Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

– Конечно, такое мы не могли сообщить ни твоей матери, ни бабушке. – Анатолий Иванович с минуту помолчал, а потом тихо добавил: – Но и это не все, Никитушка. Когда я вернулся домой, то решил собрать всех, с кем в студенчестве Матвей так или иначе дружил или был в приятелях. Хотел оформить фотогазету... И не нашел ни одной фотографии с твоим отцом, сделанной после четвертого курса, то есть после той экспедиции на Северный Урал. И у остальных не оказалось фотографий Матвея. А на общей, выпускной, вместо твоего отца белое пятно. Вот это, дорогой мальчик, до сих пор не поддается никакому объяснению. Чертовщина! Пропали даже рисунки, которые он дарил нам на прощание. Если бы кто мне рассказал такое, я бы не поверил.

Никита был ошеломлен. Он сидел, придавленный таким грузом, который не только подняться не давал, но и мало-мальски вздохнуть. Как он будет теперь носить эту ношу, как будет жить с ней дальше?..

– А где... где это было все?! Вы мне покажите на этой... на карте, где эти места... где отец...

– Э-э, милый мой, ты это брось! – Анатолий Иванович подскочил к Никите. – Ты не представляешь, что это за гиблые места! Хватит одного Гердова, хватит...

– А вы бы как поступили на моем месте?! – У Никиты запершило в горле. Он, наверное, впервые так остро почувствовал сопричастность трагической судьбе своего отца, которого едва помнил. В нем проснулось и заговорило кровное, родственное...

Захаров отвернулся. Сгорбившись, он подошел к окну, за которым уже вечерело, и надолго замолчал. Он вспомнил, как с матерью в сорок восьмом они поехали искать могилку отца. Как ходили от села к селу по пыльным смоленским дорогам, по местам недавних боев, где смертью храбрых погиб гвардии старший сержант Захаров Иван Степанович. Ходили, вглядываясь в выцветшие, выгоревшие, вымытые дождем фамилии на деревянных пирамидках. Анатолий Иванович помнит, как чуть ли не каждую ночь тихо плакала мать, как она молила Бога, чтобы он помог отыскать могилку отца. Потом еще два года они ездили, но так и не нашли, где остался лежать их папка.

– Уральские горы, Никита, – устало, бесцветно заговорил Анатолий Иванович, – возникли от столкновения двух крупнейших массивов земной коры в период формирования материков. Наползая друг на дружку, они вздыбили ландшафт, породив этакий жуткий шрам на лике Земли. Образовалась целая цепь хребтов с высоченными вершинами, которые протянулись с севера на юг на две с половиной тысячи километров. Тогда и зародились локальные аномалии, микроклиматы, “энергетические зоны”, “черные котлы” – загадочные, атипичные явления. Эти горы содержат в себе гигантские запасы не только полезных ископаемых, они составляют некие узлы нетрадиционных ноосферных явлений. То, что не так давно открыли в Тибете. Особенности этих явлений отложились на культуре людей, которые заселили те края. За многие тысячелетия эти люди привыкли, сроднились, если хочешь, с этими аномалиями, живут с ними в гармонии, согласии и дружбе. Мы же, придя туда, попадаем точно на другую планету. Нас не понимает ни природа, ни люди, как, впрочем, и мы их. Ничего так просто не отдает Урал, всегда приходится платить, и очень дорого. Возьмешь, к примеру, на рубль, а заплатишь пять, а то и больше... – Анатолий Иванович остановился и посмотрел на часы. – Ну, что, Никита Матвеевич, будем собираться домой? А карты я тебе подберу. Но и разговор наш помни.

Как Никита добирался до Сысерти, не помнил. Всю дорогу он был как во сне. Люди уступали дорогу, место в автобусе, отводили взгляды. Если бы он мог увидеть себя в зеркале, то не сразу бы узнал, кто перед ним. Он уже был другим – лет на сто повзрослевшим. Вновь обрел и потерял отца, узнал невероятное о странной смерти и пропаже тела. И то, что Урал – не самое безобидное место на земле. Что даже для таких авторитетных людей в науке, как Захаров, это все еще непознанная планета, Terra incognitа.

Переступив порог бабушкиного дома, Никита поднял глаза и ахнул. За кухонным столом, мирно попивая чаек с Маргаритой Александровной, сидела Валерия, Лерка собственной персоной.

“Все, – подумал Никита, когда, радостно повизгивая, девушка повисла на нем, – все, сейчас голова лопнет, кусками разлетится по дому и он наконец-то приобретет прежний покой”.

Одна бабушка, как всегда, оставалась невозмутимой и трезвомыслящей.

– Садись, внучек, поешь, на тебе лица нет, – Маргарита Александровна налила для Никиты огромную кружку молока.

– Смотри, что я тебе привезла! – Валерия оторвалась от Никиты, кинулась к куче вещей, сваленных прямо у порога, и начала в них рыться. Здесь были и огромный рюкзак, и немыслимо раздутая сумка, и еще две поменьше, и этюдник, и чехол с рыболовными удочками, и палатка-двухместка в чехле, и дамская сумочка. – Это твой, твой, негодник! – замахала она перед Никитой плоской грязно-синей книжицей с вдавленным словом “Диплом”. – Твой! Папик все сделал, – гордо и торжествующе продолжала прыгать от радости девушка.

Никита как во сне что-то ел, пил, через силу улыбался, но сил становилось все меньше и меньше, пока бабушка не скомандовала:

– Ладно, все, давайте отдыхать. Я ужасно устала, да и вам пора в кровать, – произнесла она и первой поднялась из-за стола. – Э-э, нет, девонька, ты останься, здесь будешь спать, на моей кровати, а я на лавке лягу, – довольно строго проговорила Маргарита Александровна, видя, как Валерия пошла было за внуком, – я, знаешь ли, старых правил.

Как бы ни был утомлен Никита, сон не шел. Лежа на старом, с иссохшей, растрескавшейся кожей диване, он снова и снова восстанавливал в памяти разговор с Захаровым. Часа в два ночи он набросал схему дальнейших действий. Первым делом Никита решил найти художника Фомичева и поговорить с ним. Только вот где его искать?

Неожиданно заскрипела лестница. Никите никак не хотелось именно сейчас видеть Валерию, поэтому он вздохнул с облегчением, когда в проеме показалась голова бабушки. Маргарита Александровна поднялась, отдышалась и, присев рядом с внуком, положила свою сухонькую ладошку на плечо внука.

– Будешь искать отца? – неожиданно проговорила она.

– Буду, – через небольшую паузу твердо, точно клятву, произнес Никита. Бабушка наклонилась и поцеловала его в висок.

Высокую двустворчатую дверь на последнем этаже старого дома на улице Луначарского открыл молодой парень, который представился учеником Фомичева. Парень заявил, что Аркадий Сергеевич сейчас на пленэре в деревне Старая Утка и вернется дней через пять-шесть.

Целую неделю Никита провел в томлении. Пять-шесть дней, через которые якобы должен был вернуться Фомичев, растянулись на две недели.

Наконец могучую дверь мастерской Фомичева открыл маленький, тщедушный, лет под шестьдесят человечек с богатой мимикой и манерными движениями. Это и был сам Аркадий Сергеевич. Его пегие всклокоченные волосы походили на застывший взрыв, а белая борода, напротив, на плоскую штыковую лопату. Между “лопатой” и “взрывом” на маленьком носу плотно засели толстые очки в черной оправе. Длинный, почти до колен, свитер крупной вязки висел на нем, как на гвозде. “Репей в очках”, – подумал Никита.

– Гердов, Гердов, – дважды повторил Репей, закатив после этого сильно увеличенные линзами глаза, – а, Гердов! Ну, что же ты, миленький, сразу-то не сказал, что Гердов?! – Хозяин толкнул тяжелую дверь. – Проходите, милый, проходите. А я думаю, что за Гердов, какой Гердов, а это тот самый Гердов. Как же, как же!.. – Его игривый голос, мимика и суетливость были забавными.

Мастерская показалась Никите не просто большой – огромной. Комната в три высоченных окна скорее походила на спортивный зал, чем на мастерскую. Однако в этом “зале” не сразу можно было найти свободное место. Вдоль стен высились стеллажи с папками, холстами, гипсом, какими-то вазами, кореньями. Посредине комнаты стоял похожий на гильотину огромных размеров пустой мольберт. К стенам, стеллажам, каким-то коробкам и ящикам повсюду были приставлены батареи подрамников, картин, по углам – пучки багетов. Высоченный потолок позволил хозяину смастерить в углу просторную антресоль, где разместилась кухня, или, как назвал ее хозяин, приглашая туда пройти, – капитанский мостик. И действительно, с антресоли пространство мастерской казалось еще больше. На кухне все было обустроено толково. Мебель и оборудование были расположены плотно, компактно, удобно, отчего антресоль дышала уютом.

– Гердов, Гердов, – продолжал повторять и поглаживать руками бороду художник Фомичев, – как же, как же! Как-то я вспоминал Матвея. Вспоминал, царство ему небесное! Ну а ты чем занимаешься, младший Гердов, или еще не определился?

– Да так, пока собираюсь, – угрюмо ответил Никита. Ему вдруг стало обидно за отца, что тот дружил с этаким смешным и странным человеком.

– Ну-с, молодые и красивые, вам предлагается хороший коньяк, холодная водка, пиво или?..

– Да ничего не надо, Аркадий Сергеевич. Я бы хотел посмотреть на работы отца, что у вас хранятся.

Хозяин мастерской замер. Потом глубоко вздохнул и огорошил Никиту:

– И ты за работами Матвея?

– Что значит – и я?! – в свою очередь удивился гость.

Валерия держалась за перила и поглядывала то на одного, то на другого. Никита до этого не говорил о цели их визита.

– Месяц или два назад, а если точнее, – Репей закатил кверху глаза и схватился за бороду, – перед пленэром, получается, около месяца назад, кто-то уже спрашивал про эти работы. Подождите, подождите... Приходил такой носатый... из этих, ну из солнечных мест. Да, точно, приветливый, солидный и очень интеллигентный. Он сказал, что хочет статью написать о твоем отце, и просил показать работы.

– Какую статью?! – Никита едва присел, но тут же вскочил со стула.

– Статью, чуть ли не в “Декоративное искусство”.

– Ну и что вы ему показали?

– А что казать, если почти все работы твоего отца пропали, сразу после его смерти, – голос хозяина заметно дрогнул, он вжался в самодельное креслице и стал еще меньше и смешнее, – я ума не приложу, зачем и кому нужны были этюды твоего отца. Да-с, милый юноша, этюды пропали, все до единого. Они были совсем сырыми, и над ними надо было работать и работать. Все работы лежали в одной папке. Я все ждал Матвея. Не скрою, ждал и надеялся, что он доработает этюды и напишет свои картины. Выставит и взорвет Союз художников! Да, молодые люди, в этих этюдах была взрывчатка, я ее чувствовал. Они были написаны так, как никто из художников никогда не писал. – Художник Фомичев обмяк, лицо вытянулось, даже его пегие вихры как-то улеглись, и голова стала меньше походить на репей.

– Вы бы знали, что было на них, на этих этюдах! Да я завидовал ему, что теперь скрывать, когда жизнь, считай, прошла. Прошла бездарно, бесцельно и, в общем-то, мимо. – Хозяин мастерской втянул голову в плечи, пальцы сцепил в замок. – Когда появился Матвей, молодой, без художественного образования и с таким напором, таким горением, жаждой новизны, познания, я растерялся. Если честно, то сначала я его не понял. Какие-то плоскости, нагромождения, абстракции... Так не пишут... Я ему говорю, что, мол, зритель не поймет, ну и так далее... А он смеется. Отвечает, что зритель – это вторично.

– Вы сказали – почти все? – осторожно спросил Никита.

– Ну да, все, кроме двух почти законченных работ. Они-то и пропали после визита этого журналиста.

– Опишите мне его, ну, этого, кто приходил, подробнее, пожалуйста, – заторопил Никита художника.

– Зачем описывать, я его хорошо помню и сейчас набросаю.

Через минуту с листа ватмана на Никиту смотрели умные и ироничные глаза... Армянина!

– Как?! Он же сгорел! – вырвалось у Никиты.

– Кто сгорел? Вы, простите, о чем? – переспросил художник. – Вы про Матвея?

– Нет, нет, это мы о своем, – упавшим голосом проговорил Никита и повернулся к Валерии: – Ничего не понимаю!

– Помощник отца сам видел!.. – низким голосом проговорила девушка, сообразив, кого имеет в виду Никита.

– Ладно, Аркадий Сергеевич, спасибо, – сказал Никита и стал спускаться с “капитанского мостика”.

– Подождите, молодые люди, а чай?

– Потом, в следующий раз, – Валерия виновато улыбнулась Репью, – извините, мы очень спешим.

После визита к художнику Фомичеву у Никиты голова совсем пошла кругом. Он думал, что, наверное, вот так люди и сходят с ума. Никита перестал разговаривать и с Валерией, и с бабушкой. Он боялся их вопросов, боялся проговориться, высказать свои мысли. Все это касалось только его.

Через день совершенно неожиданно Маргарита Александровна получила телеграмму из Косого Брода, где жила ее младшая сестра Клавдия Александровна. Бабушку просили срочно приехать, поскольку ее сестре стало значительно хуже.

Никита с Валерией проводили Маргариту Александровну на станцию и посадили в автобус.

– Я с тобой, Ник, – заявила девушка, когда вечером Никита стал подниматься к себе на чердак.

Все это время он старался не смотреть на Валерию, отводил глаза и гнал от себя прочь мысли о возможной близости. Но когда Валерия, кутаясь в одеяло, стала заманивать к себе Никиту, тот не выдержал и, выкрутив лампу, сдался ей в плен.

– Что это? – Никита откинул одеяло и сел на край дивана.

– Ты о чем? – сонно, не открывая глаз, проговорила Валерия и недовольно отвернулась к спинке дивана. – Ложись давай, спи.

– Погоди, кажется, внизу кто-то ходит.

– Что? Кто ходит?! – с Валерии моментально слетел сон, она подскочила и села.

– А вот слушай, – уже шепотом проговорил Никита, – слышишь?

Валерия напряглась, но ничего, кроме стука ходиков, не услышала.

– Нет, ничего не слышу, – так же шепотом, но уже более расслабленно ответила девушка и сладко зевнула. – Ложись давай, никого нет, не выдумывай, я сама дверь на крючок закрывала, – проговорила она и легла.

Никита весь превратился в слух. Внизу кто-то ходил! Шаркающие шаги напоминали шаги бабушки. “Когда это она вернулась? С чего бы?”

Вдруг что-то громко сбрякало и покатилось по полу. “Нет, это не она! – по спине Никиты пробежали мурашки. – Тогда кто?!” Он потянулся к лампе, висевшей над столиком, которая включалась путем вкручивания лампочки в патрон. Но снова замер. Внизу скрипнули дверцы шкафчика, где у бабушки хранилась праздничная посуда. Зазвенели бокалы, рюмки, вазочки...

– Лежи тихо, я сейчас, – на ухо Валерии проговорил Никита и медленно поднялся с дивана. Но не успел он взяться за лампу, как внизу с грохотом упал мешок с картошкой, что стоял на лавке у окна, и по полу, гулко стуча, покатились картофелины. Едва затих этот шум, как дом содрогнулся от еще одного могучего удара – это рухнула набок бочка с водой и по полу с плеском ринулся водяной поток, сметая все на своем пути. Пройдя сквозь щели в досках пола, вода забарабанила о железные листы в подполе. Никита застыл на месте. Внизу происходило что-то невероятное: двигались стулья, позванивали стаканы, капала вода. Со звоном вылетело кухонное окно.

Вдруг скрипнула лестничная ступенька. Кто-то поднимался на чердак. Когда пискнула следующая ступень, Никита уже достал из сундука нож отца и потянулся к лампе, намереваясь зажечь ее в момент, когда скрипнет последняя ступенька. Его била крупная дрожь.

“...Девять, десять”, – продолжал отсчитывать шаги Никита. Как ни странно, страх стал отступать. Четче, острее заработала голова. Как только даст о себе знать пятнадцатая ступенька, он включит свет, и все станет ясно. Он будет драться, кем бы ни была эта тварь.

“...Одиннадцать, двенадцать... – наступила пауза, – что за черт, почему он не поднимается выше? Ах, да! Он хорошо видит в темноте, а с двенадцатой ступени как раз виден весь чердак!” И Никита крутанул лампочку. Темнота взорвалась ярким светом. Никита бросился к лестнице. Однако она оказалась пуста. Куда он делся? Не мог же спрыгнуть с такой высоты и бесшумно! Осторожно, продолжая сжимать в руке нож и готовый к любой неожиданности, Никита стал спускаться с чердака.

Мокрый от пота, он дошел до кухни, нашарил выключатель и включил свет. От увиденного у Никиты открылся рот. С минуту, выпучив глаза и озирая все вокруг, он стоял не шелохнувшись, ничего не понимая. На кухне и в бабушкиной комнатке был полный порядок. Все вещи были на своих местах. Бочка с водой, мешок с картошкой, стулья, посуда, даже кот Степан, по-хозяйски развалясь на бабушкиной кровати, с недоумением глядел на застывшего вдруг Никиту.

– Ник, ты выключишь наконец свет или нет?! – будто из другой жизни, послышался недовольный голос Валерии.

Никита большой тряпичной куклой опустился на стул, обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону, как от невыносимой боли. Потом встал и медленно, как в бреду, поднялся на чердак. Взялся за лампу и уже хотел было ее погасить, как по спине опять пробежал холодок – отцовская тетрадь, которую он закрывал перед сном, была открыта. “Фантастика!”

– Лер, а Лер! – с дрожью в голосе проговорил Никита.

– Слушай, ты сегодня ляжешь или нет?! – раздраженно пробормотала в ответ та.

– Ты тетрадь открывала?!

– Какую тетрадь? Ник, ты почему не спишь и меня мучаешь?

Никита точно помнил, что закончил читать на сорок первой странице, а тут была двенадцатая. Посмотрел на спящую Валерию, но спрашивать больше не стал, а присел к столику и уставился на странный рисунок.

Рисунок действительно был странным. На странице двенадцать был изображен этот, бабушкин, дом на фоне заросших лесом скал. Дом очень удачно был вписан в уютное горное ущелье, с небольшой речушкой, кудрявыми кедрами, лиственницами. Вокруг дома было много деталей, тонко нарисованных пером. Никита достал из сундука старинную лупу и стал внимательно разглядывать эти детали. Его удивило их множество, утонченно проработанных, казалось бы, незначительных для рисунка. “Вот это да!” – вырвалось у Никиты. Хотя что тут особенного? Тетрадь для полевых работ, и, как черновик, вся изрисована. Здесь были и собаки, и птицы, и какие-то вещи, а на двенадцатой странице отец взял да и нарисовал свой родной дом, вписав его в горный пейзаж, ничего странного. Под рисунком дома была изображена какая-то схема, похожая на лабиринт. Сначала Никита не обратил на нее внимания, но потом представил план дома и мысленно наложил этот лабиринт-схему на план.

Через минуту, схватив тетрадь, он уже спускался со ступенек. Дойдя до входной двери, он развернулся и пошел обратно, не отрывая взгляда от тетради. Поднимаясь по лестнице и дойдя до двенадцатой ступеньки, он остановился и попрыгал, вызвав жалобный скрип досок. Память тотчас напомнила этот звук: именно здесь остановился Кто-то. Взглянув на схему, Никита медленно развернулся на сто восемьдесят градусов и уперся взглядом в доски, которые закрывали стык крыши с пристроем, клиновидное пространство, зашитое со всех сторон. Эти доски находились ровно перед глазами.

От предчувствия чего-то необыкновенного Никиту слегка затошнило. На плохо гнувшихся ногах он принес из кладовки гвоздодер и топор. Трясущимися руками Никита стал отдирать нижнюю доску. Гвозди вылезали из древесины с диким визгом и треском. Валерия опять проснулась. Глядя на Никиту с нескрываемой ненавистью, она наспех закуталась в одеяло и пробежала вниз, чуть не сбив его на лестнице. А тот, как ни в чем не бывало, продолжал отдирать застаревшие доски. Под толстым слоем светлой пыли в нише лежал большой пакет, перевязанный крест-накрест узкой лентой.

Никита долго не решался его развязывать. Он положил на него руку и закрыл глаза. Едва он это сделал, как увидел отца, с мягкой улыбкой дорисовывающего его детские рисунки. “Ну вот, вот так, и тогда кошка будет походить на собаку...” Открыв глаза, Никита потянул за кончик бантика...

Брякнул крючок, скрипнула дверь, потом мягко хлопнула, закрываясь. “Лера, – подумал Никита. – Странно, куда это она?” Никита отложил пакет, спустился вниз и включил свет на кухне. Дверь была заперта на крюк. Войдя в бабушкину комнату, он увидел безмятежно спящую Валерию.

Сверху в пакете лежал пожелтевший лист, на котором в самом центре мелкими буквами было написано два слова, от которых внутри Никиты все оборвалось: “Здравствуй, сын!” И чуть ниже – дата. Число, месяц и год стояли нынешние.

Никита потряс головой, оглянулся назад, точно за спиной стоял кто-то, готовый разразиться смехом. Встал, прошелся до проема и обратно. Снова взял лист, стал вертеть, разглядывая его с разных сторон. Нет, все правильно. Дата была поставлена давно.

– Ну ладно, – немного успокоившись, проговорил вслух Никита и, отложив листок, взялся за свернутую в несколько раз карту, лежащую в пакете сверху. Когда развернул, вновь ахнул от изумления. Карта Урала на плотной коричневой бумаге походила на старинную гравюру с тончайшей проработкой сопроводительных рисунков. На ней не было ни масштабной сетки, ни высотных цифр, ни условных обозначений. Реки, их берега со скалами, деревьями, избушками, зверями и птицами были нарисованы так, как в старину художники изображали по обе стороны улиц фасады домов. Кое-где в узких лодочках плавали странные люди, а под лодками рыбы... Эту карту можно было поместить в раму, повесить на стену и любоваться как произведением искусства. Однако сложные рисунки и знаки делались явно не для эстетики, надо было разбираться и разбираться с ними.

Но когда Никита присмотрелся, его лицо еще больше вытянулось, а брови поползли вверх, – это была не вся карта, а только ее часть! Один из краев был грубо и неровно оборван и напоминал профиль какого-то существа. Кроме того, хребты и реки обрывались как-то нелогично. Перевернув карту, Никита обнаружил надпись отца – “Прошка Лаплах”. Он стал вертеть карту дальше, но больше никаких сведений не было. Почему так странно?! Может, в остальных бумагах что найдется?

Аккуратно сложив карту, Никита отложил ее в сторону и взялся за альбомы. Их было несколько. Все они были из плотной бумаги, похожей на теперешнюю акварельную, слегка затертые, с тщательно проклеенными вручную торцами, отчего листы хорошо перелистывались и накрепко держались единым блоком. Эти альбомы были из другого времени, неторопливого, строгого и надежного.

Затаив дыхание, Никита открыл первый альбом. Это было прикосновению к отцу-художнику. Прикосновение через двадцать лет. Шероховатость бумаги, ее запах, тепло... Никита снова на секунду почувствовал себя маленьким, неловким, беззащитным. Ощущения прошлого и настоящего поменялись местами. Он закрыл глаза и тотчас почувствовал, как на голову легла тяжелая рука и ласково потрепала волосы. “Папа?!” – вырвалось у Никиты, и он открыл глаза. Тряхнув головой, он оглянулся и только тогда взглянул на первый рисунок. Сначала Никита подумал, что альбом следует развернуть, поскольку непонятно, что было изображено. Какая-то абстрактная композиция, без темы, без какой-либо другой зацепки. Первое, что он узнал, была фактура меха и камня. Мех был красивый, пепельного цвета, а камень замшелый. Но вот за мехом и камнем, как это бывает на рисунках для детей, где нужно отгадать какое-то изображение в густоте веток, проступили силуэты людей в странной одежде и позах. Перспектива на рисунке была обратной, как на иконах. Чем больше Никита вглядывался, тем больше погружался в какое-то иное, втягивающее в себя пространство. Никита с удовольствием блуждал в лабиринтах рисунка, который из плоского превращался в объемный, появлялись тени, планы. Ему пришлось буквально вырвать себя из столь странного состояния и перевернуть следующую страницу...

Валерия уснула не сразу. Треск отдираемых Никитой досок стоял такой, что ни о каком сне не могло быть и речи. И потом, когда все стихло, ей стало любопытно: что же такое Гердов еще задумал? С Никитой явно что-то происходило. Он все больше и больше от нее отдалялся. Хотя, если честно, особенно-то он и не был близок. Всегда и во всем инициатива шла от нее. Когда учились, девушке было приятно, что Никита Гердов, самый талантливый из студентов, – ее парень. Она почти четыре года не отходила от Никиты. Верила в его талант, верила, что у него большое будущее. Хотя Валерия не всегда была ему абсолютно верна и преданна (соблазнов много, она одна, Никита в своем поиске, вот и...). Нет, конечно, никакой любви между ними не было, да и зачем, если жизнь только начинается, а она красивая и молодая. Но мысли сделать Никиту своим мужем все же посещали. Валерия даже прикидывала, как она будет его одевать, какую мастерскую для Никиты отгрохает папик, как строго она будет следить за его поведением в ее компаниях, в родительском доме, следить за творческим ростом и так далее. Дело оставалось за малым – Никита должен был стать настоящим талантом, известным, модным художником хотя бы российского масштаба. Вот тогда – да!

И сюда, на этот долбаный Урал, она прикатила не только для того, чтобы обрадовать Никиту и вручить ему его же диплом. Окрыленная похвалой ГЭК, Валерия вдруг почувствовала и в себе некую незаурядность, талант, если хотите!

Как настоящая дочь своего отца, она решила ковать железо сразу после защиты. Поездка в глухую провинцию должна принести ей хорошие результаты. А именно: она должна привезти добротный этюдный материал о сибирской глубинке. Пусть это будет индустриальная тема – сталевары там, прокатчики, горняки и так далее. Она уже схематично набрасывала себе композицию масштабного заводского пейзажа – излучина реки, передний план в мохнатых скалах, за рекой над плоскими длинными цехами с ажуром оконных переплетов трубы, дымящиеся трубы на фоне старых, поросших тайгой Уральских гор. Потом лица, – усталые, широкоскулые, художественно перепачканные лица рабочих, на которых играют отблески расплавленного железа...

Валерия представляла, как откроется ее первая персональная выставка в Москве, как напишут о ней главные искусствоведческие журналы, как ее с триумфом примут в МОСХ (Московский союз художников). Оставалось действовать. Однако это зависело от Никиты. Именно Никита должен был ей помочь, сформулировать концепцию темы, в чем он мастак. Показать, как сделать наброски, выбрать цветовую гамму и технику письма. Ей действительно хотелось поучиться у Никиты, обрести свой почерк, да и просто побыть рядом с самородком.

Она надеялась на его помощь и терпела все Никитины выверты, его замкнутость и отстраненность. Едва она подходила, как Никита закрывал тетради, убирал все, что стояло на столике, и увлекал Валерию вниз пить чай или курить на улицу. После посещения маленького художника, похожего на Эйнштейна, Валерия, кажется, поняла причину озабоченности Никиты: его отец. Однако как ни напрашивалась в собеседники, как ни уговаривала поделиться мыслями, все было напрасно. Никита не пускал в себя никого. Даже с бабушкой внук говорил мало, и только о необходимом. И та реагировала спокойно и понимающе.

Разочаровали Валерию и индустриальные пейзажи Урала. Все заводы, что располагались и в самом городе Свердловске, и по его окраинам, выглядели точно так же, как и в Москве. Никакой экзотики, тем более гор, не было и в помине. Все было привычным и обыденным. Однако когда девушка начала собираться домой, зашел бывший друг отца Никиты, некий Захаров, высокий, интересный мужчина. Как потом объяснил Никита, ректор того самого горного института, что заканчивал его отец и сам Захаров. Так вот этот Захаров предложил Никите в начале августа вместе с его студентами и аспирантами отправиться в район Северного Урала в двухнедельную экспедицию. Узнав, что Валерия из Москвы и тоже художница, предложил и ей. Так что девушке не пришлось уговаривать упрямого Никиту взять ее с собой. Вот это была удача! Валерия поедет в какую-то экспедицию, явно интересную и, конечно, экзотическую!

После этого Валерия все время была в приподнятом настроении. Она даже размялась, сделав несколько этюдов со старенькими бревенчатыми баньками на берегу речки. Этюды получились так себе, она даже не отважилась показать их Никите. А тот, в свою очередь, не слезал с чердака. То сидел как мышонок, то нервно ходил, то не переставая курил, если бабушки в доме не было. Валерию немного пугал вид Никиты. Его брови были все время сдвинуты, в глазах напряжение, точно он чего-то ждал. Ко всему приглядывался, прислушивался, осторожничал. Былая легкость, снисходительность и остроумие остались в прошлом.

Вот и теперь – то ему слышатся какие-то шаги, то среди ночи будит, задает нелепые вопросы, то принимается отдирать доски от стен, так что весь дом ходуном ходит – кошмар! Так с тревожными мыслями о Никите Валерия наконец уснула.