Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

– Эй, ребята, надо бы как-то и Лерке в кабину передать, – вспомнил внимательный Женя.

Однако в кабине шло приготовление своего “стола”. Прапорщик Головко ловко нарезал на крышке своего командировочного дипломата ароматное, пропитанное укропом и чесноком сало.

– Вы, милая Валерия, такого еще не едали, это настоящее, херсонское. Щас, щас, вот хлебушко, и погодите еще чуток, погодите, сало без горилки...

– Вам это нельзя, Валерия, – твердо проговорил Анатолий.

– Толян, да ты че, в натуре, это ж сало, – проглотив обильную слюну, с возмущением повернулся к водителю прапорщик.

– Вот его-то как раз и нельзя. И колбасу, и все остальное.

– А что можно?

– А вон в бардачке сухарики. Их можно.

Пока перекусывали, совсем стемнело. Лес из сказочного, уютного и доброго превратился в сплошную черную стену. Как миражи, выступали из него таинственные и причудливые силуэты заснеженных коряг. Свет мощных фар выхватывал из темноты незначительное пространство впереди машины да высокие снежные отвалы по краям.

В такие моменты Анатолий особенно остро ощущал одиночество. Ночью ему казалось, что он едет в никуда. Его никто не ждал, никто не провожал. Почти четырнадцать лет перед ним тайга, а вокруг люди с повадками зверей. Да и сам он не подарок.

И вот чудо! Впервые он услышал звон колокольчиков, в нем звучала романтическая мелодия. Анатолий в который раз повернул голову направо и посмотрел на спящую девушку. “Надо же, – он усмехнулся и покрутил головой, будто не веря в реальность, – и не мечталось, и присниться не могло...” Он еще осторожнее повел машину. Колокольные перезвоны продолжали выводить хрупкую мелодию.

“...Вот когда услышишь, как зазвенят, запоют в твоих ушах колокольчики, ты тоже ничего вокруг не услышишь...” – смущаясь, говорила ему мать, вытирая со щек маленького Толи слезы обиды. Как так, думал он тогда, ему приснился страшный сон, мальчик проснулся и позвал маму. Звал, звал, а она никак не шла. Тогда он встал с кроватки и открыл дверь родительской комнаты. Стало обидно, что папа с мамой не спали, они целовали друг дружку, лежа на постели, и не слышали, как он их зовет. “Почему, – спросил он тогда их, – почему вы не слышите, что я вас зову и плачу?!”

– А у нас, – сказала тогда, улыбаясь, мама, – у нас колокольчики в ушах звенят.

– Какие колокольчики? Почему я их не слышу? – опять надул губы и приготовился плакать Толя.

– Вырастешь, встретишь красивую девушку, и у тебя тоже зазвенят колокольчики, – продолжая счастливо смеяться, проговорила мать.

Тогда Толя так ничего и не понял, но тот счастливый материнский смех и рассказ про колокольчики помнил всю жизнь. Больше он не видел свою мать ни счастливой, ни смеющейся.

Анатолий опять взглянул на Валерию. Положив на свернутый пуховик голову, девушка спала. Рассыпавшиеся волосы закрывали пол-лица. Рот приоткрылся, отчего выражение лица стало детским, беспомощным и забавным. Анатолий улыбнулся. Ему казалось, что, несмотря на гул двигателя, скрип машины, он слышит, как девушка дышит, как ровно стучит ее сердечко, как она радуется своему сну, в котором обязательно должно быть лето, солнце, бабочки, цветы и радуга-дуга. Он слышит, как мягко шуршит ее платье, как весело отстукивают каблучки, слышит, как дрожат ее реснички.

Наконец впереди замигали огни – Ушма, маленький, угрюмый поселочек на берегу спящей речки, которая и дала название поселку. Все в нем было таким же, как и в обычной зоне, и низкие длинные бараки, и штаб, и клуб, и мастерские, не было только забора и вышек, хотя вооруженная охрана была.

Начальник лагеря распорядился расположить группу туристов в клубном пристрое, там, где жил сам Анатолий. Места хватило бы и на пятнадцать человек. Тепло, и часовой у дверей.

Как Анатолий ни уговаривал своих гостей хотя бы попить чаю с морошкой, наотрез отказались, всем страшно хотелось спать. Да и понятно: девяносто километров по кочковатому зимнику и в кабине-то с трудом выдерживаешь, а тут в кузове, да на морозе!

Расстелив спальники, ребята улеглись на полу, Валерии Анатолий уступил свой топчан, чему был страшно рад.

А сам поставил на печку чифирбак – обыкновенную жестяную банку из-под тушенки – и приготовился коротать ночь прямо за столом. Да и как можно уснуть, если в ушах не умолкает колокольный звон и на его топчане девушка из сказки.

Вскоре вода в банке запузырилась, забрызгала, Анатолий торопливо всыпал в кипяток почти половину пачки “слона” и передвинул на край плиты. Затем поставил стул так, чтобы лучше видеть спящую гостью. Только после этого, удобно устроившись, он сделал первый глоток крепкого напитка. Едва горькая влага попала в рот, звон колокольчиков усилился. Вскоре он уже бил набатом, продолжая и дальше нарастать, пока не взорвался и не оглушил Анатолия. Зажав уши руками, он согнулся пополам и едва не свалился со стула. Этот взрыв вырвал его из настоящего времени и швырнул в прошлое, далеко назад, в детство, которое всегда приходило к нему с женским воплем. Это вопила мать. Вопила, прижимая маленького Толю к себе, вдавливая его лицо в свой мягкий живот со всей силы. Мальчик задыхался, нечем было дышать, вырывался, и, когда руки матери ослабели и она повалилась прямо на черный снег, Толя повернулся и увидел своего отца, лежащего между блестящими рельсами. Было непонятно и от этого страшно. Во-первых, у отца были связаны руки, а во-вторых, и это никак не укладывалось в голове шестилетнего Толи, – почему между рельсов лежала только половина отца, где была вторая?!..

Потом замелькали люди, лица, длинные коридоры, яркие лампочки, папиросный запах, вагоны, перестук колес, купе проводников, сладкий чай, снова люди, лица. И вот он бежит по проходу плацкартного вагона, а в конце у маминого купе толпятся дяди, высокие, страшные, их много, и все они... без штанов... Мальчик пробирается сквозь эту толпу, заглядывает в купе и ничего не понимает, только чувствует сердечком, что сейчас снова будет вспышка. Он видит маму с задранной до головы юбкой, с голыми, широко расставленными ногами, между которыми кровавая рана. Толя кричит, зовет маму, визжит, царапает огромных дядей, пока не отрывается от пола и не летит далеко-далеко и больно ударяется о плотный снег. Вскакивает, забирается по железным ступенькам и опять бежит и бежит по длинному проходу маминого вагона, бежит, чтобы... убить дядей, отомстить за боль, которую они причиняют маме. Вот и купе, перед ним никого, мальчик вбегает и вновь не сразу понимает – сверху свешиваются мамины ноги, одна нога со спущенным чулком, а на второй вообще чулка нет... Он смотрит вверх и видит: мама на нем висит... И снова вспышка, его рвет, ломает, хрустят косточки, суставы...

И опять лица людей, коридоры, люди злые, но с фальшивыми улыбками. Потом деревня с чистым снегом и терпким запахом навоза повсюду. Его бабушка, мягкая, теплая, старенькая. Весна. Жидкий снег. Улица с бревенчатыми домами, пацаны, в основном старше Толи. “Бей городского, бей его!..” – слышатся их визгливые детские крики. Плотные, как льдинки, снежки сменяются кулаками. Он летит в мокрый и грязный от конских катышей снег...

Анатолий очнулся на полу. Вскочил, оглядел спящих ребят. “Нет, не слышали и не видели...” Припал ртом к чифирбаку и стал цедить сквозь зубы оставшуюся жидкость. После этого долго плевался чаинками. Сел на стул, закинул ноги на лавку и потянулся к папиросам.

...Вот тогда и кончилось его детство. Смерть отца и матери всегда вспоминались отрывочно, с ослепительными вспышками. А позднее, когда умерла бабушка и его водили из одного детского дома в другой, отчетливо помнил, как его все время били. Сначала били за то, что такой маленький и упрямый, за то, что ревел только от злости и бессилия, не сдавался и не просил прощения. Позже за то, что отец был ментом, а мать проводничкой на железной дороге. В десять лет начал сдавать сдачи. Потом пошли драки, в которых чаще бил он, мстил тем, кто его бил раньше. Школа не давалась. В двенадцать сделал первый нож и сразу стал сильнее и смелее.

Всю жизнь у Толи перед глазами стояли две картины – тело отца между рельсами и кровавая рана матери. Он уже в десять-двеннадцать лет мстил за родителей. Мстил всем, и когда защищался, и бил сам. Бил таких же пацанов, как он, а казалось, бьет тех огромных мужиков, которые надругались над его семьей. Росла и зверела в маленьком Толе месть за родителей.

В четырнадцать на очередном приводе в милицию он и встретился с дядей Славой, бывшим другом и сослуживцем отца. Капитан милиции Вячеслав Мурашов наткнулся на знакомую фамилию, и Толю отпустили. Они договорились встретиться. Через две недели дядя Слава будто случайно назвал тогда одну фамилию, которая фигурировала в милицейском деле о гибели Толиных родителей, – Фокин, по кличке “Фока”. Но Толе и этого было достаточно.

Меньше чем через месяц после встречи Анатолия с дядей Славой Фока был зарезан в собственной машине. Зарезан неумело, как показалось экспертам, с множеством ран и обильной потерей крови. Анатолий хотел тогда одного, чтобы Фока вспомнил, что он совершил восемь лет назад. И тот вспомнил. Как во сне, Анатолий нанес ему удар в бок, когда тот открывал дверь машины. Нож вошел легко и мягко, как в подушку. Охнув, Фока схватился за бок обеими руками и стал поворачиваться к противнику. “Чебак”, одногодок и большой должник Анатолия, вовремя подскочил и всадил нож в другой бок. Потом еще и еще Анатолий посылал и посылал свой нож в мягкий живот заклятого врага. Уже в машине, куда они затащили хрипящего и мокрого от крови Фоку, Анатолию удалось выведать фамилии еще двух злодеев, после чего он добил свою первую в жизни жертву.

После этого Анатолий проплакал полночи. Выпив два стакана водки, он ничего не почувствовал. Было горько и обидно, что в наследство от родителей ему досталась только месть. Значит, такая доля. Кому что, а он должен мстить. Иначе как можно жить, учиться, есть, смотреть на девчонок. Нет, пока последний из злодеев жив, Анатолий не остановится.

Со второй жертвой было проще. Сергея Матвеевича Скокова Анатолий разыскал быстрее и расправился уже без чужой помощи. После второй “мокрухи” было спокойнее.

Может, тогда он и вошел во вкус преступлений.

Однако прошло целых два года, прежде чем он нашел и “поставил на нож” того третьего. “Поставил”, а сам сел на три года, но не за убийство, а всего-то за драку в “фазанском” общежитии с поножовщиной. Это потом, когда откинется с “малолетки”, не пройдет и шести месяцев, как он сядет уже основательно, на все пятнадцать. Зато все обидчики родителей, а стало быть и его, были наказаны...

Осторожно, чтобы не шуметь, Анатолий встал, открыл дверку печки и подбросил пару поленьев. Прополоскал чифирбак и, налив в него воды из мятого ведра, снова поставил на плиту. Пока разгорались дрова, закипала вода для новой порции чифира, он не отрывал глаз от спящей Валерии. “Надо же, – глядя на девушку, думал он, – ни добавить, ни отнять, все на месте, все красиво!” Прислушался и расплылся в улыбке – в ушах еле слышно хрустально пели колокольчики. “Завтра же к Самбинталову, а то зимник падет, до вогулов не добраться”, – он вспомнил об обещанных народных снадобьях для девушки.

С огромным наслаждением Анатолий продолжал ласкать девушку взглядом. От прежнего пренебрежения к женщине не осталось и следа. Теперь Анатолию казалось, что он наконец-то нащупывает смысл жизни. И этот смысл, похоже, заключается в... служении женщине, в защите ее от любых неприятностей... Думая об этом, он чувствовал, как по его телу прокатываются горячие волны, а в груди томительно и сладко щемит. Да, для этой женщины Анатолий был готов на все. Скажи: отдай руку – протянет молча, без раздумий – режь. И на что ему жизнь без этого сладостного служения, без любования и томления?!.. Сколько можно быть все время одному и в жизни, и в мыслях?! Эх, если б случился пожар или обрушилась вдруг крыша, начался потоп, – тогда бы он ее спас, вынес на безопасное место, а сам бы умер счастливым...

Когда-то он загадывал, что выйдет на свободу и встретит приятную, добрую женщину. Создаст семью, детей заведет, ну и так далее. Чтобы все как у людей. А вот поди ж ты, вот она лежит, совсем рядом, протяни руку и коснешься. Но если коснешься, пропадет чудо! Разве можно взять в руки радугу, солнечный зайчик или снежинку?!..

“Интересно, с кем она?! – ножом полоснула ревнивая мысль. – Не с этим ли фраерком?!” – тяжелый взгляд Анатолия уперся в спину Никиты.

...Никита проснулся рано. Быстро вспомнив, где находится, он открыл глаза. Прямо перед ним в слабом освещении стояли самодельные, не совсем аккуратно сколоченные стеллажи, на которых громоздились книги. Книг было много: по философии, истории, всевозможные словари, справочники, энциклопедии. Художественной литературы тоже хватало, но Никиту поразили именно книги по философии. Здесь были и Ницше, и Кант, и Соловьев, и Шопенгауэр, и Гессе...

За спиной Никиты сухо стрельнули дрова в печке, скрипнул стул, и он повернулся. За столом, глядя на него в упор, сидел угрюмый парень, который вез их сюда, насколько он понял – хозяин этого жилища. “Кажется, Анатолий”, – вспомнил его имя Никита. Взгляд Анатолия был тяжелый и недружелюбный. “Вот это волчара!” – мелькнуло в голове Никиты. Он поднялся. Хотелось курить. Накинув куртку, он взялся за ручку двери.

– Постарайся остаться в поле зрения часового, – неожиданно проговорил Анатолий. Голос у него был хриплый, в нем слышалось пренебрежение.

– Постараюсь, – так же холодно ответил гость и вышел на улицу.

Едва Никита закурил, как его накрыла высокая и широченная тень с автоматом. Солдат был в шубе до самой земли.

– Угости, студент, – проговорила шуба. Никита молча протянул пачку. – Я три возьму, не возражаешь?

– Не возражаю, – ответил Никита и пошел за угол, расстегивая на ходу ширинку...

– Чифирнешь? – предложил Анатолий, когда Никита вернулся в пристрой. Он с полминуты раздумывал, потом кивнул и взялся за стакан, наполненный на одну треть черной жидкостью. Никита на самом деле хотел попробовать эту гадость. Столько слышал, а теперь вот появилась возможность с самим зэком почифирить.

Едва он отхлебнул, рот словно в узел завязало. А когда проглотил терпкий и горький напиток, то почувствовал, как внутри что-то переключилось. Голова прояснилась и тут же слегка закружилась, как от алкоголя. Вообще-то это было приятное чувство, отметил про себя Никита и сделал второй глоток. Стало еще лучше.

Анатолий сидел и невозмутимо поглядывал на своего гостя. Его не удивила и не разочаровала реакция парня на его предложение. Ну, выпил и выпил, не побрезговал, не отказался.

Никита расслаблялся. В голове было легкое кружение. Неприязненное отношение к хозяину жилья постепенно исчезало. Никита даже мысленно стал делать набросок его лица. Он отметил жесткость скул, подбородка, высоту лба. Чуть впалые щеки, приплюснутый нос были точно вырублены, грубо, скупыми движениями инструмента, и слегка закруглены на стыках. От этого лицо казалось граненым. Интересными были глаза, в них таилась некая гипнотическая сила, они не бегали и почти не моргали, были неподвижны, как у изваяния. Кроме того, за угрюмостью и суровостью угадывался ум. А в осанке этого человека, раскованных жестах, манере говорить чувствовался аристократизм, благородство, козырная масть.

– С тобой? – Анатолий неожиданно кивнул в сторону Валерии. Ему хотелось убедиться, что этот парень просто сопровождает Валерию в столь странном и опасном путешествии. Никита проследил за кивком и вдруг сразил собеседника ответом:

– Моя.

Лерка действительно пока еще была его, хотя особой близости между ними не было с ее прошлогоднего приезда. Все равно он отвечал за нее головой. Поэтому и ответил не раздумывая.

Анатолий не сводил пристального взгляда с Никиты. Он рассматривал своего гостя и не понимал, зачем этот парень ему врет. Нет и не может быть эта девушка его. И вообще кого-то. Это нетронутое, непорочное создание, это королевна!..

Никита поглядывал на своего собеседника в те моменты, когда тот время от времени косился на безмятежно спящую Лерку. Невозможно было не догадаться, что Анатолий сильно запал на Валерию.

– Че ж ты ее с собой таскаешь? – хрипло, с укоризной и печалью в голосе проговорил хозяин пристроя. – Такую птаху надо на левой ладони носить, а правой прикрывать. А ты ее в такое дерьмо затащил.

– Она птаха вольная, – в тон Анатолию проговорил Никита. – Не все птахи хотят в клетках сидеть да золотые зерна клевать. Лерка – барышня самостоятельная, отчаянная.

– У этой вольной барышни в лучшем случае гастрит, а в худшем язва желудка, – устало проговорил Анатолий и встал, чтобы подбросить еще дров.

– Как язва? Какой гастрит? – Никита тоже встал со своего места.

Анатолий резко повернулся в сторону Никиты:

– Только не говори, что не знал.

Ауспия. Холат-Сяхл

С огромным трудом переставляя лыжи с прилипшими к ним комьями тающего снега, ребята второй день продвигались вверх по небольшой речке Ауспия. Красивое название реки, увы, не отвечало мрачному переводу с мансийского – “река мертвых”. Замыкал шествие “черепах” Никита, а впереди него плелась Валерия. Девушка давно выбилась из сил, но не хотела сдаваться. Никите казалось: он слышит, как у нее скрипят зубы, как она вопит, проклинает все и всех и как ей отчаянно хочется взглянуть на таинственных истуканов из камня и написать картину.

Перед выходом из Ушмы Никита строго и откровенно поговорил с Валерией. Девушка ни в какую не соглашалась повернуть назад. Ее уверения в том, что она запаслась совершенно классными лекарствами, все же подействовали на Никиту, и он отступил, взяв, однако, с нее обещание при первых же болях вернуться назад. С тем и пошли.

Месяц май в этих краях самый что ни на есть лыжный. Ночью морозы до двадцати, днем – пять-семь холода. В этот же раз творилось что-то невероятное. Плюсовая температура, яркое, жаркое солнце – хоть раздевайся, ложись на спальник и загорай. Сверху солнце, снизу снег. Ребята давно шли в футболках и тонком трико. Лица розовели от загара. Никита хоть и хрипел вместе со всеми от усталости, тем не менее успевал смотреть по сторонам.

Когда ребята ночевали в Ушме, в горах прошел снег, а в низинах дождь. Приближаясь к Ауспии, ребята обратили внимание на деревья, покрытые тонким льдом. Чем ниже они спускались, тем толще становился лед. А прибрежные кусты, деревья, скалы – все, все вокруг было словно из хрусталя! Каждую веточку, иголочку будто искусно вырезали, отполировали, пустили через них свет, который сиял теперь тысячами малюсеньких солнц. Это была поистине ледяная сказка. Деревья стояли не шелохнувшись. Солнце, набирая силу, все ярче и ярче зажигало эту сказку. Скальные выступы блестели фантастическими самородками невиданных самоцветов.

Не сговариваясь, Никита с Валерией сбросили рюкзаки и схватились за этюдники. Студенты защелкали фотоаппаратами. Но настоящее чудо произошло несколько позже, когда по замерзшему руслу Ауспии прошелся легкий ветерок. Словно волшебник-невидимка пробежал и тронул рукой тысячи веточек-струн, которые отозвались едва уловимым ледяным звоном. Все замерли. Никита даже кисть отложил. Это был фантастический звук фантастического леса. Никита закрыл глаза и, слушая эту мелодию, легко представил себе рай...

Набирал силу ветерок, усиливался звон. Солнечные блики слегка качнулись, потом робко затрепетали и вдруг заиграли всеми цветами радуги.

– Однако пора идти, – бесстрастным голосом сказал Женя, и хрустальная сказка кончилась. Надо было выходить из нее в прямом смысле – подниматься вверх по склону в лесную зону.

Теперь продолжалась другая сказка. Вчерашняя ледяная растаяла, а явилась таежная, с мохнатыми остроконечными елями, которые взметнулись к небу. Многие деревья все еще держали на себе сугробы снега. Прибрежные скалы и огромные камни теперь плакали тонкими ручейками, которые сбегали по ним, образовывая к вечеру стеклянные наросты, а на отвесных местах сосульки, похожие на игольчатые зубы чудовищ.

Буреломы, через которые ребятам приходилось то и дело перелезать, все же давали маломальскую передышку. Пока остановишься, снимешь лыжи, очистишь их от прилипшего снега, немного отдохнешь. После обеда идти стало невозможно. Разбили лагерь и принялись за изготовление снегоступов. Никиту поражала жизнестойкость студентов-горняков. Ребята быстро натаскали с реки черемуховых веток и стали гнуть их на огне, придавая им форму ракеток для большого тенниса. Только вместо сетки из лески они вязали веревки, проволоку, бинты. К вечеру провели испытания и остались довольны своими изделиями. Никита соорудил себе сам, а Валерии делали все вместе. Теперь двухметровая глубина снега была не страшна. Конечно, надо было привыкать и приспосабливаться к новому транспортному средству, но это уже дело времени.

Плотно поужинав, все улеглись с полным убеждением, что завтра удастся наверстать упущенное время и выйти на перевал.

Никита долго не мог уснуть. Увиденное за последние два дня так и стояло перед ним. Он увлекся и, забыв про сон, искал и искал наиболее выразительные художественные средства, через которые попытается передать свои ощущения на плоскости. Вдруг ему показалось, что кто-то его позвал. Никита удивился, прислушался. Нет, все тихо, ребята спали. Его опять кто-то позвал, и, кажется, снаружи. Причем позвали, как ни странно, по фамилии.

Взяв фонарик, Никита вылез из палатки. Никого. Вокруг черные стволы деревьев, через которые таинственно светился фиолетовый снег. Не успел Никита закурить, как его опять позвали. Этот зов шел откуда-то снизу, от реки. По спине Никиты пробежали мурашки. Он помнил, что значит в переводе Ауспия. Однако любопытство взяло вверх, и, надев снегоступы, он начал медленно спускаться к заснеженному руслу. Очутившись на берегу, Никита огляделся. На той стороне реки отчетливо проступал силуэт женщины. Лица не было видно, ветер слегка шевелил длинные полы ее необычной шубы.

– Вы кто?! – громко крикнул Никита. Тишина. Никита спросил громче. Ни звука в ответ. Вспомнил про фонарик – включил. Мощный сноп света ударил в противоположный берег, высветив даже крестики куропачьих следов. Однако на берегу не было никого. Никита поводил фонарем вдоль берега – никого. Выключил свет, и силуэт вновь возник. “Что за ерунда!” Никита опять включил фонарь – никого. “Чертовщина, да и только! Пожалуй, надо попробовать подойти поближе”. Никита осторожно спустился с крутого берега и, не отрывая глаз от силуэта, перешел речку. Было странно, что с каждым его шагом силуэт отдалялся ровно на шаг назад, оставляя между ними прежнее расстояние.

На том месте, где стояла женщина, следов не было. Теперь силуэт находился на склоне, и ветер шевелил подол шубы, трепал волосы. Никита стал подниматься по склону. Снег был плотный, и можно было идти без снегоступов. Сколько бы Никита ни поднимался, силуэт неизменно отплывал назад. Стало гораздо светлее, чем внизу. Высота, на которую Никита поднялся, была уже значительной, когда неожиданно силуэт женщины пропал. Просто пропал, и все, как он пропадал, когда включался свет. “Вот тебе на! И какого дьявола я столько тащился в такую высь!”

Никита отдышался. Повернулся назад и замер от неожиданности. С его места открывалась удивительная и необычная панорама далеких гор, выступающих из-за перевала, который предстояло пройти завтра. Но не столько это ошеломило Никиту, сколько непонятное свечение одной из самых высоких вершин. Свечение было мерцающим и едва заметным. На темном, почти черном фоне неба вершина светилась необычным бордовым цветом. В этом было что-то кроваво-зловещее. Переведя взгляд вниз, Никита невольно вздрогнул, – точно таким же бордовым цветом мерцала среди деревьев их палатка.

Тем временем далекую вершину стало заливать чернотой. Эта чернота медленно ложилась и на соседние вершины, поглощая их, стирая с горизонта. Никита догадался, что идет непогода, и стал спускаться, не переставая думать о странном свечении. Добравшись до палатки, он услышал приглушенный стон Леры.

Согнувшись пополам и обхватив руками живот, девушка каталась по спальнику, тихо постанывая. Рядом валялась ее “классная” аптечка.

– Набери смолы, – еле выдавила из себя Валерия.

Никита бросился искать лиственницу. Пока искал, пока отламывал янтарные капли, собирал необходимое количество, над головой загудело. По вершинам деревьев словно кто-то прошелся. Треск вершин и ветвей слышался повсюду. Однако странным было то, что налетевший ветер оказался очень теплым, точно где-то за перевалом работал гигантский калорифер.

Позже, сидя подле корчившейся Валерии, Никита слушал, что творится снаружи. А там стоял сплошной гул. Помимо гудения и треска веток, он услышал слабенькое журчание под палаткой и частое уханье проседавшего огромными площадями снега. Вскоре Валерия затихла, а потом уснула. Никита уснул лишь под утро.

Когда на следующий день все проснулись и выбрались наружу, снега как не бывало. Кое-где в низинах и лощинах, густо запорошенные лесным мусором, еще серели отдельные клочки, а на открытых местах было чисто. Снизу, со стороны реки, раздавался такой шум, точно бесконечным потоком шла колонна техники – это взбунтовалась Ауспия. Спустившись к берегу, ребята не узнавали узенькую, скромную речушку, накануне тихо мурлыкавшую под толстым льдом. Стаявший за ночь снег превратил ее в огромный мутный шальной поток со сплошными перекатами и водопадами. Берег била мелкая дрожь, которую все чувствовали. Находиться с такой стихией рядом было страшновато...

Валерия собиралась молча, не поднимая глаз. Она складывала свои вещи рассеянно, опасаясь новых приступов боли.

Никита объяснил студентам, в чем дело, и тоже стал собираться в обратный путь. Потом отвел Женю в сторону и рассказал о виденном ночью странном свечении. О силуэте он, разумеется, умолчал. Юный руководитель улыбнулся в ответ, по-дружески хлопнул Никиту по плечу и, громко хохотнув, констатировал:

– Вы, уважаемые художники, – мистики, а мы, надеюсь, наука, и подобные всевозможные явления можно и нужно объяснять с точки зрения законов природы, материальных, подчеркиваю, законов.

На том и расстались. Никита с Валерией отправились домой. А двое парней, оставив лыжи и снегоступы прямо на деревьях и радуясь про себя, что вовремя отделались от балласта в виде столичных художников, бодро пошли к перевалу.

Их начнут искать спустя месяц, искать будут долго, но так и не найдут. По всем признакам, Женя с Игорем, пройдя посуху перевал и обогнув Отортен, спустятся к невысокому водоразделу между истоками речек Сосьвы и Печоры, где окончательно и затеряется их след. Года через два-три в разных местах тайги будут находить отдельные их вещи, но только вещи...

Анатолий заметно обрадовался внезапному возвращению Валерии с Никитой. С одного взгляда на девушку он все понял и, ни слова не говоря, начал готовить лекарства. С час колдовал над какими-то травами, готовил отвары, открывал баночки с отвратительно пахучими жидкостями, мазями, пока все не выложил перед Валерией в строгой дозировке и последовательности.

– И что, это все я должна проглотить?!

– Увы, сударыня, это необходимо, – строго проговорил Анатолий.

– А эта мерзкая жидкость из чего? – Лера брезгливо, на вытянутой руке, держала черный стакан.

– Это медвежья желчь, – спокойно и терпеливо, как школьнице, объяснял Анатолий. – Готовится она из вот такого маленького органа, – он протянул девушке что-то черное, похожее на сухой чесночный зуб.

– Фу, гадость какая! – продолжала кокетничать Лера, прекрасно понимая, что это действительно лекарство, причем весьма действенное.

Анатолий продолжал вглядываться в девушку. Ему казалось, что она стала еще красивее. “Ну и ничего, что заметно осунулась и стала бледнее, зато какие стали глаза – огромные и блестящие”, – как и в прошлый раз, его сердце то замирало, то щемило от переполнявших чувств. И чем больше он восхищался Валерией, тем острее ощущал, как она отдаляется от него.

– Значит, вы художники?! – кхекнув, криво улыбнулся Анатолий.

– Разве так смешно быть художником?! – вскинула бровь Валерия и уставилась на парня холодным взглядом.

– Да нет, я о своем, – закрутил головой Анатолий, словно отказываясь от своих слов, – я тут, – он кивнул на бревенчатую стену, за которой было клубное помещение, – сцену размалевал. Выходит, тоже художник. Хотя раньше никогда в руках кисточек не держал.

– А как же рисовал?! Что за сюжет? – вяло спросил Никита со своего места. Ему было забавно, что же может получиться у человека, впервые взявшего краски и кисть.

– Сюжет?! А черт его знает, – опять криво заулыбался Анатолий, – так, о своем. Ну ладно, вы устраивайтесь, а я пойду договариваться с хозяином насчет машины на завтра, – было заметно, с каким трудом он отрывается от Валерии и покидает клубный пристрой.

Никита вновь почувствовал тревогу. Она шевельнулась где-то под сердцем. Почувствовал близость и неизбежность беды. “Странно, что же должно произойти?!” – думал Никита, забыв про сон.