенных фигурными костяными и золотыми пластинами, а за спиной на ремне – обоюдоострая секира.

Амазонки вытащили их лодки на берег, а затем помогли донести их вещи до места, где располагался приют и временный штаб помощи для пострадавших от наводнения. Это была неглубокая пещера с широким входом, скорее даже – грот, который с незапамятных времен служил местным племенам нимфеумом – храмом, посвященным богиням рек и озер. Внутри пещеры горел костер, вокруг которого расположились около трех десятков людей – представителей разных племен и народов, которых наводнение застало неподалеку от Красных Камней. Орланды не отказывали в помощи никому, кроме хунхузов.

Среди беженцев Павлов заметил человека непривычной внешности. Загорелое лицо его, смуглое с красноватым оттенком, было лишено усов и бороды. Он носил длинные волосы, заплетенные в одну косу, и был одет в камзол средневекового кавалера, лишенный вышивок и каких бы то ни было украшений. Павлов тогда еще не знал, что это – Толемей-хан, знаменитый врач, путешественник и составитель первого географического атласа Империи джурджени и прилегающих к ней северных территорий. Впоследствии он с ним еще несколько раз встретится, но уже при других обстоятельствах. Какое-то мгновение они, замерев от неожиданности, всматривались друг друга, будто пытаясь что-то вспомнить, но потом отвернулись.

Их приход вызвал среди беженцев заметное оживление. Восхищенно завздыхали женщины и зацокали языками мужчины. Так было встречено появление на Красных Камнях Медвяной Росы. Павлов и его спутники сразу же получили горячую пищу: наваристую мясную похлебку и запеченную в золе рыбу. Две совсем еще молоденькие амазонки предложили им на выбор несколько глиняных кувшинов с горячим отваром из трав с медом. Павлов попробовал все напитки и почувствовал, что захмелел. Сильно болели руки и мышцы спины. От укусов мошкары зудела кожа и даже воспалились глаза.

Нара и Медвяная Роса расстелили на каменном полу пещеры шкуры, на которые наши путешественники устроились на отдых, а потом Павлов заснул, терзаясь страхами и сомнениями по поводу того, как встретят его и семью в приюте Белохвостого Оленя. И что с Олениной? Сможет ли она существовать в теле Инги и что произойдет, если она, вдруг, заговорит? Про Сару Гудвин он уже договорился с Медвяной Росой о том, что они ее удочерят. Воспитание Рико и Люка Павлов тоже бы не хотел никому доверять, но уже догадывался о существовании какого-то обычая, который регулирует подобные вопросы. У дакотов и кайяпо, как объяснила ему Медвяная Роса, дети, у которых умерли родители, переходят в семьи братьев отца.

Незадолго до часа заката солнца их разбудила Урсула, которая все время, пока они отдыхали, общалась со своими боевыми подругами и даже успела составить устное донесение своему командиру о военных приготовлениях кайяпо и приближении хунхузов. Центурион Агата, получив через вестового сообщение о прибытии Урсулы из долгосрочного отпуска и добытых ею сведениях, не мешкая, отправилась на своей ладье к Верблюжьей Горе в сопровождении отделения старших учениц.

Павлов и его спутники собрали вещи и в сопровождении Урсулы направились к своим лодкам. Предводительница орландских амазонок уже сошла на берег и наблюдала за тем, как ее подчиненные вытаскивают ладью, оснащенную мачтой, и с черным, изогнутым, как шея лебедя, носом на галечный пляж. Поздоровавшись с ними, поднеся правую руку ко лбу, к губам и к груди, Агата подозвала к себе Медвяную Росу, взяла ее под руку и прошлась по берегу, о чем-то беседуя.

Пообщавшись с красавицей дакоткой и пожелав ей счастья с новым мужем, Агата подошла к Саре Гудвин, потрепала ее по щеке и на знакомом ей языке черных аратов спросила, как ее зовут и кто ее родители. Чернокожая девочка с опаской ей отвечала. Узнав, что Сара – "амата", то есть "священная дева", предназначенная для жертвоприношения, она объяснила ей, что орланды не убивают детей для того, чтобы понравиться своим богам. Услышав об этом, Сара воскликнула: "Слава вашим богам!", – и затем запрыгала от радости, получив в подарок из рук самой "королевы орландов" (таким был титул Агаты в представлении черных аратов) безделушку в виде маленького серебряного колокольчика.

Павлов почувствовал, что скоро настанет и его очередь отвечать на вопросы сурового и властного Центуриона. 50-летняя Агата уже десять лет командовала постоянным войском племени орландов. Сам отряд был небольшой – 35 человек, но на нем лежало основное бремя защиты племени от внешних врагов и организация обороны Красных Камней. В условиях мирного времени мужчины племени привлекались к военной службе крайне редко, да и то, главным образом, для выполнения вспомогательных функций: проводников, носильщиков, дозорных и гребцов.

Агата была среднего роста, худощава, с короткими с проседью волосами и лицом, обезображенным шрамами и отметинами оспы. Павлов обратил внимание на ее скромное одеяние: штаны из оленьей замши, напоминающие рейтузы, и потертую кожаную безрукавку. Под безрукавкой виднелась рубаха из грубого домотканого холста. На поясе Агаты висел короткий бронзовый меч в простых деревянных ножнах. Никаких доспехов, кроме металлических наколенников и налокотников на ней не было. О ее мужестве, отваге и военной смекалке ходили легенды. Правда, Павлов узнает об этом позднее. Пока же он почувствовал исходящую от этой удивительной женщины столь мощную энергетику, что его сразу бросило в жар.

– А теперь, любезный, я хотела бы поговорить с тобой, – сказала Агата, обратившись к нему, и сделала ему знак, дескать, следуй за мной.

Они подошли к большой дощатой лодке с мачтой, чем-то напомнившей Павлову новгородскую ладью из художественного фильма "Садко" (киностудия "Мосфильм", 1952 год, режиссер А.Пушко). Подчиненные Центуриона, – десять амазонок из отряда старших учениц в возрасте 16–18 лет, – стояли кружком и о чем-то оживленно разговаривали. В отличие от воительниц, которых Павлов видел днем, эти были гораздо моложе, да и вооружены иначе: маленькими круглыми щитами, луками и короткими метательными копьями. Нательными доспехами служили им панцири из войлока, простёганных нитями из шерсти и сухожилий. Завидев свою начальницу, ученицы построились в шеренгу, ожидая от нее дальнейших указаний.

Агата сделала им знак, означающий команду: "Вольно, не расходиться!". Ее подчиненные снова встали в кружок, и до слуха Павлова долетел веселый смешок: "Сорока, Урсула, Сорока…". Агата недовольно поморщилась и приказала своим подчиненным отойти от ладьи на расстояние двадцати шагов.

Убедившись в том, что их разговор никто не услышит, Агата задала Павлову вопрос, на который он мысленно уже подготовил ответ. Конечно же, речь шла о тигрице, которая сама нашла свою смерть у ручья на краю болота. Павлов не стал ничего привирать, и рассказал Центуриону все, как было на самом деле. Только отросток стальной арматуры он назвал по-другому: как острый осиновый кол, кем-то глубоко вбитый в землю.

– Молодец, что не врешь! – похвалила его Агата и добавила еще немного сиропа: Урсула мне такое про тебя передала в своем сообщении, что я засомневалась. Но то, что ты мне рассказал, останется между нами. Пусть все орланды думают, что ты – Герой. Хотя, ты и на самом деле герой, если преодолел страх перед Хозяйкой Тайги. И это заслуживает особой награды.

После этих слов Агата подозвала к себе учениц, которые бросились к ней со всех ног. Она шепнула одной из них что-то на ухо, и та, кивнув головой, полезла в лодку, а трое других по знаку своей начальницы начали ритмично стучать копьями о свои щиты. По этому сигналу к ним прибежали другие амазонки: войны и ученицы. И, вот, когда они все собрались, Агата произнесла следующую речь:

– Властью, данной мне племенем орландов, я объявляю, что Сорока – сын Аси и Сома из рода Белохвостого Оленя, за исключительную храбрость, проявленную им в поединке с Хумбабой (тигрицей) и спасение утопающих соплеменников, принимается в отряд воинов орландов в должности моего адъютанта. И звать его теперь не Сорока, а Тибул, что на языке наших предков означает Победитель Тигра.

После этого Агата повесила Павлову на шею ожерелье из когтей бурого медведя, предупредив его и всех остальных, что это – его постоянный пропуск в расположение отряда воинов орландов, куда он может приходить в любое время дня и ночи.

– Урал!!! – закричали воины орланды и ученицы и снова ударили копьями о свои щиты.

С визгом, выражающим чувство радости и гордости, к Павлову на шею бросилась Урсула. Когда волнение немного улеглось, Павлов в своей ответной речи искренне поблагодарил Агату за столь высокую награду и пообещал оправдать оказанное ему доверие. Прибежали Рико и Люк, закричали и запрыгали от восторга, а потов вцепились ему в куртку, всем своим видом показывая, что он – не кто-нибудь, а их старший брат. Подошли Нара, Медвяная Роса, Березка и Сара Гудвин. И тоже его поздравили: с новым именем и почетной должностью. Нара и Медвяная Роса его расцеловали, Березка погладила его по щеке, а Сара укусила за мочку уха – не больно, а скорее щекотно.

И вот, Павлов и его спутники снова отправились в путь. На этот раз плыть было недалеко и недолго – между крутых берегов правого рукава реки Припять (Ипуть) до места, называемого Главным Причалом. Урсула осталась у Верблюжьей горы (служба есть служба) и ее место в дощатой лодке за веслами заняли две старшие ученицы, которым были положены увольнительные.

Юных амазонок обеих звали Ритами и были они прелесть как хороши и общительны. Снявши с себя доспехи и оставшись в одних топиках и коротеньких юбочках из грубого холста, они сели в дощатую лодку вместе с Павловым, Нарой и детьми. Лодка-долбленка с Медвяной Росой, Березкой и Сарой Гудвин следовала за ними на буксире.

Риты рассказали Павлову и Наре последние новости, не забыв упомянуть всех соплеменников, которым за последние пять дней удалось добраться до Красных Камней. Из рода Желтого Быка, по их сведениям, не прибыл еще никто, кроме тех, кто перебрался из своих зимников на Красные Камни до наводнения. Павлова, то есть Сороку, а теперь – Тибула, обе Риты, оказывается, хорошо знали, и поэтому строили глазки и хихикали, что ему совсем не нравилось.

Лучи закатного солнца, упав на гранитные отложения берегов под определенным, только им известным углом, отразились столь ярким радужным цветом, что Павлов даже прикрыл ладонью глаза. В последний раз подобное зрелище он видел в художественном фильме "Золото Маккены" (Mackenna's Gold – 1969 год), но та, известная кинозрителям, картинка золотого каньона была искусственной. Здесь же все было натурально.

– Какая красота! – вырвался из него вздох восхищения.

– Твоя Медвяная Роса тоже красотой не обделена, – кокетливо улыбаясь, заметила Рита, которая гребла с ним на пару.

– Инга узнает, желчью изойдет! – простодушно заметила вторая Рита, которая была напарницей Нары.

Его супругу Ингу обе ученицы знали не понаслышке. Одной Рите она приходилась двоюродной сестрой, а другой – племянницей. Получив подтверждение о том, что Инга (Оленина) жива, Павлов обрадовался, а затем задумался. Получалось, что теперь у него две жены. Как между собой они будут ладить?

От невеселых раздумий Павлова отвлекли стоящие в ряд на высоком берегу каньона на расстоянии, примерно, полукилометра друг от друга каменные башни – каждая высотой с 5-6-этажный дом. Он догадался, что это и есть "приюты", о которых ему рассказывал Арнольд Борисович Шлаги.

По пути к причалу они нагнали лодку-берестянку, в которой находились два парня в возрасте 17–18 лет. Сороку из рода Белохвостого Оленя вышеупомянутые соплеменники тоже хорошо знали и приветствовали, как своего закадычного приятеля. Из вежливости Павлов помахал им рукой, а обе Риты не преминули воспользоваться случаем, чтобы сообщить им о том, что их приятель уже не Сорока, а Тибул – Победитель Тигра. Парни, которых Риты называли Шалопаем и Кудлатым, юным амазонкам не поверили, и, ухохатываясь, сказали, что Сорока, действительно, не Сорока, а Рыдван, то есть победитель Зайца. Это было уже слишком. Даже Нара не выдержала, и, осушив весло о спину одного из парней, грозно сказала:

– Заткнитесь, недоношенные, а не то я вам руки с ногами местами поменяю!

– А Урсула сделает вам последнее обрезание, – предупредила одна из Рит.

– А я вырву язык, – подвела итоги страшного наказания Медвяная Роса и показала тигриную шкуру.

Разглядев Медвяную Росу, парни ахнули и стали грести так быстро, что скоро их обогнали и оказались далеко впереди. Они даже отцепили от своей лодки большое бревно, которое буксировали. Обе Риты еще долго смеялись, живо представив дерзких обидчиков в случае исполнения перечисленных угроз. А Павлов огорчился, начав постигать реальную сторону жизни своего двойника, который, по правде говоря, не отличался ни умом, ни храбростью, ни сообразительностью.

Заскулил, завизжал и заметался на коленях у Люка щенок, который до этого не подавал никаких признаков беспокойства. И тут путешественники услышали громкий лай и подняли головы. На самом козырьке каньона, мечась из стороны в сторону, бегала собака, похожая на овчарку.

– Зорька! Зорька! – радостно закричали братья-близнецы, опознав знакомую собаку.

Зорька пробежала по берегу несколько десятков метров, а потом пропала из виду. Ничего страшного, конечно, с ней не случилось. Просто она направилась к своим хозяевам для того, чтобы визгом и лаем предупредить их о скором прибытии сородичей, считавшихся безвестно отсутствующими.

– Как же мы будем выбираться на берег? Не иначе, как по веревочной лестнице? – с тоской думал Павлов, рассматривая высокую отвесную стену каньона. Когда же их лодки приблизились к Главному Причалу, то Павлов испытал еще один шок. Он увидел лестницу шириной не менее 15 метров, аккуратно высеченную в скале. Ее ступеньки спускались прямо к воде, а между тремя маршами были устроены площадки.

По обе стороны от лестницы вдоль берега качались на воде десятки плотов, привязанных за веревки к вбитым в скальную породу деревянным клиньям. На плотах стояли перевернутые днищем вверх лодки. На плотах сновали люди, на лестнице играли дети, где-то в отдалении лаяли собаки, пахнуло дымком от где-то неподалеку разложенного костра.

– Ну вот, мы и дома! – сказала Нара и заплакала.

II

В середине 1960-х годов на северном побережье Чёрного моря в устье реки Авунда в 11 км к востоку от Ялты начались археологические раскопки. Экспедиции длились не один день, поэтому некоторые археологи брали с собой детей. В 1967 году раскопками руководил отчим Терехова – старший научный сотрудник Института археологии АН СССР, благодаря которому Павлов (ему и его школьному другу Терехову в это время исполнилось 14 лет) первый раз в жизни оказался в археологической экспедиции.

Работы велись на скале Дженевез-Кая, где был обнаружен культурный слой с остатками примитивной лепной керамики периода раннего энеолита (III тысячелетие до н. э.). Там же был обнаружен таврский культурный слой VII–VI век до н. э. с остатками чернолощеной лепной посуды. К раскопу мелкоту, естественно, не подпускали, и подрастающее поколение вынуждено было развлекать себя самостоятельно. Они загорали, купались, совершали непродолжительные пешие походы по окрестностям Гурзуфа. И все же любопытство брало верх, и тогда Павлову, его другу Терехову дали в руки совковые лопаты, чтобы они разгребали землю из отвалов.

Атмосфера серьезной сосредоточенности, с которой работали старшие, буквально сантиметр за сантиметром, снимая землю, просевая ее, отбирая каждую бусинку, каждый черепок, заставляла задуматься. Например, о том, что каждый сантиметр культурного слоя, это – десятки, а может и сотни лет истории. Отнюдь не факт, что люди жили на этой этом месте всегда. Они могли его покидать под натиском врагов и стихийных бедствий, а потом на эту площадку, давно заросшую травой и бурьяном, приходили другие племена и народы и создавали новое поселение. Цель ученых-археологов – не поиск сокровищ древних цивилизаций, а реконструкция и классификация их многослойной материальной культуры.

Вспомнить об археологии Павлова заставили уже первые шаги, которые он сделал на древней земле орландов. Впрочем, по порядку. Начнем со встречи с сородичами, об актуальности которой обитателей приюта Белохвостого Оленя на Красных камнях, визгом и лаем, предупредила собака по кличке Зорька. Дяди, тетки, двоюродные братья и сестры, – все кто не был занят неотложными хозяйственными делами, – немедленно поспешили к Главному Причалу. Павлова обнимали, целовали, хлопали по спине, выражая искренние чувства радости по поводу того, что он и его братья живы и здоровы. Из сородичей выделялся высоченный мужчина под два метра ростом с черной, как смоль, окладистой бородой. Его звали Ерофей, и он приходился Павлову, то есть Сороке, родным дядей по отцовской линии. Именно он становился для Люка и Рико отцом вместо погибшего Сома.

Встречающие сородичи не обделили и вниманием и Нару с Березкой, искренне поздравив их с благополучным прибытием. Только Медвяная Роса и Сара Гудвин тихо стояли в сторонке. Наконец, дело дошло и до них.

– А это кто? – спросила Нару одна из теток Сороки – самая пожилая и авторитетная, по имени Лаванда.

– Не поверите, уважаемая Лаванда! Старшая – его жена, а младшая, как можно догадаться по цвету кожи, – подарок вождя черных аратов.

– Когда же он успел жениться и добиться расположения черных аратов? – удивилась Лаванда.

– Он еще и нас из реки вытащил, а потом убил Хумбабу и содрал с нее шкуру, – набравшись смелости, сказала Березка.

– Кто, Сорока?! – всплеснула руками Лаванда.

– Теперь он не Сорока, а Тибул, то есть Победитель Тигра. Так решила Агата и пожаловала его в свои адъютанты, – сообщила Нара самую сногсшибательную новость для сородичей Сороки, получившего вместо прозвища новое имя, причем, достойнейшее из достойных.

Тем временем обе Риты успели облачиться в свои доспехи и ударили копьями о щиты. На сигнал прибежали воины и ученицы, охранявшие Главный Причал. Риты знаками показали им на Павлова и его ожерелье из медвежьих когтей, а Медвяная Роса развернула тигриную шкуру и попросила Нару набросить ее Павлову на плечи.

– Слава Тибулу! – закричали Риты.

– Урал!!! – подхватили амазонки и ударили копьями о щиты.

На шум, устроенный ими, сбежались все, кто в это время находился на Главном причале или поблизости. Собралась небольшая толпа, человек тридцать, не считая собак. Подошли два молодца в богатых меховых накидках и с деревянными дубинками в руках. Это были сыновья Верховного вождя, которые, по сложившейся у орландов традиции, выполняли функции полицейских. Их так и называли – "стражи порядка". Простые орланды их не очень-то любили, а амазонки, так и вовсе презирали.

– Что это еще за представление? Все праздники по случаю Дней ужаса и скорби отменены! Немедленно разойтись! – настаивали "стражи порядка", помахивая дубинками.

– Мы сейчас ваши дубинки вам в одно место вставим! – возмутились амазонки.

– Вы, что, не видите? Мы же героя встречаем! – заволновались сородичи.

Ошарашенный столь неожиданно шумной и теплой встречей, Павлов не сразу и заметил, что шагает по вымощенной брусчаткой дороге, – все равно, как в Москве по Красной площади. Подле башни, окруженной бревенчатым частоколом, толпа остановилась. Это был приют Желтого Быка, о чем свидетельствовало его изображение на воротах, ведущих внутрь просторного двора. Прежде чем ворота открылись, Павлов тепло попрощался с Нарой и Березкой и с сожалением подумал о том, что ему нечего Березке подарить по случаю ее дня рождения. Но он все-таки ей об этом событии напомнил, поздравил, и будущий подарок обещал доставить ей позднее. Березка потупила глаза и покраснела, и Павлов понял, что, наверное, опять неправильно выразился. А потом его от них оттеснила высыпавшая навстречу Нары и Березки толпа их сородичей.

Приют Белохвостого Оленя оказался самой крайней башней, которую Павлов заметил, когда со своими спутниками направлялся к Главному Причалу. В центре приюта, на скальной плите, высилась каменная башня с площадью основания около 12х12 метров и высотой около 25 метров. Башню окружал частокол высотой более двух метров в форме правильного четырехугольника.

В пересчете на привычную для Павлова метрическую систему, общая площадь окруженного частоколом пространства составляла не менее 700 кв. метров. Внутри вымощенного булыжником двора находились поленницы дров и разнообразные деревянные строения, с целью и назначением которых Павлову и Медвяной Росе еще предстояло разобраться. Сара Гудвин – та вообще была ошарашена, – наверное, так, как если бы дикого туземца из африканских джунглей доставили в центр Москвы или Парижа.

Если бы не Дни ужаса и скорби, объявленные Верховным жрецом Колываном, то все, кто был на встрече и чествовании Павлова, как героя, немедленно сели бы за стол и отведали пива и медовухи из погребов приюта Белохвостого Оленя, и потом бы от души повеселились. А так народ разошелся по своим приютам и по своим делам, и Павлов остался наедине с сородичами своего двойника, то есть Сороки.

Его терзали чувства самой разнообразного свойства. Во-первых, ему следовало заявить о смерти Сома и Аси. Во-вторых, доказать достоверность появления в приюте Белохвостого Оленя старшего лейтенанта госбезопасности Олениной в облике аборигенки Инги. По дороге в приют ему уже сообщили, что она совсем разболелась и даже не может разговаривать. Ему также сказали, что за ней сейчас присматривает ее родная мать и даже "напомнили" ему имя и прозвище этой женщины – Соня-Кукушка.

– Пойдем, – сказал Ерофей, сжав его за локоть, как кузнечные клещи.

Павлов умоляюще на него посмотрел, и Ерофей, пристально посмотрев ему в глаза, усмехнулся и на правах старшего объявил:

– Тебя Михей ждет. О бабах своих не беспокойся. С ними Лаванда вначале поговорит, а потом решим: привечать их, как почетных гостей, или гнать взашей.

………………………………………………………………………………………………………

70-летний Михей – старейшина рода Белохвостого Оленя жил уединенно в "шатре воина" в дальнем углу двора. Он не вышел навстречу своему внуку не потому, что был немощен, а потому, что считал Сороку совершенно пустым и никчемным мужичком, по сравнению с его отцом, который был единственным сыном его самой любимой жены Варвары. О том, что Сома уже нет среди живых, Михей догадывался без погружения в бессвязно-глупые сновидения, которым он верил еще меньше, чем в пророчества Верховного жреца Колывана. Подобные предчувствия, – и тому есть многочисленные подтверждения, – у детей природы срабатывают даже с большей точностью, чем показания барометра.

Старейшина сидел возле костра на деревянной колоде, к которой по обычаям джурджени была приделана спинка, вроде как кресло. Он даже не привстал и не шелохнулся, когда его старший сын Ерофей предоставил Сороку. И даже никак не отреагировал на его низкий поклон.

– Где твои родители? – спросил он Павлова, не скрывая того, что их разговор, – все равно, что допрос у безжалостного судьи.

– Полагаю, что они утонули, – ответил Павлов, следуя версии Арнольда Борисовича Шлаги.

– Как это произошло? – потребовал Михей уточнения деталей.

Павлов повторил то, что уже рассказал Наре и Урсуле. Михей смахнул со щеки скупую слезу, потеребил себя за длинную седую бороду и сказал:

– Что братьев своих в беде не бросил, и на том спасибо. А сейчас убирайся с моих глаз прочь и три дня не показывайся!

Тут в их разговор вмешался Ерофей, пожалевший племянника и еще не пришедший в себя после овации, которую на Главном Причале устроили подчиненные Центуриона Агаты.

– Отец, судя по тому барахлу, которое доставлено в приют, их лодка была сильно перегружена. Удивительно, что она, попав под волну, не ушла на дно. Может, Сому и Асе тоже удалось спастись?

– Прошу тебя, Ерофей, не береди мне душу! – осадил его Михей и тут же объявил о своем решении: Рико и Люка забери к себе. На девятый день, как положено, справим по Сому и Асе поминки. Сороку же отведи к вдове Маланье. Пусть она о нем позаботиться, а он с нею поживет и потешится, пока Инга не выздоровеет.

Ерофей сделал Павлову знак, дескать, отойди, но недалеко. И Павлов понял, что Ерофей хочет рассказать старейшине о дополнительных обстоятельствах его путешествия к Красным Камням. Павлов отошел за поленницу дров, где нос к носу столкнулся с двумя сородичами Сороки, приходившими его двойнику двоюродными дядями. Ясное дело, что они пытались из любопытства подслушать разговор Михея со своим внуком. Увидев Павлова, они растерялись, а потом попятились и скрылись в вечерних сумерках.

Прошло несколько минут томительного ожидания. Павлов уже успел полюбоваться на высыпавшие на небо звезды. И тогда впервые пришла ему на ум мысль о том, что все эти башни правильной геометрической формы и вымощенную брусчаткой дорогу создали не орланды с их примитивной техникой, а кто-то другой, кто, возможно, жил на этом месте прежде, а потом бесследно сгинул во тьме исторических времен.

– Сорока! То есть, Тибул. Иди к нам! – крикнул Ерофей, и Павлов понял, что обращаются к нему.

На этот раз Михей встретил его стоя. Чувствовалось, что он смущен и немного растерян. Еще бы! Ведь теперь его нелюбимый внук, этот безбородый юноша стал знаменитым охотником, которого сама Центурион Агата удостоила за храбрость воинскими почестями. Такого он никак не ожидал. И он велел Ерофею:

– Внука Сороку, то есть Тибула, и прибывших с ним гостей разместить в моем шатре – на одну ночь; завтра же для Медвяной Росы и Сары Гудвин установить отдельное летнее жилище и обеспечить их всем необходимым, включая одежду и домашнюю утварь. И пищу – наравне со всеми. А я пойду к Маланье. Что-то спина у меня разболелась, да и в баньке уже давненько не парился, – сказал Михей и озорно подмигнул.

Чтобы оценить диапазон перемены настроения старейшины рода Белохвостого Оленя, следует заметить, что некрасивая 40-летняя Маланья, племянница Михея, выполняла в приюте обязанности банщицы. Она и жила в предбаннике большой родовой бани, вмещавшей сразу не меньше десяти человек. Баня была рубленая и топилась по-черному. Вода нагревалась в деревянных корытах при помощи камней. Но воду еще нужно было натаскать, дрова нарубить, а камни раскалить.

Отправляя Сороку к Маланье, Михей намеревался разом решить две задачи. Во-первых, он намекал сородичам на то, что, кроме "помощника банщицы", Сорока никуда не годится. Во-вторых, он хотел дать Маланье возможность немного передохнуть и снова почувствовать себя женщиной. Объявив же о том, что теперь он сам отправляется к Маланье, Михей заглаживал перед своим несправедливо униженным внуком свою вину.

Когда Ерофей ушел, чтобы сообщить сородичам о воле старейшины, Михей усадил Павлова рядом с собой и задал ему несколько вопросов: о землетрясении и наводнении, о встрече с Нарой и Урсулой, о появлении Медвяной Росы и Сары Гудвин, об их путешествии к Красным Камням и так далее.

Павлов старался отвечать на вопросы коротко, тщательно подбирая слова. Михей же, внимательно слушая, дивился резкой перемене, произошедшей с его внуком за те девять лун, которые прошли со времени отбытия Сома, Аси и молодоженов (Сороки и Инги) на родовой зимник. Это было в начале осени прошлого года. За зиму сородичи несколько раз их навещали на нартах, запряженных в собачьи упряжки. Обитателям зимника привозили муку, соль, сушеные корнеплоды и увозили от них мороженую рыбу, разную забитую дичь (глухари, рябчики, тетерева), косуль, зайцев и пушных зверей. Сом, по мнению Михея и всех сородичей, был удачливый рыбак и охотник, заботливый муж и добрый отец. Ниже по течению реки Припять (Ипуть) располагался зимник Ерофея, который со своей семьей успел прибыть на Красные Камни за три дня стихийного бедствия.

Михей и Павлов поговорили недолго. Вскоре пришли Ерофей, Лаванда, а ними толпа любопытных подростков – двоюродных и троюродных братьев и сестер Сороки. Ерофей нес в руках два горящих факела, а Лаванда – тигриную шкуру. Они привели с собой сияющую от счастья Медвяную Росу и все еще немного испуганную Сару Гудвин. Михей встал и вышел к ним навстречу. Какое-то время он стоял, как вкопанный, рассматривая освещенную факелами Медвяную Росу, а потом, сердито кашлянув, сказал:

– Ну, что столпились? Думаете, я тигров никогда не видел? Видел, однажды, Хозяина Тайги. Правда, сколько я потом дерьма из своих штанов выгреб, про то знает только моя покойная жена Варвара.

Все дружно засмеялись. Дождавшись, когда смех стихнет, Михей торжественным голосом произнес:

– Медвяная Роса! И ты Сара Гудвин! Когда-то ваши сородичи, дакоты и черные араты, в дни моей юности спасли мне жизнь. Настало время рассчитаться за их доброту и гостеприимство. Слава Одину, что это случилось до того, как я отправился в Царство теней! Вы – мои самые желанные гости! И если вас кто-то будет обижать, говорите мне. Предупреждаю, это относится ко всем сородичам, даже к тебе – мой наихрабрейший внук. Не посмотрю на то, что ты Тибул, адъютант Агаты-воительницы и друг Урсулы-грозы хунхузов. Как огрею посохом по спине, сразу вспомнишь, как тебя прежде звали.