Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Сон

Было уже совсем темно, когда они добрались до дома. Топчан, на котором лежал отец, был убран к дальней стене, а у чувала теперь стоял длинный черный стол, по обе стороны которого вытянулись две широкие лавки.

Нюра бесшумно, словно тень, заметалась в полумраке. Сначала она кинулась разводить огонь, потом к посудным полкам, осторожно звякнув металлом. В следующее мгновение она уже была во дворе. Потом снова к огню, к берестяным емкостям, столу, что-то резала, крошила в кипящий котел, наливала, хрустела...

Не прошло и получаса, как стол был заставлен едой.

– Слушай, откуда все это? – Никита обвел глазами стол. – И так быстро и ловко!

– Как откуда, – разливая черный чай по огромным кружкам, устало проговорила девушка, – еда обычная. Рыба, мясо, ягоды – этого всегда в достатке, а вот с мукой, солью и сахаром часто перебои. И потом, у манси принято помогать родственникам и соседям. Когда ты был в сопках, мне Сайнаховы, мамины братья, принесли рыбу, оленью ногу. Утром они хора закололи. Здесь никого голодом не оставят. Последним поделятся.

Никита набросился на еду. Особенно ему понравилось полусваренное мясо. Нарезанное маленькими кубиками, оно всего на несколько секунд опускалось в кипящую воду и тут же доставалось большой деревянной поварешкой. Доставалось и укладывалось на длинную тарелку.

Сначала Никита с недоумением смотрел на сестру, дескать, она явно что-то забыла, а именно как следует проварить, но, проследив, как аппетитно девушка сама все это ест, попробовал. Попробовал и обалдел. Снаружи мясо слегка проварилось, а внутри оставалось сырым. Надкусывая мясной кубик, ощущал удивительное сочетание сырого с вареным. Кровяной сок с бульоном и обильной зеленью, главным образом диким луком, придавали невероятный вкус. Никита был потрясен изысканностью блюда.

– Это еще и полезно! – наблюдая за братом, сказала девушка. – Зубы никогда не выпадут, – добавила она, улыбаясь.

Никита подналег.

– А это, – сбегав на улицу и поставив на стол широкую деревянную тарелку, загадочно проговорила Нюра, – как у вас говорят – десерт! Таймень с душком.

Над столом поплыл такой запах, от которого его зашатало.

– Что? Какой... – Никита не успел договорить и схватился за нос. – Ты что придесла?! – продолжая сжимать нос, выкрикнул Никита. – Убери! Чечас же убери!

– Ничего, ничего, – смеясь, ответила девушка, – пообвыкнешь. Поначалу все так, а потом за уши не оттащишь.

И действительно, через пару минут Никита вовсю отмахивал ложкой. Мягкое, точно фарш, мясо рыбы он черпал ложкой прямо с рыбьей кожи и отправлял в рот, жмурясь от удовольствия.

Нюра что-то говорила, говорила, а Никита ел и слушал, но не понимал. Его качнуло, и он медленно повалился на шкуры. Сон уже нес его по своему сонному пространству неизвестно куда.

...Сначала Никите показалось, что он снова попал на озеро Щучье, однако на этот раз скальные стены были более отвесны, их темно-серый цвет кое-где переходил в черный, а вместо воды был туман! Вершин не было видно, они уходили в небо. А вот туман был более чем странным. Он не стоял, как это обычно бывает, а стекал откуда-то сверху. Туман надвигался на Никиту, прижимал его к ближайшей скале, перекрывая пути отступления. Еще одна особенность тумана заключалась в том, что он был ступенчатым, слоеным и напоминал замерзшую наледь на речном перекате.

Первый, самый нижний его слой вскоре достиг колен Никиты и не окутал их, а уперся и стал давить. Никита нагнулся и потрогал его рукой. “Невероятно!” – туман оказался твердым и крепким. Никита постучал по его поверхности кулаком, в ответ он глухо загудел. Тогда он поставил на него ногу и... встал. Туман держал его.

Между тем первый слой тумана достиг скалы и остановился. Медленно и плавно стал наплывать второй слой. Никита уже смелее поставил на него ногу и снова поднялся. Последовал третий уровень, четвертый, пятый. Никита продолжал подниматься по слоям, точно по ступеням, все выше и выше.

Подниматься было легко. Он заметил, как плавно меняется ландшафт слоев. Они выгибались, перетекали из одного в другое, становясь то тоньше, то толще, то нагромождались детскими пирамидами. А то и вовсе возникали некие вздутости, напоминающие что-то, но едва Никита концентрировал на этом внимание, как образ пропадал, а на его месте возникала дыра, через которую можно было видеть внизу землю, ручьи, речки, каменные гребни...

Он продолжал подниматься, догадываясь, что возникающие и пропадающие образы – это Пасын Торум, духи Светлого мира, как говорила Нюра, которые обычно наблюдают за ними сверху.

Постепенно, по мере продвижения вверх, туман становился светлее, пока не засветился с такой яркостью, что смотреть вперед было уже невыносимо. Столь же неожиданно засветились мягким теплом вершины гор, с которыми Никита поравнялся. Их острозубые окончания походили на гигантские щетки горного хрусталя. Они не столько светились сами, сколько, пропуская через себя свет, преломляли его, раскрывая на фоне голубого неба широчайший веер цветовой палитры. От этой красоты Никите было трудно отвести глаза. Он вбирал в себя эти сказочные небесные тона. Дальше было еще более манящее, загадочное, сияющее.

Никита давно уже был выше гор, он брел в таком насыщенном ярким искристым светом пространстве, что у него текли из глаз слезы. Он чувствовал, что вот-вот должно произойти что-то необычное.

Над клубами тумана он увидел золотистые лучи. Никита подумал было, что это солнце, но солнце было в другой стороне. За лучами показалась дуга, от которой и исходили лучи. От сияния этой дуги Никита зажмурился. Она росла, ослепительно блестя.

Точно во сне Никита сделал еще один шаг и еще, пока вдруг не рухнул на колени и не зашептал то, что никогда даже не слышал, что могло быть в генетической памяти: “Отче наш... – шептал Никита, – да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли...” – Он запнулся. Попытался снова начать, но вновь осекся.

И вдруг Никита засомневался во всем, что видит. Засомневался всего-то на мгновение... Но этого хватило, чтобы твердый туман превратился в воздух, в ничто...

Никита опять падал. Летел вниз, навстречу острозубым вершинам. “Господи, помилуй меня!..” – кричал Никита, пытаясь повернуться в воздухе, чтобы не наскочить на скалы. И увернулся. Пролетел дальше и рухнул во что-то темное, мрачное, холодное. Удар был не сильный и не болезненный. Никита очнулся.

– Не ушибся? – над ним склонилась Нюра. – А я вот думаю, отчего люди с кроватей падают? – она улыбалась. Пахло чем-то ароматным и вкусным.

Однако Никите было не до еды. Поднявшись с каменного пола, он снова залез на топчан и укрылся медвежьей шкурой. Только что виденный сон был явно не случаен. Зарывшись в густой мех, Никита предался размышлениям. В переполнявших его ощущениях было что-то новое, необычное и непривычное. Чувствовалась усталость, но усталость была иной, скорее возрастной, чем просто физической. Будто он резко постарел, будто ему вдруг стало лет пятьдесят или более. Что-то произошло и с головой, словно она вдруг стала другой. Мысли текли иначе, мягче, рациональнее, лаконичнее. Было интересно размышлять широко, масштабно.

Весь день он напряженно думал. Молча встал, умылся, поел. Никита последовательно и скрупулезно анализировал все, что с ним произошло за последние дни.

“Итак, в этой странной долине я не случайно. Странность данной территории заключается в том, что здесь, в этом месте Северного Урала, наложились один на другой два компонента. Первый и главный – геокосмический, если так можно выразиться, то есть по сути природный. И второй, это социокультурный – мифологическое мировоззрение вогулов-манси. То есть некая особая энергетическая зона, которую отец условно назвал “узлом связи” или точкой контакта сферы земли и сферы разума...”

Библиотека

– Нюр, расскажи мне об отце, – неожиданно попросил он сестру за вечерним чаем, – получается, что я его совсем не знаю. Помню только, как он учил меня рисовать. Огромный, рыжий, бородатый, сильный и добрый.

Девушка улыбнулась. Ее глаза засветились теплотой и любовью.

– Он действительно был невероятно добрым и сильным. Мама его очень любила. В каждом движении, жесте, даже в голосе – во всем чувствовалась ее любовь к папе. Когда мама умерла, папа сорок дней не говорил ни слова. Он тогда сильно постарел. Все перебирал, щупал мамины вещи, что-то говорил, даже тихо пел. Тогда он еще больше стал пропадать там, под землей.

Нюра надолго замолчала, а Никита не решался тревожить ее.

– Я с самого детства гордилась им, – вновь засветилось лицо девушки. – Казалось, он знает все. С ним было очень интересно. Чтение книг всегда было маленьким праздником. Он научил меня видеть мир. Я закрывала глаза и представляла. Новая книга для меня всегда являлась открытием. Сначала книги привозила мама. Они были очень старые, некоторые на старославянском. Потом, когда все было прочитано, мы стали выписывать. Я тебе об этом уже рассказывала. Папа даже глобус смастерил.

– Как смастерил?

– А так. Нарисовал конструкцию. По ней Прошка Анямов сделал из деревянных реек каркас, а мы из бумаги и клея смастерил Землю. Но главное, папа совершенно точно, хоть и на ощупь, изготовил все горы, которые есть на Земле. Урал, Антарктиду, Памир, Кавказ и так далее. Он вычислил энергетические узлы, которые приходятся на разломы коры, шрамы, как он говорил. Но об этом ты сам узнаешь, и гораздо подробнее.

– Слушай, Нюр, а как и кто построил это жилище? – Никита не решился это странное место, вернее сооружение, где они находились, назвать домом.

– Ну, это интересно, – вновь просветлела девушка. – До моего рождения они с мамой сначала жили там, – она неопределенно махнула рукой в сторону двери. – А когда обходили Ялпын ма – эту Священную землю, то вот здесь, – девушка топнула ногой, – на этом самом месте, на огромном скальном карнизе, папа остановился и, глядя в сторону долины, вдруг сказал маме, что он видит вход в Нижний мир. Представляешь, он подробно его описал. Кроме того, назвал количество сопок, описал, как они выглядят на восходе и в вечернее время, назвал это место первой ступенью в “Мир разума”. Он сказал что здесь, на этом карнизе, самое теплое и уютное место во всей долине. И это на самом деле так. До родника шагов пятьдесят. Оленья варга рядом. А главное, он и зимой, и летом выходил на площадку и “смотрел” на долину. Назвать это домом, наверное, трудно, – Нюра обвела взглядом стены, – но для меня это дом. Я здесь родилась и выросла. Да что я тебе рассказываю, пошли, я тебе все покажу.

Держа перед собой керосиновую лампу, Нюра отправилась показывать дом.

– Это мастерская, – переступив невидимый порог, проговорила девушка. – Здесь папа смастерил все, что есть в доме. Я часами наблюдала за ним, и всегда создавалось впечатление, что никакой он не слепой. Вот здесь его инструмент, – девушка махнула рукой в сторону стены, на которой блеснули металлом различные стамески, ножовки, линейки, угольники... – Бывало, мы с ним чуть не сутками что-нибудь мастерили. Я делала разметки, он строгал, пилил, клеил.

– А теперь я тебе покажу главное, – загадочно проговорила Нюра и повела брата по узкому длинному коридору, одна из сторон которого была каменной, а другая – сбита из тонких, плотно подогнанных жердей. Когда они дошли до конца коридора, Нюра взяла лампу в левую руку, а правой откинула сначала один, а за ним и второй полог из плотной тяжелой ткани. Во всем доме была только одна дверь – входная. В остальных случаях комнаты перегораживались между собой двойными пологами.

Никита вошел следом. Это было пространство непонятного размера и конфигурации. Керосинка не могла до конца высветить ни его стен, ни потолка, ни даже пола, убегающего в черноту.

– Это, – торжественно произнесла девушка, – и есть самое главное помещение в нашем доме. Библиотека!

Слева от входа на громоздкой подставке разместился шар с рельефной поверхностью.

– Это и есть тот самый глобус? – спросил он Нюру.

– Он самый! – не без гордости ответила та.

Никита не удержался и стал водить руками по поверхности шара. В полутьме, как ни старался, он не узнавал на ощупь ни материков, ни морей, ни океанов. А вот горы, которые выпирали на гладкой поверхности сферы, кажется, узнавал, особенно Урал, который бугристым шрамом застыл на ее крутом боку.

– Да-а, впечатляет! – наконец выговорил он. Его действительно удивила столь тонкая и кропотливая работа отца. Он не сомневался в точном соблюдении масштаба и пропорций ландшафта Земли.

Справа, у стола ручной работы, с одной стороны стоял высокий стул с подлокотниками, с другой, напротив, просторное кресло, закинутое огромной медвежьей шкурой. Вот это кресло, пожалуй, и было главным предметом помещения, если не считать шара-глобуса и широкого камина.

– Папино кресло, – с теплотой проговорила Нюра, видя, что Никита задержал на нем взгляд. – Здесь я читала ему, – поставив на стол лампу, добавила она. – А он слушал и рассуждал.

– Можно? – Никита кивнул на кресло.

– Конечно, – Нюра присела на краешек стула, а руками стала гладить доски стола, точно извиняясь за долгое отсутствие.

Никита погрузился в кресло. Шкура вобрала его в себя, завернула, утопила.

– Слушай, ты говоришь – библиотека, а книги-то где?

Девушка порывисто встала и, пройдя в темную глубину пространства, стала шуршать и поскрипывать чем-то невидимым. Никита догадался, что сдвигается длинная ширма все из той же драпировочной ткани.

Через минуту, когда Нюра зажгла вторую лампу и высветила остальную часть пространства, брови Никиты полезли вверх. Из полумрака торцами к нему смотрелись более десятка внушительных книжных стеллажей. Они, как корабли на пирсе, застыли в стройной шеренге, маяча алфавитными табличками, точно флажками.

Нюра повела свободной рукой, как это делают экскурсоводы:

– Это теперь и твои книги.

– Невероятно! – вновь проговорил Никита. – Ньютон, Лейбниц, Мах, Эйнштейн, – ничего себе! Одоевский, Федоров, Соловьев, Флоренский, Бердяев, – читал он торцы книг. – Обалдеть, здесь, у черта на куличках!.. Циолковский, Вернадский, Сухово-Кобылин... фантастика!.. – он медленно продвигался вдоль стеллажей, продолжая вслух читать корешки изданий: – Смотри-ка, и журналы – “Химия и жизнь”, “Строительство и архитектура”, “Техника – молодежи”, “Наука и жизнь”... Вот это да! Чехов, Гоголь, Пушкин, Мамин-Сибиряк, Достоевский, Гете, Тютчев!.. Вы что, и художественную литературу читали? – Никита повернулся к Нюре.

– А как же. Особенно Пришвина, он больше всего нравился папе. Книги о природе – главные книги. А Чехова я читала, когда ему нездоровилось. Не знаю почему. Последний стеллаж отдан сказкам, мифам и легендам народов мира.

– Ого, вот это книжица! – Никита вытащил из плотного ряда книгу с потрепанными углами и, открыв ее почти в самом начале, стал читать:

– “...Биологическому виду, который по космическим меркам только что встал на ноги, предстоит решить грандиозные задачи. И все же, за последние триста лет, переходя от классической к релятивистской, а затем к квантовой реальности и нацелившись теперь на исследование объединенной реальности, наши умы и инструменты охватили грандиозный свод пространства и времени, приблизив нас к пониманию мира, оказавшегося искусным мастером маскировки. Продолжая медленно раскрывать тайны космоса, мы приближаемся к истине. Исследования уже далеко продвинулись, но многие чувствуют, что наш человеческий вид только выходит из состояния детства...” Во дает! Кто это? – Никита посмотрел на обложку. – Грин. Да-а, если это все не то что прочитать, а хотя бы пролистать, и то с крыши спрыгнешь!

Глядя на брата, Нюра загадочно улыбалась.

– Кстати, а что отец про Вернадского говорил? – Никита вернулся к первому стеллажу и вытащил искомую книгу. – О, да тут закладки.

– Это для тебя, – тут же отозвалась Нюра. – Во всех книгах закладки. Так папа велел мне сделать, чтобы ты зря время не терял.

– “Происхождение человека и эволюция разума”, – прочитал Никита. – Ничего себе! А вот еще – “Научная жизнь как планетное явление”, – охренеть! “Химическое строение биосферы Земли и ее окружения”. “...В целом биогеохимическая энергия – это свободная энергия, образуемая жизнедеятельностью природных организмов (живого вещества)... – Никита стал монотонно читать строки, подчеркнутые карандашом. – С возникновением человека разумного, живое вещество явило такой небывалый по сложности и силе вид энергии, который стал вызывать не сравнимую с иными формами миграцию химических элементов...” – Никита оторвался от книги и посмотрел на Нюру. – Это же галиматья какая-то!

– Дочитай абзац и все поймешь, – мило улыбаясь, посоветовала девушка.

– “Однако отличительным “видовым признаком” человека стала форма энергии, “связанная с разумом”, настолько неудержимо растущая и эффективная, что явилась “новой формой власти живого организма над биосферой...”

Никита снова оторвался от книги и непонимающе посмотрел на сестру.

– “...Дающая возможность “целиком переработать всю окружающую его природу”, переработать – преобразить и одухотворить, что и является основной целью нового творческого и духовного эона бытия – ноосферы”, – закончила девушка по памяти.

У Никиты открылся рот от удивления:

– Так ты все это на память... все помнишь?!

– Ну что ты! В основном, главное. А ты как раз главное читал, и самое простое. Дальше будет сложнее.

– Ничего не понимаю! – Никита чувствовал себя дураком. – Скажи на милость, а что это за словечко такое – “эон”?

– Эон с древнегреческого – Век, Вечность, – ответила Нюра.

– Застрелюсь! – Никита громко захлопнул книгу.

– Э-э-э! Ты осторожнее. Это еще Артемию читать.

– Какому Артемию?

– Как это какому? Твоему сыну, моему племяннику! – с вызовом закончила улыбающаяся Нюра.

– Ой, все! Все! Больше не могу! Крыша, где моя крыша?! – Никита шутливо схватился за голову.

– Ничего, ничего, это как с “душистым” тайменем. Сначала тошнит, а потом не оттащишь. Первую книгу осилишь, и пойдет... А втянешься, во вкус войдешь, без чтения дня не проживешь.

– Но тут же столько, что и за две жизни не перечитаешь.

– Перечитаешь, – спокойно и деловито ответила девушка. – За три года все перечитаешь.

– За каких три года?!

– Календарных. За одну тысячу дней примерно, не считая выходных, – глядя на брата в упор, проговорила сестра.

Никита насупился. Опять за него решали. Отец велел даже закладки сделать в книгах на нужных местах.

– Павел, – вновь заговорила Нюра, – сегодня тебе осталось еще раз удивиться, после чего сядем рядком да поговорим ладком. Готов?

Никита пожал плечами, дескать, что спрашиваешь, если все равно будет по-твоему.

– Пошли, – Нюра взяла лампу и повела Никиту между стеллажей дальше в глубину библиотечного пространства. Через десяток шагов она велела Никите остановиться и закрыть глаза. Никита подчинился. И вновь зашуршал занавес. Небольшая пауза, и через закрытые глаза Никита почувствовал, как стало светлее. Значит, Нюра добавила огня. “Что она замыслила?” – думал Никита, добросовестно жмурясь.

– Смотри! – раздалась наконец команда. Никита открыл глаза и ничего не понял. Из неглубокой каменной ниши на него с недоумением смотрела богиня Калтась. Царственная поза, вздернутый подбородок, полуопущенные веки, изумрудины глаз, чуть капризные губы, которые готовы были сказать Никите что-то значительное и важное. В ногах у богини шевелились силуэты людей, а скалы вокруг переливались перламутровыми мхами.

– Узнаешь?

– Что?

– Картину узнаешь? – снова донеслось до слуха Никиты.

– Какую картину?!

– Свою, какую же еще! Дипломную работу, – Нюра глядела на Никиту с недоумением.

Никита смотрел на знакомое видение, до боли ставшее родным и близким, и не мог оторваться. Видение было живым. Оно дышало, смотрело, менялось в лице, и было, несомненно, материальным.

– Эй! – Нюра помахала перед лицом Никиты ладошкой. – Ау-у!

– Нет! Не может быть!.. Это не я! Я так бы не смог! – через минуту произнес Никита.

– Твоя, Павел, чья же еще, – посерьезнела Нюра. – Но твоя следующая работа будет лучше. Здесь, – девушка подошла ближе к полотну, – мощный энергетический накал. То есть работа излучает огромную энергию. Энергию, вложенную в нее автором, умноженную на содержание. Обыкновенный, неподготовленный зритель не готов воспринимать ее адекватно. Изображение дрожит в его глазах, становится живым, – Нюра развела руками. – Это папино заключение. Так происходит со многими намоленными святынями, говорил он. Светятся и оживают христианские иконы, главным образом православные. Папа очень хотел, чтобы ты через свою дипломную работу понял, что с тобой свершилось чудо. Понял, что своей работой ты опередил время, создал то, чего еще никому не удавалось. Но ты пока не понял, ты лишь почувствовал. А теперь пришло время понять и поверить. Просто поверить.

– Зачем? – Никита вернулся в кресло и теперь утопал в глубоком мехе.

– А затем, чтобы ты создал настоящее художественное чудо.

– Зачем?! – воскликнул Никита. – Для кого? Здесь же никого нет!

– Папа говорил, что он нашел дверь, – Нюра сцепила пальцы, – ведущую в будущее, в иное измерение, иной мир... В книгах об этом написано. И ты сделаешь ключ к этой двери.

– И что дальше? – Никита весь подобрался, готовясь услышать неслыханное.

– Артемий, твой сын, откроет эту дверь и войдет в этот мир разума.

– Зачем? – у Никиты перехватило дыхание и, казалось, остановилось сердце.

– Чтобы узнать, что будет с людьми, Землей. И что надо делать, чтобы люди жили долго и счастливо. Три ступени, – продолжала она ровным голосом, – Нижний, Средний и Верхний миры – это, говорил папа, переход из мира конечного в мир бесконечный. Мы рождаемся, и первое, что видим, лежа в люльках – это потолок. Самый разный. У кого каменный, если родился в пещере, или деревянный, если в избе, или железобетонный, крашеный, беленый и так далее. А маленький северянин, рождаясь, видит из люльки – небо! Голубое днем и звездное ночью. Потому что у него вместо потолка отверстие в чуме, дымоход, который открывает ему бесконечность космоса. С самого детства он привыкает к этому и не боится неба, как мы, а считает его крышей своего дома, общается с ним, наконец, одухотворяет его.

Под ногами у северян вечная мерзлота. Это примерно пятьсот метров в глубину. Бесконечность – это жизнь, а смерть всегда конечна, – закончила с некоторой печалью Нюра.

– Подожди, подожди, – завозился в кресле Никита, пытаясь принять более значимую позу, – а отец не говорил, что если у северян все замечательно и с экологией, и с нравственностью, с космосом, который они знают с рождения, ну и так далее, то почему бы не им и делать эти “ступени”, которые он предлагает? Или подключить науку?

– Ну, вот мы и подошли к главному, что должно приоткрыть завесу в твоем непонимании. Начнем с того, что цель, которую поставил перед собой папа, – это, как он говорил, практический контакт с миром разума, или ноосферой. Для того чтобы заглянуть в будущее. Опять же, со слов папы, наука – это безнравственная и в высшей степени капризная барышня. Она корыстна, алчна и завистлива. Величайшие открытия замечательных ученых легко и быстро превращаются из плюсов в минусы. И ничего с этим не поделаешь. Так человек устроен. И все идет к тому, что люди уничтожат друг друга и жизнь на Земле перестанет существовать. – Нюра перевела дыхание. – Это я так, из папиных размышлений вслух. Наука никогда не сможет просчитать, а тем более реализовать баланс природы и человека, человека и человека, человека и Космоса. Это невозможно. А возможно будет, когда духовное станет доминировать над материальным. Когда наступит гармония во взаимоотношениях. Когда эмоционально-чувственное восприятие действительности будет нормой. Когда править миром будет Красота! На вопрос “А где польза?” папа отвечал, что нет никакой пользы. Это в так называемом цивилизованном мире есть такие понятия, как польза, политическая целесообразность и экономическая выгода. Здесь нет ни пользы, ни выгоды, здесь вера в бесконечность, в бессмертие! Творчество бескорыстно по природе. Искусство создает красоту, которая стремится к гармонии. Поэтому чудо может случиться только через искусство, силой таланта и гениальности художника. Предпосылки есть – священная долина. Дело за художником. Нюра поднялась и стала бесшумно ходить за спиной Никиты.

– Почему это не может сделать местный художник, ханты или манси? – продолжила она тише и менее эмоционально. – Как опять же говорил папа, будущее за новыми культурами, за новыми людьми, которые рано или поздно заселят эти края. Художник должен быть оттуда, от вас. Почему выбран ты? Потому что ты сын своего отца. Ты стал настоящим художником. Прошел испытания, какие были тебе предназначены. Ничего случайного не было. И вот ты здесь. Осталось понять людей, живущих на этой земле. Научиться смотреть на мир их глазами, мыслить, как они, и тогда откроются тайны, о которых ты даже не подозреваешь. Три года тебе придется прожить жизнью оленевода, рыбака и охотника. Тебя будут допускать на все самые священные и закрытые обряды и ритуалы. Ты будешь беседовать с шаманами и прорицателями. Ты узнаешь обо всех мифах и легендах манси. Тебя научат камлать, превращаться в лягушку или зайца, волка или медведя. Ты научишься понимать природу, настроение людей, говорить на языке зверей и птиц... Когда вернешься, женишься на подросшей Евдокии и вырастишь сына. И следующие три года проведешь в библиотеке. За шесть лет ты должен узнать ровно столько, сколько знал папа. Ты разгадаешь тайну карты. Определишь место космического луча и вокруг него создашь храм, в котором соберешь пантеон новой религии Севера. Этот храм и будет второй ступенью – Средним миром. Создавая храм, ты поймешь неразрывную связь всех миров, от нижнего уровня до седьмого. Тогда у тебя не будет вопросов о полезности работы. А наука потом все расставит по своим полочкам и сделает выводы. А может, в этом не будет необходимости. Главное, чтобы открылась дверь в будущее. Папа подставил тебе плечо, ты подставишь Артемию. Он будет первым, кто войдет в новое измерение.

Нюра буквально упала в кресло. Она вся дрожала.

– Кажется, я все сказала, что наказывал папа.