Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Денежкин Камень

Захаров сдержал слово и включил Никиту с Валерией в состав студенческой экспедиции, отправляющейся в начале августа на Северный Урал. Никита собрался быстро, Валерия была собрана еще в Москве. Знакомиться с участниками экспедиции пришлось уже в поезде. В группе были не только студенты и аспиранты, но и преподаватели. Вместе с Никитой и Валерией всего оказалось двенадцать человек, или как они определяли, на три палатки.

Студенты-геологи были приятно удивлены, что вместе с ними на Север отправляются художники из Москвы. Кроме того, их представил сам ректор Захаров.

Помимо огромных рюкзаков, москвичи несли на себе впечатляющих размеров этюдники, пакеты с картоном, альбомы и другие дополнительные принадлежности для живописи. Поэтому гостей принялись опекать сразу и все.

Прибыв на конечную станцию небольшого городка с красивым названием Североуральск, группа пересела на маленький рейсовый автобус, который повез их дальше. Наблюдать, что там за окнами, не давал мелкий, ровный дождик, который начался еще под Серовом. Окна были забрызганы грязью, поэтому и Никита, и Валерия вскоре задремали, то и дело вздрагивая на ухабах, раскачиваясь из стороны в сторону.

Таежное село, куда часа через два привез их автобус, поразило Валерию. Когда она вышла из машины и огляделась, первое, что пришло в голову, – ее привезли лет на сто в прошлое. Несколько десятков черных домов, огороженных изгородями из жердей, прижались к склону сопки. К ним со всех сторон подступили могучие кедры, некоторые, перешагнув через заборы, стояли в огородах, дворах, на поскотинах. Тяжелые, лохматые тучи окутывали и саму сопку, и вершины деревьев. Посредине села на скальном выступе стояла деревянная церквушка без колокольни, с облупившейся краской.

Первыми к приезжим подошли мокрые, грустные собаки, вяло помахивая грязными хвостами.

– Это как декорации к старинному фильму, а, Никита?! – продолжая вертеть головой, восторженно восклицала Валерия.

– Да-а, красиво! И называется сие село – Всеволодо-Благодатское! – услужливо отозвался за Никиту кто-то из студентов.

– Бывшая дача дворян Всеволожских, – добавил кто-то еще.

– Как дача? – Валерия округлила глаза.

– Имеется в виду участок горнозаводского хозяйства. – Это уже сам Виталий Павлович Сосновский взялся пояснять столичной художнице. – В тысяча восемьсот двадцать седьмом году Всеволод Андреевич Всеволожский купил эти северные земли на право добычи здесь золота у графа Строганова.

– У какого Строганова? Не у того ли Строганова, в честь которого названо наше училище? – Глаза Валерии еще больше округлились.

– У того, у того, – буднично ответил руководитель группы и снова нырнул в автобус за вещами.

– Ого-го! Слышь, Никита?! – Валерия уже по-другому смотрела на почерневший поселок. – Немыслимо! Волшебно!

– Волшебно будет, когда дождь закончится и на небе появится солнышко, – ответил кто-то из ребят.

– Да ну вас, тогда сказка пропадет.

Попасть из полуторамиллионного города в маленькую деревеньку – событие серьезное. Взгляд Валерии то и дело цеплялся то за одну деталь деревенского уклада, то за другую. Вот старая телега без колес, заросшая крапивой, словно взывала своими вздернутыми оглоблями к ним, – то ли моля о сочувствии, то ли напоминая, что все на земле тленно. А рядом, вальяжно привалившись к забору, поглядывали два тележных колеса, одно почти без спиц, а другое и вовсе без ступицы. Черные, с медным отливом стены домов, ворот, пристроек. Детские санки у ворот – летом?.. А вот и сами детки во взрослых обувках, шмыгая носами, осторожно подбираются к автобусу.

– Здрасьте! – хором здороваются они и, не зная куда девать неуклюжие руки, то прячут их под одежду, то почесывают мокрые головы.

– Здравствуйте! – отвечают гости

– А вы из города? А у вас есть рыболовные крючки или блесенки? А вы в школе будете ночевать?

Первыми здороваются и немногочисленные взрослые, особенно старики. Приостанавливаясь перед приезжими, они кивают и прикасаются к козырькам своих кепок.

– Слушай, а мне здесь нравится! Никита, ты посмотри, какие у них лица, обалдеть, честное слово! А деревья-то, деревья, как они, говоришь, а-а, кедры, вот это красавцы, я таких еще не видела! – Валерия светилась, не замечала ни дождя, ни сопливых детишек, ни грязи под ногами. – А от стен будто тепло идет, хочется руки погреть!

Однако, когда утром, чуть свет, наскоро позавтракав и взвалив на себя поклажу, тронулись в путь, девушка приуныла. Раскисшая, изъеденная канавами дорога была точно намыленной. Никита с Валерией то и дело въезжали в лужи. Остальные шли уверенно: сказывалась выучка и подходящая обувь. Но настоящей бедой были комары. От них страдали все. Сверху на капюшоны лил дождь, в глаза, нос, рот лезли комары, спина, шея, затылок были мокрыми от пота.

Съехав в очередную лужу чуть не по колено, Валерия едва удержалась, чтобы не сорваться в проклятиях. И часа не прошли, а ей все эти красоты осточертели. Сжав зубы, она тихо проклинала комаров, дождь, скользкую дорогу и вообще все на свете вместе с Никитой. Каждую минуту она готова была повернуть назад. Нет, сначала она выскажет все, что думает, этим мазохистам в штормовках. Что за мерзкий край этот Северный Урал! Как можно тут жить?! И не люди здесь живут, а дебилы какие-то, дикари! Неужели не понимают, что они все еще в каменном веке?!

Валерию уже качало из стороны в сторону, она собралась остановиться и накричать сначала на Никиту, но ее опередил Сосновский:

– Шабаш, ге-олухи и уважаемые ху-дожники, – весело крикнул начальник и первым сбросил с себя рюкзак, – привал, чай, кофе.

Не успели Валерия с Никитой отдышаться, как возник небольшой, почти бездымный костерок, а над ним повис черный от копоти котелок. Вскоре Валерия с наслаждением вливала в себя горячий кофе и чувствовала, что успокаивается и обретает силы.

Тем не менее, когда к вечеру впереди показались черные избы, Валерия была готова расплакаться. Давно заброшенный приисковый поселок Сольва, конечная точка их путешествия, как объяснил руководитель, представлял грустную картину. Полуразрушенные избы походили на жалких, промокших бомжей.

Отыскав более или менее подходящую избу, группа наконец-то сняла снаряжение и стала готовиться к отдыху. Валерия перестала ощущать окружающее. С нее сняли рюкзак, посадили к огню, а что было дальше, она помнила смутно. На ходу засыпая, она что-то ела, пила, потом повалилась на что-то мягкое, теплое и сухое и окончательно уснула.

Утром все ее тело стонало от боли. Дождь продолжал идти. “Третий день! Кошмар! Как все мерзко вокруг! А студенты веселятся, точно на юг загорать приехали!”

– Как самочувствие, барышня? Как спалось? – взглянув на Валерию, бодро проговорил Виталий Павлович. – Не унывайте, дорогая моя, к вечеру будет сухо и солнечно.

– Вы с ним договорились? – не совсем любезно ответила Валерия, кивнув на серое небо.

– Наука говорит, наука, милая, – не замечая настроения москвички, ответил руководитель, – после завтрака Сережа и Женя могут сводить вас с Никитой на вершину Денежкиного. Настоятельно рекомендую. Не пожалеете.

– Какой Денежкин? Я умру через десять минут, а вы...

Тем не менее хороший завтрак и улыбки ребят сделали свое дело: Никита и Валерия решились на восхождение. Если бы Валерия видела, куда ей предстоит подниматься, то не пошла бы ни за что. Но склон горы в сплошных тучах едва угадывался, и она согласилась, думая, что минут через двадцать – тридцать вернется обратно и отоспится.

Вышли налегке. Плавный подъем начался сразу. Через несколько сотен шагов их окутал плотный туман. Подниматься стало сложнее. Однако карабкаться по мокрым, заросшим мхом камням, густому голубичнику и путавшему ноги стланику Валерии отчего-то понравилось. Было легко. Не давил на плечи ужасный рюкзак, не бил по коленям этюдник, и комаров было немного. На первом перевале стало светлее, прекратился дождь. А вскоре сквозь туман стало робко пробиваться солнце. Валерия воспряла духом и пошла еще энергичнее. Солнце становилось все ярче и четче. Значит, прав был Виталий Палыч, погода меняется. На камнях появились размытые тени ребят, а туман стал легким и прозрачным.

И вдруг гигантское белоснежное одеяло опустилось к ее ногам, открыв невообразимо голубое и чистое небо над головой. Валерия замерла – под ее ногами величаво ворочался океан туч! Это было фантастично. “Как в “Солярисе” Тарковского”, – мелькнуло в голове.

– Лер, пошли, до вершины рукой подать!

– Пошли, пошли! – ответила Валерия и ринулась вслед за ребятами. Остаток пути, крутой и скалистый, она преодолела словно на крыльях.

Стоя на самой высокой точке скалистого островка среди туч, все четверо не могли вымолвить ни слова. Грандиозность и великолепие подавляли желание не только говорить, но и думать, шевелиться, даже дышать! Именно в такие моменты, когда над тобой только вечность, к человеку приходит самое главное, к чему он всю жизнь идет, – смысл жизни.

– Ник, – наконец тихо проговорила Валерия, – подари мне все это...

...Когда Захаров напомнил о возможности попасть с группой студентов и преподавателей на Северный Урал, Никита тотчас согласился и стал готовиться. Его не пугали ни погода, ни дорога, ни условия, в которых предстояло прожить две недели. Ему хотелось даже более сурового испытания, острых ощущений, близких к тем, что рассказывал Захаров. Никита не видел настоящих гор. Ему было непонятно, почему отец так был привязан к Уралу, откуда у него такая страсть к Северу. Что его так манило сюда?

Всю дорогу Никита вглядывался в таинственный сумрак мокрой тайги, черные, кривые избы, в лица деревенских жителей. Поднявшись сюда, на одну из высочайших вершин Урала, он обомлел. Никита подозревал, что подъем принесет ему какие-то впечатления, но чтобы вот такое!..

– Ник, а почему ты не взял этюдник? – спросила Валерия.

– А? Что?..

– Женя, – Валерия обращалась уже к невысокому круглолицему студенту, – а что там за сопочки торчат из-за туч?

– Это не сопочки, – у паренька даже дух перехватило от невежества москвички, – это Поясовый Камень, или Главный Уральский хребет, его длина более сорока километров, а максимальная высота во-о-н той вершины – круглолицый студент вытянул руку в сторону хребта, – почти полторы тысячи метров.

– Во как! – Валерии стало интересно. – А там? – кивнула она в южную сторону.

– Там Конжаковский Камень. Это самая высокая гора на Северном Урале – она на шестьдесят метров выше нас.

– Значит, эта наша гора, Денежкин, ниже? – немного разочарованно проговорила Валерия.

Студент Женя говорил с явным удовольствием.

– Гора Денежкин Камень, на вершине которой мы сейчас находимся, – Женя специально говорил громко, чтобы и Никита мог его слышать, – это отдельный хребет на восточном склоне Урала. Его высота без восьми метров полтора километра. Вон там, в сорока километрах, – город Североуральск. В хорошую погоду его отлично видно. Название эта гора получила по имени богатого вогула Андрея Денежкина. Вогулы, или, как теперь, – манси, называют эту гору по-своему – Ось-Тагт-Талях-Нер-Ойка.

– Как, как? – не выдержала Валерия, и ее звонкий смех покатился по горбатым тучам.

– Или еще – Ось-Тагт-Талях-Ялпынг-Нер-Ойка, то есть “Хозяин гор верховья Южной Сосьвы” или “Святой хозяин гор верховья Южной Сосьвы”, – продолжал Женя. – Есть такая легенда, что раньше этот Неройка жил в районе озера Турват, но он мешал манси ходить по Уралу, поэтому могучий и особо почитаемый у аборигенов Ялпынг-Нер, что стоит в междуречье Большой и Малой Сосьвы, отправил его подальше на юг. Так и возник Денежкин Камень, а на его прежнем месте появилось озеро Мань-Ялпынг-Тур – Малое святое озеро, или Малый Турват.

– Погоди, погоди, – Никита подскочил к круглолицему студенту, – как ты сказал? Турват? Это где? Как туда попасть? Там есть рядом гора Отортен и еще гора Холат-Сяхл, так, кажется, они называются? – накинулся он с вопросами.

– Все правильно, – с прежним спокойствием и достоинством знатока ответил Женя, – Отортен, или Лунт-Хусап – “Гусиное гнездо”. А Холат-Сяхл, или “Гора мертвецов”, в пятнадцати километрах на юго-восток от Отортена. Это не так далеко отсюда, километров двести с небольшим будет. Туда через Ивдель можно попасть. Кстати, на будущий год в апреле мы туда идем.

– Как идем? – у Никиты вмиг горло пересохло.

– А так, лыжный поход на Мань-Пупыг-Нер, или Малый Болвано-Из – “Малая гора идолов”.

– Что, что?! Каких идолов? – вытаращила глаза Валерия.

– Ну, легенда такая есть. Когда-то ненцы с манси между собой враждовали. Ну, так вот однажды ненцы-великаны пошли на манси войной. Поднялись они на одну из вершин в верховьях Печоры и увидели страшного в своем гневе Тагт-Талях-Ялпинг-Нер-Ойку. Я вам говорил про Святого старика Нер-Ойку в верховьях Южной Сосьвы, то есть Денежкин Камень, на котором мы и стоим сейчас. А это Святой Старик Урал в вершине Северной Сосьвы, или Сосьвинский Молебный Камень. Так вот, увидели великаны его и превратились в каменные столбы.

– Слушайте, красиво-то как и жутко! Но страшно интересно! – Валерия не сводила глаз со студента Жени.

– Да, тут что ни гора – то легенда.

– А сколько их, гор этих?

– Много. Есть такой уральский писатель, Матвеев, так вот он говорит, что их несколько тысяч. Он книгу написал о названиях Уральских гор.

– Ого! Тысячи! Ник, ты слышал? – Валерия повернулась к Никите. – Давай попросим Женю, чтобы он взял нас с собой в поход туда, где эти идолы стоят, а? Слышишь, Женя, ты просто обязан взять нас в апреле! – Лера вся искрилась. – Ник, ну ты что молчишь?!

Но Никита уже погрузился в размышления. “Значит, километров двести... – он повернулся в сторону пропадающих на горизонте вершинок хребта, – где-то там...”

– Надо же, никогда бы не поверила, что Урал такой интересный! – нарочито громко проговорила Валерия. – Тогда почему о нем никто не пишет, кроме этого вашего Матвеева?! Ладно, Женя, расскажи еще что-нибудь с такими названиями, нет, честное слово, интересно, и откуда ты все это знаешь? Скажи, а там что за “Ойка”? – тянула она руку в юго-западном направлении.

– Там Казанский Камень. А рядом с Конжаковским – Тылайский, Катышер, Косьвинский, Серебрянский, Семичеловечный, Колпак, – словно стихи читал юный кавалер-геолог, а дама не столько смотрела и угадывала, где какая гора, сколько слушала и смаковала неизвестные доселе словосочетания.

– А на языке этих... манси?

– Тогда вон, – юноша показал на север, – Тагыр-Нер, что означает “Журавлиный Камень”. А там – Шемур, или, на манси, Сэм-Ур – “Черная гора”. Там – Кент-Нер, или “Шапка-Камень”. И-и так дальше и дальше до самого Пай-Хоя – конца Урала.

– Тагыр-Нер, Сэм-Ур, Кент-Нер, Пай-Хой! – с удовольствием повторяла за круглолицым пареньком художница...

Студенты, показывая на часы, сказали, что пора спускаться.

– Ой, да вы что, ребята! – попыталась покапризничать Валерия. Но будущие геологи уже шли вниз. Надув губы, девушка пошла следом. – Бр-р-р! – вырвалось у Валерии, когда круглолицый Женя стал погружаться в тучу, точно под воду.

Никиту что-то удерживало, как тогда на чердаке, перед возвращением в Москву. Он который раз обегал взглядом горизонт, задерживался на скалистых зубьях хребта, подолгу вглядывался вдаль, куда уходила, сливаясь с горизонтом, спина этого каменного монстра. Вглядывался до слез, точно ожидая, что вот-вот кто-то махнет ему оттуда рукой или подаст какой-то другой заветный знак. Тогда он пойдет к горизонту прямо по тучам. Найдет могилу отца и раскроет его тайну.

Спуск напоминал подъем, только в обратной последовательности. Даже дождь поджидал в том самом месте, где кончился.

Когда спустились до вершин невысоких кедров, Никите вздумалось сорвать с одной из них несколько фиолетовых шишек. Он слегка отстал и полез на дерево. Удобные сучки услужливо подставлялись под ноги и руки. Но когда он потянулся к грозди шишек, нога скользнула по ветке, он схватился за вершинку, та сломалась, и Никита полетел вниз. От страшного удара в глазах потемнело, перехватило дыхание, и на какое-то мгновение он потерял сознание. Пришел в себя оттого, что его звали. Звонко кричала Лера, басили студенты. Но Никита не мог не только ответить, он не мог вздохнуть и шевельнуть пальцем. Он лежал в каком-то кустарнике, между огромных острых камней. То, что его угораздило упасть строго между ними, было чудом!

За первым, коротеньким, вздохом последовал второй, третий, и вот Никита уже дышал. С каждой новой порцией воздуха в него словно вливался густой дурманящий запах чего-то знакомого. Мимо него уже два раза проходили то студенты, то сама Лера, не замечая его в густых кустах. А он все еще не мог подать голос. Запах заполнял его, кружил голову, клонил ко сну.

– Вот он! – наконец раздался голос над самой его головой. – Эй, с ним, кажется плохо.

– Смотри-ка, как он в мох впечатался! Он что, упал с дерева? Никита, ты как?! Только не вставай. – Это подскочил круглолицый Женя. – Шевельни пальцами. Порядок. Теперь попробуй руку поднять. Отлично. Другую. Теперь ногу, другую. Ну что ж, попробуй перевернуться на грудь. Нормально. Повезло тебе. Я бы не смог попасть между этих двух булыжников. И еще, опоздай мы, багульник бы тебя погубил.

– Что? Какой багульник? – едва проговорил Никита.

– Как какой, а среди чего ты лежал-то? Это и есть багульник. Разве не чувствуешь его запах?

– Так это он так пахнет?

– Он, родимый, он. Он такой запах напускает, что не только голова заболит, но и коньки можно отбросить. Во как! Вставай.

– Лер, а ты помнишь, спрашивала, чем это у меня на чердаке пахнет? Помнишь, нет? – спросил Никита, медленно вставая

– Ну?!

– Так вот этим багульником и пахло.

– А откуда ему там взяться?

– Кто его знает?

На бывший прииск ребята вышли в сумерках, мокрые насквозь. Наука все-таки подвела Виталия Павловича, дождь не прекратился.

Зато на следующее утро Валерия проснулась от звонкого пения птиц и кузнечиков. В тусклое маленькое оконце билось снаружи солнце, а изнутри мухи и бабочки. Диагональ яркого луча перечеркивала пространство избы и упиралась в рюкзаки, сваленные у входа. В этом луче, поблескивая, точно маленькие алмазы, играли миллионы пылинок, наполняя своей энергией и радостью все вокруг. Валерия потянулась и вскрикнула. Все ее тело ныло от тупой глубокой боли. Тихо охая, девушка поднялась и с трудом пошла к двери.

Выйдя из избы, Валерия забыла про боль... Растерявшаяся, ошеломленная увиденным, она стояла и не верила глазам. Небо было чистым. Все было залито золотистым светом. Но самым невообразимым в этом сиянии была могучая, сплошная синяя стена – Уральский хребет. “А какой же тогда Денежкин!” – мелькнуло в голове Валерии, и она торопливо обошла избу. Обошла, подняла глаза – и по спине пробежал озноб. Закрывая половину неба, гигантской глыбой нависла огромная гора Денежкин Камень. Вот теперь Валерия испугалась масштабов Урала, испугалась того, что сама накануне совершила – поднялась на этого каменного монстра. Она еще долго приходила в себя, но праздничное пение птиц, уютный запах кофе, радостные голоса и улыбки студентов вернули ее в повседневность.

Собираясь умыться, Валерия пошла к реке. Войдя в прибрежную траву, она так и застыла на месте. Каждая иголочка, травинка, листик были промыты до блеска и усыпаны прозрачными искрящимися каплями, словно самоцветами. Они удобно лежали в ложбинках, углублениях и мохнатинках растений, дрожали в паутинках. Опустившись на колени, она рассматривала их на просвет. Лучи утреннего солнца, проходя сквозь капельки бывшего дождя, выдавали живую, меняющуюся каждое мгновение гамму невероятных цветов и оттенков. Девушка не подозревала, что это волшебное многоцветие она увидит здесь, на севере Урала. “Как это у Северянина?! – на секунду задумалась Валерия. – Ах, да!

 
Кружевеет, розовеет утром лес,
Паучок по паутинке вверх полез.
Бриллиантится веселая роса;
Что за воздух! что за свет! что за краса!
 

Продекламировав вслух стихи, девушка звонко рассмеялась и спустилась к реке...

– Никита? – студенты повернулись к Валерии. – Так он давно ушел, даже чай не стал пить, с этим, как его, ну, желтым ящиком своим.

– Этюдником, – моментально обидевшись на Гердова, сказала Валерия.

Никита работал. Встав с первыми лучами и ошалев от увиденного, не удержался, схватил этюдник и забыл обо всем на свете. Виды потрясли его. На фон фиолетовой горной гряды с рваным контуром вершин гармонично накладывались силуэт за силуэтом предшествующие ей отроги и сопки. Сначала шли скалистые, потом заросшие лесом и, как завершение многоплановости пейзажа, – сразу за рекой пышный ельник с колючими вершинками.

Изголодавшийся по работе Никита делал набросок за наброском. Он не чувствовал ни времени, ни усталости, ни голода. Однако постепенно творческий зуд стал спадать. Появились сомнения. Как бы он ни выстраивал композицию очередного этюда, все они походили на учебные работы, в них чего-то не хватало. Не было ощущения новизны, при несомненной экзотичности натуры попросту отсутствовала идея. Этюды с неплохими, как ему сначала казалось, крепкими планами, настроением, характером начинали его разочаровывать. Наконец, сложив в этюдник работы, краски и кисти, Никита удобно уселся на раскладной стульчик, неспешно закурил и задумался.

“Чего я хочу? Повторить виденное? Но это невозможно! Тогда что? Провести некую параллель. А что это за параллель? Искусственный, придуманный мир с пропущенными через себя ощущениями видимого мира. Да, я хочу, чтобы вот эта дивная природа со своим характером, строгостью и дикостью, со своим ритмом и настроением, звуком и запахом переселилась в мою голову, нет, не голову, наверное, а в сердце, как-то прочувствовалась и только тогда отразилась на холсте, зажила иной жизнью.

Например, воздух. Воздух материален, и безумно интересно это показать. В нем есть свет, движение, он насыщен оттенками тайги, гор, воды, звуков и, главное, мистических тайн. Как это написать? Как увидеть, поймать его ритм, загадочность? Импрессионисты чувствовали и понимали это, но искали интуитивно... А пространство?!” – Никита обхватил голову, застонал от бессилия.

Остаток дня он рисовал камни, поросшие лишайником, мох вокруг них, кору деревьев, дно реки, необычные травинки...

Однако рассуждения об искусстве, живописи и таланте художника Никите неожиданно пришлось продолжить в конце дня.

Обиженной невниманием Никиты Валерии хотелось доказать, что, во-первых, совсем не зря ее высоко оценили на дипломе, а во-вторых, ей не терпелось услышать, что скажет сам Никита по поводу ее набросков и первых этюдов. И как прореагирует первый зритель – целая команда геологов.

Если студенты вместе с преподавателем отметили Лерины работы гулом восхищения, то Никита рассматривал каждый ее этюд долго, внимательно и без каких-либо эмоций. После просмотра очередной работы он лишь мелко кивал и переходил к следующей.

– Ну, а что, – наконец повернулся он к Валерии, – совсем неплохо, дорогая, неплохо.

Но Лера не торопилась радоваться, она отлично знала Никиту и ждала, что за этим скупым “неплохо” может последовать разгромный анализ. Так и произошло. После небольшой паузы Гердов вновь вернулся к осмотру Лериных работ.

– Вот здесь, милая, явный перебор в средствах. Я бы несколько погасил рериховскую фиолетовость. Да и сместил бы центр композиции чуточку вправо, так, думаю, было бы динамичнее. А в этом месте, – переходил он к следующей работе, – очевидное противоречие, да и с масштабом что-то не совсем...

Зрители затихли. Они с удивлением и сочувствием поглядывали то на приунывшую девушку, то на сурового Никиту. Им было не совсем понятно, почему тот так строго судит Лерины работы. Им казалось, что наброски девушки удивительно яркие и точные.

– А эту и, пожалуй, эту работу я бы вообще переделал, – продолжал резать по живому Никита, – безлико, невыразительно и банально. Очень наивен передний план...

– Никита, – не выдержал Виталий Павлович, которому все работы Валерии чрезвычайно нравились, – объясни, пожалуйста, а как должно быть, если почти все работы ты бракуешь.

– Ну, во-первых, я всего лишь высказываю свою точку зрения, а во-вторых, чтобы объяснить, потребуется много времени, двумя словами не обойтись. Если, конечно, вам интересно.

– Интересно, и даже очень. Времени у нас навалом, так что просвети нас, темных и дремучих, может, мы совсем не так понимаем искусство. Для меня, например, многие работы Леры – просто шедевр. Срисованы точно.

– Вот-вот срисованы, причем точно. А надо не срисовывать, а написать.

– Поясни...

– Хорошо. Скажите, пожалуйста, – начал свое объяснение Никита, – чем вас не устраивает современная фотография? Если, как вы говорите, главное схожесть, точная и достоверная передача ландшафта, то это легко сделает именно фото или кинолента.

– Ну, фотография – это другое... – растерянно проговорил кто-то из студентов.

– В ней нет художества! – добавил кто-то еще.

– Но есть такое понятие, как художественная фотография.

– А я думаю, сравнение с фотографией довольно уместно, – задумчиво продолжил кто-то из аспирантов, – фотография – это фиксация момента в конкретном месте и в конкретное время. Едва ты нажал на кнопку, как то, что ты снял, стало прошлым. То, что было секунду назад, умерло, запечатлевшись на пленке. Едва снял – и уже в истории. Да, она ценна, точно так же, как ценны черепки прошлых культур. Это документ, если хотите.

– Конечно, есть художественная фотография, но тут я слаб, что-то не могу понять, в чем ее художественность... – добавил осторожный голос.

– А я думаю, – горячо подхватил кто-то еще, – что разница между живописью и фотографией в количестве энергии. У фотографии чисто техническая и химическая энергия, а у полотна энергия художника, которая как бы перетекает через руку, кисть и краску на полотно.

– Ну да, – раздался еще один голос, – фотография – это всегда прошлое, а некоторые старинные полотна современны, и это будет, наверное, всегда.

– Сам-то ты что скажешь, Никита? – Виталий Павлович подсел ближе к Гердову.

– Так вы все правильно говорите, – осторожно начал Никита. – Но я бы поговорил сначала о другом, более близком вам материале, что ли.

– Ну что ж, попробуй.

Никита взял хворостину, пошевелил ею угасающие угли и сдвинул брови.

– Не сомневаюсь, что среди вас нет ни одного, кто бы не читал “Каменный цветок” Бажова. Я недавно перечитал его, и только сейчас до меня дошла гениальность сказа. Каменный цветок в нашем понимании не может существовать в принципе. Читая слово “цветок”, мы ассоциируем его с живым цветком. Но ведь “каменный цветок” – это физическая суть, природная красота самого камня. Данила-мастер не мог создать цветок из камня, потому что он думал, как и все мы. То есть мастерил некую аналогию живому существу. И бился изо всех сил, пока не встретил Хозяйку Медной горы, которая решила показать ему каменный цветок. Данила уходит с Хозяйкой под землю навсегда. Стало быть, каменный цветок или красота камня существует только в своей каменной сути. Мы же смотрим на камень с прикладной, утилитарной точки зрения и создаем из него банальные шкатулки, бусы или вазочки, не открывая его истинной красоты. Делаем срез малахитового самородка один, другой, третий, и каждый раз рисунок новый. А какой должен быть главный, истинный рисунок? Где его настоящая красота?

Никита замолчал. Давно стемнело. Люди, вобрав головы в плечи, точно провинившиеся школьники, продолжали сидеть, не отрывая глаз от малиновых углей умирающего костра.

– Что я этим хотел сказать, – после паузы продолжил Никита, – мне кажется, что все мы, все без исключения, весьма приблизительно и примитивно понимаем искусство, а в нем красоту. Часто мы любой творческий процесс готовы выдать за искусство, а это не одно и то же. Творчество от природы интуитивно, самодеятельно, лишь в творчестве мы познаем и понимаем гармонию. А искусству можно обучать, оно профессионально, в его основе умение, ремесло. А в творчестве – мышление. – Никита опять замолк, как бы давая слушателям “прожевать” сказанное. – Это не я сказал, а великолепный художник, ханты по национальности, Геннадий Райшев. И в этом сравнении творчества и искусства я с ним согласен. Для меня картина, которая пишется с натуры, – Никита кивнул в сторону притихшей Валерии, – не может и не должна быть копией этой натуры. Это невозможно. Настоящий, талантливый художник создает вымышленный, а стало быть, таинственный мир, и по-другому нельзя. Как можно, к примеру, избежать показа главного – пространства, насыщенного воздухом, запахами, звуками, пронизанного тайнами и мистикой?! Все это послойно лежит в такой невидимой и видимой структуре, как ритм. Это как у человека или животного при зарождении начинает биться сердце. Именно ритм дает гармонию, дает движение, вечное движение. После этого произведение живет своей жизнью, самостоятельной, загадочной. Так что картина – придуманный, искусственный и небывалый мир. А не копия существующего, который нельзя повторить, да в этом и нет необходимости, поскольку он и так уже есть. Я о настоящем произведении искусства, о гениальном.

Никита достал сигареты и закурил. Сделав длинную затяжку и выпустив дым в черное небо, с азартом продолжил:

– Почему, когда мы смотрим на врубелевских “Испанок”, помимо их яркой красоты видим саму Испанию, с корридами, танцами, азартом, огнем и страстью... Или его “Демон”!.. Я, например, когда смотрю на это произведение, то вижу, как вздымается его грудь, как перекатываются мускулы, как разгорается огонь в его глазах, чувствую, как до взрыва осталось мгновение. Каждый квадратный сантиметр, каждый мазок, пятно, точка дрожит, дышит, живет. Вот в чем гениальность художника, он передал нам вечное движение, вечную жизнь. И мы знаем, кем был и как жил этот гений.

– А как?!

– Расскажи, Никита...

– Я могу рассказать только то, что широко известно, так сказать, энциклопедические данные. Врубель – это гигант, это, – он посмотрел на силуэт Денежкиного Камня, – огромная гора, для нас недоступная. Природа его творчества странная и... безумная. Врубель – это модерн конца девятнадцатого – начала двадцатого столетия, – тихо и задумчиво продолжил Никита. – Я имею в виду, стиль модерн. Главным художником модерна, мастером эпохи Серебряного века называли его тогда. Сегодня бы сказали арт-звезда. Знаковое имя. Всех и всегда подкупали две черты творчества Врубеля – изысканная декоративность и литературность...

Валерия смотрела на Никиту зачарованно. Когда Гердов начинал говорить об искусстве, она прощала ему все. Ей страшно нравилось, как, казалось бы, вяло, лениво, слегка растерянно и небрежно Никита начинал свой монолог. Однако очень скоро преобразовывался. Лицо краснело и становилось непроницаемым. Глаза вспыхивали каким-то болезненным светом. Он как-то ощетинивался, группировался, как перед дракой, бросал агрессивные взгляды по сторонам. Как самец защищает свою самку, так Гердов защищал искусство. Валерии безумно хотелось, чтобы вот так, с такой же страстью и отчаянием он любил ее. Оберегал, бросался на врагов и рвал их на части...